Современное предание хасидов

Несмотря на отданные медицине 45 лет жизни, я иногда ощущаю себя студентом, держащим сложный экзамен. Но учителями являются не строгие профессора, а мои пациенты. Многие из них утратили доверие ко мне из-за того, что их болезнь прогрессировала, другие же — с пониманием отнеслись к волнообразной линии судьбы. Некоторые рассказывали мне о трагедиях, которые не могли не затронуть жизнь каждого из нас. Но есть пациенты, которые, словно пролетавшие кометы, временно изменяли траекторию моей жизни силой собственной личности.

В моей памяти живут воспоминания о пациентах, поставивших передо мной сложнейшие проблемы, решение которых положило начало крепкой дружбе. Эти случаи научили меня тому, что нельзя лечить человека только по книгам, что главный источник знаний — общение с другими людьми. Ни в одном учебнике врач не сможет прочитать того, что увидит, заглянув пациенту в глаза.

Перечитывая первые главы этой книги, я в отчаянии сознаю, что не смог рассказать обо всех сложностях процесса исцеления. Но тем не менее хочу подробно рассказать об одном пациенте, который потряс меня до глубины души, заставил по-новому переосмыслить мою внутреннюю философию. Благодаря ему мое искусство врача стало более глубоким. Многие факты и подробности с годами растаяли в памяти, но некоторые истории до сих пор освещают ее, словно звезды.

Есть еще одна причина, по которой я хочу рассказать об С.В., моем пациенте. Именно его история подвигнула меня на написание этой книги. Думая о моих отношениях с ним, я осознаю всю карикатурность процесса его лечения. Но как любая хорошая карикатура, эти взаимоотношения содержат и много правды. С.В. был самым обычным, скромным человеком, но он произвел на меня огромное, загадочное впечатление. Я долго переживал его кончину. Когда я сказал ему, что однажды напишу о нем книгу, он очень удивился.

— Почему обо мне? Вы считаете, что я достаточно интересен? Для меня это большая честь. Не сомневаюсь, что окажусь в достойной компании. Хотя я не уверен, что вы напишете обо мне правду, так как мое состояние здоровья не вызывает у вас большого энтузиазма. — Однако после этого разговора он много раз напоминал о моем обещании.

Все началось в декабре 1974 года, когда мы с женой отправились в путешествие на Сицилию и на обратном пути заехали в Лондон, чтобы посетить музеи и театры. Я обещал Луизе, что мы проведем настоящий отпуск и я не буду заниматься медициной. Однако во время пребывания в Лондоне меня попросили о консультации по поводу одного весьма сложного и странного случая в еврейской кардиологической больнице. Я не смог отказать.

У пациента С.В. год назад заменили митральный и аортальный клапаны. Вскоре у него развилась сильная тахикардия, и он постоянно находился под угрозой сердечного приступа. Этот пациент уже обращался к самым лучшим специалистам, но все применяемые методы не дали результата.

Приехав в больницу, я встретил низкорослого, широкоплечего мужчину средних лет. Он сильно сутулился, а его голова казалась непропорционально большой по сравнению с туловищем. Большие водянистые голубые глаза смотрели удивленно, придавая лицу ангельский вид, но грубоватый голос с сильным еврейским акцентом выдавал в нем законченного циника. Выглядел С.В. вполне здоровым, казалось, что операция, многочисленные осложнения и время, проведенное в больнице, не повлияли на него. У него была сильная сердечная недостаточность, он уже перенес несколько легких сердечных приступов, яремная вена распухла и была похожа на перекрученный жгут. Объяснение его состояния было очевидно — его сердце билось со скоростью 180—200 ударов в минуту, причем ритм не замедлялся даже во сне.

Я внимательно прочитал его историю болезни, пытаясь отыскать какой-нибудь ключ к разгадке причины столь необычной тахикардии, но все возможные варианты были уже исчерпаны моими английскими коллегами. В отчаянии я бросил весьма непродуманную фразу: «Мы смогли бы решить эту проблему, если мистер В. окажется в моей клинике в Бостоне». Как только зги слова слетели с моих губ, я немедленно устыдился своей наглости. Думаю, английские врачи отметили мое явное бахвальство, но они были настоящими джентльменами и не спросили, что именно я имел в виду, делая подобное заявление. На С.В. общение со мной, похоже, не произвело абсолютно никакого впечатления, но, прощаясь, он попросил меня встретиться с его учителем Е.Г., одним из самых известных раввинов в Лондоне. Немного поколебавшись, я согласился, будучи твердо уверен, что вижу С.В. в первый и последний раз.

