Давление звука

«Сдвигающее» действие звучания проявляется не только при запоминании слов. Скажите, что плохого в значении слова фрукт? Пожалуй, ничего. Наоборот — значение этого слова целиком положительно. Почему же тогда мы говорим о человеке ну и фрукт, имея в виду какие-то его отрицательные качества? Что позволяет придать этому слову отрицательное признаковое значение, что так резко «сдвигает» это значение в отрицательную сторону? Видимо, в немалой степени его «плохое» звучание.

Или такие два слова: лягушка и жаба. Думаю, что большинство читателей едва ли уверенно отличит одно из этих существ от другого. Во всяком случае, если сравнивать сами существа, а не слова, их называющие, то трудно сказать, которое из них красивее или безобразнее, приятнее или отвратительнее. Но что касается слов, то тут сомнений нет — по отношению к отвратительному человеку может быть употреблено только слово жаба, но никак не лягушка. Сами эти существа здесь ни при чем. Если уж подходить с биологических позиций, то жаба даже более полезна для человека, поскольку во множестве уничтожает вредителей сада и огорода. Но вот звучание ее «имени» — «отталкивающее», «темное», «страшное», «злое» — отсюда и сдвиг значения при переносе.

Правда, резкое изменение признакового значения под влиянием только звучания — случай довольно редкий. Чаще всего при переносах значения его признаковый аспект «сдвигается» под коллективным воздействием фонетических и смысловых факторов.

Вот орел — хоть и хищник, но «царь» птиц, и его название звучит соответственно: «хороший», «большой», «сильный», «красивый», «величественный». Такие характеристики звучания поддерживают употребление слова в переносном значении — «отважный, сильный человек, герой».

Вообще названия хищных птиц с этой точки зрения очень любо-

пытны. Самые крупные, кровожадные и добычливые из пернатых хищников получили «хорошие» имена: сокол, ястреб. А славу самого «страшного» снискал довольно безобидный коршун. Его имя произошло от когда-то существовавшего слова коршить — «таскать, воровать». Коршун значит «вор». Так его назвали за то, что он иногда таскает цыплят, но и здесь он менее преуспел, чем, скажем, ястреб, который ворует даже кур. Конечно, на отношение человека ко всем этим птицам повлияло то, что ястреб и особенно сокол издревле использовались на соколиной охоте. Коршун же никогда не был слугой человека, хотя пользы приносит немало как санитар лесов и степей — поедает падаль, больных и ослабевших мелких грызунов и птиц. Но эта его деятельность менее заметна человеку, а вот приемы воровства по сравнению с приемами, скажем, ястреба выставляют нерешительного коршуна в невыгодном свете: коршун долго кружит над птичьим двором, высматривая добычу, и его черный силуэт выглядит зловеще. На птичьем дворе возникает переполох, цыплята прячутся под крылом наседки, а та, естественно, поднимает крик, на который выскакивает хозяин с дробовиком. А ястреб стремительно бросается на жертву из засады и утаскивает ее так быстро, что его обычно и не успевают увидеть. Это, конечно, отводит подозрения от ястреба, навлекая их на коршуна. («Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют».)

Но что есть, то есть — цыплят коршун иногда таскает. И свое имя он получил не зря. Однако со временем первоначальное значение имени забылось, морфологическая мотивировка угасла, а фонетическая приобрела все больший вес. И поскольку среди характеристик звучания слова коршун есть такие, как «темный», «страшный», то эта содержательность звучания еще сильнее смещала признаковое значение в отрицательную сторону. В результате в фольклоре, а затем в литературных произведениях и в разговорной речи коршун незаслуженно стал олицетворением злых, темных сил.

В «Сказке о царе Салтане» злой чародей предстает именно в облике коршуна:

Бьется лебедь средь зыбей, Коршун носится над ней...

Но реально коршун никак не может напасть на лебедя, это могут сделать разве что крупные сокол или ястреб. И тем не менее мог ли Пушкин написать: «Сокол носится над ней»? (Кстати, и по размеру стиха подходит.) Понятно, что не мог. Созданный фольклором ореол слов сокол (сокол ясный) или ястреб (ястребиные очи) не подходит для создания контраста, который возникает в противопоставлении лебедь — коршун. Этот контраст в первую очередь, конечно, основан на созданном фольклором признаковом значении — «светлом» и «прекрасном» для сказочной лебеди и «темном», «страшном» для коршуна. Но и звуковое противопоставление в данном случае усиливает нужное впечатление:

Лебедь около плывет, Злого коршуна клюет...

