Глава 11 мрачные намеки

Туман был еще более густым, чем накануне. Частички копоти в огромном количестве кружились в воздухе и прилипали к одежде и коже. Инспектору с трудом удалось найти крытый экипаж, и сейчас констебль вез Райана, Беккера, Де Квинси и Эмили к таверне, где произошло убийство. Ехать в экипаже с парусиновыми стенками и крышей было, конечно, комфортно, но Райан предпочел бы видеть клубящийся вокруг туман и иметь возможность следить за двигающимися в нем тенями, чтобы успеть вовремя среагировать на возможную угрозу.

В свете неяркой лампы под крышей инспектор видел, что Де Квинси по-прежнему бьет дрожь. Маленький писатель смыл наконец кровь человека, который его чуть не убил, и лицо его было совершенно белым.

— Как вы себя чувствуете? — спросил инспектор.

— Спасибо, все в порядке. Мне уже доводилось испытывать подобное.

— На вас когда-то нападали? Вам уже приходилось сражаться за свою жизнь?

— Скажите, это произошло на самом деле? — снова спросил Беккера Де Квинси.

— Это было на самом деле.

— Я все смогу перенести, если у меня будет лекарство, — сказал Де Квинси и обхватил себя за плечи.

— Почему вы так упорно называете эту гадость лекарством? — поинтересовался Беккер.

— Без лауданума я бы не смог переносить лицевые боли и проблемы с желудком.

— Будет хуже, чем сейчас?

— Иногда мне удается уменьшить дозу, и в конце концов я даже полностью от него отказываюсь. — Голос Де Квинси дрогнул. — Но боли усиливаются. Ощущения такие, будто стая крыс терзает мой желудок. И в итоге я не могу сопротивляться необходимости принять дозу.

— А не могут боли быть вызваны привычкой организма к наркотику? — спросил Райан. — Возможно, если бы вы приучились обходиться без него, и боли отступили бы.

— Как бы я хотел, чтобы все было так просто.

На Беккера кто-то навалился, и он увидел, что Эмили, все еще не пришедшая в себя после отравления, заснула, положив голову ему на плечо. Ни ее отец, ни инспектор, казалось, не находили в этом ничего из ряда вон выходящего, так что констебль старался сидеть неподвижно, чтобы девушке было удобно.

— В лаудануме нуждается скорее разум, чем тело, — продолжил Де Квинси. Разговор, казалось, отвлекал его от навязчивых мыслей о наркотике. — В нашем сознании есть двери.

— Двери? — озадаченно спросил Райан.

— Я открываю их и обнаруживаю мысли и чувства, которые меня контролируют, но о существовании которых я не знаю. К несчастью, процесс самопознания может обернуться кошмаром. Много ночей подряд мне снится кучер, превращающийся в крокодила.

— Мысли, которые контролируют вас, но о которых вы не знаете? Крокодил? — Райан помотал головой. — А мне уже показалось, что я могу уследить за ходом ваших рассуждений.

— Мой друг Кольридж тоже был известным любителем опиума.

— Я об этом слышал, но, признаюсь, не читал его произведений, — сказал Райан.

Де Квинси начал нараспев декламировать стихотворение. Беккер забеспокоился, а не потерял ли маленький человечек рассудок. Строки, которые он произносил, отчетливо попахивали безумием.

И тень чертогов наслажденья

Плыла по глади влажных сфер,

И стройный гул вставал от пенья,

И странно слитен был размер

В напеве влаги и пещер.

Какое странное виденье —

Дворец любви и наслажденья

Меж вечных льдов и влажных сфер.[15]

— Это Кольридж. Из поэмы «Кубла Хан», — пояснил Де Квинси.

— Очень яркие рифмы.

— Безусловно, — согласился Де Квинси и, дрожа, еще крепче обхватил себя за плечи.

— Но размер какой-то детский.

— И это верно. Кольридж использует детские рифмы и размер, чтобы создать впечатление, будто вы находитесь под воздействием опиума. На самом деле это он был под воздействием опиума, когда писал свои произведения. Хотя наркотик и помогал ему творить великолепную поэзию, он же разрушал его здоровье. Он изо всех сил пытался избавиться от этой привычки, но не так-то легко отказаться от райского наслаждения.

Снаружи послышались крики, и коляска резко остановилась. Пассажиры повалились друг на друга, и Эмили проснулась.

— Что за шум? — пробормотала она.

— Инспектор, вам лучше выйти! — крикнул кучер.

Беккер и Райан выпрыгнули на мостовую, и их немедленно обступили люди, точно призраки, выступившие из тумана.

В тусклом свете газового фонаря было видно, что люди вооружены саблями, ножами, ружьями и дубинками.

— Чего вам здесь надо? — спросил один из толпы.

— Я мог бы спросить вас о том же, — ответил Райан.

— Мы-то знаем, кто мы такие, а вот вы чужаки.

— Мы полицейские.

— Как по мне, вы больше похожи на бродяг. — От говорившего сильно разило джином. — У этого типа рядом с тобой вместо пальто вообще лохмотья.

Замечание относилось к Беккеру, чья верхняя одежда действительно серьезно пострадала в схватке с неизвестным убийцей.

— И в крови! — завопил другой.

Гигант в тюрьме один раз слегка задел ножом грудь, и на ткани остались засохшие следы.

— Эй, да на нем до сих пор кровь тех несчастных!

— Кровь — моя собственная, — заверил толпу Беккер. — Я констебль, но сейчас не при исполнении. Это инспектор Райан. Если вас смущает отсутствие полицейской формы, посмотрите на нашего кучера.

— Да, на кучере надета форма, но и убивец был в форме полицейского, когда погубил пятнадцать невинных душ в таверне. Люди сначала думали, что он матрос, но оказалось, он — полицейский. Одет был сержантом.

— В таверне было убито не пятнадцать человек, а восемь, — поправил Райан.

— И шестеро в доме лекаря!

— Трое, — уточнил Беккер.

— Эй, откуда вы можете быть так уверены, если сами там не были, а? Подумаешь, блин, форма! Убийца ведь переоделся полицейским, так как мы можем доверять чужакам в полицейской форме?

— Гляньте, ребята! У этого типа из-под кепки торчат рыжие волосы!

— Ирландец!

— Стойте! Я покажу вам свой значок!

Райан полез в карман пальто.

— Щас он достанет нож!

— Хватай его!

Толпа набросилась на полицейских и прижала к экипажу. Беккер чувствительно приложился головой, так что даже зубы щелкнули, да вдобавок получил дубинкой по плечу.

Райан зарычал.

Вдруг неподалеку раздался женский крик.

Мужчина, налетевший на Райана, обернулся и вгляделся в туман.

— Кто это?

— Спасите! — раздался еще более громкий вопль.

— Где это кричат?

— Вон там!

— Помогите! Он на меня напал!

Беккер изумленно уставился на появившуюся из тумана женщину. Она шла спотыкаясь. Шляпка болталась на шее, пальто нараспашку, платье у воротника порвано.

Это была Эмили Де Квинси.

— Он схватил меня! Попытался…

— Где?

— Вон в том переулке! Полицейский! Порвал на мне платье и пытался…

— Вперед, ребята! Не дадим мерзавцу уйти!

Толпа позабыла о Райане и Беккере и спустя мгновение растаяла в тумане в том направлении, куда указала Эмили.

— Быстрее, — сказал девушке Беккер и помог забраться в коляску.

Оказавшись внутри, констебль услышал, как Райан вскочил на козлы и скомандовал кучеру:

— Гони отсюда!

Коляска загромыхала по булыжной мостовой. Эмили заколола булавкой разорванное платье и запахнула пальто.

— Хорошая работа, — похвалил ее Беккер.

— Это все, что я могла придумать, — ответила запыхавшаяся девушка и надела шляпку.

— А если бы этот план не сработал, у нас был и другой, — сообщил Де Квинси.

С этими словами он снял с крюка лампу и сделал вид, будто собирается выбросить ее из коляски.

