Генрих Гейне

Начало марта. Нечто, похожее на недоваренную пищу, - такое могут есть только самые неприхотливые гурманы. Вечная сырость и грязь. Небо, похожее на пристальный взгляд убийцы. Город словно насекомое в одной из переходных стадий развития, - весь в какой-то слизи, серый и сморщенный. Ненавижу это время.

Я медленно шел по проспекту, локтями расчищая себе путь. Всякое желание двигаться отсутствовало напрочь, но выбора или хотя бы его иллюзии у меня не было. Правильно заметили мудрые люди: дурная голова ногам покоя не дает. Уже несколько месяцев я не работал. Средств к существованию не имел. Пища оказывалась в моем желудке с периодичностью, позволяющей разве что не помереть от голода. Ночевал обычно у друзей. За последнее время я довольно-таки неплохо изучил теорию вероятности, каждый день вычисляя возможность того, что мне удастся сегодня найти себе пропитание и крышу над головой. Как правило, вероятность была низка, но, надо отдать должное небесам, все-таки имелась.

Каждый день я бродил по улицам, убивая время и борясь с голодом. Настоящий поэт должен быть голодным - вспоминалась не помню кем сказанная фраза. Голодным, бля... Временами в желудке урчало и ныло, а иногда он выдавал такие концерты, что все слова про голодных поэтов казались брехней сытых прозаиков.

Один мой приятель, Ефрейтор, как-то рассказывал мне, что однажды шел с девушкой по дороге в приблизительно похожем состоянии. То есть их было трое: он, девушка и их общий голод. И вот, значит, шли они, мечтали о супе из бараньих потрохов, запеченном в духовке поросенке или хотя бы о тарелке пельменей на двоих, как вдруг мой приятель увидел на обочине бутерброд (я давно заметил, что люди, подобные мне, то есть голодные и не имеющие ни копейки денег, ходят, как правило, опустив голову и шаря безумным взглядом по земле, многими это ошибочно понимается, как "повесить голову под грузом житейских проблем", на самом деле голова не повешена - она как раз находится в самом что ни на есть рабочем состоянии, то есть занята поиском средств к существованию). Бутерброд был абсолютно свежим и, как выразился мой приятель, "складывалось стойкое ощущение, что кто-то только что тут позавтракал и забыл один-единственный бутерброд, спешно собираясь и снимаясь с места трапезы". Кусок батона и колбасы - тогда они о таком могли только мечтать. Естественно, недолго думая, приятель и его девушка съели бутерброд, благодаря небо за столь щедрый дар. Свезло так свезло.

К чему я все это? Так вот - у Берроуза в "Западных землях" упоминается Бог Последнего Шанса, помогающий обреченным, тем, кто сбился с пути в темноте и утратил всякую надежду выбраться из нее целым и невредимым. Бог того самого случайно найденного на обочине бутерброда. Мой бог. Именно к нему я взывал в это мартовское утро.

А мимо шли люди. Серая бесформенная масса. Уж они-то, я был уверен, позавтракали. Хотя это вряд ли пошло им на пользу - только апатия либо, наоборот, раздражение отпечатались на их лицах. По этим лицам можно читать приговор, который бог однажды вынесет человечеству, если все-таки наберется смелости, - все их мелкие грешки, все эти пошлые гадости, скелеты в шкафу, все они явственно запечатлены в них. Глаза, полные ненависти и презрения.

Голод позволяет видеть мир в контрастах. Он очищает мозг от лишней информации, заставляет его мыслить четко, точечно. Ты выхватываешь детали, освобожденные от шелухи второстепенных признаков. Только основное: что, сколько, как - и тому подобное. Охотнику некогда думать о высших материях. Хватай и беги - так это называется.

Во всех моих каждодневных похождениях не было какой-то определенной цели, я просто бродил по городу. Заходил в музыкальные магазины, разглядывал пластинки, в книжных магазинах читал книги, возле метро и в парках стрелял сигареты. На самом деле моей целью была ходьба как таковая. Я мог идти целый день. Однажды дошел от Васильевского острова до железнодорожной платформы на Ленинском проспекте. В другой раз оказался вообще на правом берегу, в районе Ладожского вокзала. Движение есть жизнь или что-то в этом роде - сказал кто-то из великих. Учитывая мое положение, движение являлось необходимым признаком моего физического и духовного существования на тот момент.

Внезапно начался дождь. Мелкий, вкрадчивый - противный дождь зимних оттепелей и первых мартовских дней. Я начинал ощущать себя героем какого-то заштатного голливудского триллера. Мистическая музыка, низкие ноты, пианинные басы, разбавляемые резкими каплями клавиш верхнего регистра. Я - весь натянутый нерв, сутулый, втянувший голову в плечи и прячущий руки в глубине карманов.

В недрах куртки завибрировал мобильный. Я достал его и заскочил в арку ближайшего здания, чтобы поговорить. В арке стояло несколько человек с зажженными сигаретами - в форменной одежде, видимо, клерки из офиса, находящегося в этом здании. Звонила Катя.

- Привет, - сказал я.

- Привет. Как дела?

- Если честно, паршиво.

- А что так?

- Есть куча причин, но вряд ли они будут тебе интересны...

- Не знаю. Может, и будут... ты приедешь?