Скажите, кто из вас по внешнему виду различит сокола, ястреба и коршуна? Уверен, что немногие. А вот когда я задаю студентам вопрос, какая из хищных птиц наиболее страшна и кровожадна — сокол, ястреб или коршун,— чаще всего получаю уверенный ответ: «Конечно, коршун». Ясно, что признаковое значение, столь мрачное для слова коршун и положительное для слов сокол и ястреб, сейчас поддерживается только литературой и словоупотреблением. Мы можем прочитать или услышать словосочетание смотрит соколом или налетел коршуном. Во время войны наших летчиков называли соколами, истребителей — ястребками, а фашистские самолеты — черными коршунами. Вот какие «сдвиги» значений вызвало звучание этих слов!

Совместное давление звучания и значения очень часто приводит к выразительным, экспрессивным переносам. Чем плох, скажем, зверь под названием выдра} Красивый, забавный, с ценным мехом. Почему же в применении к человеку это слово приобретает резко отрицательную окраску? Конечно, в первую очередь потому, что оно созвучно с глаголом выдрать (хотя это созвучие случайное, на самом деле слово выдра родственно слову вода: «зверь, живущий в воде»). Но не только. Отрицательному переносу, несомненно, способствует грубое, некрасивое звучание слова.

Или слов дуб. Великолепное, очень красивое и полезное дерево. Но среди характеристик звучания этого слова есть и признак «грубый». Тот же признак подойдет и для описания признакового значения, так как это твердое, крепкое дерево. И звучание, и значение делают возможной метафору: дуб — «сильный, но твердолобый и грубый человек». Заметьте, что такой перенос был бы невозможен, например, для слова ясень, хотя это дерево тоже крепкое, могучее. Таких примеров множество, вы и сами их легко обнаружите.

Звуковое давление может оказать влияние даже на восприятие текста. Вот какой остроумный эксперимент был поставлен студенткой Е. И. Красниковой в лаборатории профессора А. А. Леонтьева. Большому числу испытуемых был дан такой текст:

ЖЕРТВА СЛУЖЕБНОГО ДОЛГА

Одна из западных воскресных газет извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в одном из ресторанов «при исполнении служебных обязанностей».

Испытуемые внимательно его читают, а экспериментатор задает им неожиданный вопрос:

— Каким блюдом, по вашему мнению, отравился репортер — горячим или холодным?

Все, конечно, в недоумении:

— Кто его знает, каким.

— Пишите наугад,— просит экспериментатор,— как вам кажется.

Результаты, понятно, «половина-наполовину» — около 50% испытуемых написали «горячим», другая половина — «холодным». Как видим, текст никак не подсказывает вид блюда. Но вот текст изменен следующим образом:

ЖЕРТВА СЛУЖЕБНОГО ДОЛГА

Одна из западных воскресных газет «Нибджет фейж» извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в ресторане «Чоффет» «при исполнении служебных обязанностей».

Заметка дается другой группе испытуемых, вопрос экспериментатора остается тем же. И представьте себе — теперь из 150 человек 110 «наугад» отвечают: «Мне кажется, что репортер отравился горячим блюдом». И только 40 — «холодным».

После того как вы прочитали эту книжку, вы, конечно, сразу скажете, почему явный перевес ответов оказался на «горячей» стороне. Текст остался тем же. Вновь добавлены только придуманные слова нибджет, фейж, чоффет. Значит, дело именно в них. И если вы заглянете в таблицу 1, то легко заметите: эти «слова» составлены в основном из «горячих» звуков. Вот что явилось подсказкой при выборе ответа. Вот что подтолкнуло испытуемых в «горячую» сторону.

Для надежности проверим. Заменим название газеты на «Хэмен мод», а ресторана на «Хэддок». Теперь это слова с «холодным» звучанием. И ответы третьей группы испытуемых, точно следуя нашим прогнозам, явно склоняются в «холодную» сторону (123 «холодных» ответа из 150).

