Современные социологические теории

Толкотт Парсонс (1902-1979) – один из наиболее значительных социологов второй половины XX в., наиболее полно сформулировал основы функционализма. Как и Э. Дюркгейм, Т. Парсонс в своих трудах значительное внимание уделял проблеме социального порядка. Он исходил из того, что для социальной жизни более характерны “взаимная выгода и мирная кооперация, чем взаимная враждебность и уничтожение” и только приверженность общим ценностям обеспечивает основу порядка в обществе. Свои взгляды он иллюстрировал примерами коммерческих сделок. При осуществлении сделки заинтересованные стороны составляют контракт, в основе которого лежат нормативные правила. По мнению Парсонса, страх санкций за нарушения правил недостаточен, чтобы заставить людей следовать им безусловно, главное – моральные обязательства. Поэтому правила, регулирующие коммерческие сделки, должны вытекать из общепризнанных ценностей. Следовательно, порядок в экономической системе основывается на общем согласии относительно коммерческой морали. Сфера бизнеса, как и любая другая составляющая часть деятельности общества, по утверждению Парсонса, с необходимостью является и сферой морали.

Консенсус в отношении ценностей – фундаментальный интегративный принцип в обществе. Из общепризнанных ценностей вытекают общие цели, которые определяют общее направление движений в конкретных ситуациях. Так, в западном обществе работники конкретной фабрики разделяют цель эффективного производства, которая следует из общего взгляда на экономическую продуктивность. Общая цель становится побудительным мотивом для сотрудничества. Средствами воплощения ценностей и целей в действия являются роли. Любой социальный институт предполагает наличие целой комбинации ролей, содержание которых можно выразить посредством норм, определяющих права и обязанности применительно к каждой конкретной роли. Нормы стандартизируют и упорядочивают ролевое поведение, обеспечивают его предсказуемость, что создает основу для социального порядка.

Полагая, что консенсус представляет собой важнейшую общественную ценность, Парсонс считает главной задачей социологии анализ институциализации образцов ценностных ориентации в социальной системе. Когда ценности институциализованы и поведение структурировано сообразно им, возникает стабильная система – состояние “социального равновесия”. При этом есть два пути достижения социального равновесия: социализация, посредством которой общественные ценности передаются от одного поколения к другому (важнейшие институты, которые выполняют эту функцию,– семья, образовательная система); создание разнообразных механизмов социального контроля.

Парсонс, рассматривая общество как систему, считает, что любая социальная система должна отвечать четырем основным функциональным требованиям:

1. adaptation (адаптация), касающаяся отношений между системой и ее средой: чтобы существовать, система должна располагать определенной степенью контроля над своей средой, для общества особое значение имеет экономическая среда, которая должна обеспечить людям необходимый минимум материальных благ;
2. goal attainment (целедостижение) выражает потребность всех обществ устанавливать цели, на которые направляется социальная активность;
3. integration (интеграция) относится к координации частей социальной системы. Главным институтом, посредством которого реализуется эта функция, является право. При помощи правовых норм упорядочиваются отношения между индивидами и институтами, что уменьшает потенциал конфликта. Если конфликт все же возникает, то его следует улаживать через правовую систему, избегая дезинтеграции социальной системы;
4. latency (удержание образца) предполагает сохранение и поддержание основных ценностей.

Рассмотренную структурно-функциональную сетку Парсонс применял при анализе любого социального явления.

Консенсус и стабильность системы не означает, что она не способна к изменениям. Напротив, на практике ни одна социальная система не находится в состоянии идеального равновесия, хотя определенная степень равновесия необходима для ее жизнеспособности. Поэтому процесс социального изменения можно представить как “подвижное равновесие”. Так, если изменится взаимоотношение общества со средой, то это приведет к переменам в социальной системе в целом. Процесс “подвижного равновесия” может затрагивать не только части, но и все общество.

Альфред Шюц (1899-1959) – австрийский социолог, первым попытался объяснить, как можно использовать феноменологию для проникновения внутрь социального мира. По Шюцу, способ, с помощью которого люди классифицируют и придают значение окружающему их миру, не является сугубо индивидуальным процессом. Люди используют то, что социолог назвал “типизация” – понятие, обозначающее класс предметов, которые они выражают. Так, “банковский служащий”, “футбольный матч”, “дерево” – все это примеры типизации. Типизации не являются уникальными для каждого отдельного человека; напротив, они воспринимаются членами общества, передаются детям в процессе изучения языка, чтения книг и разговора с другими людьми. Используя типизации, люди могут вступать в общение с другими людьми, будучи уверены, что те видят мир таким же образом. Постепенно член общества создает запас “знания здравого смысла”, который разделяют и другие члены общества, что позволяет им жить и общаться. Социолог считал это крайне важным для выполнения практических задач повседневной жизни, подчеркивал, что, хотя знанием здравого смысла руководствуется подавляющее большинство членов общества, оно не является раз и навсегда данным, неизменным. Напротив, знание здравого смысла постоянно изменяется в процессе интеракции, а каждый индивид по-своему интерпретирует мир, но запас знания здравого смысла позволяет понимать, по крайней мере частично, действия других.

Наиболее своеобразно положения феноменологической социологии Шюца были восприняты двумя различными школами. Первую из них – школу феноменологической социологии знания – возглавили Питер Бергер (р. 1929) и Томас Лукман (р. 1927); вторую, получившую название “этнометодология” (термин сконструирован по аналогии с этнографическим термином “этнонаука” – зачаточные знания в примитивных обществах),– Гарольд Гарфинкель (р. 1917).