Господи, меня еще куда-то звали! Бог Последнего Шанса - все-таки он существует. Или, по крайней мере, его иллюзия...

- Конечно, могу приехать.

- Тогда приезжай сегодня вечером.

- Хорошо, я приеду.

- Я буду ждать, только...

- Только что?

- Только приезжай трезвый.

- Ага, - она вешает трубку, я убираю мобильный в карман. Все-таки иногда везет. Иногда меня еще зовут в гости.

С Катей у нас ничего не вышло. Из-за того, что я много пил и ни черта не делал. Так бывает. Большинству девушек не нравятся пьющие самонадеянные мужчины. Точнее, им не нравятся самонадеянные мужчины. Ты можешь пить, но только когда она тебе позволит. Им нравится возиться с нами как с детьми. Играй по ее правилам - и она даже будет покупать тебе выпивку. Но не вздумай проявлять свое я. Пить когда тебе вздумается. Это противопоказано. Тогда игры в материнскую опеку заканчиваются. И ты оказываешься глупым самонадеянным болваном.

Приблизительно так и получилось с Катей. Наверное, я ей нравился, но вряд ли она когда-нибудь смогла бы смириться с тем, что я все делаю по-своему, превращая свою жизнь, по ее мнению, в ад кромешный. Проебывая шанс за шансом. Слишком много рациональности. При всех разговорах о довлеющем над женщиной интуитивном и эмоциональном начале, они все-таки очень рациональны. Больше, чем мужчины. Это и стало камнем преткновения в наших отношениях.

И, тем не менее, мы остались друзьями. Ее интересовали мои стихи, мои взгляды, мой экстремальный стиль жизни. Она могла пригласить меня к себе в гости. И я мог к ней поехать. По крайней мере, она всегда меня кормила. Это были моменты моих пронзительных поражений, моих беззвучных слез, когда я падал ниц к ее ногам, меняя свою свободу на теплый почти домашний уют и женскую заботу.

Но до вечера было еще далеко. Целый день. Серый простуженный день в начале марта. Ненавистного марта. Я вспомнил, что в марте день рождения Кати. Забавно.

Мимо пронесся спортивный автомобиль, обдав меня брызгами. Сука, блядь... Ненавижу этих придурков на дорогих спортивных автомобилях. Они слишком крепко уцепились за материю, забыв, что она всего лишь прах... Вот вокруг все эти старинные дома в стиле позднего барокко - когда-то они принадлежали богатым и влиятельным людям, но где они, эти люди, теперь? Канули в небытие, в сырой болотный туман этого города. А их дома давно превращены в коммуналки, в которых живут нервные старухи и алкаши.

Сам того не заметив, я вышел на набережную Обводного канала. Недалеко находился Балтийский вокзал. Туда я и решил пойти - дождь заебал. Мимо прогрохотал трамвай.

Площадь перед Балтийским вокзалом всегда заполнена какими-то людьми, в любую погоду. У ларьков с шавермой трутся работяги и студенты, сзади на них наседают вонючие оборванцы и старики-бутылочники. На скамейках в сквере спят бомжи, а рядом с ними - их собаки. Кто-то пьет водку с горла. Кто-то декламирует стихотворения. Социальный срез, представленный здесь, позволяет убедиться в растущей с каждой минутой процентной доле сумасшедших.

Я пересек площадь и зашел в просторный зал вокзала. На электронном табло горели зеленые буквы - убывающие и прибывающие электрички, время и станция. Возле турникетов стояли менты и о чем-то разговаривали с кавказцем в кожаной куртке. У касс группировалась небольшая кучка тех, кто покупал билеты. Надо же - кто-то еще покупал билеты!

Мимо меня, громко разговаривая, почти крича, прошли несколько школьников, прикинутых под тру-эмо - черные волосы, косые челки, толстовки с черепами, розовые шнурки. Я проводил их взглядом. Две девчонки и три пацана, один сжимал тонкими бледными пальчиками двухлитровую бутыль кока-колы, которая в его руках казалось межконтинентальной ракетой с ядерной боеголовкой. Я не понимал молодое поколение. Как, впрочем, и они - меня.

Внезапно меня посетила идея. Не идея даже, а смутная мысль, которая мелькнув искрой в мозгу, тут же принялась набирать яркости, увеличиваясь в размерах подобно раковой опухоли и занимая собой все пространство моего черепа. Нужно куда-нибудь поехать. Да, сесть на электричку и рвануть прочь отсюда, не важно куда, лишь бы подальше от этого серого, дышащего безысходностью города.

Да, так я и сделаю. Сяду на электричку прямо сейчас и уеду. До вечера время есть. Я бы сказал, у меня вагон времени. И не один - целая электричка.

Я вышел из здания вокзала и обогнул его. Вдоль перрона шла декоративная металлическая ограда, выкрашенная в черный цвет. Ее венчали острые наконечники наподобие копий. Но в конце перрона, я знал, их не было. Туда-то я и пошел.