Экспериментаторы перепробовали много текстов с придуманными словами разной фонетической значимости, и ответы испытуемых всегда оказывались «управляемыми»: вводят в описание озера «округлое» название турбазы «Эвелоун», и озеро, по мнению отвечающих, оказывается округлым; меняют название на фонетически «угловатое» — «Зиппег» — берега озера в ответах становятся изрезанными.

Вывод очевиден — фонетическая значимость текста влияет на читателя, увеличивая вероятность тех или иных его суждений и оценок, причем этим влиянием можно управлять.

Как видим, звучание и значение слова находятся в соответствии не всегда, но всегда к нему стремятся. Постоянное развитие языка приводит к тому, что в любой момент его истории в нем встретятся слова с самыми разными отношениями между содержанием и формой — от четкого соответствия до резкого противоречия. Но мотивировочная тенденция обнаруживает свое действие в том, что эти отношения заметно влияют на жизнь слов и всегда в одном направлении: гармония содержания и формы повышает эффективность функционирования, дисгармония затрудняет его и приводит к сдвигам содержания или формы в сторону соответствия.

Такие выводы могут показаться излишне категоричными, но нужно иметь в виду, что это не формулировки законов, а указания на тенденции.

Иначе говоря, к любому утверждению из предыдущего абзаца нужно подходить с позиций, которые можно обозначить словами: вероятнее всего, скорее всего, чаще всего, обычно и т. п.

Для любого из таких утверждений можно найти целый ряд противоречащих примеров. Но не это важно, а то, что отмеченные тенденции в языке все же прослеживаются вполне определенно.

«ЖАР ХОЛОДНЫХ ЧИСЛ»

Нет, мы не только творцы, мы все и хранители тайны! В образах, в ритмах, в словах есть откровенья веков. Гимнов заветные звуки для слуха жрецов не случайны, Праздный в них различит лишь сочетания слов. Пиндар, Вергилий и Данте, Гете и Пушкин — согласно В явные знаки вплели скрытых намеков черты. Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий неясной? Нет? Так сними свой венок; чужд Полигимнии ты.

В. Брюсов

АЛГЕБРА И ГАРМОНИЯ

Представьте себе такую картину. Вы печатаете на клавиатуре компьютера стихотворение Пушкина «Зимнее утро»:

Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный,— Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!

Затем спрашиваете компьютер: «О чем это стихотворение?» А он отвечает: «В этом стихотворении говорится о чем-то ярком, светлом, радостном и нежном». А ведь правильно! Так оно и есть.

Попробуем что-нибудь еще из Пушкина. Пусть теперь это будет печальное стихотворение «Зимний вечер»:

Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит.

Уловит ли машина смену содержания, настроения, «почувствует» ли иную эмоциональную тональность этих строк? Да, уловила. Ее ответ: «В стихотворении говорится о чем-то темном, страшном, сильном, угрюмом, быстром». Пожалуй, это действительно характеристика зимней бури ночью.

Что же получается — компьютер понимает стихи? Чувствует выраженное в них настроение? Возможно ли это? И человек-то не всякий на это способен, а чтобы машина... Но вы, наверное, уже дога-

дались, в чем здесь дело. Конечно, машина ничего не понимает и тем более не чувствует. Она анализирует только содержательность звуковой организации стихотворений. И все же «машинные» характеристики слишком уж «осмысленны», тем более что основаны они только на анализе звучания. Неужели поэт настолько тонко чувствует содержательность звуков и настолько точно оперирует ею, создавая звуковую ткань стиха? Да, пожалуй, так. А иначе и быть не может. Просто невозможно, чтобы поэт, творящий музыку речи, не заметил бы, обошел бы такое важное свойство звука — самостоятельно выражать какое-то содержание.

Художник слова стремится как можно полнее, ярче, живее выразить в произведении, а значит и вызвать у слушателя и читателя, нужные впечатления, переживания, размышления. Конечно, достигается эта цель всеми языковыми средствами, главное из которых — смысловая сторона языка с тонкой и бесконечно разнообразной игрой оттенков значения слов и их сочетаний.

