ПСИХОПАТОЛОГИЯ 9 page

* Это не значит просто, что то, чего не достает, — это феноменологическое описание того, что он понимает под словом «любовь», но, скорее — и это еще более важно — то, что отсутствует, — это любая интерпретация и описание того, что он понимает по; словом «себя». Насколько к этому отсутствию чувствительна антропология, среди основных понятий которой — понятие «я», настолько же к нему нечувствительна офици альная психиатрия, которая усердно избегает феноменологического описания и интер претации значения своих психологических понятий. Различение, которое проводил Вер нике между сомато-, ауто- и аллопсихическими умственными расстройствами, — эт(просто особенно яркий пример этого пренебрежения. Эти и многие другие подобны! различения просто похожи на случайные большие маяки. Они никогда не смогут сфор мировать основу построения понятий для психопатологии.

** На использование Фрейдом выражения Aufbau ^конструкция] и Abbau [деструк ция], которые лучше всего соответствуют терминам, используемым Джексоном, а такж> Герингом, следует обратить внимание прежде всего — если не считать «По ту сторон; принципа удовольствия» — в следующем резюме: «Охватывающие широкую сферу со ображения относительно процессов, которые составляют жизнь и ведут к смерти, по видимому, требуют, чтобы мы признали два вида инстинктов, соответствующих антагонис тическим процессам конструкции и деструкции в организме. Один вид, который безмолв»

178 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

То же верно в отношении «бессознательного». Оно представляет собой, в первую очередь, систему развития в психическом аппарате и только во вторую очередь служит выражением в образном языке психологии. То же верно и в отношении оральной и анальной стадий и т. д., и в отношении терминов «Эго», «Ид» и «Супер-Эго». Что касается последнего, для Фрейда индивид — это «неизвестное и бессознательное Ид, на поверхности которого покоится Эго, развившееся из его ядра, Pcpt- системы». То есть Эго, по сути, — представитель внешнего мира, реальности, которому противостоит Супер-Эго как «адвокат для внутреннего мира»". Но что касается оральных и анальных тенденций и тенденций к подчинению и агрессии «индивидуального психобиологического аппарата» (как мы также можем сказать), эти понятия, подобно всем воззрениям Фрейда, основаны на опыте и наблюдениях того, как люди ведут себя. И все эти способы поведения должны несомненно играть роль для любой подлинной антропологии, которая стремится установить фундаментальные смысловые матрицы людей. Я, например, научился рассматривать экзистенциальную смысловую матрицу «орального» — (движение) ко мне и (движение) от меня, а также смысловую матрицу, символизируемую сленговой фразой «он слишком много раскрывает рот» — с антропологической точки зрения"".

Наш предмет был бы обрисован не полностью, если бы, в заключение, мы не бросили еще один взгляд на отношение исследовательских методов и терапии Фрейда к Конституции клинической психиатрии. Что касается первого, мы можем сказать, что именно Фрейд поднял психиатрические методы обследования до уровня методики в подлинно медицинском смысле этого слова. В дофрейдовскую эру психиатрические «аускультация» (выслушивание. — Прим, перев.) и «перкуссия» (выстукивание. — Прим. перев.) невротического пациента осуществлялись, так сказать, через рубашку пациента, так, как избегался любой

трудится на пути к цели приведения живого существа к его смерти, заслуживает, следовательно, названия 'инстинкта смерти'. Внешне он проявляется, посредством сотрудничества многочисленных многоклеточных организмов, как тенденции разрушения [Destruktion] или агрессия. Другая группа инстинктов — это аналитически более знакомые либидинозные сексуальные инстинкты, или инстинкты жизни, лучше всего понимаемые собирательно как Эрос, чья цель — создать еще больше единиц из живой субстанции, так чтобы жизнь можно было сохранить вечно и привести к более высоким уровням развития. В живом существе эротический инстинкт и инстинкт смерти обычно смешаны и сплавлены. Но их разъединение тоже возможно. Жизнь, в таком случае, состояла бы из выражения конфликта или интерференции между двумя видами инстинктов, принося индивидууму, посредством смерти, победу деструктивных инстинктов, но также победу Эроса посредством размножения». «Libido Theory», в Handwörterbuch für Sexualwissenschaft, и Ges. Sehr., XI, 222 f.

