О нынешних возможностях Америки, а также некоторые другие размышления

Ни в Англии, ни в Америке я никогда не встречал человека, который бы не признавал того, что отделение этих стран рано или поздно должно произойти. И вместе с тем трудно привести пример меньшей проницательности с нашей стороны, чем при попытках описать то, что мы называем готовностью или способностью континента к независимости.

Так как все согласны с этим мероприятием и расходятся лишь в сроках, то с целью устранить ошибки давайте сделаем общий обзор событий и попытаемся по возможности найти истинное время. Ходить за ним далеко не нужно, вопрос решается сразу, потому что время нашло нас само. Общее согласие, великолепное сочетание всех обстоятельств служат тому подтверждением.

Наша великая сила не в числе, но в единстве, однако теперь нас достаточно, чтобы отразить силы всего мира. В настоящее время континент располагает наибольшим количеством вооруженных и обученных солдат среди всех держав мира; он достиг как раз такой ступени могущества, когда ни одна колония не способна защититься в одиночку, но объединенное целое способно на все. Наши сухопутные силы более чем достаточны, что же касается морских, то мы не можем не знать того факта, что Британия никогда не допустила бы постройки американского военного судна, пока континент оставался бы в ее руках. Следовательно, и через сто лет мы в этой области не продвинулись бы дальше, чем сейчас, а в сущности даже отстали бы, так как строевой лес в стране с каждым днем убывает, а то, что под конец останется, будет далеко и малодоступно.

Будь континент густо заселен, его страдания при существующем положении были бы невыносимы. Чем больше мы бы имели морских портов, тем больше нам пришлось бы защищать и терять. Наша численность в настоящее время настолько удачно совпадает с нашими потребностями, что ни одному человеку не надобно оставаться без дела. Сокращение промыслов создает армию, а нужды армии порождают новые промыслы.

Долгов у нас нет, и какие бы соглашения в этом смысле мы ни заключали, все они послужат славным напоминанием о нашей добродетели. Если бы мы только могли оставить потомству упорядоченную форму правления и независимую собственную конституцию, такая сделка, чего бы она ни стоила, обойдется дешево. Но расходовать миллионы ради того, чтобы добиться отмены лишь нескольких гнусных законов и падения одного лишь нынешнего министерства, не стоит тяжести труда и крайне жестоко по отношению к потомству; ведь это возложит на их плечи огромную задачу и долги, от которых они не получают никаких выгод. Такая мысль недостойна порядочного человека и есть верный признак черствой души и мелкого политиканства.

Долги, которые мы можем сделать, не заслуживают наших опасений, будь только выполнена сама задача. Ни одна нация не должна жить без долгов. Национальный долг служит национальной связью, и, если он не отягощен процентами, это не повод для жалоб. Британия угнетена долгами, превышающими 140 млн. фунтов стерлингов, за которые она выплачивает проценты свыше четырех миллионов. А в качестве компенсации за этот долг она имеет большой флот. Америка же не имеет ни долгов, ни флота. Между тем за двадцатую часть английского национального долга она могла бы иметь столь же большой флот. Флот Англии в настоящее время не стоит более трех с половиной миллионов фунтов.

Первое и второе издания этого памфлета были опубликованы без следующих вычислений, которые теперь приводятся как доказательство правильности вышеуказанной оценки флота.

Издержки на строительство корабля с разной скоростью хода и оснащение мачтами, реями, парусами и всеми снастями вместе с восьмимесячным запасом рациона для боцманов и плотников, согласно расчету Мр. Бэрчетта, морского министра [суть следующие]:

Отсюда легко подсчитать ценность или, скорее, стоимость всего британского флота в 1757 г., когда он был своей славы и состоял из следующего количества и пушек:

Ни одна страна в мире так удачно не расположена и не способна по своим внутренним возможностям к строительству флота, как Америка. Деготь, строительный лес, железо и пенька — ее естественная продукция. Нам ни с чем не нужно обращаться за границу. Между тем голландцы, наживающие большие прибыли сдачей в аренду своих военных кораблей испанцам и португальцам, вынуждены ввозить большинство используемых ими материалов. Мы должны рассматривать строительство флота как доходную статью, как естественное производство нашей страны. Это наилучший способ вложения денег. Готовый флот ценится дороже, чем обошлось его строительство. Это тот замечательный пункт государственной политики, где нужды коммерции и обороны совпадают. Итак, будем строить. Если флот нам не понадобится, мы сможем его продать и таким образом сменить нашу бумажную валюту на звонкое золото и серебро.

В вопросе укомплектования флота обычно допускаются большие ошибки: нет необходимости, чтобы матросы составляли четвертую часть команды.