П. Бергера и Т. Лукмана отличает от Шюца стремление обосновать необходимость “узаконения” символических универсалий общества. Развиваемая этими американскими социологами теория “легитимизации” исходит из того, что внутренняя нестабильность человеческого организма требует “создания самим человеком устойчивой жизненной среды”. Поэтому они говорят об институациализации значений и моделей действия человека в “обыденном мире”. Символические значения рассматриваются как основа социальной организации и большее внимание уделяется значениям, вырабатываемым членами общества совместно и стоящим как бы “над” индивидом. Реальная основа этих значений – в религиозных верованиях, разделяющихся каждым. Следовательно, общество оказывается таким социальным окружением индивида, которое он сам создает, внося в него определенные “настоящие” ценности и значения, которых впоследствии и придерживается. Эти значения развиваются и объективируются в социальных институтах, позволяя индоктринировать новых членов общества, вынужденных подчиняться этим “вне-меня-надо-мной” ценностям.

Джордж Каспар Хоманс (р. 1910) – американский социолог. Подчеркивая важность психологии при объяснении социального мира, он тем самым порывает с “социологизмом” Э. Дюркгейма. Социальное действие Дж. Хоманс трактует как процесс обмена, участники которого стремятся максимизировать выгоду (материальную или нематериальную) и минимизировать затраты. По мнению Хоманса, это положение распространимо на все поведение людей. Он предполагает существование социальных структур, названных им структурами обмена, причем функционализм и экономическая теория достаточно подробно и хорошо описывают эти структуры, но объяснить их неспособны, поскольку такое объяснение может быть основано только на принципах, руководящих психологией участников обмена. Хоманс находит эти принципы в бихевиоризме психолога Берреса Скиннера, который считал человеческое поведение “оперантным”, т.е. тождественным инстинктивному поведению животных и предполагающим реакцию на такой регулятор, как взаимное подкрепление в процессе общения.

Изменение взгляда на социальное действие предполагает и изменение взгляда на социальную систему. В отличие от Т. Парсонса социальные системы у Хоманса состоят из индивидов, находящихся в непрерывном процессе материального и нематериального обмена друг с другом. Для объяснения этого процесса Хоманс разработал пять взаимосвязанных положений, основанных на психологическом бихевиоризме:

1. положение успеха, которое состоит в том, что все действия человека подчинены основному правилу: чем чаще отдельное действие индивида вознаграждается, тем чаще он стремится производить это действие;
2. положение стимула, которое описывает отношения между стимулом успешного действия и его повторением. Если какой-либо стимул (или совокупность стимулов) привели к действию, которое оказалось успешным, то в случае повторения этого стимула или подобного ему индивид будет стремиться повторить действие;
3. положение ценности, согласно которому чем более ценно для индивида достижение определенного результата, тем более он будет стремиться произвести действие, направленное на его достижение;
4. положение “насыщения – голодания”, в соответствии с которым чем чаще в прошлом индивид получал особое вознаграждение, тем менее ценным будет для него повторение подобной награды;
5. положение “агрессии – одобрения”: если индивид не получает вознаграждения, на которое он рассчитывал, или получает наказание, которого не предполагал, то он стремится продемонстрировать агрессивное поведение и результаты такого поведения становятся для него ценными. Наоборот, если индивид получает ожидаемое вознаграждение, особенно если оно больше, чем то, на которое он рассчитывал, или не получает наказания, которое он предполагал, то он стремится демонстрировать одобряемое поведение и результаты такого поведения становятся для него ценными.

Этот набор из пяти положений объясняет, по Хомансу, поведение человека в любой ситуации. Хоманс пытается экстраполировать эти положения на объяснение всех социальных процессов. Теория социального обмена Хоманса – очень рационализованная модель человеческого поведения, детерминированного внешними обстоятельствами и внутренними мотивами. При этом рациональность действия заключена не в сознательном выборе людей (как у Парсонса), а в следовании правилам социального обмена, т.е. свобода человека оказывается лишь “иллюзией выбора”, подчиненного психологическим правилам.

Гарольд Гарфинкель (р. 1917) – автор термина “этнометодология”. Этнометодологи изучают методы, с помощью которых люди воспроизводят социальный мир. Представители этого направления отчасти заимствовали социологический подход, развитый Шюцем. Социальная жизнь упорядочена только потому, что члены общества активно заняты приданием смысла социальной жизни. По словам Д.Х. Зиммермана, главный смысл этнометодологии состоит в том, чтобы объяснить, “как члены общества справляются с задачей видения, описания и объяснения порядка в мире, где они живут”, особое внимание уделяя исследованию технических приемов, используемых членами общества для решения этой задачи.

Г. Гарфинкель исходит из того, что для осмысления социального мира, придания ему упорядоченного вида члены общества в повседневной жизни используют так называемый документальный метод. Суть его состоит в выборе конкретных аспектов бесконечного множества характеристик, содержащихся в любой ситуации или контексте, определении их особым образом, а затем оценки их как свидетельства наличия того или иного общественного образца. Иными словами, документальный метод состоит в том, чтобы части образца (например, наличие типичных признаков явления или предмета) представить как “документ”, предполагающий существование образца.

По Гарфинкелю, в повседневной жизни люди постоянно соотносят части образца для описания ситуации в целом, а также для упорядочения социальной реальности. В целях доказательства правомерности своего метода Гарфинкель провел ряд интересных экспериментов. Опишем один из них.