* См. Эго и Ид_у Ges. Sehr., VI, 367 и 380. То, что в «Эго и Ид» (после «По ту сторону принципа удовольствия» самая значительная работа позднего периода развития Фрейда) звучит почти невыносимо резко для ушей психологов и антропологов, становится наиболее ценными строительными блоками биологической системы Фрейда. ** См. Über Psychotherapie и Über Ideenflucht (S. 114 ff.). Конечно, есть еще и другие смысловые матрицы, которые психоанализ не признает, такие как, например, матрица подъема-падения. См., в этом отношении, «Сон и существование», в данной книге.

Фрейд и Конституция клинической психиатрии 179

прямой контакт с личностно эротическими и сексуальными темами. Только когда врач смог сделаться настоящим врачом, включить в сферу обследования всю его личность и благожелательные, враждебные и сексуальные воздействия, направленные на него пациентом, только тогда он смог создать между пациентом и врачом атмосферу личной дистанции и, в то же время, медицинской чистоплотности, дисциплины и корректности. Именно эта атмосфера смогла поднять психиатрическую методику до уровня общей медицины. Это тоже было возможно для Фрейда только благодаря тому, что все его существование было существованием исследователя, и благодаря качеству его системы взглядов, как я только что ее обрисовал. Он видел в «отношении» пациента к врачу только регрессивное повторение психобиологически более раннего родительского «объект-катексиса» и исключал все, что было новым во встрече пациента с ним. Постольку поскольку он делал это, он был в состоянии удерживать врача как личность на заднем плане и дать ему возможность следовать его формальной роли, не будучи стесненным личными воздействиями — так, как происходит у хирургов или рентгенологов. Его метод свободных ассоциаций тоже идет рука об руку с этим вынужденным и, следовательно, бессознательным повторением вытесненных «ситуаций» и сопротивлением, возникающем из них. Нельзя забывать, что представление о строгом психическом «детерминизме», которому Фрейд позволил руководить собой в этом методе, не было основано на какой-либо простой интеллектуальной теории. Оно, скорее, имело основание в установленном биологическом и психологическом факте, что любой «опыт» вплоть до простейшего восприятия или даже ощущения (Эрвин Штраус, Шелер и другие) имеет очень определенное место (Stellenwert] в развитии индивида, в соответствии со степенью и видом влияния, которое оно имеет. Вследствие этого, восприятие, ощущение или «ассоциация» должно снова стать явно различимым, когда вся ситуация, которой оно обязано своим «происхождением» и положением, повторяется.

Теперь мы подходим к нашему заключению. Фрейд однажды сказал, что психоанализ является для психиатрии «до некоторой степени тем, чем гистология является для анатомии»; «один изучает внешний вид органа, другой изучает то, как он построен из тканей и составляющих частей; противоречие между этими двумя видами исследования, одно из которых — это продолжение другого, немыслимо»²¹. Как, надеюсь, я показал, Фрейд прав в отношении последнего, но не первого утверждения. В психиатрии, так сказать, «гистологическое» и, следовательно, «микроскопическое» исследование соответствовало бы более обстоятельному «микроскопическому» анализу клинической симптоматологии и ее материальных основ, предпринятому с целью углубления и расширения классификации психозов относительно из общей этиологии и течения. Здесь, следовательно, мы имеем, скорее, две точки зрения, которые пересекаются. Мы сталкиваемся с той же самой ситуацией, с которой мы столкнулись при рассмотрении доктрин Мейнерта и Вернике. О последней Липманн сказал, что она нацеливает исследование в направ-

180 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

лении, «перпендикулярном» тому, которое обычно выбирает клиническая психиатрия. Все эти учения — постольку поскольку они релевантны для клинической психиатрии — делают попытку двигаться в одном направлении от «знания психических феноменов во всем их многообразии» к «проникновению к их корням». Мейнерт стремится поставить клеймо научной дисциплины на психиатрию «посредством анатомического основания», Вернике — посредством «якорения» ее конституции в невропатологических функциях мозга, а Фрейд — путем расширения психиатрического исследования до изучения психобиологической истории развития организма как целого.