Грозный капер Капитан Смерть выдерживал самые жаркие схватки с любым кораблем в прошлую войну, не имея на борту и двадцати матросов, хотя его полный штатный состав превышал двести человек. Несколько толковых и общительных матросов быстро обучат обычной работе на корабле достаточное количество старательных новичков. Поэтому теперь мы, как никогда, способны взяться за морские дела: наш лес не используется, рыболовные промыслы блокированы, наши матросы и кораблестроители не имеют работы. Еще сорок лет назад военные корабли с 70 и 80 орудиями строились в Новой Англии, почему же не делать того же теперь? Кораблестроение — это величайшая гордость Америки, и со временем она превзойдет в этом [деле] весь мир. Большинство великих восточных империй чаще всего удалены от моря, следовательно возможность их конкуренции с нами исключена. Африка пребывает в стадии варварства; в Европе ни одна держава не имеет ни такого берегового протяжения, ни таких внутренних запасов материалов, [как наша]. Там, где природа дала одно, она отказала в другом; только в Америке природа проявила двойную щедрость. Обширная Российская империя почти отрезана от моря; поэтому ее бескрайние леса, ее деготь, железо и пенька служат лишь предметами торговли.

С точки зрения безопасности, следует ли нам оставаться без флота? Мы теперь не тот маленький народ, каким мы были пятьдесят лет назад. В то время мы могли доверить наше имущество улицам или, вернее, полям и спокойно спать без замков и засовов на своих дверях и окнах. Теперь другое дело, и по мере того, как увеличивается наше имущество, должны улучшаться наши средства обороны. Двенадцать месяцев тому назад простой пират мог подняться вверх по Делавару и потребовать от города Филадельфии контрибуции на сумму, какая ему заблагорассудилось; то же самое могло случиться и с остальными поселениями. Более того, любой сорвиголова на бриге с четырнадцатью или шестнадцатью пушками мог ограбить весь континент и вывезти полмиллиона денег. Эти-то обстоятельства и требуют нашего внимания и указывают на необходимость военно-морской обороны.

Некоторые, возможно, скажут, что после того, как мы примиримся с Британией, она и будет нас защищать. Можно ли быть столь недалекими, чтобы рассчитывать на то, что она станет держать военный флот в наших гаванях для этой цели? Здравый смысл подсказывает нам, что государство, которое стремилось подчинить нас себе, менее всех прочих годится для того, чтобы нас защищать. Покорение может совершиться под видом дружбы, и мы сами, после долгого и храброго сопротивления, в конечном счете обманом можем быть ввергнуты в рабство. А если британские корабли не пускать в наши гавани, тогда спрашивается, каким образом Британия сможет нас оборонять? Флот, удаленный за три или четыре тысячи миль от места обороны, мало на что полезен, а при внезапном нападении и вовсе ни на что. Следовательно, если нам предстоит в будущем заботиться о своей защите, почему не сделать это самим? Почему надо предоставлять это другим?

Английский список военных судов длинен и грозен, но [лишь] менее десятой части их в любое время годны к службе, многие вовсе не существуют, хотя названия их пышно украшают список, даже если от этих судов осталась лишь доска; и менее пятой части пригодных к службе может быть собрано одновременно в одном месте. Восточная Индия и Вест-Индия, Средиземное море, Африка и другие части света, на которые распространяются притязания Британии, предъявляют большие требования к ее флоту. Из смеси предрассудков и невнимания мы вывели ложное представление об английском флоте, о нем говорили так, как если бы нам предстояло столкнуться со всем флотом сразу, и поэтому предполагали, что мы должны иметь такой же большой флот, чего мы не в состоянии осуществить немедленно. Этим фактом воспользовалась группа скрытых тори с тем, чтобы обескуражить наше начинание. Ничто не является более далеким от истины: если бы Америка располагала только двадцатой долей морских сил Британии, она бы далеко превзошла ее, потому что мы не имеем и не претендуем ни на чьи чужеземные владения, все наши силы были бы употреблены у наших родных берегов, где мы бы получили в конечном счете преимущество два к одному над теми, кто должен был бы переплыть три-четыре тысячи миль, прежде чем атаковать нас, и то же расстояние обратно, чтобы обновить снаряжение и команду. И хотя Британия своим флотом не дает ходу нашей торговле с Европой, мы также препятствуем ее торговле с Вест-Индией, которая, находясь по соседству с континентом, всецело находится в его власти.

Можно было бы найти какой-нибудь способ сохранить военно-морские силы в мирное время, если бы мы сочли излишним держать постоянный флот. Если бы купцам давались премии за постройку и использование кораблей, снабженных двадцатью, тридцатью, сорока и пятьюдесятью орудиями (премии должны соответствовать потере в грузе, которую несет купец), то пятьдесят или шестьдесят таких кораблей с несколькими сторожевыми суднами на постоянной службе составляли бы достаточный военно-морской флот, и это не обременяло бы нас неприятностями, вызывающими столь громкие жалобы в Англии, где флот в мирное время вынужден гнить в доках. Объединить усилия коммерции и обороны — вот здравая политика, ибо, когда наша мощь и наши богатства играют на руку друг другу, нам нечего опасаться никаких внешних врагов.