Этот лаз был известен каждому уважающему себя клиенту железной дороги, пользующемуся ее услугами каждый день. Билеты покупали только последние лохи. Сейчас возле него толпилось человек пять - с одной и другой стороны забора, все они по очереди перелезали через забор. Я вспомнил, что у турникетов очередей почти не бывает. Я пристроился за невысоким смуглым старикашкой в бежевой куртке и бейсболке с логотипом фирмы Adidas. Когда подошла моя очередь, перемахнул через забор с легкостью заправского акробата. Что ни говори, а моя диета не позволяла мне обрасти жиром - одно сухое черствое мясо и сухожилия, мать их.

У перрона стояла электричка на Гатчину. Громкоговоритель объявил, что до конца посадки на нее осталось пять минут. Что ж, Гатчина так Гатчина - я был не против, тем более, что побывать там как то все не доводилось. Я прошел до середины перрона и зашел в вагон. В тамбуре курил курсант милицейского училища в серой форменной куртке. Я спросил у него сигарету.

- Нету, - коротко ответил он и отвернулся к стене.

На нет и суда нет, я дернул разъезжающиеся створки дверей и вошел в вагон. Там было немноголюдно, в дальнем конце сидели две бабки, чуть ближе трое мужиков в оранжевых жилетках железнодорожников и с бутылками пива в руках, а на ближайшей ко мне скамейке девушка в огромных старомодных очках. Я подсел к ней. Она читала томик Генри Миллера, обернутый полупрозрачной калькой. Тропик Козерога.

В вагон зашла женщина с портативным пластиковым холодильником.

- Мороженое, покупаем мороженое, - закричала она. Мне захотелось заткнуть уши. Не надо пытать меня, не надо издеваться над моим дрогнувшим от голода духом.

Никто не купил мороженое, женщина пошла дальше, в следующий вагон. Из тамбура вошел милицейский курсант и сел на скамейку через проход от меня, в уши его были воткнуты наушники от плеера.

- Осторожно, двери закрываются, - объявил голос с металлическими нотками из динамика. Зашипели пневматические механизмы дверей. Электричка замерла, потом дернулась и начала набирать ход. За окном поплыл перрон, серые здания вокруг вокзала, какие-то теплушки, вагоны других электричек.

Девушка в очках читала. Я изучал ее лицо. Невысокий лоб с синими прожилками, тонкий еврейский носик, острый подбородок - контуры одного из потомков легендарного царя Соломона. Плюс курчавые черные пряди, закрывшие уши и спадающие на плечи. И эти огромные карикатурные очки.

Мы миновали какую-то станцию. Мелькнула платформа, серые лица людей. Я встал и пошел в тамбур. В тамбуре стоял и курил панк в косухе, на спине которой из булавок была сделана надпись Sex Pistols. Я стрельнул у него сигарету. Панк протянул мне помятую пачку "Космоса". Я слышал, что когда-то такие курил Виктор Цой. Я достал зажигалку и прикурил.

- Через два вагона идут контролеры, - сказал мне панк.

- Спасибо за информацию, - ответил я, - но у меня билет.

- Че-то ты не похож на того, кто ездит с билетом...

- Ты прав, я пошутил. До Гатчины далеко?

- Еще остановок пять.

- А ближайшая когда?

- Минут через десять.

Я затянулся. Сквозь мутные толстые стекла автоматических дверей было видно, как мимо плыли поля, редкие покосившиеся хибарки, длинные бараки брошенных ферм с пустыми окнами. Русь, нищая и обездоленная. На одном из стекол были выцарапаны кривые буквы: Punks not dead. Когда-то в прыщавой и саморазрушительной юности я разбил такое головой в приступе лютой ненависти к себе. Только за то, что там было мое отражение. Я был пьян, кровища била фонтаном, а мне было насрать. В глазах плясали какие-то зайчики, накатывали багровые волны. Море крови и битого стекла.

В соседний вагон зашли контролеры, я их увидел через окошко в двери между вагонами.

- Они идут.

- Ага, - сказал панк и стрельнул бычком в угол тамбура. Электричка начала тормозить. Повезло.

Двери открылись, и мы с панком рванули по платформе со всех ног. Пробежали два вагона и снова заскочили в электричку. Осторожно, двери закрываются. Я прислонился к стене, переводя дыхание, двери с шипением сомкнулись. Панк протянул мне помятую сигарету.

В Гатчине было как будто светлее, чем в только что оставленном мною мегаполисе. По небу плыли рваные лохмотья туч, сквозь просветы в которых иногда проглядывала синева. Дождя не было, дул теплый порывистый ветер, который гнал по перрону пустые пачки от сигарет, окурки и прочий мусор. На тротуарах проглядывал асфальт, на газонах съежились почерневшие сугробы снега. Прямо от вокзала вела аккуратная аллея метров двести длиной, в конце которой виднелся грациозный Гатчинский замок, построенный Павлом I. Я пошел к нему.

На лужайке перед замком возвышался памятник неудачливому российскому императору. Общеизвестно, что Павел был мнителен и достаточно труслив. И погиб от руки собственного сына. Ну, или при его участии - не важно. Историческая подоплека в данный момент меня не сильно интересовала. Вокруг лужайки стояли скамейки, я сел на одну из них. Хотелось курить. И есть.

Мимо проходили какие-то люди, по всей видимости, экскурсионные группы. Большинством своим школьники. Прошаркал старик с тряпичной сумкой, в которой звенели пустые бутылки и жестяные банки из-под пива. Серые и простуженные люди месяца марта.