На следующий день я встретился с Е.Г. Это был весьма колоритный 70-летний старик с длинной бородой, одетый в черное. Говорил он на превосходном английском без малейшего акцента. Я спросил раввина, как он познакомился с С.В., ожидая лишь короткого вежливого ответа. Но раввин расплылся в улыбке. «Так как вы именно тот человек, который спасет моего подопечного, — сказал он с большим чувством, — мне следует начать с самого начала».

Вот что он рассказал.

Когда С.В. было 12 лет, он уже предвидел великую бойню и истребление евреев. Маленький С. предупреждал родителей о необходимости покинуть Германию, пока еще было время. Они не обращали внимания на его слова, но мальчик продолжал упрашивать их. В середине 1939 года родители стали прислушиваться к мнению сына. Начавшиеся гонения на евреев со стороны нацистов подтверждали его опасения. Семья решила бежать после религиозных праздников. С. не хотел об этом слышать, убежденный, что будет слишком поздно. Первого сентября он собрал небольшой узелок с пожитками и в одиночку отправился в Англию. На английскую землю он ступил в день объявления войны. Его семья погибла, и никаких следов найти не удалось.

Так как Е.Г. находился в отдаленном родстве с С.В., он позаботился о мальчике и поместил его в сиротский приют на окраине Лондона. В конце 1944 года у С.В. начался бактериальный эндокардит, пагубно повлиявший на митральный клапан, который был поврежден еще раньше вследствие ревматизма.

Врач знал, что средств исцеления этой болезни нет, поэтому не ждал, что мальчик поправится. Но раввин не согласился с таким вердиктом. «И вы считаете это разумным? — спросил он. — Господь не совершает поступков из простой прихоти». После этого, по словам раввина, Господь решил вмешаться в жизнь мальчика, ведь не зря же Он наделил его силой пророка. Господь не мог позволить С.В. просто так умереть в прекрасной свободной Англии.

Раввин снова и снова задавал врачам один и тот же вопрос: «Вы уверены, что от этой инфекции нет никаких средств?». Наконец один врач сказал ему, что есть один новый чудесный препарат — пенициллин, но его очень мало, поэтому он используется только для нужд армии. Раввин спросил, как выглядит пенициллин. Ему ответили, что это порошок, расфасованный в стеклянные баночки, который растворяют в солевом растворе и вводят внутривенно. Услышав это, раввин понял, как помочь С.В. Он попросил администрацию больницы разослать телеграммы во все военные госпитали Великобритании с просьбой прислать использованные баночки из-под пенициллина.

— Но что мы будем делать с таким количеством пустых баночек? — удивился врач.

— Вам нужно будет только сполоснуть каждую баночку несколькими каплями солевого раствора, а потом ввести жидкость моему подопечному, — объяснил раввин. Он рассудил, что в каждой баночке обязательно останется хотя бы несколько кристалликов пенициллина, а в тысячах баночек его будет достаточно, чтобы спасти мальчику жизнь. Врачи последовали совету раввина, и его подопечный выздоровел.

До 1970 года здоровье С.В. не вызывало опасений, но потом его клапаны начали выходить из строя. Врач-кардиолог предупредил, что необходимо сделать пересадку клапанов, но С.В. колебался. Однажды врач, не скрывая радости, объявил ему, что самый знаменитый хирург Лондона сэр Дональд Росс согласился провести эту операцию. На С.В. это сообщение не произвело никакого впечатления. Он заявил, что сам выберет для себя хирурга и разослал множество писем ведущим хирургам мира.

Кардиолог, который лечил С.В., не сомневался, что все эти письма останутся без ответа, так как ни один из ведущих хирургов не станет отвечать незнакомцу. Но он ошибся. С.В. получил подробнейшие ответы почти от всех врачей, причем каждый из них настаивал на том, чтобы пациент обратился именно к нему. Однако и это не принесло ему удовлетворения. После долгих раздумий С.В. решил делать операцию в Лондоне и остановил свой выбор на молодом талантливом хирурге-египтянине.