Почти все необходимое для обороны есть у нас в изобилии; конопля произрастает у нас, даже с избытком, так что мы не будем терпеть недостатка в снастях. Наше железо превосходит железо других стран. Наше ручное оружие не уступит никакому в мире. Пушек мы можем отлить сколько захотим. Селитру и порох мы производим повседневно. Наши знания ежечасно совершенствуются. Решимость присуща нашему характеру, и мужество никогда еще не покидало нас. Следовательно, чего нам не хватает? Почему мы колеблемся? От Британии нам нечего ждать, кроме [своей] гибели. Если ее вновь допустят править Америкой, тогда на нашем континенте не стоит жить. Вражда будет возникать постоянно, мятежи — происходить все время, и кто их будет подавлять? Кто захочет рисковать жизнью ради возвращения своих соотечественников под иго чужеземцев? Спор между Пенсильванией и Коннектикутом из-за некоторых незаселенных земель свидетельствует о беспомощности британского правительства и вполне доказывает, что ничто, кроме континентальной власти, не может управлять делами континента.

Другая причина, почему настоящее время наиболее предпочтительно, состоит в том, что чем меньше наша численность, тем больше имеется еще незанятой земли, которая вместо того чтобы быть раздаренной королем его недостойным приспешникам, может быть в дальнейшем употреблена не только на погашение существующего долга, но и для постоянной поддержки правительства. Ни одна нация на земле не имеет такого преимущества.

Так называемое младенческое состояние колоний является доводом не против независимости, а в пользу ее. Мы достаточно многочисленны, будь нас больше, мы могли бы быть менее едины. Над этим вопросом стоит поразмыслить: чем плотнее населена страна, тем меньше ее войска. В численности военных сил древние народы намного превосходили современные. Причина этому ясна: так как промыслы возникают как следствие населенности, они начинают без остатка поглощать внимание людей. Коммерция снижает как патриотический, так и воинский дух. История достаточно учит нас, что самые смелые достижения всегда осуществлялись в период несовершеннолетия нации. С развитием коммерции Англия утратила свое мужество. Город Лондон, несмотря на многочисленность его жителей, сносит постоянные оскорбления с терпением труса. Чем больше люди могут потерять, тем меньше они склонны рисковать. Богачи обычно — рабы страха и подчиняются власти двора с дрожащей двуличностью болонки.

Молодость — вот время посева добрых нравов в нации, как и в отдельных людях. Через полстолетия, быть может, уже будет трудно или даже невозможно образовать единое правительство на континенте. Широкое разнообразие интересов, вызванное развитием торговли и ростом населения, создало бы сумятицу. Одна колония выступала бы против другой. Каждая, будь она в состоянии, пренебрегала бы помощью другой, и пока гордецы и глупцы упивались бы своей мелочной рознью, мудрые горевали бы о том, что союз не образовался раньше. Поэтому настоящее время и есть подходящее время для его установления. Чувство близости, зарождающееся в детстве, и дружба, возникающая в беде, самые прочные и неизменные чувства. Нашему нынешнему союзу обе эти черты присущи: мы молоды, и мы испытали невзгоды, но наше единодушие противостояло трудностям; мы создали памятную эпоху, которой потомство будет гордиться.

Настоящее время является также и тем особым временем, которое бывает в жизни нации лишь однажды — это время становления ее как государства. Большинство наций упустило эту возможность и вследствие того вынуждено было принимать законы от своих победителей вместо того, чтобы создавать их для себя самим. У них сначала был король, а уж потом форма правления, тогда как статьи или хартия государственного устройства должны создаваться сперва, а люди для исполнения этих статей — должны назначаться потом. Пусть ошибки других народов послужат нам уроком, давайте воспользуемся открывшейся возможностью — начать правление с нужного конца.

Когда Вильгельм Завоеватель покорил Англию, он подал ей закон на острие меча; до тех пор, пока мы не согласимся с тем, чтобы наши правительственные кресла были заняты лицами, облеченными законным авторитетом, нам всегда будет грозить опасность, что на это место усядется какой-нибудь удачливый негодяй, который поступит с нами так же, [как Вильгельм]; где тогда будет наша свобода? Где будет наше имущество?