Попялившись минут десять на Павла, я встал и пошел гулять дальше. Движение есть жизнь, остановка - смерть. Посыпанная гравием дорожка вела вниз под горку - там располагался парк с прудами. В черной воде плавали крупные льдины и мокрый снег, голые ветви деревьев были похожи на покрытые коростой и болячками руки нищих, просящих подаяния. Гравий размывали ручейки талой воды. Всюду были сырость и грязь. Но они воспринимались не так болезненно, как в Питере.

На мосту, перекинутом над узкой протокой, соединяющей два больших пруда, стоял парень в коротком пальто и задумчиво курил. Руки у него дрожали - это было видно невооруженным взглядом. Я спросил у него сигарету. Он посмотрел мутным взглядом сквозь меня и протянул мне свою, скуренную до половины, даже чуть больше. Потом спросил:

- Ты не местный что ли?

На меня дохнул запах как минимум трехдневного перегара. Я взял окурок и затянулся. Местный ли я? Это был риторический вопрос. Нет, я не был местным в Гатчине, но не был им и в Питере, из которого сюда прикатил; я не знал, где мое место в этом мире, возможно, каждый день я и бродил по улицам лишь потому, что пытался найти это самое место, кто знает.

- Нет, я погулять приехал.

- И че вас сюда тянет, блядь? - спросил парень, но не меня, а скорее весь этот парк с черными голыми деревьями, прудами, снежной кашей и талой водой. - Здесь же делать не хуй. Тоска. Только пить разве что...

- У вас тут красиво, - заметил я.

- Да на хуй она сдалась эта красота? Толку от нее... вот в Питере там да... там деньги есть... реальные деньги... с деньгами можно жить красиво...

Я подумал о том, что многих коренных петербуржцев их родной город просто бесит, некоторых доводит до нервных срывов, некоторых сводит с ума, поэтому многие считают пригород едва ли не райским уголком, ящиком Пандоры, где можно спрятаться от разрушающей, убивающей хватки мегаполиса; в пригороде же царит совершенно противоположная картина и умонастроения: здесь презирают пригород с его низким уровнем жизни и бытовыми неудобствами и обожествляют большого соседа. Так всегда с людьми - они ненавидят свою берлогу, считая ее последним дерьмом из всех возможных, будучи не в силах изменить свой быт и окружение. Это происходит повсеместно, в какой город не прикати. Хорошо там, где нас нет, мать вашу.

- Не знаю... по-моему, деньги решают не все.

- А по-моему, дурак ты, бля... - парень махнул рукой.

Я не стал спорить. Просто пошел прочь. Должно быть, он крепко обломался в жизни. Как, впрочем, и я. С той лишь разницей, что я не заморачивался по поводу того, в какой заднице пребываю - говна хватает в любой, в какой не окажись. С деньгами или без. Задница на то и задница.

Я прошел парк и оказался в жилом квартале. Узкие улочки, невысокие дома, магазины и офисы на первых этажах. Все как везде. Над крытыми шифером крышами возвышалась церковь.

Я немного побродил между домов и по дороге, огибающей парк, вернулся к вокзалу. Ветру к тому времени удалось порвать тучи, и с неба прожектором лупило солнце. В воздухе пахло чем-то свежим. Воробьи на тротуаре дрались из-за хлебных крошек. Гатчина не намного южнее Питера, но, я уверен, весна здесь наступает намного раньше.

Здание вокзала было небольшим и аккуратным. Через подземный переход я перешел на платформу, с которой отправлялись электрички в сторону Питера. В переходе было сыро и мрачно. И люди кругом были такие же, какие-то сырые и мрачные. Похожие на призраков, выползших из зловещего подземелья старинного замка.

Где-то полчаса я ждал электричку, сидя на скамейке на платформе и тупо разглядывая носки своих ботинок. Солнце припекало спину. Не поймешь эту погоду: то дождь, то солнце. Словно тот, кто отвечает за все эти процессы, выжил из ума.

Я вошел в вагон и сел в середине, так, чтобы видеть оба входа в вагон. Это был тактический ход, известный всем пассажирам электричек, предпочитающим передвигаться без билета. Скоро пойдут контролеры, и тогда придется спешно перебазироваться, самая лучшая позиция в центре - ты все сечешь и можешь быстро выскочить в тамбур.

Электричка тронулась. Я достал блокнот и ручку из внутреннего кармана куртки, я всегда таскал их там. Муза, как, впрочем, и все женщины - создание ветреное, и, если ты не будешь достаточно расторопен и вооружен хорошим арсеналом для письма, она уйдет к другому, это я знал наверняка. Я принялся писать. Так - небрежные мазки по холсту, обрывки мыслей, кровавые сгустки эмоций, белая пузырящаяся пена рефлексии.

Минут через двадцать раздвижные двери хлопнули, и в вагон вошли контролеры. Я встал и направился к выходу в тамбур, на ходу убирая блокнот и ручку туда же, откуда их достал, во внутренний карман. В тамбуре толпилось человек семь, в воздухе висели клубы табачного дыма. Я протиснулся сквозь скопление человеческих тел и прошел в следующий вагон. В этом тамбуре было так же многолюдно и тесно, как и в предыдущем. Я не стал задерживаться и пошел дальше. В следующем тамбуре я остановился. Дальше идти смысла нет - слишком далеко. Здесь в самый раз, осталось лишь дождаться остановки. Я планировал провернуть тот же трюк с перебежкой, каким пользовался в прошлый раз.