Психический объект при Мейнерте становится анатомической, при Вернике — невропатологической, а при Фрейде — биологической теорией. Но, как мы видели, дух психиатрической конституции не выносит господства никакой теории и, следовательно, отказывается от того, чтобы психиатрия была основана на фрейдовской теории. Со стороны Фрейда, однако, мы не нашли в его теории ничего, что противоречит этой конституции. Несмотря на то, что его доктрина преимущественно материалистическая — совпадая в этом отношении с намерениями основателей психиатрической конституции, — направление, которое он задает психиатрическому исследованию, — это, тем не менее, единственное, которое не «оставляет нетронутым действительное содержание психической жизни человека во всем ее богатстве». То, что это богатство «действительного психического содержания» — как говорит Дильтей — проецируется на и сводится к психобиологическому аппарату, должно быть ее наименее тревожным аспектом для догматичного поборника конституции клинической психиатрии. Но он тоже ведет нас только к чудовищному упрощению жизни психики и к сведению ее до грубой естественно-научной схемы²², определяемой несколькими принципами. Фрейд, однако, разыскивает это богатое психическое содержание в его самой глубокой основе и во всех подробностях, постольку поскольку он следует трудному пути транспонирования и перевода психического содержания в различные биологически функциональные «системы» и «манеры речи», а затем конструирует из них удивительно всеобъемлющую и сложную умозрительную систему. В этих отношениях, следовательно, мы можем сказать о Фрейде не только то, что он ведет строительство на участке, выделенном в психиатрической конституции по рекомендации Гризингера под эмоциональные потребности и их связь с невменяемостью — то есть фрейдовская теория не только заполняет явно выраженный пробе-л в этой конституции — но, вдобавок, она углубляет те самые идеи, которые уже содержались в ней, проливая свет на вещи, которые никогда нельзя было увидеть изнутри одной этой конституции. Теперь человек уже не просто одушевленный организм, но «живое существо», истоки которого — в конечном жизненном процессе этого мира, и который умирает своей жизнью и живет своей смертью; заболевание — это уже не имеющее внешнюю или внутреннюю причину нарушение материи или функции организма, но выражение нарушения «нормального» течения жизни на пути к смерти. Здесь болезнь и здоровье, «сигнал тревоги» и «беззвучный покой» жизни, борьба

Фрейд и Конституция клинической психиатрии 181

и поражение, добро и зло, истина и ошибка, человеческое величие и унижение — все они мимолетные сцены в проходящей драме брачного союза жизни и смерти. Но, мы должны добавить, здесь «человек» — еще не человек. Ибо быть человеком значит не только быть созданием, рожденным живу щей-умирающей жизнью, брошенным в нее и бросаемым из стороны в сторону, и приводимым ею в хорошее или плохое настроение; это означает быть существом, которое смотрит в лицо своей судьбе и судьбе человечества, существом, которое «непоколебимо», т. е. таким, которое выбирает свою собственную позицию или стоит на своих собственных ногах. Таким образом, и болезнь, труд, страдание, боль, вина и ошибка — это еще не, у Фрейда, поскольку мы его здесь рассматриваем, (исторические) признаки и стадии; ибо признаки и стадии — это не просто мимолетные сцены проходящей драмы, но «вечные» моменты исторически детерминированного бытия, бытия-в-мире как судьбы. То, что нами живут силы жизни, — это только одна сторона правды; другая — то, что мы определяем эти силы как нашу судьбу. Только две стороны вместе могут охватить всю проблему психического здоровья и нездоровья. Те, кто, подобно Фрейду, выковал свои судьбы молотом — произведение искусства, которое он создал средствами языка, есть достаточное доказательство этого, — могут оспорить этот факт менее всего.

Примечания

¹ S. Freud, Gesammelte Schriften, XI, 387.

² См. M. Dorer, Historische Grundlagen der Psychoanalyse (Leipzig, 1932).