Что касается религии, то я считаю непременной обязанностью правительства защищать всех честных людей, ее исповедующих, и насколько мне известно, никакого другого дела правительству до этого нет. Пусть человек отбросит ту душевную узость, ту эгоистичность принципов, с которыми ханжи всех вероисповеданий так неохотно расстаются, — он тотчас же освободится от своих страхов на этот счет. Подозрительность — спутник низких душ, погибель для всякого здорового общества. Что до меня, то я глубоко верю в то, что различные религиозные убеждения существуют среди нас по воле Всемогущего. Это дает нам больший простор для [проявления] наших христианских добродетелей; если бы все мы думали одинаково, нашим религиозным наклонностям не на чем было бы испытать себя; исходя из этого либерального принципа, я взираю на различные вероисповедания, существующие среди нас, как на детей одной семьи, отличающихся, так сказать, лишь своими христианскими именами.

На с. 43–45 я высказал несколько мыслей относительно необходимости континентальной хартии (ибо я осмеливаюсь предлагать лишь наметки, но отнюдь не планы), и здесь я позволю себе еще раз напомнить об этом предмете: я имею в виду, что хартию должно рассматривать как торжественное обязательство, которое [общество как] целое берет на себя для защиты каждой своей отдельной части, в ее правах, будь ли то вероисповедание, свобода выбора занятий или собственность. Прочное соглашение и верный расчет способствуют долгой дружбе.

Выше я отметил также необходимость широкого и равного представительства, и нет другого политического вопроса, который бы заслуживал большого внимания с нашей стороны. И малое число избирателей, и малое число представителей одинаково опасны. Но если число представителей не только мало, но и неравно, опасность возрастает. Как пример приведу следующий факт: когда петиция участников [Пенсильванской] ассоциации рассматривалась палатой Ассамблеи Пенсильвании, на заседании присутствовали только двадцать восемь членов (палаты); все депутаты от графства Бакс в количестве восьми человек голосовали против нее и, если бы семь от Честера сделали то же, власть над целой провинцией оказалась бы в руках всего лишь двух графств — и подобная опасность грозит ей всегда. Ничем не оправданная затяжка, подобно той, какую создала палата на своем последнем заседании с целью добиться незаконной власти над депутатами этой провинции, должна служить предостережением для всего народа, как выпускать власть из своих рук. Для депутатов был составлен ряд инструкций, чьи разумность и деловитость не принесли бы чести даже школьнику, но, будучи после этого одобрены немногими, весьма немногими, они [эти инструкции] окольным путем были внесены в палату и приняты там от имени всей колонии. Если бы вся колония знала, с каким недобрым чувством эта палата пошла на некоторые необходимые общественные мероприятия, колонисты, ни минуты не колеблясь, сочли бы ее недостойной такого доверия.

Неотложная нужда делает приемлемыми многие вещи, которые, если бы они затянулись, переросли бы в угнетение. Целесообразность и право — разные вещи. Когда бедствия Америки требовали [взаимной] консультации, то не было способа столь быстрого и в то же время столь подходящего для этой цели, кроме как назначить представителей из нескольких ассамблей; и мудрость, с которой они действовали, предохранила этот континент от гибели. Но так как более чем вероятно, что мы никогда не останемся без конгресса, то каждый ревнитель доброго порядка должен признать, что способ избрания членов в этот орган заслуживает рассмотрения. Я спрашиваю тех, кто занимается изучением человечества, разве совмещение [прав] представительства и избрания не слишком [56] большая власть для членов одного и того же органа? Когда мы составляем планы для потомства, нам следует помнить, что добродетель не передается по наследству.

От наших врагов — вот от кого мы часто получаем прекрасные уроки, и часто истина вдруг открывается нам благодаря их ошибкам. Мистер Корнуолл (один из лордов Казначейства) с презрением отнесся к петиции нью-йоркской ассамблеи, потому что эта палата, по его словам, состояла всего из двадцати шести членов, каковое ничтожное количество — доказывал он — неприлично выставлять от имени всех. Благодарим его за эту невольную честность* [* Те, кто желал бы вполне понять, сколь велико значение широкого и равного представительства для государства, пусть прочтут книгу Берка «Политические исследования»].

В заключение скажу, что, как ни странно это может показаться некоторым и[ли] как ни воспротивятся они этим соображениям, — не имеет значения, зато множество убедительных и веских доводов можно привести в пользу того, что ничто не уладит наши дела быстрее, чем открытая и решительная Декларация независимости. Некоторые из них [доводов] следующие.

Во-первых, обычай наций таков, что когда две из них воюют, то другие державы, не вовлеченные в ссору, выступают в качестве посредников и выясняют предварительные условия мира. Но пока Америка называет себя подданной Великобритании, ни одна держава, как бы она хорошо ни была расположена, не сможет предложить своего посредничества. Поэтому в нашем настоящем положении мы можем враждовать вечно.

Во-вторых, неблагоразумно предполагать, что Франция и Испания окажут нам какую-либо помощь, если мы имеем в виду воспользоваться этой помощью лишь с целью починить брешь и укрепить связь между Британией и Америкой, от последствий этого пострадали бы сами указанные державы.