Внезапно позади меня хлопнула дверь, ведущая в соседний вагон. Я обернулся. В тамбур зашел Леха, мой знакомый музыкант и частый собутыльник. В руках у него была гитара. Время от времени он играл в электричках. Зарабатывал на этом. Хотя и не считал это занятие работой. Денег на жизнь ему хватало и так. Точнее, не хватало, но о деньгах он никогда не парился. Это было скорее увлечением или даже навязчивой манией - так он к этому относился: играл, потом бросал - завязывал, как он сам это называл, - потом срывался, бросал жену с ребенком и с гитарой шел в электрички. Все, что зарабатывал, в основном пропивал или спускал на одноруком бандите в дешевых забегаловках на железнодорожных станциях. Его перло от игры, он был настоящим артистом. Он чувствовал свою аудиторию, он знал, что думают все эти люди, едущие из дома на работу и с работы домой. Он умел читать то, что написано внутри каждого человека. Может, именно поэтому иногда мне казалось, что он ненавидит людей. За то, что они скрывают от всех. За их грязные мелочные мысли, за этот нож за спиной, который они готовы всадить в брюхо первому встречному. За то, что им было плевать на всех остальных, за их похуизм. Возможно, своей игрой он бросал им вызов, не знаю.

Леха был пьян. В говно. Не знаю, как он умудрялся играть в таком состоянии и даже кому-то нравиться. Видимо, это был его особый рецепт. Он умел препарировать слушателя на свой лад. Он стебался над ними, смеялся им в лицо, а им нравилось. И он забирал их деньги.

Увидев меня, Леха расплылся в широкой пьяной улыбке:

- О, бля, какие люди!

Да уж. Хоть кто-то мне рад. Искренне, я имею в виду.

- Братан, ты не представляешь, как они меня заебали, - Леха орал на весь тамбур, - и как я рад видеть тебя. Дай я тебя поцелую, - и он потянулся своими губами к моим.

Не то чтобы я был против дружеского поцелуя, я допускал возможность поцелуя мужчины с мужчиной, даже взасос, у меня не было предрассудков на этот счет, но сейчас я отстранился.

- Леха, кончай дурить.

- Почему ты не хочешь меня целовать? - кажется, он искренне удивился. - Вон Брежнев всех целовал, по телевизору на всю страну показывали, и Кобейн... Кобейн Новоселича целовал в губы прям на концертах, бля... Ты че гомофоб?

- Леха, я не гомофоб, и ты это прекрасно знаешь. Просто не хочу. Давай лучше руки друг другу пожмем.

- Руки пожать - это попса, бля. Хуе-мое, это ничего не значит.

- Вообще-то это старинный жест, показывающий, что у того, кто вступает в разговор, пустые руки, то есть он безоружен. Что его помыслы чисты. Ладно, к черту, не хочешь - не будем жать руки.

- Э, ты че обиделся что ли?

- Нет, с чего ты взял. Забей.

- А пошли со мной играть, а? - электричку слегка дернуло, Леха покачнулся, - блядь, постебемся над этими, - он кивнул в сторону раздвижной двери, сквозь которую были видны пассажиры, достающие билеты, - в вагон зашли контролеры.

- Леха, у меня билета нет. Я вообще-то от контролеров съебываюсь.

- Это хуйня, - Леха махнул рукой, - я договорюсь... с музыкантов денег не берут, бля.

Я еще раз посмотрел в вагон, контролеры медленно приближались.

- Ладно, уговорил.

- Щас мы им устроим, - усмехнулся Леха, - Лед Зеппелин, твою мать.

Он перехватил гитару. Контролеры, мужчина и женщина в форменных синих куртках, прошли вагон и вышли в наш тамбур. Леха кивнул им - кажется, они были знакомы - он играл в этих электричках уже лет пять. Женщина-контролер посмотрела на меня.

- Он со мной, - Леха мотнул головой в мою сторону.

Контролеры молча прошли в другой вагон.

- Видал, - улыбнулся он мне пьяной улыбкой, - а ты ссал... шутов везде любят, а музыканты - это, бля, те же шуты, я те говорю, и везде им дорога открыта. Хочешь убить короля, блядь, стань его шутом, - он покачнулся, - ладно, пошли - дадим джазу.

Мы прошли вагона четыре. Я заходил и садился на ближайшую к входу скамейку, а Леха играл, потом мы вместе шли через вагон. Кто-то тянул Лехе мятые десятки. Леха молча забирал. Иногда деньги давали мне. Я их отдавал Лехе; вместе с железной мелочью все эти деньги представляли собой довольно-таки приличную сумму. Час работы какого-нибудь клерка оплачивается так же, а Леха заработал их за полчаса. Учитывая то, как он был пьян, это можно было считать успехом. Правда, по лехиным рассказам так перло отнюдь не всегда, гораздо чаще выходило по нулям.