Однажды я спросил моего пациента, почему выбор пал именно на этого хирурга. Оказалось, что С.В. не хотел вшивать искусственный клапан, а с натуральными клапанами работали только несколько хирургов. Самым опытным был Баррат-Бойз из Новой Зеландии, но он находился слишком далеко. Похоже, С.В. действительно обладал даром предвидения. Клапаны из пластика не выдержали бы такой высокой частоты сердечных сокращений, и он, согласившись их имплантировать, обрек бы себя на смерть. А по поводу выбора хирурга С.В. рассуждал следующим образом: молодой египтянин, приехавший в Лондон, должен лечь костьми, но добиться, чтобы его пациент выжил, особенно после того, как его предпочли такой знаменитости, как сэр Дональд Росс. И снова С.В. не ошибся. Состояние его здоровья было очень тяжелым, осложнения следовали одно за другим, и молодой хирург не раз спасал ему жизнь. В течение нескольких ночей после операции он даже спал в одной палате со своим пациентом.

— Но почему вы обратились ко мне?— спросил я раввина.

Он ответил, что С.В. тщательно продумал свой выбор и решил, что я единственный врач, который может снять его учащенное сердцебиение.

Однако я не сдавался.

— На чем основывался такой вывод?

В ответ раввин рассказал мне притчу:

— Иосиф 22 года не видел отца своего, Иакова. Наконец они встретились. Иосиф заплакал, а Иаков возрадовался. Ответьте мне, доктор, почему отец и сын так по-разному восприняли долгожданную встречу? — Я недоуменно пожал плечами. Тогда раввин продолжил:

— В Талмуде содержится исчерпывающее психологическое объяснение. Иосиф, встретив Иакова, немедленно осознал всю великую мудрость своего отца и заплакал, потому что потерял много лет, в течение которых мог бы многому научиться и духовно вырасти. А Иаков, который в разлуке с сыном каждый день проливал слезы, радовался тому, что долгожданная встреча наконец-то состоялась.

Я по-прежнему ничего не понимал.

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Как Иосиф, вы встретились с Иаковом, — пояснил раввин.

— Тогда кто такой С.В.? Он что, ламедвовник? (Понятие «ламедвовник» происходит из Каббалы, древнего еврейского учения, в котором говорится о том, что землю защищают 36 мужчин, выбранных Богом. В идише каждой букве соответствует определенная цифра. «Ламед» означает 30, а, «вов» — 6) — спросил я.

— Все возможно, все возможно, — ответил раввин таинственным шепотом, — но об этом никто не может знать, даже сам С.В. Это известно только Господу Богу. Смертные никогда не разгадают загадки, спрятанные в Зохаре [самая главная книга каббалистического направления] и охраняющие Вселенную.

Прошло несколько месяцев, и я почти забыл об С.В. Я решил, что он слишком слаб, чтобы совершить трансатлантический перелет, но, как оказалось, недооценил его целеустремленность. Тринадцатого апреля 1975 года в сопровождении своего лондонского кардиолога он прилетел в Бостон. В аэропорту его встретил раввин из Нью-Йорка и привез в больницу Питера Бента. Последующие несколько недель были для меня сущим наказанием, поскольку я никак не мог найти решения его проблемы. Что касается С.В., то он целыми днями просиживал на своей койке и ждал, когда я сотворю чудо.

В Бостоне он никого не знал, к нему никто не приходил. Вдобавок он был вегетарианцем, поэтому больничная пища не слишком его устраивала. Каждый день я заставал его за чтением Талмуда. С.В. постоянно носил ермолку, и я, решив, что он, скорее всего, имеет священный сан, обратился к одному ортодоксальному раввину и рассказал о своем пациенте. На следующий день после визита раввина С.В. раздраженно заметил, что я нарушаю его уединение. «Зачем мне эти религиозные фанатики?» — проворчал он. На несколько приглашений от организации хасидов С.В. ответил отказом. Хотя я настоятельно советовал ему каждый день на несколько часов покидать больницу, он не слезал с койки. Я же совершенно не представлял, что с ним делать.