Студентов психологического факультета университета пригласили принять участие в сеансе новой формы психотерапии, как им было представлено. Их попросили кратко изложить свою личную проблему, по которой они нуждались в совете, а затем задать вопросы специалисту-психотерапевту, специалист находился в соседней комнате, и участники эксперимента не могли видеть друг друга. Общение осуществлялось через переговорное устройство. При этом на вопросы студентов психотерапевт мог отвечать только “да” или “нет”. Студенты не знали, что человек, отвечающий на их вопросы, не был психотерапевтом, а ответы “да” или “нет” были заранее предопределены в соответствии с таблицей случайных чисел. Несмотря на то что ответы были произвольны и не имели отношения к содержанию вопросов, студенты сочли их полезными и осмысленными. Когда же ответы казались противоречивыми или удивительными, студенты полагали, что “психотерапевт” не был осведомлен о всех фактах их случая. Так студенты конструировали порядок с помощью документального метода.

По мысли Гарфинкеля, эксперименты такого рода проливают свет на то, как люди в целом в своей повседневной жизни постоянно конструируют и упорядочивают социальный мир. Этот эксперимент также иллюстрирует центральную идею этнометодологии – идею “индексации”, согласно которой смысл любого предмета или поведения обусловлен его контекстом, является “индексированным” в конкретной ситуации. В результате любая интерпретация или объяснение членов общества их повседневной жизни осуществляется со ссылкой на конкретные обстоятельства или ситуации. Так, студенты осмысливали ответы “психотерапевта” исходя из конкретной ситуации: они находились в университете и были уверены, что имеют дело с настоящим психотерапевтом. Если бы те же ответы на те же вопросы были получены в иной ситуации, скажем в кафе, и в роли психотерапевта выступал их коллега, то результаты интерпретировались совсем по-другому. В этой связи Гарфинкель делает вывод, что смысл любого действия можно рассматривать только в определенном контексте. (Haralambos M., Holborn M. Sociology. Themes and Perspectives. Collins Educational. L., 1993.) Отсюда следует программное положение этнометодологии: черты рациональности поведения должны быть выявлены в самом поведении. Гарфинкель концентрирует свое внимание на исследовании единичных (“уникальных”) актов социального взаимодействия, отождествляемого с речевой коммуникацией. С его точки зрения, основная задача социологии – выявление рациональности обыденной жизни, противопоставляемой рациональности научной. Он критикует методы традиционной социологии как искусственное наложение готовых схем на реальное человеческое поведение.

Энтони Гидденс (р. 1938), британский социолог, пытается преодолеть традиционное для социологии разделение структуры и действия, соответствующее двум подходам к анализу общества: в первом подходе внимание акцентируется на том, как структура общества влияет на поведение людей, во втором – на том, как создается общество через действия людей. Отправной пункт предлагаемой им парадигмы достаточно прост. Гидденс считает, что ни структура, ни действие не могут существовать независимо друг от друга. Социальные действия создают структуры, и только через социальные действия осуществляется воспроизводство структур. Для описания взаимодействия структур и социальных действий Гидденс использует термин “structuration” (структурация). Он обращает внимание на “двойственность структуры”, имея в виду, что структуры делают возможным социальное действие, а социальное действие создает эти же самые структуры. Это положение Гидденс иллюстрирует на примере соотношения языка и речи. Язык – это структура, состоящая из правил общения, которая кажется независимой от любого индивида. Чтобы язык сохранился, на нем должны говорить и писать сообразно существующим правилам. Язык изменяется: появляются новые слова, забываются старые. Таким образом, люди своими действиями могут трансформировать и воспроизводить структуры.

В социальной жизни Гидденс различает два вида структур: правила и ресурсы. Под правилами имеются в виду процедуры, которым индивиды могут следовать в социальной жизни. Иногда интерпретации этих правил обретают письменную форму, например законы или бюрократические правила. Структурные правила могут воспроизводиться членами общества или меняться путем создания новых образцов правил через интеракцию, через действия. Второй вид структуры – ресурсы – также возникает только в результате человеческой деятельности и может изменяться или поддерживаться людьми. Ресурсы могут быть локализованными или властными. Первые включают в себя полезные ископаемые, землю, инструменты производства и товары и не существуют вне человеческой активности. Так, земля не является ресурсом до тех пор, пока ее кто-то не обрабатывает. Властные ресурсы (нематериальные) проявляются в способности одних индивидов доминировать над другими, заставлять их выполнять свои желания, и в этом смысле люди становятся ресурсами, которые могут быть использованы другими людьми. Властные ресурсы могут существовать лишь в том случае, если они воспроизводятся в процессе человеческой интеракции. Власть не является чем-то, что человек имеет, до тех пор пока он ею действительно не пользуется.

Гидденс, объясняя природу социальных систем, институтов, представляет социальную систему как образец социальных отношений, существующий в определенное время и в определенном пространстве. Такие институты, как государство или бюрократия, рассматриваются социологом в качестве образцов поведения, действующих какой-то период времени. Ввиду “двойственности структуры” системы и институты тесно связаны с деятельностью людей, которых Гидденс зачастую называет агентами, подразумевая при этом их изначально активную позицию в обществе. По Гидденсу, структура влияет на человеческое поведение благодаря знанию об обществе, которым располагают агенты. В обществе есть большой объем “общего знания” о том, как вести себя и как поступать с вещами. Это позволяет агентам ориентироваться в повседневной жизни и оперировать окружающими предметами. В своем поведении агенты используют знание правил общества, которые существуют в его структуре, пользуются материальными и властными ресурсами, являющимися частями структуры общества.

Гидденс полагает, что люди наделены стремлением к определенной степени стабильности в социальной жизни. У них есть потребность к “онтологической безопасности” или “уверенности в том, что природа и социальный мир останутся такими, какие они есть”; возможно, это связано с естественной заботой о физическом сохранении тела. По Гидденсу, “существование общего знания и потребность в онтологической безопасности способствуют производству предписанных образцов в социальной жизни. Образцы поведения повторяются, и таким образом структуры общества, социальная система и институты воспроизводятся. Однако в этом процессе заключена всегда присутствующая возможность, что общество может меняться. Агенты не должны вести себя так, как это делают другие, не обязательно они должны всегда и во всем действовать сообразно своим прежним установкам”. Люди постоянно думают, что они делают, и оценивают, достигаются ли их цели. Если они не достигаются, агенты могут начать вести себя иначе. Образцы взаимодействия при этом могут меняться, а с ними и социальная структура. Для социолога само понятие “агент” предполагает людей, способных трансформировать окружающий их мир посредством своих действий, а также воспроизводить его, что, однако, не связано с обязательной трансформацией всего общества.