— Думаю, грохота и пламени было бы достаточно, чтобы отвлечь внимание толпы и дать вам возможность скрыться в тумане.

— Но как же вы сами? Ведь эти безумцы набросились бы на вас.

— Маленький пожилой человек и девушка? — Де Квинси пожал плечами. — Мы бы заявили, что вы нас арестовали. Даже эти пьяные невежи никогда бы не подумали, что мы можем представлять опасность.

— И это было бы ошибкой, — покачал головой Беккер и с восхищением посмотрел на отца и дочь. — Вы двое — одни из самых опасных людей, каких я встречал.

Возле таверны собралась и бурлила толпа горожан. Райан велел кучеру остановиться чуть поодаль. Когда Беккер, Де Квинси и Эмили выбрались из экипажа, он попросил двух полицейских проводить их через толпу.

Однако озлобленные люди проявили мало уважения даже к людям в форме и взирали на направляющуюся в таверну компанию с плохо скрываемой враждебностью.

— Прелестно, — пробормотал Де Квинси.

— О чем это вы? — спросил Райан.

— Сначала убийца заморочил людям головы и заставил бросаться на всех подряд матросов, а теперь они поверили, что в убийствах повинен полицейский. Любой полицейский. Толпа никому не верит и подозревает каждого. Великолепно!

— Простите, но я не разделяю вашего энтузиазма.

Наконец они добрались до входа в таверну, около которого дежурили двое взволнованных полицейских.

— Как хорошо, что вы приехали, инспектор.

— Да, похоже, помощь вам будет не лишней.

— Нас действительно слишком мало, — сказал второй констебль.

Райан повернулся к Эмили.

— Внутри лежат восемь трупов. Оставить вас здесь с этим сбродом я не могу. Так что мне с вами делать?

— Я не буду смотреть. Констебль Беккер может посадить меня где-нибудь в углу, откуда тела не будут видны.

— Но там запах.

— Если вы его стерпите, то и я стерплю.

— Беседа у нас тоже будет малоприятная.

— Менее приятная, чем все то, что я уже слышала? Такое трудно представить.

— Беккер…

— Я позабочусь о ней.

И они вошли в таверну.

Там действительно пахло. Кровью и начавшей разлагаться плотью.

Беккер проводил Эмили к столику в правой части зала, а Райан тем временем жестом предложил Де Квинси высказать свои суждения.

Но Де Квинси, казалось, не замечал следов ужасной резни. Обходя лужи крови, он направился вглубь зала и остановился возле прохода за стойку. Его не заинтересовало даже тело хозяина, который будто уснул прямо на рабочем месте. Все внимание Де Квинси было сосредоточено на полках, висящих на стене позади стойки.

— Должно быть где-то здесь. Я знаю.

Он внимательно осмотрел ряды бутылок с джином и вином. Заглянул за поднос с чистыми стаканами. Наклонился и обследовал бочонки с пивом.

— Должно быть. Должно быть…

Отчаяние заставляло Де Квинси двигаться все быстрее и быстрее. Его невысокая фигура так и сновала позади стойки — над ней виднелись только плечи и голова. Лишь изредка он посматривал вниз, чтобы не наступить на разлитую по полу кровь.

— Во имя всего святого, где же… Вот!

Подобно хищному зверю, атакующему жертву, Де Квинси метнулся к полке у дальнего конца стойки, нагнулся и на мгновение исчез из поля зрения Райана. Потом выпрямился, держа в руках графин, наполненный жидкостью рубинового цвета. Схватил бокал для вина и налил до краев. Дрожащими руками поднес бокал ко рту, страшась, что может пролить хотя бы каплю, и сделал большой глоток.

Потом еще один.

И еще.

Райан был шокирован увиденным. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что Де Квинси пьет вино, но инспектор не сомневался: в графине находился лауданум. Один его глоток привел бы большинство людей в бессознательное состояние. Два глотка убили бы. Но Де Квинси сделал три больших глотка, а сейчас четвертым прикончил бокал!

И застыл, будто парализованный, за стойкой. Бессмысленный взгляд был направлен в сторону от трупов, скорчившихся за столиками, на камин у дальней стенки, в котором едва тлели куски угля.

Но Де Квинси, похоже, не видел камина. Его ярко-синие глаза, казалось, уставились на что-то находящееся значительно дальше. Они были совершенно пусты.

Несколько секунд ничего не происходило.

— Отец? — позвала Эмили. Она сидела в углу в передней части зала спиной к нему и не могла видеть, что происходит. — Ты давно уже молчишь. С тобой все в порядке?

— Я отлично себя чувствую, Эмили.

— Отец…

— Это правда. Я в полном порядке.

Но, несмотря на уверенный тон, Де Квинси продолжал пристально смотреть куда-то вдаль, за пределы таверны.

Внезапно взгляд его сфокусировался. С глаз спала пелена. Лицо потеряло мертвенно-бледный оттенок. На лбу заблестели капельки пота.

Он перестал дрожать.

И нормально задышал.

— Инспектор Райан, не думаю, чтобы вы читали Иммануила Канта.

Утверждение прозвучало настолько неожиданно, настолько не к месту, что Райан не сразу нашелся что ответить.

— Вы правы.

Гордость не позволила инспектору добавить, что он никогда и не слыхал о таком.

Де Квинси сделал глубокий вдох и медленно отвел взгляд от камина.

Потом поставил на стойку пустой бокал и оглядел помещение, как будто только сейчас понял, где очутился.

— Да, это понятно. Кант работал в Германии, и в Лондоне найти его труды непросто. Мне довелось перевести несколько его сочинений, и я вам их пришлю. Можно, я дотронусь до трупов?

И как это часто случалось с сентенциями Де Квинси, последняя его просьба прозвучала совершенно естественно.

— Если считаете это необходимым.

— Считаю.

Де Квинси шагнул к навалившемуся на стойку хозяину таверны.

— Если бы не кровь, можно было бы подумать, что он слишком долго работал без отдыха или же чрезмерно употребил джина и заснул.

— Да, такое впечатление и создается, — согласился Райан.

— До тех пор, пока я не попытаюсь приподнять его.

Де Квинси взял обеими руками голову мертвеца и приподнял. Шея была так глубоко перерезана чудовищным орудием преступления, лежавшим здесь же, на стойке, что виднелась гортань. Заскрипела кость.

— О…

— Да уж, — кивнул Райан. — Именно что «о…».

Де Квинси еще откинул голову назад и внимательно исследовал передник, прикрывавший грудь до самой шеи. Некогда белый, сейчас он был весь заляпан кровью.

— Узор очень впечатляет. Если бы существовал такой способ создавать картины, нанося случайным образом на холст краску (или, в нашем случае, кровь), это был бы великолепный экземпляр.

— Вы сошли с ума, — с отвращением произнес Райан.

Но Де Квинси его, похоже, не услышал.

— Крюк ломика, который лежит на стойке, выпачкан в крови. Подобный предмет был использован во втором убийстве на Рэтклифф-хайвей. Сорок три года назад преступник оставил орудие убийства так же, как сделал это сейчас.

— Да, вы упоминаете об этом в своем эссе. Получается, снова убийца использует вашу книгу как руководство к действию.

— Эмили, наш разговор тебя не огорчает?

— Я бы предпочла сейчас находиться в нашем доме в Эдинбурге, — ответила девушка, по-прежнему сидя спиной к отцу, и гулкое эхо прокатилось по таверне.

— И я тоже, дорогая. Я не могу дождаться, когда вернусь домой и снова буду скрываться от сборщиков налогов. Они теперь уже не кажутся вселенским злом. Может быть, если смочить платок в вине и дышать через него, запах станет не таким сильным?

— Да что угодно, лишь бы помогло.

Де Квинси достал из кармана носовой платок, нашел открытую бутылку вина, смочил вином ткань и протянул Райану.

— Я отнесу, — вмешался Беккер.

Он взял платок и передал Эмили.

Продолжая глядеть в угол, девушка поднесла платок к лицу и сказала приглушенным голосом:

— Благодарю вас.

— Вернемся к Канту, — предложил Де Квинси.