Постепенно я начал внимательнее присматриваться к С.В. Его речь порой была такой странной и витиеватой, что я едва понимал ее. Он редко шутил, но сам охотно смеялся, хотя при этом сохранял напряженное выражение лица, словно считал смех грехом. У него явно прослеживались наклонности ипохондрика. Он постоянно жаловался на здоровье и задавал множество вопросов, отвечать на которые было не легче, чем отрубать головы у Гидры — получив ответ на один вопрос, он немедленно задавал два новых. Сохраняя на лице ангельскую улыбку, С.В. мог часами рассказывать о трагедии, которую переживает в настоящее время. Профессия врача обладала для него странно притягательной силой. Он узнавал о своих лечащих врачах абсолютно все, включая интимные подробности, и в подходящий момент умело использовал эту информацию.

Так как частота сердцебиений у С.В. не уменьшалась, я начал подозревать, что он не принимает назначенные ему препараты наперстянки. Я осторожно спросил его об этом, но ответ был довольно уклончив. Между делом он рассказал, что, находясь на лечении в кардиологической больнице в Лондоне, решил проверить безопасность препаратов, которые ему приносили. На подоконнике палаты постоянно разгуливали несколько голубей. Он измельчил таблетку хинидина, смешал порошок с хлебными крошками и накормил птиц. Спустя некоторое время они погибли. С.В. больше никогда не принимал это лекарство. Узнав об этом, я велел медсестре внимательно следить за неукоснительным выполнением назначений.

Шли недели, но решение так и не было найдено. Однажды я позвонил известному в Бостоне раввину, Иосифу Соловейчику. Хотя я не был с ним знаком лично, он внимательно выслушал меня и сказал: «Доктор, это медицинская проблема. К теологии она не имеет никакого отношения».

Круглые сутки я не мог думать ни о чем, кроме тахикардии С. В. Постепенно я начал его ненавидеть. У меня пропал сон. Но однажды в три часа ночи ответ неожиданно выкристаллизовался у меня в голове. Я едва дождался рассвета. Используя комбинацию лекарственных препаратов, вводимых внутривенно, мы смогли снизить частоту сердцебиений до 70 ударов в минуту. Но можно ли добиться такого же результата при оральном употреблении лекарств? Оказалось, можно. В течение 24 часов у С.В. сохранялась нормальная частота сердцебиений.

На следующее утро я вошел в палату моего пациента, испытывая настоящий триумф. Честно говоря, я ждал благодарностей и восхищения. Но С.В. встретил меня угрюмым взглядом и словами:

— Должен сказать, что я себя очень плохо чувствую.

— Почему? — напряженно спросил я.

— Потому, что у меня зудит в заду, а вы несколько месяцев не обращали на это внимания, — последовал неожиданный ответ.

Еле сдержавшись, я пулей вылетел из его палаты, но спустя пару часов вернулся в сопровождении нескольких врачей и заявил, что С.В. самый несносный и неприятный человек из всех, с кем мне приходилось встречаться. «Как врач, я могу вам сказать, что не стоит лечить от зуда того, кто любит чесаться, — продолжал я. — Вы болели много лет и так привыкли к этому, что теперь боитесь хорошо себя чувствовать. Но больше вы не будете мучить людей своими капризами. Вы слишком долго пользовались нашей добротой». Закончив свою речь, я вышел из палаты, не дожидаясь оправданий. Сопровождающие меня врачи были потрясены моей несдержанностью. Никогда я не позволял себе говорить с пациентами в подобном тоне, сохранял вежливость в самых трудных и провокационных ситуациях. Где же мое чувство такта, сдержанность, милосердие наконец? Все эти качества, похоже, были исчерпаны.

На следующий день С.В. был тише воды, ниже травы. Оказалось, что несколько лет назад его врач высказал ему нечто подобное. Мой английский коллега сказал, что больше не заинтересован в лечении С.В. и прекращает свою работу до тех пор, пока не получит от пациента письменных объяснений своих претензий.