Мы остановились в тамбуре, и Леха достал из гитарного чехла бутылку пива - в ней было наполовину, и она была прикрыта пробкой, чтобы пиво не проливалось. Леха сорвал пробку и сделал глоток. Пробка покатилась по полу в сторону автоматических дверей вагона. Потом он протянул бутылку мне. Я тоже глотнул. Пиво осторожно скользнуло по пищеводу и упало в пустой желудок. Тот недовольно заурчал. В последнее время он получал в основном только жидкую пищу. С минимумом питательных веществ и большим содержанием этанола. Наверное, это ему не нравилось.

Электричка плавно тормозила, приближаясь к очередной станции. Мимо поплыла платформа, замелькали люди. Мы с Лехой ездили уже часа два, постоянно меняя направления: сначала ехали в одну сторону, потом пересаживались на обратную электричку. В карманах у Лехи звенела мелочь. Он покупал пиво, расплачиваясь мятыми десятками. У меня в кармане тоже лежали несколько десяток и пригоршня мелочи. Я уже не помнил, когда в последний раз у меня были деньги.

Двери открылись, и Леха вдруг выскочил на платформу. Я остался стоять в тамбуре, решив, что он шутит. Мы не собирались здесь выходить. Леха покрутил головой секунд пять и вдруг куда-то быстро пошел, причем, у меня складывалось впечатление, что обо мне он забыл напрочь. Гитару он держал наперевес, словно грозное оружие, способное одним выстрелом сметать с лица земли мирные села и города. Он был не в себе, но не просто пьян, а проспиртован насквозь. Он исчез из поля моего зрения. Осторожно, двери закрываются, - пророкотал сиплый динамик. Я рванул к выходу и еле успел выскочить, сзади с шипением сомкнулись створки автоматических дверей электрички. Издав протяжный свисток, похожий на стон, она тронулась. Я искал взглядом Леху.

В дальнем конце платформы на скамейке сидела компания - человек пять или шесть. Рядом с ними стояли пивные бутылки, целые и пустые, было видно, что эти ребятки навеселе. Они громко кричали и размахивали руками. Я скользнул взглядом по ним и увидел Леху - он стоял рядом. Внутри заскребло, по спине пробежала, шевеля всеми своими лапками, ледяная сороконожка тревоги. Я знал, чем все это кончится. Это не Питер. Хотя и в Питере попробуй-ка ночью прогуляться до круглосуточного ларька за сигаретами где-нибудь в Купчино или Рыбацком - далеко не факт, что вернешься домой целым и невредимым. Здесь же действовали исключительно биологические законы: каждый защищал свой ареал. Чужака могли запросто избить до полусмерти. Это в лучшем случае. Убийства тоже не были редкостью. Я сжал кулаки и пошел в их сторону, готовясь к самому худшему. Наши шансы были низки, я бы сказал, что они были нулевыми.

Я приблизился на расстояние, с которого можно было начинать атаку. Нужна была какая-нибудь тяжелая штуковина - арматурина или что-то вроде того - тогда можно было бы отбить Леху и попытаться уйти. Хотя здравый смысл подсказывал, что никуда тут не уйдешь - электричка отчалила и следующая будет не раньше, чем через час, а вокруг только эта глушь, в которой наши противники наверняка чувствуют себя как рыбы в воде. Ничего не подворачивалось. Я собирался драться голыми руками. То есть сознательно выбирал верную смерть. Ладно, хоть подохну не от голода, а в бою. У древних скандинавов это считалось почетной смертью: викингов, павших от руки врага, забирали в Вальхаллу девы-валькирии; после смерти им причиталось вечно пировать за праздничным столом у бога-воина Одина.

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что Леха как ни в чем не бывало беседует с ними. Дракой тут и не пахло. Местные просили его сыграть на гитаре. Леха делал вид, что ломается и стебался над ними. Достаточно опасная игра. Правда, и Леха достаточно хитровыебанный тип, чтобы местные что-нибудь прочухали.

- Братан, ну сыграй че-нить... Цоя можешь?

- Цой? А кто это?

- Ты че Цоя не знаешь? Ну ты, бля даешь...

Я подошел к ним вплотную. Местные смерили меня оценивающими взглядами. Так львы смотрят на антилопу, которую намереваются сожрать. Леха обернулся, увидел меня и заулыбался.

- О, братан, вот ты где. А я тебя потерял.

Ну ничего себе! Он меня потерял. Это, значит, я метнулся из электрички словно в задницу ужаленный и побежал прямиком к компании местных хищников, терпеливо стерегущих добычу.

- Это, пацаны, мой братуха, - Леха криво улыбался мне, - прошу любить и жаловать... вот для него я спою щас... и сыграю, бля. - его качнуло.

- Давай Цоя... или че-нить такое... пацанское.

- Сейчас...

Леха провел пальцами по струнам, потом начал играть нервным боем, извлекая из гитары резкие безумные звуки. Пел он словно раненое животное. А на лице застыла издевательская гримаса. "Катись, колесо" группы Сплин. Он смеялся над ними. Он смеялся над всем этим глупым и бесполезным миром, похожим на старую тряпичную куклу.

Кто-то из местных протянул мне бутылку пива. Я взял и отхлебнул. Непроизвольно посмотрел наверх (видишь ли ты меня сейчас, бог отверженных, Бог Последнего Шанса?). Небо было затянуто серыми тучами и лишь на западе у самой кромки, там, где оно соприкасалось с черными зубьями хвойного леса, алела раскаленная закатом полоска. На станцию медленно наползали ранние мартовские сумерки.