³ Griesinger, Pathologie und Therapie der psychischen Krankheiten, 2nd ed., 6 f.

⁴ Ibid., S. 73.

⁵ Freud, II, 98.

⁶ Ibid., V, 409.

⁷ Griesinger, S. 48.

⁸ Ibid., S. 56.

⁹ Ibid., S. 63 f. Ср. также 72 f.

¹⁰ Ibid., S. 9 f.

¹¹ T. Meynert, Über den Wahn, S. 85.

¹² Цитируется по: Meynert, Deutsche Irrenärzte, II, 133.

¹³ Monatsschr. f. Psych. u. Neur., Vol. 30, 1911.

¹⁴ Freud, VI, 223.

¹⁵ Ibid., VIII, 426.

¹⁶ Ibid., VI, 223.

¹⁷ Griesinger, S. 3.

¹⁸ Freud, Zur Auffassung der Aphasien, S. 32.

¹⁹ Ibid., S. 89.

²⁰ Freud, Gesammelte Schriften, XI, 223.

²¹ Ibid., VII, 262.

²² Cp. Über Ideenflucht, S. 147 f., где я особо выделил четыре клинических принципа редукции и включил их в следующую формулу: «Это везде вопрос преобразования сложного эго-принципа — с его полярностью объекта и опыта, я и ты (Du) и его связью с проблемой коммуникативного понимания и культуры — в однонаправленный ид-принцип».

АНАЛИТИКА СУЩЕСТВОВАНИЯ ХАЙДЕГГЕРА И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ПСИХИАТРИИ

И вы думаете, что вы можете познать природу души, не познав природу целого?

Платон, Федр, 270с

Аналитика существования Мартина Хайдеггера вдвойне значима для психиатрии. Она предоставляет эмпирическому психопатологическому исследованию новую методологическую и материальную основу, которая выходит за ее прежние рамки, а ее трактовка экзистенциального понятия науки ставит психиатрию вообще в положение ответственности за реальность, возможность и границы ее собственного научного проекта мира или, как мы также можем называть его, трансцендентального горизонта понимания. Эти два аспекта очень тесно связаны, и оба уходят корнями в Sein und Zeit и Vom Wesen des Grundes Хайдеггера.

Целью Sein und Zeit была «конкретная» разработка вопроса о смысле Бытия. А предварительной целью было истолкование времени как возможного горизонта любого понимания Бытия. С этой целью Хайдеггер, как мы знаем, дает нам «конкретную» разработку онтологической структуры Dasein как бытия-в-мире, или трансцендентности. Показывая таким образом необходимую структуру Dasein как бытия-в-мире, Хайдеггер вкладывает в руки психиатра ключ, с помощью которого он, свободный от предрассудков любой научной теории, может установить и описать феномены, которые он исследует, в их полном феноменальном содержании и внутреннем контексте. Это было великим достижением Эдмунда Гуссерля, который показал, после Брентано, как раз то, что представляет из себя этот «феноменологический» метод, и указал, какие грандиозные перспективы он открывал для исследования в различных науках. Учение Гуссерля, однако, касается единственно сферы интенциональности, рассматриваемой как единая связь между трансцендентальной субъективностью и трансцендентальной объективностью. Сдвиг от «теоретического» установления и описания психических процессов или явлений в «субъекте» к выяснению и описанию форм и структур «интенционального сознания»,

Аналитика существования Хайдеггера и ее значение для психиатрии 183

сознания чего-то или направленности на что-то, был действительно решающим сдвигом для психопатологического исследования. Тем не менее, это сознание было все еще подвешено в воздухе, в разреженном воздухе трансцендентального эго. «Фундаментальное» — в полном смысле этого слова — достижение Хайдеггера заключалось не только в констатации проблемного характера трансцендентальной возможности интенциональ-ных актов. Он, кроме того, решил эту проблему, показав, что интенцио-нальность сознания имеет основание во временности человеческого существования, в Dasein. Интенциональность вообще возможна только на основе «трансцендентности» и, таким образом, ни является тождественной ей, ни делает, обратно, трансцендентность возможной. Только с возвращением интенциональности назад в Dasein как трансцендентность, или бытие-в-мире, и только, следовательно, с включением трансцендентального эго в действительное Dasein был поставлен («объективно-трансцендентальный») вопрос о чтойности существ, которыми мы сами являемся". Мы можем, таким образом, сказать, вместе с Вильгельмом Шилази, что Sein und Zeit — это первое исследование нашего существования «в отношении его объективной трансцендентности».