В-третьих, до тех пор пока мы заявляем себя подданными Британии, в глазах чужеземных наций мы должны выглядеть мятежниками. Прецедент этот несколько опасен для их спокойствия — в самом деле, люди, именующие себя подданными, берутся за оружие. Мы здесь — у себя дома — можем понять этот парадокс, но сама идея сочетания [вооруженного] сопротивления с подданством требует значительно более тонкого понимания, чем обычное.

В-четвертых, если бы манифест был издан и послан иностранным дворам, с изложением невзгод, которые мы терпели, и наших мирных, но бесплодных усилий добиться справедливости; и с одновременным заявлением, что, будучи долее не в силах сохранить свое благосостояние и спокойствие перед лицом жестокого отношения [к нам] британского двора, мы были поставлены перед необходимостью порвать с нею [с Британией] все связи; и с одновременным заверением всех названных дворов в нашем миролюбивом расположении к ним и желании завязать с ними торговлю; [если бы такой манифест был издан], то он принес бы нашему континенту более благоприятные результаты, чем если бы целый корабль был нагружен петициями, [адресованными] Британии.

Называясь британскими подданными, мы не можем быть ни принятыми, ни услышанными за границей. Обычаи всех дворов [говорят] против нас, и так будет продолжаться до тех пор, пока, достигнув независимости, мы не станем в один ряд с другими нациями.

Эти действия с первого взгляда могут показаться необычными и трудными, но, как и другие шаги, уже предпринятые нами, они через некоторое время станут обычными и [даже] приятными; до тех пор, пока независимость не объявлена, континент будет чувствовать себя в положении человека, который со дня на день откладывает неприятное дело, но при этом, зная, что оно должно быть выполнено, торопится поскорее его начать и стремится покончить с ним, будучи постоянно преследуем мыслями о его необходимости.

Дополнение к «Здравому смыслу»

После опубликования первого издания этого памфлета или вернее в день, когда он вышел в нашем городе [Филадельфии], стала известна речь короля. Если дух пророчества руководил появлением этого произведения, то он не мог произвести его на свет в более удачный и нужный момент. Кровожадность одного [произведения] указывает на необходимость следовать идеям другого. Люди читали [последнее] из чувства мести. И речь [короля], вместо того чтобы устрашить, проложила путь мужественным принципам независимости.

Церемонная почтительность и даже простое молчание, из каких бы мотивов они ни исходили, бывают вредны, когда они выражают хотя бы малейшую степень сочувствия низким и дурным поступкам. Следовательно, если принять это положение, то естественно следует, что королевская речь, будучи образцом законченной подлости, заслуживала и до сих пор заслуживает всеобщего проклятья ее Конгрессом и народом. Однако, поскольку спокойствие народа у себя в стране в значительной степени зависит от чистоты того, что правильнее будет назвать национальными нравами, подчас бывает лучше пройти мимо некоторых вещей в презрительном молчании, нежели пустить в ход такие новые способы выражения неприязни, какие могли бы хоть что-то изменить [к худшему] в этом хранителе нашего мира и безопасности. И, быть может, главным образом благодаря этой благоразумной деликатности, королевская речь до настоящего момента не подверглась публичной экзекуции. Эта речь, если только ее можно так назвать, не что иное, как преднамеренный и наглый поклеп против истины, общего блага и существования человечества; это церемонная и напыщенная попытка требовать человеческих жертв в угоду спеси тиранов. Впрочем, это всеобщее избиение человечества — одна из привилегий королей и верный плод их [существования]; ибо, коль скоро природа не признает их, они не признают ее; и, будучи нашим собственным созданием, не признают нас и становятся богами своих создателей. Эта речь обладает одним хорошим качеством в том отношении, что она не рассчитана на обман и мы уже не можем обмануться, даже если бы хотели этого. В ней отражены неприкрытые жестокость и тиранство. Она не оставляет в нас никаких сомнений. Каждая строка убеждает тут же при чтении в том, что нагой невежественный индеец, охотящийся в лесах за добычей, менее дик и жесток, нежели король Британии.

Сэр Джон Дэлримпл, предполагаемый автор плаксивого иезуитского сочинения, обманно названного «Обращением народа Англии к населению Америки», вероятно из пустого предположения, что здешних людей можно устрашить великолепием и самым видом короля, дал в этом произведении (хотя это весьма неумно с его стороны) описание подлинного характера нынешнего короля.

«Но, — говорит автор, — если вы склонны возносить похвалы правительству, на которое мы не жалуемся (имеется в виду [правительство] маркиза Рокингама во время отмены акта о гербовом сборе), то весьма несправедливо с вашей стороны лишать этих [похвал] того государя, только лишь кивок головы которого позволил им что-либо предпринять. Вот высшая степень торизма!