Представление о двойственности структуры, по мнению Гидденса, позволяет разрешить спор между детерминистами, которые верят, что человеческое поведение всецело зависит от внешних сил, и волюнтаристами, считающими, что люди, обладая свободной волей, действуют только в соответствии со своими желаниями. Ни первые, ни вторые в принципе не правы, но в каждой позиции есть элементы истины. Он полагает, что только в исключительных обстоятельствах, когда используется непосредственная физическая сила, люди не свободны в своих действиях. Во всех остальных случаях, даже тогда, когда люди заявляют, что у них нет выбора, на самом деле у них есть возможность сделать что-то иначе.

В обществе поведение людей, по Гидденсу, безусловно, сдерживается наличием властных отношений, ибо все социальные действия так или иначе связаны с этими отношениями. При этом он рассматривает власть как инструмент, с помощью которого агенты-люди могут изменить положение вещей или действия других людей (сдерживать их или ограничить их свободу). В то же время власть увеличивает свободу действий тех агентов, которые ею обладают,– то, что ограничивает одного, позволяет другому действовать более разнообразно.

Чтобы социология смогла преодолеть разрыв между действием и структурой, потребуются, заявляет Гидденс, новые исследования возможностей воспроизведения структуры под влиянием целенаправленных действий людей- агентов. (Haralambos M., Holborn M. Sociology. Themes and Perspectives. Collins Educational. L., 1993.)

Пьер Бурдье (р. 1930) – современный французский социолог, автор одного из наиболее интересных подходов в современной французской социологии, элементы которого складывались из структуралистского марксизма под влиянием “философии символических форм” Э. Кассирера.

Бурдье называет свое учение философией действия, потому что понятие действия является в ней центральным, и подчеркивает отличие своей теории общества от холистских и структуралистских представлений, которые в конечном счете сводят роль акторов к взаимодействию структур. Он признает, что на основе структурного анализа можно адекватно понимать объективные обстоятельства, не впадая в заблуждение, обобщать отдельные случаи или объяснять их с субъективной точки зрения. Структурализм принуждает к реляциональному мышлению в отличие от субстанциализованного мышления. Структурный анализ осуществляется “независимо от объекта”, исследует “систему объективных отношений”, которая обусловливается экономикой и морфологией групп, определяя ее как структуру (первого порядка), т.е. как систему ковариантов, посредством которой одна система связей трансформируется в другую. “Структура” в структурализме – это система связей между определяющими элементами некой совокупности. Идеалом выступает формализованная модель по аналогии с символами и операторами математических моделей. Целью структурного анализа является установление структурных гомологии, т.е. сравнение групп с эквивалентным положением в обществе путем выявления трансисторических и транскультурных признаков этих групп.

Бурдье минует данные пределы, считая этот предварительный объективизм необходимостью, чтобы на его основании определить практические условия. Центральная проблема у Бурдье – установление соотношения между познанием и действием, которое в исследовании становится соотношением между субъектом и объектом. Он считает, что все попытки прямого понимания означают абсолютное положение Я наблюдателя и что объективирование посредством структурного анализа приближает чуждое, хотя внешне его отдаляет. Целью познания у него становится понимание посредством объективирования. Так, дологическая логика практических действий, например ритуалов, не может быть понята путем “вживания” наблюдателя, обремененного рациональной логикой, а будет более “осязаемой” посредством дистанцирования и объективирования, хотя объективизм и лишает действительность динамики. Однако она является опытом, а не моментальным снимком.

В один ряд с феноменологическим и объективистским способами теоретического познания социального мира Бурдье ставит праксеологическое познание, в то же время диалектически преодолевая его. Его целью является обнаружение не объективных структур как таковых, а “структурированных структур, которые способны выступать как структурирующие структуры”.

Понятие практики, выдвигаемое Бурдье, имеет определенное сходство с понятием жизни в прагматизме. Оно берет свое начало в отказе от предположения, что всякое мышление возможно лишь как языковое или подобного рода логическое мышление. Практика для Бурдье определяется диалектикой объективных структур и глубоко усвоенных структур (“укорененность” в культуру), причем “диалектика” показывает, что глубоко усвоенные структуры нельзя полностью объяснить исходя из объективных структур, но и объективные структуры нельзя выводить из намерений действующих в них. Глубоко усвоенные структуры Бурдье трактует как систему диспозиций и подобным образом определяет и праксеологическое познание как диалектическое соотношение между объективными структурами, с одной стороны, и системой диспозиций, которые их актуализируют и воспроизводят,– с другой.

Систему органических или ментальных диспозиций и неосознаваемых схем мышления, восприятия и действия он именует “габитус” (habitus). Тем самым Бурдье преодолевает и объединяет объективизм и субъективизм; габитус устанавливает связь между структурой и практикой посредством “диалектики между интериоритетом и экстериоритетом”.

“Габитус есть одновременно система схем производства практик и система схем восприятия и оценивания практик. В обоих случаях эти операции выражают социальную позицию, в которой он был сформирован. Вследствие этого габитус производит практики и представления, поддающиеся классификации и объективно дифференцированные, но они воспринимаются непосредственно как таковые только теми агентами, которые владеют кодом, схемами классификации, необходимыми для понимания их социального смысла”. (Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть//Начала. М., 1994. С. 193-194.)