Так как, в работе «Философское направление экзистенциального анализа»¹, я уже обрисовал путь, избранный таким образом, теперь мы обратим наше внимание на второй аспект двойного значения Хайдеггера для психиатрии — а именно, вопрос о действительности, возможности и границах горизонта понимания, или проекта мира психиатрии вообще. Эту проблему можно было бы также охарактеризовать как касающуюся осознания психиатрией своей собственной основной структуры как науки или, с другой стороны, как попытку психиатрии понять себя как науку. Само собой разумеется, что в таком сжатом объеме я могу только намекнуть на то, каков мог бы быть ответ на этот вопрос.

I

Наука понимает себя, не просто ясно представляя себе «объект», который она изучает, и основные понятия и методы исследования, с помощью которых она проводит это изучение. Скорее, наука понимает себя только тогда, когда она — в полном смысле греческого logon didonai — отвечает за свою интерпретацию (выраженную в ее основных понятиях) своей особой области бытия на фоне основной онтологической структуры этой области. Такое ответствование не может осуществляться методами самой отдельной науки, но только с помощью философских методов.

Наука автономна в отношении того, что, с ее точки зрения, может быть получено в опыте. Здесь она оправданно защищается от любого

* Вот одно место соединения, где обнаруживается пропасть, разделяющая Сартра и Хайдеггера. Сартр не возвращает назад таким образом; фактически, он упрекает Хайдеггера, «что он совершенно избежал любого обращения к сознанию в своем описании Dasein». Being and Nothingness, p. 85.

184 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

философского «вторжения», точно так же как, со своей стороны, любая философия, осознающая свои собственные цели, воздерживается от такого вторжения. Хотя, как показала история, наука и философия имеют одни и те же корни, это означает, что тогда как наука ставит вопросы, с помощью которых она подходит к тому, что есть, философия ставит вопрос о природе доказательства как обоснования и основания — то есть вопрос о функции установления обоснования, выполняемой трансцендентностью как таковой. Это значит просто повторить — другими словами, — что наука может понять себя, только если она отвечает за первоначальную формулировку своей проблемы, в рамках которой, в качестве этого особого научного способа обоснования, она подходит к вещам, которые она изучает и заставляет их говорить с собой. В этой мере, и только в этой мере, науку нужно «отсылать» к философии; то есть в той мере, в какой само-понимание науки, рассматриваемой как словесное выражение действительного запаса онтологического понимания, возможно только на основе философского, т. е. онтологического, понимания вообще.

II

Тогда как физика и биология и гуманитарные науки с таким же успехом опираются на свой собственный особый «действительный запас онтологического понимания»², этого нельзя сказать о психиатрии. В своей клинической обстановке психиатрия рассматривает свой объект, «душевнобольного человека», с точки зрения природы и, таким образом, в рамках естественно-научного — главным образом, биологического — горизонта понимания. Здесь объектом психиатрии — как и во всей медицине — является «больной» организм. Но в психотерапии она рассматривает свой объект с точки зрения «человека» и таким образом в рамках (либо донаучного, либо систематического) антропологического горизонта понимания. Здесь объект психиатрии — «душевнобольной» Другой, ближний. Несовместимость этих двух концептуальных горизонтов, или концепций реальности, непреодолима в рамках науки и ведет не только к бесконечной научной полемике, но, кроме того, как показывает нынешняя ситуация в психиатрии, к расколу на два отдельных психиатрических лагеря. Один этот факт показывает, насколько важно для психиатрии задаться вопросом о том, что есть мы, люди.