— Ей-богу, — вздохнул Райан, — неужели у нас нет более важных тем для обсуждения?

— Этот философ поднял вопрос о том, существует ли объективная реальность, или же все это просто проекция нашего сознания.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

— Поймете.

Де Квинси вышел из-за стойки и внимательно осмотрел тела двух посетителей, которые будто бы заснули перед своими стаканами.

Потом он повернулся к столику возле камина, за которым в сходных позах застыли еще трое мужчин, а также официантка. Рядом с ними на столе стояло блюдо с хлебом и сыром, запятнанными кровью. Де Квинси точно так же приподнял голову официантки и изучил ее прежде сиявший белизной передник. И наконец подошел к последней жертве, констеблю, который лежал на столике у окна, сжимая в руке чайную чашку.

— Великолепно. Уставшие за день люди зашли вечерком в таверну. От вина и тепла они так разомлели, что уснули прямо за столами. Кровь, конечно, вносит определенный диссонанс, но искусство все построено на контрастах. А еще один диссонирующий элемент обнаружился, когда я поднял их головы. Забудьте об аккуратных разрезах, сделанных бритвой. Теперь это уже больше похоже на расчлененку. За мирным фасадом скрывается удивительная жестокость. Изящное искусство!

Райан пробурчал себе под нос что-то неприличное и прибавил уже громче:

— Вы так и не сказали ничего, что помогло бы мне поймать ненормального, учинившего эту бойню.

— Вы думаете, инспектор Райан, это дело рук ненормального?

— Определенно! Денег он не взял. Жестокость просто неописуемая.

— Мой брат Уильям был таким неуправляемым, что родители отправили его жить и учиться в частную школу.

— Не вижу, как это относится к нашему делу. Кажется, лауданум помутил вам разум.

— После скоропостижной смерти отца моя матушка вернула Уильяма домой в Манчестер в надежде, что он исправился. Но надежды ее не оправдались. Уильям был неугомонным хулиганом, он постоянно выдумывал всяческие дурацкие забавы, в которых всем остальным приходилось принимать участие. Он читал нам совершенно бессмысленные лекции, которым мы должны были с почтением внимать. Он заставлял нас играть в такие игры, где тем или иным способом проявлял жестокость в отношении нас. Он выдумывал сказочные страны, которыми мы с ним правили, эти страны враждовали между собой, и в конце концов он всегда завоевывал мою страну и уничтожал ее. Он издевался над кошками: привязывал к ним простыни и скидывал с крыши; хотел проверить, может ли сделать парашют. В то время я жил в непрерывном страхе.

— Но какое это имеет отношение…

— В конце концов своим жестоким поведением он довел нашу матушку, и она снова отправила его из дома. Редко в своей жизни я испытывал большее чувство свободы, чем тогда, когда брата посадили в карету и увезли прочь. Я часто задумывался, какие жуткие преступления он мог бы совершить, если бы не умер в шестнадцатилетнем возрасте.

Де Квинси отвернулся от трупов и посмотрел в лицо Райану.

— Буквально сразу же после того, как Уильяма отправили в Лондон, произошел один странный случай. У закрытых ворот нашего имения появилась собака. Потом она побежала вдоль границы имения. Меня заинтересовал необычный облик животного, и я последовал за ней. По границе протекал ручей, и это было большой удачей: собака не смогла бы на меня наброситься. Я внимательно посмотрел в ее глаза и обнаружил, что они затянуты поволокой, словно собака спит, но в то же время в них блестела влага. Вокруг рта скопилось большое количество белой пены.

— Собака была бешеная, — заключил Райан.

— Точно. Только присущая взбесившимся животным водобоязнь удерживала ее от того, чтобы броситься на меня. По дороге пробежали несколько мужчин; они гнались за собакой. Животное оторвалось от них, но вскоре мужчины вернулись и рассказали, что догнали собаку и убили. Позднее я узнал, что она покусала в деревне двух лошадей, одна из которых заразилась бешенством. Скажите, инспектор, вы верите, что эти убийства совершил сумасшедший, взбесившийся гомо сапиенс, не могущий устоять перед неконтролируемыми и непреодолимыми побуждениями?

— А как иначе можно объяснить эту невероятную жестокость?

— Если убийца не контролировал свои порывы, как вы объясняете то, что он так тщательно расположил тела жертв? Субботним вечером он умышленно спрятал трупы за прилавком и за дверью, чтобы оказавшегося на месте преступления ожидали одно за другим шокирующие открытия. В данном случае он придерживался другой методы: разместил трупы таким образом, что они казались спящими людьми и в таких позах на расстоянии невозможно было разглядеть чудовищные раны на горле, нанесенные крюком ломика. Зато каждого, кто подошел бы ближе, ожидал большой и неприятный сюрприз. И даже несмотря на то, что возле таверны у уличного фонаря дежурил полицейский, убийца, рискуя быть схваченным, все же потратил время, чтобы создать произведение искусства. Люди, не контролирующие свои поступки, так себя не ведут.

— Как ни странно, я понимаю вашу логику.

— Иммануил Кант задался вопросом: существует ли объективная реальность, или же все вокруг является просто проекцией нашего сознания?

— Теперь опять не понимаю.

— Инспектор Райан, когда вы смотрите на звезды, где они находятся по отношению к вам?

— Простите?

— Скажем, они над вами?

— Конечно.

— Но Земля имеет форму шара, так ведь? Лондон находится не на Северном полюсе, а примерно на одной третьей расстояния по меридиану от полюса. Мы стоим, некоторым образом, наклонившись. Только сила притяжения удерживает нас и не позволяет сорваться и улететь в космос.

У Райана, похоже, начинался очередной приступ головной боли.

— Да, Земля имеет форму шара, так что вполне логично, что мы стоим внаклонку. Но нам всегда кажется, будто мы находимся на самой верхней части.

— Инспектор, полагаю, сам Кант не смог бы выразиться красноречивее. В самом деле, нам кажется, что мы находимся на вершине, хотя в действительности — на одной из сторон. Мы ведем себя и совершаем поступки, исходя из предположения, что контролируем наше видение реальности, но реальность ведь может быть самой разной. Скажите-ка, а что будет, если вы вдруг окажетесь на противоположной стороне земного шара и взглянете на звезды?

— В этом случае… — Райан явно чувствовал себя неуютно, — если верить вашим рассуждениям, я буду висеть, удерживаемый за ноги вниз головой, и смотреть… — инспектор поперхнулся, — вниз.

— И под вами будет простираться это громадное пространство, уходящее в бесконечность.

— У меня от одних этих мыслей голова закружилась.

— Вот так же бывает, когда сталкиваешься с подлинной реальностью. Мы видим в убийствах чудовищную жестокость и немедленно поддаемся искушению среагировать привычным образом: подобное мог сотворить только сумасшедший. Человек, который не в силах контролировать себя и сдерживать убийственные побуждения. Но то, что мы видим собственными глазами, не вяжется с этим предположением. В таверне находится восемь человек, и убийца отправляет их всех на тот свет, не давая возможности ни одному, включая полицейского, оказать сопротивление.

Де Квинси кивнул в сторону бойни.

— Констебль сидел ближе всех к двери, поэтому убийце первым делом необходимо было расправиться с ним. Потом на очереди были трое за столом у камина, затем официантка, два клиента за барной стойкой и, наконец, последним — хозяин таверны.

Писатель прошел по заведению и сделал вид, будто наносит удар поочередно каждой жертве.

— Сколько времени у меня на это ушло, инспектор?

— Секунд десять.

— Но на самом деле убийца должен был проделать все намного быстрее. В противном случае хоть одна из жертв да позвала бы на помощь. Этих людей убили стремительно и без малейших колебаний. С большим мастерством и аккуратностью. А достигнуть этого возможно лишь одним способом — практикой. Это отнюдь не первый случай, когда наш убийца совершал кровавое преступление.

— То есть вы хотите сказать, что он убивал и до субботнего вечера?

— Чтобы так четко все исполнить, он действительно должен был убивать прежде много раз.