Перед нами идолопоклонство без маски: и тот, кто может спокойно слушать и воспринимать подобные доктрины, лишил себя права на то, чтобы считаться разумным — это изменник рода людского, и к нему следует относиться как к человеку, кто не только потерял свое человеческое достоинство, но сам опустился ниже состояния животного и презренным червем ползает по земле.

Однако то, что говорит и делает король Англии, имеет теперь весьма малое значение; он злостно нарушил все моральные и человеческие обязательства, попрал природу и совесть и своим неизменно присущим ему духом высокомерия и жестокости снискал к себе всеобщую ненависть. Именно теперь в интересах Америки обеспечить себя. Она имеет уже большую и молодую семью и ее обязанность — о ней позаботиться, а не растрачивать ее состояние на поддержку власти, которая стала укором для людей и христиан. Вы, чье дело блюсти нравы нации, какой бы секты или вероисповедания вы ни были, и вы, которые являетесь более непосредственно хранителями общественной свободы, если вы хотите предохранить вашу родную страну от европейской порчи, вы должны втайне желать отделения. Но, оставляя моральную сторону [дела] для личных размышлений, я в своих дальнейших замечаниях ограничусь, главным образом, следующими вопросами.

Во-первых, что в интересах Америки отделиться от Британии.

Во-вторых, какой из планов наиболее легок и осуществим: примирение или независимость с несколькими попутными замечаниями?

В подтверждение первого [тезиса] я бы мог, если бы считал это нужным, привести мнения некоторых наиболее способных и наиболее опытных людей нашего континента, чьи чувства в этом вопросе еще неизвестны широкой публике. Воистину это положение самоочевидно, ибо ни одна нация, [находясь] в состоянии чужеземной зависимости, ограниченная в своей торговле, скованная и стесненная в своей законодательной власти, никогда не сможет достигнуть материального превосходства. Америка не знает еще, что такое изобилие, и хотя прогресс, которого она достигла, не имеет себе равных в истории других народов, тем не менее это только начало по сравнению с тем, к чему она могла бы прийти, если бы имела в своих руках, как ей и подобает, законодательную власть. В настоящее время Англия спесиво жаждет того, что не принесло бы ей добра, даже если бы она и достигла своей цели; континент же колеблется в деле, которое, если пренебречь им, приведет его к окончательной гибели. Благо Англии — не в завоевании Америки, а в торговле с ней, и последняя могла бы успешно продолжаться, если бы эти страны были такими же независимыми друг от друга, как Франция и Испания; ведь по многим товарам ни та, ни другая не могут получить лучшего рынка. Независимость нашей страны от Британии или от любой другой — вот что является сейчас главной и единственной целью, за которую стоит бороться и которая подобно всем другим истинам, открытым в силу необходимости, будет выступать все яснее и тверже с каждым днем.

Во-первых, потому что к этому все равно придут рано или поздно.

Во-вторых, потому что, чем дольше это откладывать, тем сложнее будет осуществить.

Я часто как на публичных встречах, так и в частных беседах забавлялся тем, что отмечал про себя явные ошибки тех, кто говорит, не подумав. Из многих мною слышанных заблуждений, наиболее обычным кажется следующее, а именно: что, если бы этот разрыв произошел через сорок или пятьдесят лет, а не теперь, наш континент был бы скорее способен сбросить с себя эту зависимость. На это я отвечу, что в настоящее время наше военное искусство проистекает из опыта, полученного в последней войне, но через 40–50 лет оно было бы совершенно утрачено. Континент к тому времени не имел бы не только генерала, но даже офицера, и мы или те, кто сменит нас, оказались бы столь же невежественны в воинских делах, как древние индейцы. И если внимательно рассмотреть хотя бы одно только это положение, оно послужит бесспорным доказательством того, что настоящее время предпочтительнее всех других. Довод таков: по окончании последней войны у нас был опыт, но не хватало людей, спустя же сорок — пятьдесят лет у нас будет вдоволь людей, но [людей] без опыта; поэтому надлежащим моментом и должен быть какой-то определенный момент между этими двумя крайностями, в котором бы сохранилось достаточное количество одного и в то же время был достигнут надлежащий рост другого: таким моментом и является настоящее время.

Читатель извинит меня за это отступление, поскольку оно прямо не относится к вопросу, с которого я начал и к которому я возвращаюсь снова следующим своим положением, а именно: если бы дела с Британией уладились и она осталась бы правящей и верховной властью Америки, что, судя по тому, как складываются в настоящее время обстоятельства, совершенно невероятно, мы бы лишились необходимых средств для погашения долгов, какие у нас имеются или могут быть. Стоимость отдаленных земель, которых некоторые провинции тайно лишаются из-за несправедливого расширения границ Канады, оцененная всего по пяти фунтов стерлингов за сотню акров, превосходит двадцать пять миллионов в пенсильванской валюте; а квит-ренты, по одному пенни серебром с акра, достигают двух миллионов ежегодно.