Но не только значения. Попробуйте изложить смысл какого-нибудь, особенно лирического, стихотворения, сломав ритм, убрав рифмы, разрушив звукопись. Получится проза, причем часто банальная, неинтересная. Поэты говорят: не нужно писать стихов, если то же самое можно сказать прозой. Значит, смысл поэзии, ее душа — в том, что отличает ее от прозы. А это в первую очередь специальная «поэтическая» организация формы, когда форма — не просто упаковка, оболочка, когда сама форма глубоко содержательна.

В стихотворении важны все аспекты формы — все они содержательны — и ритм, и рифма, и композиция. Даже графическая форма небезразлична для поэтов. И конечно же звуки — живая плоть стиха. Но мы не будем касаться содержательности всех аспектов формы. Перед нами другая задача — выяснить, какую роль играет содержательность звуков речи в поэтическом произведении.

Когда говорят о звукописи, то обычно имеют в виду только внешние приемы «обыгрывания» звучания. Это прежде всего звукоподражания, звукоизображения, когда звуками стиха поэт передает звучание явления, о котором он рассказывает.

В звуках пушкинского стиха

Как будто грома грохотанье Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой

явственно слышится грохот медных копыт коня по булыжнику пустынных улиц.

А звуковая инструментовка лермонтовской «Русалки» передает плеск речной волны, медленные, плавные движения плывущей русалки:

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной. И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

Но все это заметная, нарочитая игра звуками, к которой поэты прибегают осторожно и которая, конечно, не может считаться единственной целью звуковой организации стиха.

Нас интересовало другое. Не является ли целью звукописи приведение в соответствие фонетической значимости звуковой ткани стихотворения с его общим эмоциональным содержанием? Другими словами, мы хотели доказать, что для поэта, кроме значений слов, важна еще и значимость звуков и поэт организует звучание так, что оно своей значимостью аккомпанирует основному значению, выраженному в словах текста.

Только как это доказать? В слове еще можно иногда заметить и в какой-то мере осознать фонетическую значимость. Мы в общем-то осознаем, что слово лён звучит мягко, нежно, а жратва — жестко, грубо, что звучание слова юность приятно, красиво, а хрящ — некрасиво, неприятно. Другое дело — стихотворение, где множество звуков и разнообразных слов. Фонетическая значимость стихотворного текста не осознается не только читателем, но и поэтом. И чтобы убедиться в том, что поэт, тем не менее, чувствует эту значимость и организует ее в соответствии с общей эмоциональной тональностью произведения, нужно найти способ «автоматического» анализа звуковой содержательности всего стихотворения, способ, который «беспристрастно» регистрировал бы взаимоотношения между содержанием и звуковым оформлением поэтического текста. Вот почему нам пришлось снова обращаться к математике и электронно-вычислительной технике, снова искать пути расчета звуковой значимости теперь уже не слова, а целого текста.

Ясно, что метод, который применялся при расчете фонетической значимости слова, здесь не подойдет — «слово» окажется слишком длинным, ведь это целое стихотворение. Поэтому пришлось вырабатывать новую, довольно сложную методику анализа. Но давайте все же познакомимся с этой методикой, потому что иначе просто невозможно показать, как именно возникает содержательная звуковая мелодика стиха и как компьютер умудряется ее оценить.

Сначала сформируем словарь машины, с помощью которого она будет сообщать нам свои оценки звуковой содержательности текста. Ясно, что этот словарь может состоять только из признаков, по которым уже измерена значимость отдельных звуков, т. е. из шкал, помещенных в таблице 1. Но не все признаки таблицы подойдут для характеристики значимости звукового тона стихотворения. Например, едва ли могут служить для этой цели шкалы «гладкий — шероховатый», «длинный — короткий» или «округлый — угловатый»; здесь более уместны шкалы экспрессивно-оценочного типа: «нежный — грубый», «радостный — печальный» и т. п. Отобранные шкалы для удобства можно расщепить, разломать на половинки, чтобы машина оперировала не парой антонимов, а отдельными признаками. Из стилистических соображений (чтобы ответы машины выглядели не очень косноязычными) некоторые из признаков можно заменить более «поэтическими» синонимами. Например,

признак «красивый» заменить на синоним «прекрасный»; «величественный» на «возвышенный» и т. д. В результате у нас получился такой компьютерный лексикон:

прекрасный бодрый печальный

светлый яркий темный

нежный сильный тоскливый

радостный стремительный угрюмый

возвышенный минорный устрашающий

Словарный запас машины, как видите, небогат. Но мы ведь не собираемся требовать от нее анализа содержания художественного произведения. А для того чтобы описать общий характер значимости звуковой ткани стихотворения, такой словарь достаточен.