— Невозможно. Я бы об этом слышал. Даже если убийства и происходили вдали от Лондона, новости о подобных злодеяниях распространились бы всюду.

— А новости и распространялись. Вы каждый день читаете в газетах об этих смертях, вот только о них не упоминают как о преступлениях.

— Беккер, а вы-то понимаете хоть что-нибудь? — спросил констебля Райан. — Что это за многочисленные убийства, которые не называются преступлениями?

— Убийства даже не называют убийствами, — туманно пояснил Де Квинси.

— Ну же, Беккер? — взмолился Райан.

— Я подозреваю, к чему он клонит.

— Ну?

— Я не хочу развивать его мысль. Это просто немыслимо.

— Вот это я и стремлюсь доказать, — сказал Де Квинси. — То, что немыслимо, не может относиться к нашей действительности. Поэтому, инспектор, ваши представления о том, что возможно и что нет, не позволяют вам увидеть истинное положение вещей.

— Помните следы от обуви во дворике за лавкой? — прервал его Беккер и повернулся к Райану. — Ботинки не были подбиты гвоздями, и это навело нас на мысль, что убийца — человек образованный и со средствами. Не из простого люда. О том же говорит и дорогая бритва.

— Я высказал это предположение лорду Палмерстону, и он категорически его отверг, — подчеркнул инспектор. — Он сказал, что человек образованный и богатый просто не способен на такие зверства.

— Лорд Палмерстон, конечно же, неправ, — заявил Де Квинси. — Подобное происходит ежедневно.

— Мне об этом неизвестно, — возразил Райан. — Банкиры, владельцы компаний и члены парламента не ходят по улицам и не проламывают людям головы, не перерезают им глотки.

— Но в метафорическом смысле они, возможно, это и делают.

— Что?

— Не обращайте внимания. Я согласен с вами в том, что эти убийства совершил не банкир, не владелец какой-нибудь компании и не член парламента. Но представьте себе ситуацию, в которой убийства не называют убийствами.

— Вероятно, если бы я тоже глотнул лауданума, я бы вас понял.

— Наш убийца в совершенстве владеет своим ремеслом. Он убивал множество раз. Он с успехом меняет обличья. Он без помех смог общаться с малайцем, который доставил мне загадочное послание. Перечисленные факты значительно сужают круг подозреваемых.

— Малаец? Вы намекаете на то, что убийца бывал на Востоке и говорит на тамошних языках? — спросил Райан.

— Именно.

— Опыт в использовании маскировки наводит на мысль о человеке с богатым криминальным прошлым.

— Или о человеке, который хочет слиться с представителями преступного мира, а потом их уничтожить. Вот вы, например, тоже маскируетесь, — Де Квинси кивнул на простецкую, невыразительную одежду инспектора, — чтобы смешаться с низшими слоями населения.

— Мне нужно искать полицейского детектива, который работал на Востоке? — спросил окончательно сбитый с толку Райан.

— Не детектива. Кто еще на Востоке олицетворяет собой правопорядок? Скажем, в Индии, где служители многих культов являются мастерами переодевания.

Райан ничего не соображал. Но вдруг все кусочки мозаики встали на места, и глаза его озарились пониманием.

— Военный.

— Да. Военный. Человек, обученный убивать без колебаний. Человек, у которого за плечами большой опыт в своем ремесле на Востоке, где он научился местным языкам. Но когда он убивал там, его деяния не называли убийством. Они носили название «геройских поступков». И он был не простым военным. Человек, которого мы ищем, должен был использовать для выполнения своих обязанностей маскировку.

— Военный, — еле дыша, проговорил Райан. — У меня действительно такое ощущение, будто я вишу вниз головой на противоположной стороне земного шара.

Глава 12 ОБУЧЕНИЕ «ХУДОЖНИКА»

«Художник смерти» закрыл дверь спальни и положил на пол скомканные газеты. Если вдруг кому-то удастся проникнуть в комнату, незваный гость обязательно заденет газеты, они зашуршат и «художник» проснется. Он скатится с койки и одновременно выхватит кинжал из закрепленных на кисти ножен.

Койка была точь-в-точь такая же, на какой он спал в Индии. Подвергнув себя ежевечернему наказанию, он сейчас лежал и надеялся, что уж этой ночью привычные кошмары не станут его преследовать. Хотя в комнате имелся очаг, он никогда его не растапливал — проникающий в помещение ночной холод он рассматривал как еще одно наказание. Точно так же он никогда не открывал окна душными летними ночами, не позволяя ветерку принести хоть немного прохлады.

В горах в Индии было чертовски холодно, мороз пронизывал до костей. В то же время на равнинах стояла невероятная удушающая жара.

Двадцать лет холода и жары.

И смерти.

И Британской Ост-Индской компании.

— Вот уже двести лет, как она здесь, — говорил сержант прибывшему в 1830 году в Калькутту подразделению, в котором оказался и юный тогда «художник смерти». — Люди из компании утверждают, что зарабатывают на поставке в Англию чая, шелка и специй. И еще — азотнокислого калия, который является основным компонентом селитры. Без селитры нет империи! Ты! — крикнул сержант одному из новобранцев. — Для чего она используется?

— Моя мама применяла ее при консервировании, господин сержант.

— Идиот! Консервы не сделают империю великой! Селитра плюс сера плюс древесный уголь дают — что?

— Черный порох, господин сержант, — гаркнул «художник», стоя навытяжку под палящим солнцем.

Ему было восемнадцать. В армии он находился с того дня, когда двенадцатилетним долговязым подростком заявился в лондонский вербовочный центр и солгал, что ему четырнадцать. В этом возрасте юношей уже принимали на службу — не в регулярные войска, конечно же, — и он был сначала курьером, а потом стал помогать в госпитале. Ему больше нравилась служба в госпитале. Поднося бинты санитарам или вынося горшки, он имел возможность наблюдать за страданиями раненых солдат. В семнадцать лет он официально был принят на службу в регулярные части, но каждодневная рутина, все эти маршировки и работы по обеспечению содержания армии казались скучными после того наслаждения, которое он испытывал, наблюдая за агонией и смертью в госпитале. Поскольку минимальный срок службы составлял двадцать один год, покинуть армию возможно было, только дезертировав. Но, учитывая, что полиция и так разыскивала его, «художник» справедливо полагал лишним, если его начнут искать еще и военные. Когда появились известия о том, что регулярные войска направляют в Индию, он сделал вид, что наравне с другими разделяет опасения по поводу ожидающей их там тропической лихорадки и кровожадного местного населения, хотя на самом деле открывающиеся перспективы безмерно его радовали.

— Черный порох. Да. Очень хорошо, парень.

Сержант одобрительно посмотрел на «художника». Его худое, загорелое до черноты лицо наводило на мысль, что сержант провел в Индии всю жизнь. Цинизм, которым было пропитано его короткое выступление перед новобранцами, свидетельствовал о том, что он произносил эту речь столько раз, что уже сбился со счету.

— Черный порох, — с выражением повторил сержант. — Империя не сможет успешно вести военные действия, не имея селитры для приготовления пороха, верно? А в Индии имеются самые большие запасы селитры на планете.

Солнце палило настолько яростно, что «художник», стоявший навытяжку вместе с другими новобранцами, даже перестал потеть. Окружающий мир потускнел. Перед глазами замелькали черные точки.

— Но селитра, чай, шелк и специи — все это мелочи. Не за этим, парни, мы находимся здесь и помогаем Британской Ост-Индской компании делать дела. Настоящая причина — вот эта маленькая красота.

Сержант продемонстрировал бледную луковицу какого-то растения.

— Это коробочка опийного мака.

Он взял нож и надрезал коробочку.