- А вы че в натуре братья? - обратился ко мне быковатого вида парень с мутным от поглощенного спиртного взглядом - тот, который дал мне пиво.

- Ну да.

- Че родные?

- Да, родные, а что непохожи?

- Вообще-то не особо. Хотя хуй его знает...

Он сделал длинный глоток, который можно было сравнить разве что с затяжным прыжком с парашютом, когда ты несешься к земле на всех парах, и неизвестно приземлишься ли ты мягко или расшибешься в лепешку. Пиво в его бутылке стремительно убывало, а дно приближалось. Когда он, наконец, оторвался, взгляд его помутнел еще сильнее.

- Пиздец, - коротко изрек он. Потом протянул мне руку. В его пятерне поместились бы две моих. - Серега, - представился он. Его щеку рассекал кривой розовый шрам.

- Леха, - я сунул свою ладонь в эти тиски из плоти.

- Пиздато твой братан играет...

- Ага.

Местные оказались неплохими ребятами. Когда кончилось пиво, они сходили и купили еще. Причем Серега спросил меня:

- Тебе какое взять? - деньги были его, он угощал.

- Мне все равно. Возьми такое же как и себе.

Он принес мне две поллитровых "Балтики"-семерки. Леха играл. Он находился в состоянии творческого экстаза, полубезумия, когда плевать на то, что играть и кому играть. Он мог бы играть пингвинам на вершине айсберга у берегов Антарктиды.

Я сидел и беседовал с этими простыми русскими парнями, которые не захотели нас убивать (я почему-то был уверен, что убить они могут). Похоже на беседу кролика с удавом, который отказался его жрать, ссылаясь на несварение желудка. Парни работали на Балтийском вокзале - обходчиками или что-то в том же духе. Они любили свой родной поселок со скромным названием Тайцы и ненавидели чужаков - они мне сами об этом сказали. Тем приятнее было осознавать, что для нас они сделали исключение. Черт побери, Бог Последнего Шанса, я знаю: ты наблюдаешь за мной. И иногда я даже нравлюсь тебе.

Окончательно стемнело. Мы потеряли счет часам. Леха все играл. Я ощущал, что нирвана где-то рядом. Возможно, мы лишь в шаге от нее. Сейчас, еще чуть-чуть - и она окутает нас облаком веселящего газа.

Внезапно темноту разорвал свет прожектора и раздался оглушающий стон электрички. Она с ревом надвинулась на платформу из темноты, заскрипела тормозами и застыла возле нее. Зашипели двери. Леха неожиданно подорвался, закинул гитару в чехол, и так же стремительно, как не так давно выпрыгнул из электрички, в электричку же и рванул. Не прощаясь. Я выпал в осадок. Его стремительности мог бы позавидовать метеорит.

Слава богу, я уже был знаком с этими его закидонами и поэтому не растерялся. Я начал спешно прощаться с новыми знакомыми, извиняясь за Леху и отмазываясь тем, что у нас еще куча дел, а на дворе ночь и вообще скоро электрички ходить перестанут, и тогда мы останемся здесь куковать до утра. Серега предлагал остаться и заночевать у него. Я отказался, еще раз извинился за Леху и кинулся к электричке, пока не закрылись двери. Серега напоследок сунул мне в руки еще две поллитровых "Балтики".

Я заскочил в тамбур, и двери у меня за спиной со свистом закрылись. У противоположной стены тамбура стоял Леха и смеялся.

- Блядь, ну ты даешь, - гневно закричал я. Он не отреагировал, просто продолжал смеяться и все. - Хоть бы предупредил, что собираешься отчаливать.

- Э, братишка, не сердись, - наконец остановился Леха, - надо ж было когда-то заканчивать этот концерт и сваливать.

- Ну не так же... пацаны, похоже, обидились.

- И хуй с ними... попьют пивка и забудут. Им все равно с кем пить.

- Может, и все равно, но... все равно так не поступают.

- Бля, только так и поступают, - он ухмыльнулся, - и вообще забей - сейчас мы по электричке пройдемся, денег заработаем и напьемся до усрачки.

С трудом верилось. Я вновь почувствовал голод. И усталость.

- Валяй, - сказал я, - но я - пас.

- Как хочешь, - ответил Леха.

Я остался сидеть в вагоне, а он ушел. Я открыл пиво и неспешно тянул его, глядя в окно. За окном была только темнота, непроницаемая для глаза. Поэтому я видел лишь грязное серое стекло. Контролеров на поздних рейсах обычно не было, поэтому я мог сидеть, не дергаясь. Минут через двадцать Леха вернулся. Он прошел весь поезд и реально заработал больше, чем за все время до этого, бумажные десятки из карманов чуть не вываливались. И это притом, что он все это время пил. Ума не приложу, как у него это получалось.

Мы доехали до станции Лигово и там вышли. Я вспомнил, что собирался сегодня заехать к Кате. Она жила в Петергофе, здесь я мог как раз сесть на нужную мне электричку. Решил отчаливать, но Леха задержал меня.

- Пойдем пивка еще рванем и потом разбежимся, - предложил он.