Однако, несмотря на наш конфликт, а также на явное улучшение самочувствия и отсутствие симптомов неблагополучия, С.В. отказался покинуть больницу и продолжал уверять меня, что находится на грани жизни и смерти. Дело кончилось тем, что я прислал санитара из отделения кардиологии, который упаковал вещи С.В. и доставил его в одну из гостиниц Бостона. С.В. покорно следовал за санитаром, бубня себе под нос, что это не лучший способ обращения со смертельно больным пациентом.

Пребывание С.В. в Бостоне обернулось настоящим кошмаром. Почти каждый день он проходил врачебный осмотр, и, похоже, добрая половина моих подчиненных занималась его лечением. Он заваливал секретарш цветами и шоколадом по поводу и без повода, водил их обедать в самые шикарные рестораны, дарил весьма дорогие подарки. В обмен он получал самую подробную информацию обо мне, не обходя вниманием и мою семейную жизнь.

Когда я спросил, не собирается ли он вернуться в Лондон, С.В. ответил, что это будет зависеть от того, соглашусь ли я сопровождать его. Я категорически отказался, подчеркнув, что об этом не может быть и речи. С.В. философски заметил, что готов ждать сколько угодно. И я понял, что он вполне серьезен. Узнав, что я направляюсь с делегацией кардиологов в Москву, С.В. начал упрашивать меня изменить маршрут и лететь через Лондон.

Его мольбам не было конца, и я сдался. Мысль о том, что он навсегда поселится в моей клинике, была непереносима. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы объясниться в агентстве, спонсирующем перелет, и обменять билеты. Но С.В. опять остался недоволен. Свою следующую претензию он предъявил в виде вопроса:

— Что я, ради всего святого, буду 24 часа делать в аэропорту Хитроу, если только вы не вынудите меня нарушить традиции? Вы хотите, чтобы я презрел священную субботу?

— Что вы имеете в виду? — спросил я, чувствуя, что мое раздражение нарастает с каждым произнесенным словом.

Он ответил, что, судя по дню отлета, в Лондон мы прибудем в пятницу вечером, после захода солнца. Ортодоксальным евреям не разрешается путешествовать и вообще заниматься какой-либо деятельностью в течение 24 часов после заката солнца в пятницу, и С.В. вовсе не собирался нарушать это правило. Он заявил, что не сможет покинуть аэропорт, купить еды, воспользоваться туалетом, так как там, скорее всего, стоят автоматы и придется расплачиваться мелкими монетами, которых у него нет. Он ныл не переставая и говорил, что ему придется тихо сидеть в углу, изнывая от голода и холода. В результате мой благородный жест обернулся настоящим издевательством. Мне ничего не оставалось делать, как перенести отлет из Бостона на день вперед.

В бостонский аэропорт С.В. привез тот же самый раввин из Нью-Йорка, который встречал его из Лондона несколькими месяцами раньше. Пожилой человек совсем выбился из сил, но С.В. пожелал на прощание осмотреть достопримечательности Бостона, по которым он будет сильно скучать. Но, невзирая ни на что, раввин был исполнен благодарности за то, что его удостоили привилегии сопровождать этого бывшего инвалида!

В аэропорту моя жена Луиза отвела С.В. в сторону и попросила его дать мне поспать в самолете. «Доктор Лаун, — сказала она, — провел несколько бессонных ночей с тяжелобольными пациентами. Он очень устал». На это С.В. ответил, что в его планы входит занимать меня разговорами в течение всей ночи. «Таким образом, —^: заметил он, — доктор Лаун сможет наверстать упущенное и ответить на мои многочисленные вопросы, которые он так долго игнорировал». И он извлек увесистый блокнот, в котором, по его словам, содержались «вопросы к профессору». Перед посадкой в самолет Луиза проинформировала меня о далеко идущих планах С.В.

Как только мы сели в кресла, я снял наручные часы и поднес их к самому носу С.В.

— Это часы с будильником, — сказал я, четко выговаривая каждое слово. — Я даю вам ровно час, начиная с этой минуты. Если в течение часа я дважды услышу один и тот же вопрос, то немедленно прекращаю разговор.

С.В. был явно испуган.

— Вы не можете так поступить со мной. Я столько недель ждал этого случая! Я настаивал на совместном полете только потому, что хотел получить ответы на жизненно важные для меня вопросы. Дайте мне хотя бы два часа.