— А эта сочащаяся из него белая жидкость называется «опиум». Высыхая, он приобретает коричневый цвет. Когда он затвердевает, его можно курить, есть, пить или вдыхать. Вы это делаете и представляете, будто находитесь на небесах. Не сомневаюсь, что наступит день и какой-нибудь умник придумает, как вводить эту гадость прямиком в вену. Но если вам дорога ваша жизнь, никогда — я повторяю: никогда! — не пробуйте этой дряни. Не потому, что она может вас убить, если принять слишком большую дозу, а большая доза — это совсем немного. Нет, просто если я засеку, что вы употребляете эту хрень, то я вас убью, а не она. Я не могу рассчитывать на солдат, чей разум витает в облаках. Местные нас ненавидят. Если им представится такая возможность, они выступят против нас. Когда начнется стрельба, я хочу быть уверен, что люди, вместе с которыми я сражаюсь, сосредоточены на своих непосредственных обязанностях, а не мечтают черт-те о чем. Я достаточно ясно выразился? Ты! Повтори, что я сейчас сказал!

Сержант с вызовом обратился к «художнику», который изо всех сил боролся с мелькающими перед глазами точками.

— Господин сержант, вы сказали не употреблять опиум! Никогда!

— Ты далеко пойдешь, парень. Запомните все: никогда! Да, конечно, вас будет преследовать искушение самим проверить, правду ли об этом говорят! Вы захотите полетать в облаках! Сопротивляйтесь искушению, потому что — клянусь! — перед тем как прикончить вас за употребление опиума, я переломаю вам все кости! Итак, я ясно выразился? Все мне сейчас ответили! Не позволяйте этому дьяволу искушать себя!

— Так точно, господин сержант.

— Громче!

— Так точно, господин сержант!

— Я ВАС НЕ СЛЫШУ!

— ТАК ТОЧНО, ГОСПОДИН СЕРЖАНТ!

— Хорошо. Чтобы вы получили представление, в какие отвратительные глубины может завести употребление опиума, я хочу, чтобы каждый прочитал вот эту мерзопакость. Я сейчас держу в руках поганую книжонку «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум». Ее написал один урод по имени Томас Де Квинси. Те из вас, кто не обучен грамоте, будут слушать своего товарища, читающего громко вслух. Ты! — Сержант снова обратился к «художнику». — Умеешь читать?

— Так точно, господин сержант!

— Тогда проследи, чтобы все остальные узнали, что содержится в этом смердящем куске дерьма.

— Так точно, господин сержант!

Сержант бросил маковую коробочку и тщательно раздавил ее ботинком, смешивая белую жидкость с грязью.

— А теперь расскажу всем вам, как именно работает Британская Ост-Индская компания и почему вы рискуете за них своими жизнями. У компании есть море опиума, выращенного здесь, в Индии, но большую прибыль она имеет от продаж китайского чая. Так в каком из вариантов для компании больше смысла? Продавать дешевый опиум на родине и потом на вырученные деньги закупать в Китае чай по высоким ценам? Или разумнее избавиться от лишних трудностей и большинство опиума не возить далеко, а обменивать китайцам на чай? Отвечай!

Сержант вновь задал вопрос «художнику», который продолжал бороться с дурнотой.

— Обменивать опиум на китайский чай, господин сержант! — ответил тот.

— Ты и в самом деле подаешь большие надежды, парень. Все верно. Британская Ост-Индская компания поставляет в Китай опиум в обмен на чай. Есть только одна небольшая проблема. Так получилось, что опиум в Китае находится под запретом. Китайскому императору вовсе не хочется, чтобы миллионы его подданных превратились в зависящих от опиума уродов. Представляете, какой смельчак этот император, что отваживается противостоять Британской Ост-Индской компании и, в конечном счете, Британской империи. Кстати говоря, объяснял я вам, что очень трудно провести грань между нашим правительством и Британской Ост-Индской компанией?

— Никак нет, господин сержант! — с готовностью отозвался «художник». — Но мы желали бы узнать!

— Парень, ты через пару недель станешь капралом. А теперь — общее внимание! Все войны, которые ведет империя, стоят денег, и мы должны поблагодарить Британскую Ост-Индскую компанию за то, что она дает нам такую возможность. На одну только Семилетнюю войну она выделила британскому правительству несколько миллионов фунтов. Щедрый дар, как вы считаете? Ну а взамен наше правительство предоставило Британской Ост-Индской компании исключительное право на торговлю с Индией и Китаем. И вовсе не случайно председателем правления компании является министр иностранных дел правительства ее величества. В результате таких тесных связей выходит, что, когда вы защищаете интересы Британской Ост-Индской компании, вы стоите на страже интересов британского правительства. Пусть это соображение будет у вас на первом месте, и вы никогда не усомнитесь, зачем мы здесь находимся.

Один из новобранцев от духоты потерял сознание и упал. Двое других наклонились, чтобы помочь ему.

— Я разве разрешал вам двигаться? — рявкнул сержант. — Оставьте его! Оба простоите по стойке «смирно» еще час, после того как все остальные разойдутся.

Сержант прошелся вдоль шеренги новобранцев, пристально вглядываясь в каждого. Позади него два слона переносили при помощи хоботов бревна на строительную площадку. «Художник» испугался. Ему казалось, что он сходит с ума.

Сержант снова остановился перед ним.

— Если опиум в Китае запрещен, но Британская Ост-Индская компания хочет поставлять его в обмен на китайский чай, как можно осуществить такую операцию?

Сражаясь с дурнотой, «художник» как следует обдумал ответ и сказал:

— Если ввозить опиум в Китай контрабандой, господин сержант!

— Я сию же минуту произвожу тебя в капралы. Проследи, чтобы те двое, что нарушили строй, отбыли свое наказание. Да, опиум тайком провозят на территорию Китая. Для этого есть два пути: на кораблях в Гонконг или караванами через горы в Северной Индии. Когда вы, парни, не будете уверены в лояльности туземцев, вам придется охранять погрузку опиума на суда или в фургоны. Здесь вас ждет непростая жизнь, поэтому не давайте слабины, как случилось с тем тюфяком.

Сержант ткнул пальцем в сторону неподвижно лежащего на земле новобранца.

— Помер?

— Думаю, да, господин сержант, — ответили из строя.

— Что ж, то, что нас не убивает, делает нас сильнее.

Бесчисленные брикеты опиума цвета кофе ожидали погрузки на корабли, которые доставят их в Китай или родную Англию. Там опиум смешают со спиртом, и получится настойка, известная как лауданум. На всех складах стоял несильный, но резкий запах гашеной извести. Последняя входила в состав водного раствора, в котором первоначально варили опиумную пасту.

«Художник» быстро сделался привычным к этому запаху, поскольку первой его обязанностью на службе в Индии стала охрана складов. Каждую ночь он и другие караульные патрулировали дорожки между зданиями. Местные насекомые доставляли много хлопот, но художник не обращал внимания на их укусы и был полностью сосредоточен на окружающем мраке. Он хорошо понимал: насекомые — даже если и занесут какую-нибудь инфекцию — ничто в сравнении с гневом сержанта в случае, если кто-то проберется в склады и украдет хоть немного опиума.

Внезапно он услышал тихий скрежет и остановился.

Из здания склада выбежал человек. «Художник» вскинул ружье.

— Стоять!

Неизвестный нырнул за ящики.

«Художник» подошел ближе и прицелился.

— Назови себя!

— Знакомый голос. Это вы, капрал? — прошептали из-за ящиков.

— Выходи оттуда!

— Слава богу! Мы уж думали, это сержант. Говорите потише.

Из-за ящиков показались трое. Все они были рядовыми из числа тех, с кем художник приплыл в Индию.

— Мы как раз сперли брикетик, — ухмыляясь, сказал один из них. — Прикинули, что неплохо бы курнуть перед сном. Чертова жара. Да еще эти проклятые насекомые. Не хотите?

— Верните опиум на склад.

— Хотите все забрать себе, да? Ну ладно. Вот он, держите. Мы уходим. Представьте, что никогда нас и не видели.

— Я сказал: «Верните опиум на склад».

— И чего потом?

«Художник» не ответил.

— Вы же не собираетесь нас сдать, а?

Он продолжал держать троицу на прицеле.

— Мать его! Эта сволочь хочет заложить нас!

Когда они набросились, «художник» уложил первого выстрелом в грудь. Повернул ружье и проткнул второго штыком.