Я все еще злился на него за случившееся, но все же согласился. Ладно, черт с ним, он действительно так жил, он стебался над всем, чем только мог, он не кривил душой. Ему действительно было плевать на тех чуваков, как и на всех остальных. Возможно, и я это допускал, ему было плевать и на меня. Такой уж он был чувак.

- Я тебя, блядь, не пойму, братан, - говорил мне Леха - мы сидели с ним в небольшой пивнушке на станции и пили пиво, иногда он подходил к однорукому бандиту и спускал несколько бумажек, я равнодушно смотрел на это: азартные игры меня никогда не привлекали, - когда ты пьяный, тебя хуй заткнешь, а когда трезвый - слова, блядь, не вытянешь...

- Извини, какой уж есть. - Странно, учитывая количество выпитого за последние несколько часов, я был на удивление трезв. Вообще я заметил, что бывают в жизни такие моменты, когда алкоголь не берет тебя вообще. Что-то вроде закона обратного действия: чем больше усилий предпринимаешь, тем меньше конечный результат. - Мне нравятся крайности... они позволяют чувствовать жизнь как-то физически что ли...

- А мне вообще по барабану все это. Нужно жить так, как тебе нравится. И вести себя так, как тебя прет. Нужно получать кайф... от всего. И плевать, что они все об этом думают, - он обвел взглядом небольшой мрачный зал пивнушки, кроме нас тут было только трое алкашей - два мужика и одна баба, которые глушили в углу портвейн. Это говорил человек, у которого были жена и дочь, комната в общаге, еще сын от первого брака и бывшая жена (когда он все это успел в свои двадцать шесть?), алименты, гитара, алкоголь в убогих забегаловках на железнодорожных станциях, случайные связи на стороне и немного здорового чувства юмора. Немного мрачноватого, но... многие и этим не могли похвастаться. Я никогда не мог врубиться в Леху до конца. Зато он сходу врубался во всех и каждого.

Мы допили пиво и вышли на улицу. Леха достал из кармана ворох мятых десяток и, не считая, протянул мне.

- На, держи.

Я отстранился.

- Леха, это ж твои бабки... ты их заработал. Я не могу их взять. И потом - у тебя жена, ребенок.

- Говорю, бля, бери, - Леха запихивал деньги мне в ладонь, - один хер в автоматы все спущу. Забирай - это твоя доля. Мы ж сегодня типа дуэтом работали, - он ухмыльнулся.

Я сдался, взял деньги и сунул их в карман. Леху нереально переспорить, тем более, когда он пьяный. Да и деньги мне бы не помешали. По крайней мере, хоть пожру чего-нибудь.

- Ладно, бывай, - Леха протянул мне руку. Я пожал ее. Леха посмотрел мне в глаза, при этом лицо его приняло выражение, напоминающее ацтекскую ритуальную маску, потом внезапно засмеялся. Своим фирменным безумным смехом. Это он умел. - И помни: ни одна война не проиграна, пока в строю есть еще хоть один солдат. Тем более двое...

- Ага, - сказал я и пошел в сторону платформы. Лехе тоже надо было на электричку, но только в обратную сторону - похоже, он сегодня планировал продолжать бухать и дальше. Я не собирался ему мешать. Он - взрослый человек и... это его война.

Я дошел до платформы и посмотрел туда, куда шел Леха. На переходе через пути он обернулся и, отыскав взглядом меня, поднял одну руку вверх. Его сжатый кулак резко выделялся на фоне ночного неба. Он прав - наша война не проиграна. К черту деньги и лживые обещания коварных обольстителей. Мы не сдаемся.

Минут через десять подъехала электричка. Я сел в нее и уснул до самого Петергофа. Чуть не проспал свою станцию, еле успел выскочить в закрывающиеся двери. Электричка была последней, я знал, что и обратной уже тоже не будет. Холодный воздух взбодрил, я спустился с платформы и быстрым шагом пошел по асфальтовой дорожке в сторону глядящих на меня желтыми глазами окон домов. Фонари разливали тусклый свет. Начинался дождь.

По пути к катиному дому я зашел в круглосуточный магазин. На деньги, которые дал мне Леха, я купил пачку сигарет и вафельный торт. Продавщица посмотрела на меня взглядом вампира. Я по-быстрому свалил оттуда. Наверное, я неважно выглядел.

Катя открыла дверь не сразу, и по ее сонному лицу я понял, что разбудил ее. Как всегда я не вовремя.

- Леха, - сказала она, - ты где был?

- Ехал к тебе.

- Что-то ты долго ехал. Мы же договаривались, что ты приедешь вечером...

- Тот, кто скажет, что сейчас утро, пусть первым бросит в меня камень, - попытался пошутить я.

- Сейчас ночь и... я сплю.

- Мне уйти?

- Да нет. Раз уж приехал, заходи, - внезапно она повела ноздрями, словно почуяла неладное (вот поэтому я и не смог бы долго быть с нею рядом, эти игры в сыщиков меня раздражали) - ты что пил?

- Немного.

- Леха, опять ты... что случилось-то?

- Ничего, - ответил я, - просто... сегодня был долгий день, полный безумия, дождя и солнца.

***

В мире полно умных, красивых людей, но по какому-то странному стечению обстоятельств именно тебя всегда окружают тупые уроды.