Понятно, что значений слов своего лексикона машина не осознает, не понимает. Она оперирует не этими словами, а цифрами, которые соответствуют признакам лексикона. Но цифры эти, заметьте, особенные. Они показывают не количество чего-нибудь, а место звука на той или иной признаковой шкале, т. е. как бы кодируют, шифруют признаковую значимость звуков. А эта значимость, как мы помним, становится заметной (выраженной) только в том случае, когда средние оценки отклоняются от нейтрального деления шкалы (от 3,0) не менее чем на половину ее деления. Поэтому важны, в сущности, не сами цифры средних оценок, а лишь их отклонения от центра шкал. Значит, для машины таблицу 1 можно переписать, указав вместо средних оценок их отклонения от 3,0. Для этого нужно вычесть каждую среднюю оценку из 3,0. Например, звук А по шкале «яркий — тусклый» имеет оценку 2,0. Отклонение оценки от центра шкалы идет в «яркую» сторону и составит: 3,0 — 2,0= + 1,0. Для звука К, имеющего среднюю оценку 4,0, отклонение такое же, но в противоположную, «тусклую» сторону: 3,0 — 4,0= — 1,0. Так компьютеру совсем легко будет «понять», «яркий» это звук или «тусклый», «нежный» или «грубый», «радостный» или «печальный».

Теперь нужно сформулировать гипотезу относительно того, как может быть создан тот или иной содержательный звуковой тон стихотворения.

Если мы вспомним, что в обычной речи звуки встречаются с определенной частотностью, то логично будет предположить, что специальный содержательный звуковой тон поэтической речи может быть создан путем увеличения числа звуков с определенными значимос-тями и уменьшения числа звуков с противоположными значи-мостями. За норму снова примем частотность звуков в обиходной разговорной речи.

Как установили психологи, нормальные частотности звуков в своем языке мы представляем себе довольно правильно. Значит, при чтении стихотворения мы как бы заранее «ожидаем» встретить каждый звук более или менее определенное, «нормальное» число раз. Если наше ожидание оправдывается и доля каких-то звуков находится в пределах нормы, то эти звуки не несут специальной

нагрузки, как бы не замечаются нами, а их значимость остается скрытой. Но если доля каких-то звуков заметно превышает норму, то их значимость как бы вспыхивает в нашем восприятии и окрашивает собою значимость звучания всего текста.

Например, если в стихотворении нагнетаются «светлые» звуки, то этот признак и будет характеризовать содержательность звучания всего текста, стихотворение будет звучать в «светлом» тоне. Эффект усилится, если в то же время «темных» звуков в тексте будет заметно меньше нормы.

Но тут снова возникает вопрос: в каком виде анализировать текст — в чисто звуковом, буквенном или каком-либо еще? Если выбрать «звуковой» вариант, то здесь нас ожидают непреодолимые трудности различной исполнительской интерпретации стихотворного текста. Скажем, В. Солоухин, читая свои стихи, «окает». Другой чтец будет произносить в этих стихах на месте безударных О звук А. Чью звуковую интерпретацию выбрать?

«Буквенный» вариант нас тоже не устроит. Ведь буквы часто не отражают существенных особенностей звучания, например исключительно важного для русского языка различия мягких и твердых согласных.

Высказывания самих поэтов мало здесь помогают. Потому что одни из них всячески подчеркивают роль звучания стиха и даже творят «вслух», а потом почти набело записывают, как поступал, например, Н. А. Некрасов. Другие же, как, например, А. Блок или Г. Гейне, создают свои стихи «письменно» и с большим вниманием относятся к букве. Блок не любил слушать свои стихи и говорил, что пишет их не для произнесения, а для чтения. А из высказываний Пушкина, Маяковского, Ахматовой ясно, что для них важно как звучание, так и написание, изображение стиха.