Третий солдат налетел на него, толкнул на ящики и замахнулся ножом. «Художнику» удалось увернуться от удара, он схватил нападавшего за руку, согнул ее и удерживал, пока тот не выронил оружие. Потом сильно ударил локтем в горло и услышал, как там что-то хрустнуло.

Держась за горло и хватая ртом воздух, солдат стал оседать на землю.

Вокруг раздались голоса и топот ног. «Художника» окружила целая толпа.

— О боже! — воскликнул один из солдат, осветив фонарем распростертые тела.

— Кто стрелял? — громко спросил сержант и протиснулся к месту происшествия. — Что тут произошло?

— Я застал их за кражей опиума со склада, — объяснил «художник». — Вот он, этот брикет.

— И поэтому ты убил их? — Сержант не смог скрыть удивление.

— Так вы приказывали.

— Да, я так приказывал.

— Кроме того, они пытались меня убить.

— Трое, — произнес кто-то из задних рядов. — Он убил троих.

— И не просто троих, но своих. — Сержант внимательно посмотрел на художника. — Туземца прикончить легко, но чтобы своих? Трех человек! Ты уже убивал раньше?

— Нет, — солгал он.

— Другой на твоем месте мог бы и заколебаться.

— Господин сержант, у меня не было времени на раздумья.

— Иногда лучше не думать. Хорошо. Я хочу, чтобы ты кое с кем поговорил.

— Забудь о моем звании, и не надо обращаться ко мне «сэр», — сказал майор. — Расскажи о своем отце.

— Я его не знал. Моя мать не была замужем. Когда мне было четыре года, она встретила отставного солдата и стала жить с ним.

— Где он служил?

— С Веллингтоном при Ватерлоо.

— Ты жил с человеком, который помогал творить историю.

— Он никогда об этом не рассказывал. На ноге у него был большой шрам, но о нем он тоже ничего не говорил. Иногда по ночам он просыпался от кошмаров.

— Мой отец тоже сражался в битве при Ватерлоо, — сообщил майор. — И его мучили кошмары. Я спрашиваю, потому что порой это передается по наследству.

— Передается? Что?

— Способность глядеть опасности в лицо и не уклоняться от нее. Но поскольку ты не знал отца, мы не имеем возможности сказать, что именно ты мог от него унаследовать. Боязнь быть убитым или же убить самому способна парализовать людей. Только двадцать процентов наших солдат могут побороть эти страхи. Остальные восемьдесят служат прикрытием для настоящих воинов. Похоже на то, что ты входишь в число двадцати процентов.

— Я всего лишь оборонялся.

— Против тебя было трое обученных солдат, но ты не уклонился перед лицом опасности.

Позади палатки майора инструктор показывал десятерым солдатам, как правильно завязывать узел на веревке, чтобы получилась годная для дела гаррота. Инструктор объяснял, что это оружие (любимое, кстати, у тугов, служителей богини Кали) не просто душит жертву, но еще и ломает ей трахею.

«Художник» с интересом прислушивался.

— Я сейчас набираю людей в отряд для выполнения специальных поручений. Ты кажешься грамотнее своих товарищей. Где ты учился?

— В Лондоне я каждое воскресенье ходил в церковь, и учитель давал мне булочку, если я прилежно учился читать библейские тексты.

— В Библии сказано: «Не убий».

— В Ветхом Завете этого нет.

Майор хмыкнул.

— Почему ты стал солдатом?

— Младенцем мать носила меня на спине, пока подбирала на берегу Темзы куски угля. До девяти лет я работал подручным мусорщика, собирал золу. После этого ходил по улицам, находил лошадиный навоз, складывал его в ведра и продавал людям, которые производили удобрения. В одиннадцать лет я помогал чистить туалеты.

— Да, занятия довольно однообразные.

— Почистив год сортиры, я решил, что армия вряд ли будет намного хуже, так что когда мне исполнилось двенадцать, я соврал, будто мне уже четырнадцать, и записался добровольцем.

Майор довольно улыбнулся.

— Предприимчивый молодой человек. А твоя мать и ее сожитель одобрили твое решение?

— Они погибли при пожаре задолго до того, как я начал собирать навоз.

— Мне жаль, что у тебя была такая трудная жизнь. Но ты никогда не задумывался, что, возможно, был предназначен для армии?

Тяготы выживания на улицах Лондона в свое время казались «художнику» наихудшим, что может выпасть на долю человека, однако они не шли ни в какое сравнение с тем, что ему довелось перенести в ходе боевой подготовки. Пришлось мобилизовать все силы, чтобы противостоять усталости, жаре, голоду, жажде и вечному недосыпу. Самое странное, что он ощущал удовлетворение. Он с гордостью открывал в себе скрытые резервы силы и решительности, о которых раньше даже не помышлял. Научился не обращать внимания на боль и игнорировать страх смерти. Он вообще позабыл, что такое страх, даже когда клялся, что враги будут умирать от страха при встрече с ним.

Он превратился в одного из тех настоящих воинов, о которых говорил майор.

Он теперь лучше питался.

Обитал в более или менее приличном жилье.

Его стали уважать.

И он полюбил новую жизнь.

— Ваша задача заключается в том, чтобы охранять караваны с опиумом, — говорил майор бойцам элитного подразделения. — Расстояние по суше от Индии до Китая меньше, чем по морю. Теоретически короткий путь должен быть более быстрым, но в данном случае приходится преодолевать горы. — Майор ткнул указкой в висящую на стене карту. — А в этих горах бандиты атакуют наши караваны и похищают наш опиум. Мы посылаем вместе с грузами тяжеловооруженную кавалерию, но и это не помогает. Караваны продолжают пропадать. Украдены уже тонны опиума.

Майор уставился в глаза «художнику».

— Мы считаем, что эти налетчики — туги. Повтори, что ты узнал на занятиях о тугах.

— Господин майор, это секта преступников, поклоняющихся Кали, индийской богине смерти, — без колебаний ответил «художник». — Иногда ее называют Разрушительницей, поэтому и изображают с большим количеством рук. Туги занимаются тем, что грабят путников. Обычно своих жертв они душат.

«Художник» сохранил невозмутимость, хотя и порадовался про себя тому, что его похвалили.

— Британская Ост-Индская компания ставит перед вами задачу остановить их. Нет, не просто остановить. Они должны понять неотвратимость наказания за то, что осмелились бросить вызов нашей империи.

Караван сопровождали сорок местных. Они управляли волами, которые тащили за собой двадцать фургонов. Они занимались козами, которые давали молоко и мясо. Все это были проверенные наемные работники Британской Ост-Индской компании.

День за днем «художник» и двое членов его отряда шагали за фургонами и наблюдали за поведением туземцев. Когда же вечерело, они скрывались в темноте и следили за лагерем, выискивая признаки возможной угрозы.

Караван также сопровождала конница в количестве сорока всадников, часть которых регулярно отправлялась вперед по дороге в поисках засады. Расстояние между деревнями увеличивалось. По мере того как они поднимались выше, деревья уступали место разнотравью и голой земле, усеянной камнями. Дышать и животным, и людям становилось тяжелее. С далеких гор вниз устремлялись многочисленные потоки, вода в которых была такой ледяной, что у «художника» ныли зубы.

— До перевала осталось три дня пути, — сообщил проводник-туземец.

— Там может быть снег?

— В это время года — нет. Но все возможно.

Действительно, возможно было все. Два отправленных вперед разведчика примчались галопом, сильно взволнованные. Караван как раз поднялся на плато. В воздух взметнулись многочисленные вороны и стервятники, и все увидели останки каравана, вышедшего в путь двумя неделями ранее. Тот караван тоже сопровождали люди из отряда «художника».

Повсюду валялись кости, разбросанные голодными хищниками. Кости принадлежали только людям. От волов, лошадей и коз не осталось и следа; так же как пропали и фургоны с драгоценным грузом. Тела были разодраны в клочья, ни на одном из скелетов не оказалось даже фрагментов одежды.