Я согласился, и он засыпал меня вопросами, на которые я уже отвечал бесконечное число раз. По прошествии часа я отвернулся от него, надеясь урвать хотя бы пару часов сна. Но этот номер не прошел. С.В. постучал меня по плечу и спросил, готов ли я защищать честь профессии врача.

— Она не требует защиты, — ответил я.

— Нет, требует, — настаивал С.В.

— Каким образом?

— Ни один врач не может обыграть меня в шахматы, — заявил он.

— А я смогу, — сердито бросил я, хотя не был большим специалистом по шахматам и не играл в них больше десяти лет. С.В. достал шахматную доску, и мы начали игру. Через 13 ходов я поставил ему мат. Проворчав, что мне просто повезло, он потребовал сыграть еще раз. Я согласился и поставил ему мат через 11 ходов. Когда С.В. стал настаивать на третьей партии, я заявил, что двух выигрышей вполне достаточно, чтобы он отстал от меня на всю оставшуюся жизнь. «Это стоит того, чтобы больше не подвергаться вашему жестокому обращению. Вы тигр, принявший обличье заботливого врача», — сердито пробурчал С.В.

Времени на сон не оставалось. В иллюминатор уже заглядывало восходящее солнце, наполнившее салон ярким утренним светом. Командир корабля объявил, что мы совершим посадку в аэропорту Хитроу через час. С.В. был свеж и бодр, словно вовсе не нуждался в сне. Он преподнес мне еще одну неожиданную новость. Оказалось, что он организовал для меня прием, на который пригласил лучших врачей Лондона. Прием должен был состояться в ресторане «Карлтон» в половине первого. У меня уже не осталось сил бороться с ним, и я только попросил перенести прием на час позже, с чем он немедленно согласился. Я понял, что теперь С.В. в полной моей власти.

В половине второго он ждал меня в лимузине с шофером, чтобы отвезти в ресторан. Накрытый стол поразил меня обилием деликатесов и изысканных вин. К сожалению, ни один из врачей не спросил С.В. о его лечении и выздоровлении. Самый большой интерес вызвали новые технологии, которые в то время начали применять в моей бостонской больнице. В конце приема С.В. предложил мне прогуляться, заметив, что это способствует пищеварению. Сам он почти не притронулся к еде.

Прогулка растянулась на несколько часов, и я продрог. Мы зашли в большой лондонский магазин, где, как выяснилось, моего пациента знали все продавцы и клерки. Они тепло приветствовали его, поздравляли с выздоровлением и говорили комплименты по поводу его цветущего вида. На это С.В. неустанно повторял, что он очень больной человек, после чего громко объявил: «Это мой американский доктор, профессор Лаун из Гарварда».

В конце дня я наконец-то избавился от своего странного пациента. Я провел с ним полные 24 часа, и теперь мне требовалась неделя, чтобы восстановить силы.

Десятого августа 1975 года С.В. написал мне: «Бостон замечательный город, я прекрасно отдохнул в нем. Возможность наблюдать вашу работу, ваш несравненный научный подход к кардиологии была для меня подарком. Я преклоняю голову перед вашим талантом.

В течение жизни я встречался со многими кардиологами, но ни один из них не проявлял такого интереса к моей личности, такого гуманизма и тепла, как вы и ваши сотрудники. Моя благодарность настолько велика, что я не могу выразить ее словами».

Перед этим, в июне, он написал моей секретарше: «Мое путешествие с доктором Лоуном было очень интересным и приятным. Ни он, ни я во время перелета не спали. Бедняга, он испытал напряжение, сравнимое с гестаповскими пытками, и не имел возможности сбежать от меня. Я спрашивал его о семье, родителях, дядьях и тетках, о детях, о религии, политике и тому подобном... но я сделал большую ошибку, попросив его сыграть со мной в шахматы. Было интересно наблюдать, как неожиданно преобразился этот добрый и мягкий человек. Его игра была сильной, быстрой и азартной. Должен признать, этот парень разделал меня под орех».