Практика, так же как теория самой практики, есть продукт диалектических отношений между ситуацией и габитусом, понимаемым как система длительных диспозиций.

Действие у Бурдье не определяется напрямую только экономическими условиями, на него накладывает свой отпечаток форма габитуса. Социальный класс определяет нечто большее, чем его экономическое положение и место, он отличается также символически вследствие разных форм габитуса, демонстрируемых индивидами, а всякая общественная практика формируется и тем и другим. Индивиды сохраняют в себе теперешнее и прежнее положение в социальной структуре в виде форм габитуса, которые включают как социальную личность со всеми ее диспозициями, так и указания на общественную позицию.

Хотя действия акторов, согласно Бурдье, мотивируются интересами, само понятие интереса – сложное и неоднозначное. Его можно понимать широко – как указание на то, что всякая конечная цель действия может рассматриваться как интерес, если актор ее преследует в ущерб чьим-то другим интересам. Более узкое понимание интереса коррелируется с понятиями престижа, богатства или власти. Бурдье предпочитает именно такую трактовку, понимая под интересом стремление к материальной выгоде. Но, рассматривая эту “выгоду”, он пользуется экономической терминологией для обозначения вещей не экономического порядка в строгом смысле слова. Фактически у Бурдье понятие “интерес” означает стремление к господству: социальная жизнь предстает как постоянная борьба за господство над другими.

Специфику анализа стремления к господству у Бурдье составляет описание типов и форм его реализации. Для этого он вводит два понятия: капитал экономический и капитал культурный. Первое из этих понятий не вызывает затруднений: богатый всемогущ. Придание культуре статуса капитала, по Бурдье, означает, что культура, как и экономический капитал, приносит выгоду, которая не исчерпывается экономическим обогащением, даже если оно тоже имеет место (например, понятие “рентабельность диплома”). Культура – это “символический капитал”. Иными словами, культура превращается в средство достижения господства благодаря существованию в обществе противоположности между культурой легитимной и нелегитимной. Бурдье больше интересует легитимная культура: он пытается раскрыть механизмы социального господства на основе исследования легитимной культуры и ее связи с экономическим капиталом.

Бурдье указывает, что экономический капитал заметно влияет на содержание культуры: чтобы построить Версаль, нужно было обладать средствами; чтобы играть в теннис, тоже нужны средства, т.е. культурная деятельность требует средств и доступна индивидам в той мере, в какой они обладают для этого средствами. Таким образом, экономический капитал, будучи распределен неравномерно, допускает существование “привилегированных” видов занятий, которые могут служить выражением господства (успеха в борьбе). Здесь Бурдье ссылается на М. Пруста, который говорил о двух категориях отношения к культуре: первое – искреннее, второе – наигранное, поскольку направлено на получение выгоды и господства. У Бурдье ко второй категории относится весь мир, даже если он иногда показывает, что он имеет собственный интерес к явлениям культуры.

Однако равный экономический капитал не всегда обусловливает равную культурную практику. Бурдье допускает автономию культурной практики по отношению к экономическим средствам, поскольку определенные социальные категории, обладающие одинаковыми экономическими средствами, имеют разную культуру. Люди различаются по культурной практике, поскольку обладают неодинаковым культурным капиталом, так же как господа и трудящиеся различаются в культурной жизни, потому что обладают разным экономическим капиталом. Но отсюда нельзя делать вывод, что при равных экономических возможностях наступит общее культурное равенство. В то же время культурная практика выражает не только экономические возможности (Версальский дворец обладает стилистической автономией по отношению к вложенному в него экономическому капиталу).

Бурдье считает, что культурная практика обусловлена культурным капиталом. Вероятно, можно сказать, что существует культурный капитал, обусловливающий культурную практику так же, как и экономический капитал, но такая концепция имеет только ограниченный смысл: малодоступность средств исключает возможность выбора, но при равных средствах появляется такая возможность. Ясно, для того чтобы читать “Критику чистого разума”, нужен культурный багаж, необходимый для ее понимания, Бурдье пытается предугадать одни культурные практики исходя из других (например, защиты диплома). Но он только высвечивает черты сходства между определенными типами культурной практики, и такое сходство всегда только частичное. Категории Бурдье не позволяют объяснить, почему при равном экономическом капитале одни семьи обладают “культурным капиталом”, а другие не обладают.

Экономические условия он рассматривает скорее как “привилегию”, позволяющую богатым делать то, что остается недоступным для масс, которые поэтому чувствуют себя обделенными. Бурдье говорит об удвоении благ через их символическое бытие наряду с их экономическим существованием. Символический капитал, знаки различий и дистанцирующие действия позволяют индивидам отграничиться друг от друга, усилить экономические различия, кроме которых действуют и другие принципы различения. В современном обществе господствующий класс доминирует благодаря не только экономическому капиталу, но и символическому; по мнению Бурдье, наряду с предпринимателями к господствующему классу принадлежат и интеллектуалы.

Знаки различия (например, титулы, одежда, язык) посредством понятийного объединения “отмеченных” подобных образом создают в то же время различия между группами. Для господствующих символический капитал представляет собой капитал доверия, кредит и, так же как экономический, дает “власть для осуществления признания власти”.

Бурдье проводит различие между “прямым” экономическим насилием и символическим насилием, т.е. приукрашенным, измененным до неузнаваемости, даже признанным, которое действует путем присвоения форм габитуса, но требует постоянного участия господствующих для поддержания символического господства. При этом в ходе общественного развития, в той мере, в какой действуют объективные механизмы (саморегулирование рынка, социальные институты и т.п.), которые сами производят необходимые диспозиции, символическое господство становится все более независимым от личностей и их поведения: звания обеспечивают дальнейшее существование власти; система образования обеспечивает практическое оправдание существующего порядка.