Кое-где остались небольшие участки смердящей плоти, но ее было явно недостаточно, чтобы определить характер повреждений, приведших к гибели людей. На костях «художник» и его люди не обнаружили следов от огнестрельного или холодного оружия. А ведь если нападавшие использовали подобное оружие, хоть на одной из косточек, да сыскались бы характерные повреждения. Отсюда «художник» сделал вывод: все вышедшие с караваном восемьдесят три человека — кавалеристы, туземцы и трое его собственных великолепно подготовленных людей — были задушены.

— Не понимаю, как такое возможно, — поделился он с командиром кавалерийского отряда. — Пусть туземцы не в силах были защитить себя, но наша конница вполне боеспособна, к тому же у них имелись ружья и сабли. А мои люди вообще были готовы к любым ситуациям. И тем не менее всех их здесь положили.

Зловоние разлагающихся тел было достаточно сильным, поэтому люди работали споро. Завязав нижнюю часть лица носовыми платками, они собрали все кости в одну большую кучу и засыпали ее камнями. Обычно англичан не хоронили вместе с туземцами, но в данном случае, когда не было возможности отличить кости индусов от костей доблестных королевских кавалеристов, решено было сложить все останки вместе, чтобы не сомневаться: подданные ее величества погребены достойно, по-христиански. Над огромной братской могилой прочли подобающие случаю молитвы. Так как волы, лошади и козы беспокойно реагировали на запах смерти и разложения, их вместе с фургонами отвели на милю вперед и там, возле горного потока, разбили лагерь в форме круга.

Ночное небо усыпали яркие звезды. При таком естественном освещении фургоны были хорошо видны издалека, поэтому не имело смысла скрываться и в лагере разожгли костры для приготовления пищи.

Командир кавалерийского отряда назначил караульных. Когда туземцы вместе с солдатами приготовили ужин, «художник» и его люди решили, что в царящей кругом суматохе за ними вряд ли кто уследит. Они отползли подальше от лагеря и заняли собственные наблюдательные посты по разным сторонам света: на северо-востоке, северо-западе и юге. Они набрали полные карманы бисквитов и взяли по фляжке с водой из горного ручья.

Вдалеке от костров ночной холод пронизывал насквозь. «Художник» лежал среди камней и усилием воли заставлял себя не дрожать.

«Я все смогу вынести, — повторял он про себя, вспоминая слова сержанта. — То, что меня не убивает, делает сильнее».

Костры горели недолго. Все их топливо состояло из травы, экскрементов животных, небольшого количества кустарника и веток единственного в округе, давно засохшего дерева.

«Художник» внимательно осматривал окрестности.

Вот тень проскользнула между фургонов, — должно быть, караульный возвращался с поста, а сменщик уже занял его место. Еще одна тень, — вероятно, туземец зашел за фургон облегчить мочевой пузырь.

Лагерь погрузился в сон.

Вдруг от группы фургонов отделилась темная фигура. Пригибаясь к земле, человек двигался в направлении убежища «художника».

Он вытащил кинжал, и в ту же секунду луна отбросила тень. Кто-то стоял прямо за ним.

«Художник» откатился в сторону за мгновение до того, как неизвестный набросился на него. Лунного света было достаточно, чтобы разглядеть, что нападавший держит в руках веревку с узлом и пытается набросить петлю на горло «художника». «Художник» заколол убийцу и зажал рот, чтобы приглушить предсмертные стоны. Потом вскочил и вовремя встретил второго противника. Воспользовавшись тем, что тот не ожидал нападения, «художник» вонзил кинжал ему под ребра, а второй рукой прикрыл рот, не давая вскрикнуть.

Он не позволил себе предаться эйфории даже на секунду. Сейчас он представлял собой клубок натянутых нервов и напряженных мышц — хищный зверь, готовый схватиться с врагом. В лагере происходило что-то ужасное, и «художник» испытывал еще более ужасное чувство, что он не в силах ничего сделать.

Он медленно пополз в сторону лагеря, но внезапно остановился, сообразив: как он разглядел приближающегося к нему человека, так и враги могут его заметить. Тот, первый, лишь отвлекал внимание, в то время как настоящий убийца подкрадывался со спины.

«Может, позади есть и другие?»

Он вжался в землю и попытался определить, с какой стороны может исходить наибольшая угроза. Озадаченный, он услышал, как три раза звякнул колокольчик на шее вола. А вскоре увидел двигающиеся между фургонами неясные силуэты. Люди нагибались и что-то собирали. Желудок «художника» сжался, когда до него дошло, чем они занимаются, — срывают одежду с трупов. Добычу грабители складывали в фургоны, туда же отправлялись предметы кухонной утвари и любая другая мелочь, которой можно было поживиться. Они запрягали волов. Сгоняли вместе коз. Привязывали лошадей к задкам фургонов.

Сомнений не оставалось — все в лагере были мертвы.

И еще в одном «художник» не сомневался. Захватившие караван неизвестные, кем бы они ни были, очень скоро захотят выяснить, почему двое из их числа, посланные прикончить его скромную персону, не вернулись.

Он пополз прочь от лагеря, озираясь по сторонам в поисках возможной угрозы. А те двое, из его команды, которые тоже занимали наблюдательные посты по периметру лагеря, — остались ли они живы? Наконец «художник» решил, что удалился на достаточное расстояние, и двинулся по кругу, намереваясь отыскать своих людей.

Вскоре он снова увидел неясные тени — двое стаскивали одежду с неподвижного тела, которое могло принадлежать только одному из его товарищей.

Чувство верности боролось в нем со здравым смыслом. Пока что он насчитал по меньшей мере двадцать врагов. Художник знал наверняка, что один член его маленькой команды погиб. Каковы шансы на то, что другой выжил? И если выжил, то что станет делать в сложившейся ситуации? Караван уже не спасти. Теперь их задача заключалась в том, чтобы понять, каким образом противнику удалось захватить такой большой отряд врасплох, и доставить эти сведения своим, постараться избежать подобной беды со следующим караваном, который пройдет здесь через две недели.

«Художник» знал, что его товарищ не станет безрассудно кидаться в бой. Если ему удалось остаться в живых, он отступит и затаится — как сейчас планировал поступить и сам «художник».

Их учили полагаться только на самих себя. Они переживут эту ночь и возьмут верх над врагом в следующий раз.

Затаиться? Но где? Вокруг простирались пустоши, единственное разнообразие вносили камни да стремительный горный поток. На захваченных лошадях налетчики легко смогут прочесать окружающую местность на многие мили во всех направлениях.

«Художник» сделал большой крюк и, пригибаясь как можно ниже, двинулся назад тем же маршрутом, каким караван прибыл на свою последнюю стоянку. Он не знал, способны ли враги читать следы, но, чтобы избежать лишнего риска, решил пройти по тому пути, на котором животные и фургоны помяли траву и перепахали землю.

Восточные холмы осветились розовым сиянием — скоро должно взойти солнце. Как бы ни старался он спрятаться, на голой равнине его скоро обнаружат, а всадники нагонят в два счета. Нужно срочно искать укрытие.

Внезапно «художник» понял, что находится возле кургана, в котором захоронены останки людей из предыдущего каравана. Небо становилось все светлее. Он бросился к куче камней, вынул несколько, прорыл туннель среди костей, заполз в него, вернул камни на место и сложил кости так, что они полностью закрывали его от постороннего взгляда.

Невыносимая вонь разлагающейся плоти заставила его выблевать бисквиты, съеденные во время вечернего бдения. Силы воли оказалось недостаточно, чтобы совладать с желудком. Запах был настолько отвратительным, что тело взяло верх над духом. Схоронившись по соседству с самой смертью, «художник» старался не дрожать от холода, исходившего от множества окружавших его грудных клеток и черепов. В тревожном ожидании он прислушивался к звукам приближающихся людей и лошадей.

Вскоре они оказались рядом. «Художник» не понимал языка, но налетчики были явно возбуждены и разгневаны. Очевидно, они обнаружили тела своих товарищей, которые отправились убить «художника». Теперь они знали, что по крайней мере один человек из каравана остался жив, и были полны решимости отыскать его.