Несколько проясняет дело внимательное рассмотрение звуковой и буквенной ткани стихотворений. Вот, например, рифма. Кажется, что уж она-то целиком ориентирована на звучание. Оказывается, не целиком. Например, знаменитая внутренняя рифма Н. Асеева

Что такое счастье? Соучастье В добрых человеческих делах...

живет в буквах, потому что произносится-то «щастье».

Еще более наглядный пример — аллитерации и ассонансы. Они всегда выстраиваются поэтом не только с учетом звуков, но и букв. Даже Некрасов, который ориентируется, по его собственному утверждению, в основном, на звучание стиха, все же следует этой закономерности. Посмотрите внимательно на строчку

Волга! Волга! Весной многоводной...

Замечаете: гласные здесь — почти одни О. А ведь при произношении в слове многоводной все О, кроме ударного, исчезают и звуковой рисунок разрушается. Значит, Некрасов «набирал» в этой строчке не только звуки О, но и буквы О.

Видимо, в сознании поэта возникают не чисто звуковые и не чисто буквенные, а звукобуквенные образы (как «Ф», похожее на «филина»). Так что обе эти стороны должны учитываться в анализе стиха. Для нас это, к тому же, создает и чисто технические удобства: звукобуквенную форму легко задать компьютеру — можно вводить в текст в обычном виде, а мягкость согласных машина определит сама.

Проследим подробно, как компьютер будет анализировать значимость звукового тона стихотворения Пушкина «Зимнее утро» по признаку «светлый». Вся необходимая машине информация, а также промежуточные результаты вычисления отражены в таблице (см. с. 82—83).

В первом столбце этой таблицы помещены все звукобуквы. В следующем столбце для каждой звукобуквы указана ее нормальная частотность в обычной разговорной речи. Например, для Л' нормальная частотность равна 0,017. (Напоминаю, что на тысячу звукобукв разговорного текста Л' встречается примерно 17 раз.)

Машина после определения ею твердых и мягких согласных подсчитывает количество каждой звукобуквы в тексте стихотворения и определяет долю (частотность) каждой звукобуквы. Это делается путем деления количества данной звукобуквы на общее число всех звукобукв стихотворения. Действительная частотность каждой звукобуквы в стихотворении указана в третьем столбце таблицы. Например, частотность Л' в стихотворении «Зимнее утро» оказалась равной 0,041 (т. е. в тексте этого стихотворения Л' встречается 41 раз на тысячу знаков).

Как видим, это намного больше, чем нужно по норме. А как поточнее оценить величину расхождения? Здесь нужно вспомнить вот о чем. Нормальная частотность показывает, сколько раз должна встретиться та или иная звукобуква в обычном тексте. Но если взять несколько реальных разговорных текстов, то, конечно, мы не получим для каждого из них частотность Л' точно 0,017. В одном тексте этих звукобукв окажется 16 на тысячу, в другом 18, в третьем, возможно, 15 или 19 и т. д. Другими словами — нормальные частотности подвержены колебаниям.

Но эти колебания совершаются в некоторых границах. Никакой достаточно большой разговорный текст не даст частотности Л', скажем, 0,150 или 0,001. Границы колебаний определяются компьютером по законам теории вероятностей. За единицу при измерении размаха колебаний принимают величину а (эта греческая буква называется «сигма»). В теории вероятностей считается, что нормальные колебания какой-либо случайной величины не должны превышать ±2а. Пока величина колеблется в этих пределах, можно считать, что она как бы «привязана» к средней точке колебания и далеко от этой точки не отклонится. Как маятник часов при их нормальной работе. Но если колебания превысили ±2а, значит, они ненормальны, значит, на наш маятник действует какая-то дополнительная сила. Как если бы мы сильно толкнули его рукой.

Выбор признака „светлый" для стихотворения Пушкина „Зимнее утро"

(продолжение)

Вернемся к нашему примеру. В столбце «Величина отклонений частотностей звукобукв от нормы» как раз и даны результаты машинных подсчетов, показывающие, на сколько σ и в какую сторону отклоняется частотность звукобукв стихотворения от нормальной. Для Л' отклонение составило ± 4,63σ, что значительно больше случайного. Иначе говоря, звукобукв Л' в стихотворении гораздо больше нормы, и это не случайно. А для X отклонение отрицательное (— 2,27σ), т. е. эта звукобуква имеет в стихотворении частотность меньшую, чем ей «положено» по норме. Причем такое снижение частотности тоже не может быть случайным.