Индивидуальные формы габитуса в группе, отличающейся от других условиями своей жизни, свидетельствуют об отношении гомологии, иными словами, хотя жизненный опыт индивидов одного класса полностью не совпадает, в частности неодинаков доступ к благам, услугам и власти, но такой опыт в пределах одного класса гораздо более гомогенен, чем между классами, и Бурдье с полным правом трактует каждую индивидуальную систему диспозиций как структурный вариант классового габитуса.

В своем анализе Бурдье рассматривает социальные позиции как стратегические в борьбе классов и групп за представительство соответствующей социальной позиции. В этом процессе заметную роль играют не только объективные условия жизни, но и представления, которые сложились у социальных субъектов друг о друге и которые являются глубоко усвоенными социальными структурами. Последние становятся классификационными схемами, символическими формами, которые способствуют образованию групп и классов либо дистанции и разделению в обществе; тем самым они определяют историю и сами тоже являются продуктом истории. Габитус – это прошлое, которое продолжается в настоящем и будущем. Формы габитуса изменяются лишь в той мере, в какой изменяются условия существования класса или группы. Тогда в любой момент может быть структурирован новый опыт, правда, в пределах четких границ отбора, которые определяются первоначальными диспозициями.

Социология Бурдье является прямым итогом его этнологических исследований; в определенной мере классы соответствуют родам в древних обществах в смысле выделения традиций, заключенных в габитусе. Бурдье в меньшей степени выделяет “современные” черты современных обществ и в большей степени – традиционные различия.

Ален Турен (р. 1925) – французский социолог. Наиболее полно методологические и теоретические взгляды Турена отражены в его книге “Социология действия” (1965). Здесь он излагает свой подход – акционализм, дополняющий функционалистские и структуралистские концепции.

Акционализм Турена вырос из его исследований труда в духе К. Маркса – труда как принципа изменения человека и природы. Труд всегда содержит в себе стремление к производству и контролю и понимается как историческое действие. Это расширяет его значение, и он становится идентичен действию в отношении перспективы изменения, движения. Анализ труда может быть перенесен на действие. Акционалистский анализ не ограничивается трудом и отношениями между человеком и природой, он распространяется на социальное действие, при этом действие всегда соотносится со смыслом, который придается некой ситуации. По мнению Турена, основные темы акционалистского анализа – историческое сознание, социальность как осознанное отношение к другому и экзистенциальное, или антропологическое, сознание. Здесь “сознание” – не предмет идеалистической интерпретации; оно указывает на то, что в центре стоят не факты, а “поведение в бытии”. Социология, по Бурдье,– это не наука о реальности, а исследование социального действия. Реальность следует разложить на множество полей, комбинация которых все равно не исчерпывает всей реальности, поскольку ее следует проанализировать и с точки зрения событий.

Социология Турена ориентирована на практику и становится активным фактором формирования общественных движений и изменений. Турен подходит к соотношению теории и практики целостно и “акционалистски”, говоря, что социолог должен участвовать в движении, но в то же время сохранять дистанцию по отношению к его организациям.

Предметом социологии Турен считает социальные отношения, которых, однако, не бывает в “чистом” виде, поскольку они всегда уже интерпретированы и находятся в движении. Целью социологии является понимание этого движения, а не каких-то структур, имеющих внесоциальное происхождение. Собственно предметом исследования социологии являются не институты, а власть, влияние, соответствие и конфликт. Однако обращение к силам общественного движения обусловливает также ориентацию на историчность общества и определяющих его классовых отношений.

Общество – это не только воспроизводство и приспособление, но и творение, само-производство. Данное свойство общества – самонаблюдение и самоопределение своей практики – Турен именует “историчность”.

В своем анализе современных обществ, который содержится прежде всего в работе “Постиндустриальное общество” и отмечен сильным влиянием студенческого движения 1968 г., он констатирует: “На наших глазах возникают общества нового типа”. Он называет такие общества постиндустриальными или технократическими, но чаще всего программируемыми. Их признаком является то, что доминирующим фактором развития становятся не экономические условия (при росте экономики), а социальные силы, особенно способность к планированию, организации и контролю. Основная проблема современного общества – не эксплуатация как экономическое условие, а отчуждение, которое Турен рассматривает в рамка общественных отношений: “Наше общество – это общество отчуждения, но не потому, что оно толкает людей в нищету или использует принуждение полицейского характера, а потому, что оно соблазняет, манипулирует, интегрирует”. (Touraine A. Die postindustrielle Gesellschaft. Frankfurt, 1972. S. 7.)

В программируемом обществе общественная интеграция – не только участие в процессе труда, но и вовлечение индивидов в тотальную систему коммуникации; культурная манипуляция затрагивает потребности и характер поведения во всех сферах жизни, политический контроль силен, как никогда ранее. Отчужденный человек в таком обществе соучаствует и остается зависимым, поскольку соучаствует лишь в той мере, в какой это допускает правящий класс. Это “зависимое участие” определяет отчуждение, но оно служит также уменьшению социальных конфликтов и характеризует отношения между развитыми и развивающимися странами.

В классовом обществе XIX в. классы различались не только экономически, но и были различными сферами общества в социальном и культурном отношении; вследствие отсутствия политического контроля над процессом индустриализации социальная напряженность была институционализована лишь в малой степени; образ общества как в буржуазном, так и в пролетарском сознании ориентировался на будущее.