Продажей этих-то земель и можно погасить долг, никого не обременяя, а сохраненные на них квит-ренты будут постоянно уменьшать и со временем и целиком возместят ежегодные расходы правительства. В какой срок выплачивается долг, не имеет существенного значения, лишь бы земли, будучи проданными, использовались для его погашения, исполнение же всего этого континент в настоящее время поручил бы конгрессу как своему доверенному.

Теперь я перехожу ко второму пункту, а именно, какой из двух планов самый легкий и осуществимый — примирение или независимость, с несколькими попутными замечаниями. Не так-то легко переспорить того, кто руководствуется естественным ходом вещей, и на основании этого я даю общий ответ: так как независимость действительно является единственным простым путем и заключена в нас самих, а примирение есть дело крайне запутанное и сложное, в которое непременно встрянет вероломный и вздорный [королевский] двор, то возможно лишь одно решение.

Настоящее положение Америки действительно вызывает тревогу у каждого мыслящего человека. Без закона, без правительства, без всякой иной формы власти кроме той, что дарована из любезности и основана на ней; связанная беспримерной солидарностью чувств, которая, однако, подвержена изменению и которую каждый скрытый враг стремится разрушить. Наше настоящее положение — это законодательство без закона; мудрость без плана; конституция без названия и что самое странное — полная независимость, рвущаяся к зависимости. Случай беспримерный, никогда ранее не существовавший, и кто скажет, каков будет исход? Ничья собственность не обеспечена при нынешнем распущенном состоянии. Разум народа оставлен на произвол судьбы, и, не видя перед собой определенной цели, он преследует [цели], подсказанные воображением или молвой. Нет ничего преступного, не существует такой вещи, как измена, поэтому каждый считает, что волен действовать, как ему заблагорассудится. Тори не осмелились бы выступать столь дерзко, если бы они знали, что за свои действия они поплатились бы жизнью по законам государства. Следовало бы провести линию разграничения между английскими солдатами, взятыми в бою, и жителями Америки, захваченными с оружием в руках. Первые — это пленники, в то время как вторые — изменники. Одни пусть поплатятся свободой, другие головой.

Несмотря на нашу мудрость, в некоторых наших действиях есть явная слабость, поощряющая разногласия. Континентальный пояс слишком слабо стянут; и если не принять мер вовремя, будет слишком поздно сделать что-либо, и мы окажемся в положении, при котором уже станут недостижимы и примирение, и независимость. Король и его никчемные приверженцы заняты своей старой игрой — они раскалывают континент, и среди нас, издателей, хватает таких, кто занят распространением правдоподобной лжи. Изощренное лицемерное письмо, которое появилось несколько месяцев назад в двух нью-йоркских газетах, а также в двух других, служит доказательством того, что есть люди, которым недостает и ума и честности.

Легко прятаться по щелям и углам и болтать о примирении. Но осознают ли такие люди всерьез, как сложна эта задача и какой опасностью он грозит, если континент расколется по этому вопросу? Принимают ли они во внимание все разнообразие групп людей, чьи положение и обстоятельства, как и их собственные, должны быть при этом учтены? Входят ли они в положение пострадавших, уже все потерявших людей, или в состояние солдата, бросившего все ради защиты своей страны? Если их необдуманная умеренность приспособлена лишь к их собственному личному положению и не принимает во внимание [положения] других, ход событий убедит их в том, что «они решают без хозяина».

Верните нас, говорят некоторые, к положению, какое существовало у нас в 1763 г. На это я скажу, что теперь не во власти Британии пойти на это, да она этого и не предложит. Но если бы даже такая возможность существовала и если бы это требование было бы удовлетворено, тогда у меня возникает естественный вопрос: как заставить столь продажный вероломный двор сдержать свои обязательства? Другой парламент и даже этот самый может в будущем забрать назад это обязательство под предлогом того, что оно было насильственно получено или же неразумно даровано; где тогда мы найдем справедливость? Нельзя судиться с народами, пушки — вот адвокаты короны, и не меч правосудия, но меч войны решает тяжбу. Чтобы вернуться к 1763 году, недостаточно восстановить только прежние законы, но необходимо также восстановить наше былое состояние; наши сожженные и разрушенные города [должны быть] вновь отстроены, наши частные убытки — возмещены, наши государственные долги (сделанные для обороны), погашены. В противном случае положение наше будет в миллион раз хуже, нежели в тот завидный период. Если бы такое требование было бы выполнено год назад, оно бы завоевало сердце и душу континента, но теперь уже слишком поздно. «Рубикон перейден».