В течение последующих 13 лет С.В. несколько раз прилетал в Бостон. Он просил подобрать ему новые лекарства, но мне кажется, что главной причиной этих дорогостоящих поездок был поиск человеческого участия. Он вел себя как подросток, жаждущий понимания родителей. Кроме того, ему хотелось услышать от меня, что он будет жить. И хотя мои прогнозы были более чем оптимистичными, мне ни разу не удалось отговорить его от очередной поездки. Мы часто беседовали по телефону, и каждый раз, когда я заговаривал о нецелесообразности его приезда, С.В. заявлял, что я хочу избавиться от больного в критическом состоянии. Все это повторялось много раз, до тех пор, пока я не сдавался и разрешал ему приехать.

Я старался не сообщать С.В. о своих визитах в Лондон, но он всегда узнавал о моем приезде и устраивал для меня какое-нибудь потрясающее развлечение. Однажды на открытие сезона в лондонской опере он снял для нас целую ложу рядом с королевской. Мы сидели совсем близко от королевы Елизаветы и принца Чарльза. Позже я узнал, что самые дешевые билеты в тот день стоили сто долларов. Он купил десять самых дорогих мест. Где он брал столько денег, было для меня абсолютной загадкой. Сам С.В. никогда не раскрывал своего секрета.

Иногда я не сообщал секретарям, где собираюсь остановиться в Лондоне. Все было напрасно. С.В. всегда находил меня. Помню, как однажды я прилетел в Лондон поздно ночью и в самый последний момент решил сменить отель, надеясь, что это собьет С.В. со следа. Войдя в свой номер, я вздрогнул: на столе стоял букет роскошных роз и лежала приветственная карточка, подписанная его именем. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Мне казалось, что С.В. находится рядом и смотрит на меня.

Прошло 13 лет с того дня, как я впервые увидел его. Несмотря на все сложности, его состояние здоровья было вполне удовлетворительным. То, что он выжил, было чудом, загадкой, как, впрочем, все связанное е этим человеком. Кем был С.В.? Где он брал такие большие деньги, нигде не работая? Почему люди всегда помогали ему? В чем заключалась его власть над людьми? Почему так много людей восхищались им? Неужели он действительно был ламедвовником, одним из 36 мужчин, для которых нет ничего невозможного?

В конце января 1987 года я вдруг почувствовал настоятельную необходимость записать историю С.В. Не успел я закончить свой труд, как из Лондона мне позвонил его кардиолог. Первого февраля С.В. неожиданно почувствовал себя плохо. Всю ночь у него держалась высокая температура. Его немедленно госпитализировали. Анализ крови показал наличие стафилококков. Ему начали делать инъекции антибиотиков, но на следующий день у него развился септический шок и отказали почки. Во время срочной операции на сердце египетский хирург обнаружил, что оба клапана, митральный и аортальный, сильно повреждены в результате бактериального эндокардита. Их заменили протезами, но у С.В. начались сильные фибрилляции, те самые, из-за которых мне пришлось давать ему свою первую консультацию. Вскоре его состояние резко ухудшилось. Ему ввели внутривенно большую дозу препарата от аритмии, но почти сразу после инъекции С.В. умер.

Смерть этого человека причинила мне сильную боль. Я чувствовал пустоту, будто потерял что-то не вполне понятное, но очень нужное. С его появлением моя жизнь стала совершенно непредсказуемой и, как ни странно, более защищенной. Почему мне понадобилось написать его историю именно в январе, когда я был занят другими делами? Почему именно в это время? Неужели я не мог подождать? А может быть, я писал потому, что «знал» о его болезни еще до ее проявления? Не стал ли мой рассказ главной причиной смерти С.В., ведь о ламедвовниках нельзя никому рассказывать?

Его жизнь в Англии оборвалась так же, как и началась — с бактериального эндокардита. Причиной смерти были неконтролируемые фибрилляции предсердий, та самая аритмия, из-за которой мы познакомились 13 лет назад. Число 13 у ортодоксальных евреев считается священным.

Моя секретарша была близко знакома с С.В. и держала его в курсе всех моих дел. Когда я попытался расспросить ее о нем, она сказала только одну фразу: «Он был очень загадочным человеком».

Я до сих продолжаю ломать голову, пытаясь объяснить себе природу влияния, которое он оказывал на меня и всех остальных. Оно отражает сложное взаимодействие множества областей знаний, причем наука занимает в них самое скромное место. Его история — это пример необычных взаимоотношений между врачом и пациентом, изменивших жизнь и того и другого.