В реальной практике эти две концептуальные ориентации психиатрии обычно перекрываются — что говорит нам один быстрый взгляд на ее «практику». Клиницист тоже сначала «устанавливает контакт» со своим пациентом или стремится «взаимопонимания с ним». И именно из этой связи или понимания он получает исходную перспективу, с которой можно устанавливать симптомы заболевания. В действительности, именно Хёнир-свальд выразил взгляд, что психиатрические симптомы — это, главным образом, нарушения коммуникации и, следовательно, имеют отношение ³ к «смыслу, придаваемому человеческому общению». С другой стороны, одно

Аналитика существования Хайдеггера и ее значение для психиатрии 185

из основных требований медицинской психотерапии — рассматривать предполагаемого пациента также как организм, то есть требование, что в первую очередь должно быть установлено, цел ли и невредим ли пациент «как» организм — особенно то, что касается центральной нервной системы — и не выдвигает ли возможность такого нарушения целостности определенные терапевтические ограничения с самого начала.

Итак, в той мере, в какой психиатр рассматривает организм как природный объект, т. е. «физикалистически», в той мере, в какой он таким образом рассматривает другого человека перед собой, с которым он пытается прийти к взаимопониманию и который является его товарищем в сообществе людей и подобной «человеческой душой» — в этой мере его онтологическое понимание будет вначале затемнено психофизической проблемой. Ибо проблема души-тела — это не онтологическая проблема, но проблема научного познания, чисто теоретическая проблема. Поэтому на помощь в «решении» этой проблемы призывается «теория». Никакая теория, однако, не может действительно «решить» ее, но может только стремиться соединить душу и тело с помощью более или менее поверхностных теоретических ложных решений («вспомогательных гипотез») или погрузить всю проблему в псевдофилософскую (материалистическую, спиритуалистическую, биологистическую или психологистическую) дымовую завесу.

Проблема души и тела, хотя она возникает из настоятельных практических научных потребностей, формулируется некорректно, потому что наука не в состоянии увидеть, что то, о чем идет речь, — это две совершенно разные научные концепции реальности, которые не могут быть соединены никакой теорией и не могут быть слиты воедино никаким количеством рассуждения. Ибо, как только я объективирую своего ближнего, как только я объективирую его субъективность, он перестает быть моим ближним; а как только я субъективирую организм или делаю из природного объекта ответственного субъекта, это уже не организм в смысле, подразумеваемом медицинской наукой. Ситуацию можно привести в порядок, только если мы выясним, что кроется за обоими концептуальными горизонтами, или концепциями реальности, — концепцией природы и концепцией «культуры», и подойдем к основной функции понимающего Бытия человека как установлению основания — трансцендентальной функции. Наша задача, в таком случае, состоит в том, чтобы использовать философскую строгость в понимании как силы, так и слабости этих концепций, рассматриваемых как научные, или даже как донаучные или «наивные», способы трансцендентального обоснования или основания.

III

Научное понимание ориентировано на факт и действительность, т. е. на реальность и объективность. Такой проект (или план) отделяет области действительности и ставит различные объекты в фактическую, ре-

186 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

альную объективную и систематическую взаимосвязь ⁴. Хайдеггер показал, что такой проект — это не просто разграничение областей, но также установление основания. То есть в таком проекте особая сфера «бытия» (сущие) «тематизируются» и таким образом делаются доступными для объективного исследования и анализа. Если это так, тогда такой проект должен постоянно подвергаться критике, которая занимается фундаментальными вопросами всякого научного исследования. Не только философия выполняет эту функцию критического разбора. Мы видим ее постоянное осуществление в том, что научные концепции сами по себе разрушаются и подвергаются преобразованиям — то есть в различных кризисах науки.

Сегодня психиатрия находится как раз в таком кризисе. «Конституция»", или общая схема, которая была ее ориентиром до сих пор, была разрушена, с одной стороны, психоанализом и повсеместно усилившимся пониманием психотерапии своих собственных научных основ, а с другой стороны — все возрастающим проникновением в игру психосоматики, а больше всего — структурными"" и эмпирическими экзистенциально-аналитическими исследованиями, которые расширили границы и бросили свет на горизонт понимания психиатрии.