Кроме того, прибегнуть к оружию просто для того, чтобы силой добиться отмены какого-нибудь финансового закона, кажется противным Божиему закону и так же претит человеческим чувствам, как с оружием в руках принуждать к повиновению этому [закону]. Цель, с обеих сторон, не оправдывает средства, ибо ценность человеческих жизней слишком велика, чтобы губить их ради таких пустяков. Насилие, причиненное и грозящее нам; разрушение нашего имущества вооруженной силой; вторжение в нашу страну с огнем и мечом — вот что дает нам основание с чистой совестью пустить в ход оружие; и в момент, когда этот способ защиты стал необходим, всякое повиновение Британии должно прекратиться, и началом эры независимости Америки должно считать и провозгласить первый мушкетный выстрел, направленный против нее. Эта линия является последовательной. Она не начертана ни капризом, ни честолюбием, но порождена целью.

Закончу свои замечания следующими своевременными и благонамеренными советами: мы должны понять, что есть три разных пути, которыми в будущем можно осуществить независимость, и что один из этих трех рано или поздно сужден Америке; а именно посредством законного волеизъявления народа в конгрессе, посредством военной силы или [выступления] черни. Но не всегда наши солдаты могут оказаться гражданами, а толпа — собранием разумных людей; добродетель, как я уже отмечал, не является ни наследственной, ни вечной. Если независимость будет осуществлена первым путем, то для нас откроются все возможности создать самую благородную, самую чистую конституцию на земле. В нашей власти начать строить мир заново. Со времен Ноя до настоящего времени не было положения, подобно существующему. Рождение нового мира не за горами, и племя, быть может, столь же многочисленное, как население всей Европы, получит свою долю свободы благодаря событиям нескольких месяцев. Мысль эта бросает в трепет и, с этой точки зрения, какими ничтожными, какими смешными выглядят мелкие пустяковые придирки немногих слабых или пристрастных людей, когда их сравниваешь с делом мирового значения.

Если мы пренебрежем нынешним благоприятным, зовущим к действию моментом и независимость будет в дальнейшем осуществлена любыми другими средствами, ответственность за последствия будем нести мы сами или, скорее, те, кто в силу предрассудков и душевной узости обычно противится этим мерам, не изучив и не поразмыслив над ними. Существуют такие доводы в поддержку независимости, о которых людям следовало скорее подумать про себя, чем публично их обсуждать. Мы теперь должны не спорить, будем ли мы независимыми или не будем, но всячески стремиться осуществить эту независимость на прочной, надежной и достойной основе, и нас скорее должно беспокоить то, что к этому еще не преступлено. Каждый день убеждает нас в необходимости [независимости]. Даже тори (если такие существа еще остались среди нас) должны больше всех способствовать этому: подобно тому, как на первых порах устроение [корреспондентских] комитетов ограждало их от народной ярости, так разумная и прочно установленная форма правления будет единственным верным средством [64] их защиты в дальнейшем. Поэтому, если они не обладают достаточной добродетелью, чтобы быть вигами, они должны иметь достаточно благоразумия, чтобы желать независимости.

Короче говоря, независимость является единственной связью, которая нас объединяет и сплачивает. Тогда мы увидим нашу Цель, наш слух будет законно закрыт для всяких происков хитрого и жестокого врага. У нас тогда будет подходящая основа для переговоров с Британией, ибо есть соображения в пользу того, что честолюбие королевского двора будет меньше уязвлено переговорами об условиях мира с Американскими Штатами, чем [переговорами] об условиях примирения с теми, кого Британия именует «мятежными подданными». Это наша медлительность поддерживает в ней надежду на покорение, наше недомыслие только способствует продлению войны. Поскольку мы, не достигнув положительных результатов, приостановили нашу торговлю, чтобы получить облегчение наших тягот, давайте попытаемся теперь пойти другим независимым путем и облегчим их сами, а затем предложим открыть торговлю. Торговые и здравомыслящие круги Англии еще будут с нами, потому что мир и торговля предпочтительнее войны без торговли. Если же это предложение не будет принято, можно будет обратиться к другим дворам.

На этих основах я строю решение вопроса. И поскольку еще не было предложено никакого опровержения идей, содержащихся в прежних изданиях настоящего памфлета, это служит негативным доказательством того, что либо их невозможно опровергнуть, либо партия их сторонников является слишком многочисленной, чтобы ей можно было противостоять. Поэтому вместо того, чтобы с подозрением или сомнением следить друг за другом, пусть каждый из нас протянет своему соседу руку сердечной дружбы и совместно подведет черту, которая подобно акту забвения похоронит все прежние распри. Истребим именования вигов и тори, и пусть среди нас не слышно будет другого [наименования], кроме как добрых граждан, открытых и верных друзей и отважных защитников прав человека и [прав] свободных и независимых Штатов Америки.