Лошади галопом проскакали мимо. Вот только не все. «Художник» слышал, как животные фыркают и шарахаются от зловонного кургана — хозяева не могли с ними справиться. Кто-то вроде бы предложил разобрать кучу камней и поискать среди костей, но остальные с отвращением отвергли эту мысль. Лошади встревожились еще сильнее.

В конце концов несколько всадников поскакали по следам каравана вниз по склону. «Художник» предположил, что остальные разъехались в других направлениях.

Сдавленный со всех сторон костями, он сделал несколько быстрых вдохов, стараясь сдержать рвотные позывы. Мышцы ныли от напряжения, их сводили судороги от долгого бездействия.

«Художник» задумался о веревке с петлей, с помощью которой неизвестный пытался его задушить. Это была гаррота, любимое оружие тугов. Но все же оставалось непонятным, как туги смогли застать врасплох четыре десятка кавалеристов, столько же туземцев и одного (если не двух) бойцов из его собственного элитного подразделения. Ведь мог же хоть один вояка выстрелить перед тем, как его придушили. И туземцы — почему ни один из них не издал ни звука, не крикнул? Все они, все — умерли молча.

Как такое было возможно?

«Художник» лежал среди гниющих останков, дрожал от холода и напряженно размышлял. Он пытался понять, как было осуществлено нападение. Очевидно, туги следили за караваном издалека, а после наступления темноты нанесли удар.

Но как — как, черт возьми! — им удалось за считаные секунды уничтожить весь караван, да еще так, что ни один человек не издал ни звука? Возможно, здесь замешан кто-то из местных? Но эти туземцы много лет работали на Британскую Ост-Индскую компанию. С чего бы им вдруг предавать своих нанимателей?

«Художник» прокручивал в памяти маршрут, проделанный караваном. В одном месте к ним присоединился одноногий старик, которому нужно было попасть к семье сына, проживающей в горной деревушке. Позже они подобрали сморщенную бабулю с маленькой девочкой. Девчушке требовалась помощь врача, а теперь они возвращались домой.

Он пробовал возражать, но местные объяснили, что это обычная практика: позволить нуждающимся присоединиться на время к каравану. Да и какая может быть угроза от одноногого старика, худенькой старушки и маленькой девочки?

Обдумывая сейчас решение позволить им проехать немного в фургоне, «художник» не мог не согласиться с этой железной логикой. Совершенно невозможно было представить, чтобы эти слабые и немощные люди представляли угрозу для такого количества солдат и туземцев.

И снова он вернулся к первоначальной гипотезе о том, что среди сопровождавших караван туземцев оказались предатели.

Услышав стук копыт, он снова весь обратился в слух. Шум приближался, и, судя по всему, налетчики были еще более сердитыми и озлобленными. Как же «художник» сейчас жалел, что не понимает ни слова из того, о чем они говорят. Может, они решили прекратить его поиски? И что они собираются делать дальше? Он поклялся себе, что, если останется в живых, выучит столько местных наречий, сколько сможет.

Бандиты проскакали мимо в направлении фургонов. Вскоре «художник» услышал удаляющийся стук копыт и скрип колес — караван тронулся с места. Оставаясь настороже, он не шевелился и сохранял неподвижность даже после того, как все звуки стихли. Налетчики вполне могли оставить одного или двух человек понаблюдать за местностью и проследить, не выползет ли он из своего убежища.

На равнине воцарилась тишина. Руки и ноги «художника» совершенно затекли без движения, но он терпел и оставался в прежнем положении, укрытый холодными смердящими костями и тяжелыми камнями. Проникающий в убежище солнечный лучик заметно переместился в сторону — это утро сменилось днем.

Но он не шевелился и усиленно размышлял все над тем же вопросом: как тугам удалось столь легко захватить караван?

Солнце перестало попадать в убежище, когда день наконец превратился в вечер.

А затем на равнину опустилась ночь.

«Художник» уже давно мочился под себя. Во рту настолько пересохло, что язык приклеился к нёбу.

Но он не двигался с места.

Внезапно «художник» понял, что, несмотря на всю профессиональную выучку и решимость бодрствовать, уснул. Пришлось сильно прикусить нижнюю губу — так, чтобы потекла кровь, а боль прояснила сознание. Он решил рискнуть и выбраться из своей берлоги. В противном случае легко можно было потерять сознание да так здесь и остаться.

Медленно и беззвучно он отодвигал камни в сторону. Руки затекли и не желали слушаться. Очень осторожно он выбрался наконец из гигантского могильника на свежий воздух. Но как глубоко он ни дышал, запах гниения, казалось, навечно въелся в легкие.

Ночное небо снова усеяли звезды. Медленно-медленно — в надежде, что никто не заметит его передвижения, — «художник» пополз к горному ручью. Там он окунул голову в бурный поток, и ледяная вода мгновенно прогнала остатки сонливости. Подобно преследуемому животному, художник внимательно огляделся по сторонам: не обнаружили ли его враги? Он сделал большой глоток из ручья. Еще один. И еще. От холода свело язык и заледенело горло, но зато он окончательно пришел в состояние боевой готовности.

Продолжая высматривать возможных преследователей, «художник» пошарил по карманам и вытащил то, что сохранилось от бисквитов, прихваченных накануне вечером. Желудок запротестовал, но нужно было восстановить силы, и он заставил себя проглотить пищу.

Фургоны скрылись в западном направлении. Его же путь лежал на юго-восток, навстречу следующему каравану, который появится на плато через две недели. Пригибаясь к земле, он двинулся вниз по течению горного потока.

И остановился.

Тела солдат и туземцев, вместе с которыми он отправился в путь, манили к себе. Как ни хотелось побыстрее убраться отсюда, он не мог уйти просто так. Он не сумел защитить караван, поэтому просто обязан разобраться и понять, как врагам удалось застать врасплох такой большой отряд.

С выражением мрачной решимости на лице «художник» развернулся и подошел к месту, где прошлой ночью стояли фургоны. Он держал наготове нож, ожидая, что в любой момент его могут атаковать враги. В лунном свете он увидел лежащие на земле продолговатые объекты, некоторые бледнее остальных.

Это были тела, с которых грабители сняли одежду. Большинство оказалось попорчено стервятниками. Волк оторвался от пожирания трупа, нутром почуял опасность, исходящую от «художника», и предпочел по-тихому скрыться.

Совсем скоро он все узнает. Готовый в любой момент отразить нападение, «художник» исследовал все восемьдесят тел кавалеристов и туземцев. Плюс тела двух своих товарищей — он обнаружил их на наблюдательных постах.

Восемьдесят два трупа.

Он предположил, что бандиты забрали с собой тела тех двоих, что пытались его убить, но даже в этом случае трупов должно было оказаться восемьдесят пять: включая одноногого старика, сморщенную старушку и маленькую девочку. Но тел этих троих «художник» нигде не видел.

Туги.

Но эта версия не имела смысла. Каким образом увечный старик, сгорбленная старуха и совсем еще ребенок могли бесшумно одолеть восемьдесят человек, половина которых — закаленные в боях солдаты?

Стараясь не замечать поднимающегося над залитой лунным светом равниной все более отчетливого запаха смерти, «художник» осматривал трупы и силился определить, что же убило всех этих людей. Но лишь в двух случаях причина смерти была очевидна: у обоих его товарищей на горле имелись характерные следы, свидетельствующие об удушении. Что же касается остальных, то — не считая того, что натворили волки и стервятники, — на их телах не было никаких повреждений.

Как такое возможно? Такое впечатление, что все восемьдесят человек просто уснули и больше не проснулись.

Уснули? Внезапно «художника» осенило. Он понял, что произошло в лагере. Чертов одноногий, засушенная старуха и девчонка отравили пищу, готовившуюся на ужин, — возможно, подсыпали отраву в котелки, в которых кипятили воду для чая. Они должны были быть мастерами в этом деле, потому что никто ничего не заметил. После того как яд сработал, был подан условный сигнал: тройной звон колокольчика. Остальные члены банды проникли на т