Две девушки

Старый граф Безухов умер. Князь Василий не успел уничтожить его завещание в пользу Пьера и взять все наследство Безухова себе.

Пьер ничего не понял в истории с завещанием — он думал о другом. В этом состоянии непонимания Толстой оставляет его и переносит нас в дом другого екатерининского вельможи, последнего, оставшегося в живых, — генерал-аншефа князя Николая Андреевича Болконского.

О судьбе Пьера мы узнаем в этом доме — из письма, написанного Жюли Карагиной, той самой гостьей-барышней, что приезжала к Ростовым в день именин. Жюли горюет, провожая на войну своих братьев, и пишет об этом подруге — княжне Марье Болконской, а старый князь Николай Андреевич, вручая дочери письмо, предупреждает:

«— Еще два письма пропущу, а третье прочту... боюсь, много вздору пишете. Третье прочту».

И письмо Жюли, и ответ княжны Марьи написаны по-французски, поэтому, не углубляясь в перевод, мы как-то проскальзываем мимо, а жаль — так ясно видны в этих письмах обе девушки: искренне неискренняя Жюли, каждое слово которой как будто продиктовано Анной Павловной Шерер и проверено княгиней Друбецкой, и чистая, умная, естественная в каждом слове княжна Марья.

«Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что... сердца наши соединены неразрывными узами... я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»?»

Так начинает свое письмо Жюли — и невольно вспоминаются слова старого князя: «боюсь, много вздору пишете...» Мы ведь видели Жюли, видели ее кокетство, ее улыбки, и никакой грусти в ней не было заметно...

Княжна Марья принимает каждое слово подруги всерьез, за чистую монету, но в ответе ее — при том, что он написан почти теми же словами, что письмо Жюли, — в ответе ее виден совсем другой человек.

Прежде всего, она утешает. Утешает бедняжку Жюли, жестоко страдающую в разлуке с ней: «Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, — я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах если бы не было у нас утешения религии, жизнь была бы очень печальна...»

В ее письме все — правда. Некрасивая (Толстой много раз подчеркнет: некрасивая, даже жалкая!) одинокая девушка заперта в деревне с глупой француженкой и деспотичным, хотя и любящим отцом, — но она жалеет и утешает Жюли; она выстроила свой душевный замок, строгий и чистый; ее религия — не пустые речи Анны Павловны Шерер о боге, который поможет праведнику Александру I победить злодея Наполеона; ее религия вызывает уважение, потому что бог княжны Марьи — это прежде всего справедливость, ее вера — эта прежде всего требовательность к себе: всем другим она прощает слабости, а себе — никогда.

В письме Жюли есть два сообщения, очень важные для обеих подруг: одно — о предполагаемом сватовстве Анатоля Курагина к княжне Марье, и другое — длинное, туманное в нежное — о «молодой Николае Ростове», ибо, по мнению Жюли, между нею и Николаем были отношения, служившие «одною из самых сладостных отрад» ее «бедного сердца, которое уже так много страдало».

И ведь сама верит, бедняжка, тому, что пишет! Николай, польщенный вниманием Жюли и не менее польщенный ревностью Сони, действительно улыбался в ответ на призывные улыбки Жюли, а она вырастала в своем воображении «столь поэтические и столь частые отношения...» Не торопитесь осуждать ее — нет такой девушки, которая не строила бы воздушных замков на такой же шаткой основе; ничего в этом нет худого — таково свойство молодости.

И княжна Марья не осуждает Жюли: «Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе...»

Все девушки, читающие «Войну и мир», всегда влюблены в Наташу, всем, хочется быть, как она, все льстят себя надеждой, что хоть частица Наташи есть в них, — и это правда, конечно, есть; в каждой молодой, жаждущей жизни, любви и счастья девушке живет Наташа Ростова. Никто не хочет быть, как княжна Марья, с ее некрасивостью и тяжелой поступью, с ее добротой и смирением, с ее жалостью к людям. Но в каждой девушке есть, непременно должна быть и княжна Марья, без этого она превратится в Элен. Княжна Марья, с ее неуверенностью в себе, с ее тайным убеждением», что любовь придет к кому угодно, только не к ней, с глубоко скрытой мечтой о любви, о НЕМ...

Она пишет, что брак есть «божественное установление, которому нужно подчиняться», — она так думает, но в глубине души мечтает не о божественном установлении, а о земной любви, семье, ребенке — и откуда ей знать сейчас, что Николай Ростов, чей уход в армию: сегодня оплакивает Жюли, станет отцом ее детей, ее любимым.

Вот странно: письма девушек очень похожи одно на другое. Казалось бы, тот же возвышенный язык, те же поэтические фразы. Но в письме Жюли — болтовня, легкомыслие, сплетни; в письме княжны Марьи — никакой суетности: душевная чистота, спокойствие и ум. Даже о войне, в которой обе ничего не понимают (только княжна Марья признается в этом, а Жюли — нет), — даже о войне Жюли пишет не своими словами, а теми, какими говорят в гостиных: «Дай бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было "низвергнута ангелом, которого всемогущий... поставил над нами повелителем...» Княжна Марья со всей своей верой не вспоминает ни чудовищ, ни ангелов; она знает, что здесь, в деревне, «отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать». Она видела рекрутский набор и потрясена горем матерей, жен и детей; она свое думает: «человечество забыло законы своего божественного спасителя, учившего нас - любви я прощению обид... оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга».

Она умна, княжна Марья. И, кроме того, она дочь своего отца и сестра своего брата. Княжна Марья ошибается в Жюли, как Пьер ошибся в Борисе, и еще раньше — Андрей в своей жене, и позже — Наташа в Анатоле... Она молода и неопытна, слишком верит людям и не замечает внутренней фальши красивых слов Жюли, но чувство собственного достоинства не позволит ей схитрить, умолчать, не вступиться за человека, которого она уважает.

Жюли пишет о Пьере: «Главная новость, занимающая всю Москву, — смерть старого графа Безухова и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую-то малость, князь Василий ничего, а Пьер — наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безуховым... я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери-невесты, и самых барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным».

Княжна Марья отвечает: «Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих... Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Столь молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, — через сколько искушений надо будет пройти ему!»

Может быть, даже князь Андрей, умный и взрослый друг Пьера, не понял так отчетливо и с такой болью, какую опасность таит в себе обрушившееся на Пьера богатство, — это поняла одинокая, запертая в деревне княжна Марья, потому что ее отец и брат, ее одиночество и, может быть, тягостные уроки математики научили ее думать, а думает она не только о себе.

Так что же общего между нею и Жюли? Конечно, ничего, кроме детских воспоминаний и разлуки, еще подогревающей прежнюю дружбу. По-разному сложатся судьбы подруг, но уже сейчас нам ясно то, чего обе они не понимают: эти две девушки — чужие друг другу, потому что Жюли, как все в свете, как маленькая княгиня Болконская, довольна собой. Княжна Марья умеет судить себя, сдерживать и ломать себя иногда, в себе искать причины своих неудач — ее сердце готово ко всем чувствам, какие дано испытать человеку, — и она испытает их, в отличие от Жюли.