Вследствие исчезновения различных в культурном отношении основ общественных классов, последние превратились в бесформенную массу, из которой затем развились чисто экономические классы и заинтересованные группы. Усиление значения организации, иерархии и бюрократии привело к разделению проблем организации и экономической власти, принимающей решения, и, как следствие, к разделению организационных и классовых конфликтов. Концентрация власти обусловлена тем, что ориентация на будущее связана не с накоплением как интересом какого-то класса, а с программированием как интересом всего общества. В программируемом обществе господствующими группами становятся технократы, бюрократы и инженеры.

Новый социальный конфликт зреет не вне системы производства, а скорее в ее центре, поскольку информация, воспитание и потребление более тесно, чем прежде, связаны со сферой производства. Турен противопоставляет господствующим интересам в программируемом обществе частную жизнь как сферу, где человек наиболее полно может себя выразить. Протест не должен ориентироваться на интересы потребления, поскольку они тоже имеют экономический характер. Культура, с одной стороны, должна распространяться и быть доступной всем, но, с другой стороны, она должна стать критической.

Для классового общества с его разделением экономики и общества был также типичен раскол социального мышления, которое распалось на политэкономию и философию истории. В современном обществе, в котором экономическая деятельность является в большей степени не результатом политики, чем хозяйственных механизмов, общественный анализ становится непосредственно социологическим; в программируемом обществе появляется социология решения и аналогично этому – социология протеста.

Турен считает, что сейчас само понятие социологии сомнительно, поскольку исчезает понятие общества. Классической социологии соответствует понятие общества, которое является “лишь абстрактным переводом реальности национального государства, когда государство представляет нацию, в то время как общество – это сочетание институтов и действий, которые почти все возникают на уровне нации как синхронного экономического, политического, культурного и языкового целого”. (Touraine A. Krise und Wandel des sozialen Denkens//Soziale Welt. Senderband 4. Die Moderne-Kontinuitaten und Zдsuren. Gцttingen, 1986. S. 19.) Это целое сегодня находится в состоянии распада, потому что значительная часть нашей жизни имеет теперь не национальный, а транснациональный характер и потому что целое все меньше основывается на законном порядке и все больше напоминает своего рода менеджмент, причем люди перестают чувствовать себя гражданами.

Это отражается в социологии: целостность “общественного единения” разрушается пониманием социальной жизни как символического языка с определенными правилами преобразования. Повышенное внимание социальной теории к идее субъекта и интерсубъективности, по мнению Турена, подрывает классическую социологию.

И структурализм, и теория действия обходятся без понятия общества. Поэтому Турен считает правомерной замену понятия общества как предмета социологии понятием социальных акторов и их отношений. Значение, которое имеет процесс коммуникации в современной социологии, отражает, по мысли Турена, тот факт, что производство перемещается из сферы материальных благ в сферу символических благ; при этом понятие информации вступает в противоречие с понятием коммуникации. Информация предполагает манипуляцию средствами информации, распространение сведений о принятии решений; коммуникация, напротив,– это обмен сообщениями между акторами, их взаимное согласие в понимании опыта жизненного мира. Такой приоритет коммуникации по отношению к информации как концентрированной целесообразности Турен считает общим для всех новых социальных движений, причем социальные движения заменяют классы, становясь социальными акторами современности. Турен констатирует спад революционного мышления либо его деградацию до терроризма и возврат к утилитаризму, который он считает “точкой отсчета в системе координат социологического мышления”. Социальное мышление разрушается. На первый план выходит вопрос: “Когда уже не существует трансцендентных принципов легитимации социального порядка, может ли быть социальная жизнь чем-то иным, чем сплетением интересов, монетарных отношений обмена, стратегий власти, способов обогащения и развлечения?” (Touraine A. Krise und Wandel des sozialen Denkens. S. 18.)

Турен уже видит проблески обновления социальной жизни и вместе с ней социологического мышления, которое преодолевает длительный и разносторонний кризис, сопровождающий кризис разложения индустриального общества. Это мышление основывается на отказе от претензий на господство и от рационалистской концепции модернизации, которая до сих пор сопутствовала социологии.

Юрген Хабермас (р. 1929) – современный немецкий социолог. В созданном им учении интегрируются философская и социологическая перспективы, которые обычно остаются изолированными или даже противопоставляются. Его учение выступает своего рода синтезом концепции рациональности социального действия и концепции интеракции.

Основная работа Хабермаса – “Теория коммуникативного действия”, где на основе понятия социального действия разрабатывается оригинальная концепция общества.

Понятие социального действия у Хабермаса охватывает четыре аспекта.

1. Понятие телеологического действия еще со времен Аристотеля образует сердцевину философской теории действия. Актор достигает цели, надлежащим образом применяя подходящие средства.
2. Телеологическое действие может быть расширено до модели стратегического действия, которое соотносится не с отдельно взятым актором, но с членами какой-либо социальной группы, ориентирующими свои действия в зависимости от общих ценностей. Нормы выражают наличествующее в группе взаимопонимание. Центральное понятие “следование нормам” означает исполнение какого-то общего поведенческого ожидания. Такая нормативная модель действия лежит в основе теории ролей.
3. Понятие драматического действия связано не с отдельным актором или членом какой-то социальной группы, а с участниками интеракции, которые все являются зрителями друг для друга. Актор формирует у зрителей определенный образ самого себя, целенаправленно раскрывая свой субъективный мир. Основное понятие “саморепрезентация” отражает целенаправленность выражения своих переживаний, а не спонтанное самовыражение.
4. Понятие коммуникативного действия отражает интеракцию по меньшей мере двух владеющих речью, способных к действию субъектов, вступающих (с помощью вербальных или невербальных средств) в межличностное отношение. Акторы стремятся достичь понимания относительно ситуации действия с тем, чтобы координировать планы действия и сами действия. Такое понимание возможно в первую очередь при достижении согласия по поводу ситуаций. В этой модели действия особое значение приобретает язык.