Именно в отношении этого «кризиса» феноменологически-философская аналитика существования Хайдеггера важна для психиатрии. Это так, потому что она не просто исследует отдельные сферы явлений и реальности, которые можно найти «в человеческих существах», но, скорее, исследует бытие человека как целого. На такой вопрос нельзя ответить с помощью одних научных методов. Концепция человека как физи-ческо-психологическо-духовного единства говорит недостаточно. Ибо, как говорит Хайдеггер, бытие человека нельзя установить с помощью «суммирующего перечисления» довольно двусмысленных онтологических модусов тела, разума и души. Необходим возврат к (субъективной) трансцендентности, к Dasein как бытию-в-мире, даже несмотря на то, что постоянное внимание получает его объективная трансцендентность.

Конечно, верно то, что современная психиатрия также стремится познать природу «души», принимая во внимание природу целого — как предписывал Платон (см. эпиграф к главе). Но психиатрия как раздел медицины, главным образом, рассматривает это целое как «жизнь», как биологическое целое, и любое «рассмотрение» этого целого обычно имеет место на уровне реальных объективных «связей». Кроме того, душа понимается как нечто безучастно присутствующее (vorhanden) в теле или с телом. Но даже помимо этих соображений, то, что подразумевается в греческом выражении to Holon — в противоположность to Pan — это не полнота целого, но — как у Аристотеля — целостность как таковая. Аналитика существования Хайдеггера, исследуя бытие целого человека, может дать не научное, но философское понимание этой

[См. «Фрейд и Конституция клинической психиатрии» в этой книге.] Этот термин предназначен для того, чтобы включить те психиатрические направления, которые связаны с именами Е. Минковского, Эрвина Штрауса и Ф. Э. фон Гебзаттеля.

Аналитика существования Хайдеггера и ее значение для психиатрии 187

целостности. Такое понимание может указать психиатрии границы, в которых она может исследовать и рассчитывать на ответ, и может, кроме того, указать общий горизонт, в рамках которого нужно искать ответы как таковые.

Неверно обвинять аналитику существования Хайдеггера в том, что она не в состоянии заниматься природой, ибо именно посредством этой аналитики существования можно получить основание для проблемы природы — через подход к Dasein как ситуационно-настроенному (befindlich-gestimmten) существованию среди сущих. Равным образом было бы неверно обвинять Daseinsanalyse в «невнимании к телу». Постольку поскольку проект мира рассматривается как заброшенный — а это означает ситуационно-настроенный — тогда, явно или неявно, внимание направляется на Dasein в его телесности.

На практике всякий раз, когда сам психиатр пытается заглянуть за ограничения его науки и стремится познать онтологические основы своего понимания и лечения тех, кто отдан на его попечение, именно аналитика существования Хайдеггера может расширить его горизонт. Ибо она дает возможность понимания человека и как творения природы, и как социально детерминированного или исторического существа — и это посредством одного онтологического проникновения, которое таким образом устраняет разделение тела, разума и души. Человек как творение природы раскрывается в заброшенности Dasein, его «то-что-оно-есть», его фактичности. «Принимало ли Dasein как таковое когда-либо решения свободно и будет ли оно когда-нибудь в состоянии принимать решения относительно того, хочет ли оно вступить в * существование' или нет?» Dasein, хотя оно существует по существу ради самого себя (umwillen seiner\ тем не менее, не само заложило основание своего бытия. И кроме того, как создание, «вступившее в существование», оно есть и остается заброшенным, детерминированным, т. е. окруженным, захваченным и подчиненным сущими вообще. Следовательно, оно также не «совершенно свободно» и в своем проекте мира. «Бессилие» Dasein здесь проявляется в том, что некоторые из его возможностей бытия-в-мире изъяты из-за обязательств перед сущими и со стороны сущих, из-за его фактичности. Но также именно это изъятие придает Dasein его силу: ибо именно это впервые ставит перед Dasein «реальные», доступные возможности проекта мира.

Date: 2015-06-08; view: 517; Нарушение авторских прав