Хабермас разделяет все действия по ориентации акторов на коммуникативные, или ориентированные на взаимопонимание, и формальные, ориентированные на результат. Помимо этого действия различаются между собой используемым в них типом знания и формами аргументации. Эти моменты составляют три главных аспекта рациональности действия.

Теория коммуникативного действия должна быть социальной теорией, которая стремится утвердиться как критическая. Связь коммуникативного действия и социальной критики затрагивает понятие рациональности. Если “труд” является сферой инструментального действия, в которой рациональность зависит от того, достигнута цель или нет (инструментальная рациональность), то в “интеракции” речь идет о соглашении, о переводе действия из монологического в диалогическое, а следовательно, о коммуникативной рациональности. В сфере “господства” критическая рациональность измеряется степенью перехода от стратегического действия к коммуникативному действию. Таким образом, господство определяется по отношению к коммуникации как неравные коммуникативные условия, требующие стратегии “против кого-то”, а не консенсуса “с кем-то”.

Взяв за основу типологию социального действия М. Вебера, Хабермас разработал собственную типологию. Она содержит два больших типа действий: ориентированные на успех и ориентированные на понимание.

Объясняя специфику коммуникации, Хабермас вводит заимствованное из феноменологии понятие жизненного мира как основы понимания, а по аналогии с понятием “языковой компетенции” Н. Хомского вводит понятие “коммуникативной компетенции”. Это не монологическое, а диалогическое понятие, т.е. подразумевает знание не только языка, но и социальных условий и их интерпретации. По своей сути коммуникативная компетенция ориентирована на понимание и поэтому является интерсубъективной и диалогической; она нацелена на становление смысла и значения языковых выражений через коммуникацию.

Центральным понятием теории коммуникативного действия является “дискурс” – аргументация и понимание людей с общим жизненным миром, связанные с коммуникативной рациональностью, освобожденной от инструментально-рациональных связей.

Правда, Хабермас признает, что процессы общественного воспроизводства нельзя достаточно полно объяснить с помощью коммуникативной рациональности, но можно объяснить “символическое воспроизводство жизненного мира социальных групп, увиденного из внутренней перспективы”. Поэтому он понимает общество на двух уровнях, во-первых, как жизненный мир, т.е. символическое самовоспроизводство или самоинтерпретация; а во-вторых, как “систему” действий, каковой общество кажется постороннему наблюдателю. Общества должны рассматриваться одновременно и как системы, и как жизненный мир. Система и жизненный мир – это два различных способа понимания мира, разделенного на три части: объективный мир фактов, социальный мир норм и субъективный мир внутренних переживаний.

Жизненный мир – это совокупный процесс интерпретаций, относящийся ко всем трем мирам. Интерпретация происходит в какой-то конкретной “ситуации” – “отрывка” из жизненного мира, который выделяет из него определенные темы и цели действий.

На основе концепции коммуникативного действия Хабермас выделил в историческом развитии общества следующие этапы: неолитические общества, развитые культуры и модерновые общества.

Основной проблемой и спецификой современности, по Хабермасу, является разъединение системы и жизненного мира, что выражается в процессе овеществления современных жизненных миров и все большей их провинциализации. Жизненный мир становится достоянием частной жизни и выпадает из социальной системы, которая включает в себя деньги и власть, не зависящие от языка и коммуникации среды. Это означает не что иное, как поглощение жизненных миров системами. Хабермас считает, что современное развитие общества характеризуется протеканием процессов, показанных на рис. 1.2.

На стыке между системой и жизненным миром возникают новые конфликты (проблематика окружающей среды, сверхсложность, перегруженность коммуникативных структур и т.п.). Поэтому невозможно понять проблемы современного общества, анализируя только системные процессы; необходима их критика на основе противоположной системному рассмотрению концепции, например, на основе анализа коммуникативного действия с позиций жизненного мира.

Хабермас считает, что критическая теория не должна заниматься идеологиями, поскольку характерной чертой современности является фрагментация обыденного сознания и колонизация его системами. Распад общего понимания жизненных миров обусловливает конец идеологий; место “ложного сознания” занимает фрагментарное сознание. Точно так же устаревшим становится понятие классового сознания, и поэтому критическая теория общества должна обратиться к критике культурного обнищания и исследованию условий для воссоединения рационализованной культуры с повседневной коммуникацией, основанной на витальной передаче от поколения к поколению.

* * *

Историческое развитие социологии не исчерпывается этими великими именами. Оно продолжается и будет продолжаться в третьем тысячелетии. У него множество только сейчас открывающихся на наших глазах перспектив. В своем выступлении на XIV Всемирном социологическом конгрессе 26 июля 1998 г. в Монреале Иммануил Валлерстайн сказал:

“Мы существуем в до конца не изученном космосе, единственная и величайшая заслуга которого как раз и заключается в постоянстве его неопределенности, потому что именно неопределенность мобилизует творческие способности – космические творческие способности, а вместе с тем и творческие способности людей. Мы живем в несовершенном мире, в мире, который всегда будет оставаться несовершенным и потому в нем всегда будет несправедливость. Однако мы далеко не беспомощны перед лицом этой реальности. Мы способны сделать мир не таким несправедливым, более гармоничным, мы способны достичь большего понимания мира, в котором живем. Для этого нам нужно только построить этот мир, а для того, чтобы построить его, нам необходимо прийти к разумному общению друг с другом и поделиться друг с другом полученными каждым из нас специальными знаниями. Надо только попытаться”. (Wallerstem I. Presidential Address, XlVth Word Congress of Sociology. Montreal. 1998. July. 26. 1998.)

Date: 2015-05-05; view: 590; Нарушение авторских прав