Ясно, что звуковой тон создается только теми звукобуквами, частотность которых существенно, неслучайно отклоняется от нормы. Выше было сказано, что статистическая граница таких отклонений определяется величиной ±2σ. Но что касается довольно четко организованной стихотворной речи, то здесь резкое отклонение частотностей от нормы становится заметным «на слух». Это наблюдается чаще всего при намеренном подборе звуков поэтом, при специаль-

ной инструментовке на какой-либо звук. Как в необычных строчках Вознесенского:

И неминуемо минуем твою беду В неименуемо немую минуту ту.

Такое скопление, как правило, замечается читателем. Нас же интересует скрытая, не до конца осознанная поэтом и незаметная читателю значимость звуковой ткани стихотворения в целом. Этот звуковой тон, эта мелодия стиха создается не только резкими, но и менее заметными нарушениями нормальных частотностей. Такие отклонения, несмотря на их небольшую величину, оказываются все же достаточно эффективными в результате единой их направленности для многих звуков текста. Поэтому в стихотворениях отклонения можно считать важными даже в том случае, когда они превышают ± 1а.

Итак, для дальнейшего анализа отбираются все отклонения, превышающие ± 1а (в таблице они отмечены звездочками). Именно звукобуквы, соответствующие этим отклонениям, и создают своей значимостью общую фонетическую содержательность стихотворения. Остальные звукобуквы в данном случае «не играют», поскольку их частотность оказалась в пределах нормальной, а следовательно, они и не привлекают к себе внимание читателя, остаются в тени.

Теперь нужно перейти к Значимости «играющих» звукобукв, т. е. тех, которые отобраны как формирующие звуковой тон стихотворения. В пятом столбце таблицы для каждой отобранной звукобуквы указана ее фонетическая значимость. Причем указана не в единицах шкалы «светлый — темный», а, как говорилось выше, через отклонение значимостей от нейтральной точки этой шкалы (3,0). Такой способ представления фонетической значимости оказался очень удобным: машине остается просто перемножить для каждой звукобуквы величины этих двух отклонений — отклонение частотности от нормы и отклонение значимости от центра шкалы.

Посмотрите внимательнее, что при этом получается. Мы помним, что частотность Л' отклоняется от нормы в положительную (большую) сторону на + 4,63σ. И по признаку «светлый» значимость этой звукобуквы (столбец 5) тоже отклоняется в положительную («светлую») сторону на +1,10. Перемножение этих величин дает результат +5,09. Это как бы «голоса» или «очки» за то, что звучание этого стихотворения «светлое». Частотность X отклоняется от нормы в минусовую (меньшую) сторону, но и значимость этой звукобуквы по тому же признаку отклоняется в минусовую («темную») сторону. Перемножение (минус на минус) тоже дает положительную величину + 2,36. Снова «голоса» за «светлое» звучание.

Другими словами: если «светлых» звукобукв больше нормы, то их присутствие создает «светлую» мелодию стиха, и если «темных» звукобукв меньше нормы, то это помогает еще более «высветлить» звучание.

Есть «голоса» и против. Например, А — светлый, но его оказалось меньше нормы; Ы — темный, но его больше нормы. В результате — минусовые очки.

Так определяется вклад каждой звукобуквы в создание общей звуковой содержательности текста. Величины этого вклада, т. е. «голоса» за то, что эта содержательность в данном случае «светлая» (плюсовые величины), и «голоса против» (минусовые величины) даны в последнем, шестом столбце таблицы.

Сразу видно, что «голосов» за «светлое» звучание больше, и эти голоса весомее. Сумма всех очков последнего столбца действительно показывает явный перевес плюсов: +10,9. Значит, в целом звуковая ткань стихотворения «Зимнее утро» соткана в основном из «светлых» звуков. Причем заметьте: наибольшее превышение частотности над нормой дали как раз самый «светлый» среди согласных Л' и самый «светлый» среди гласных Е, а наиболее занижена частотность самых «темных» X и Ш. Какая поразительная, буквально математическая точность в организации звучания!

Получив плюсовый итог, компьютер печатает соответствующий признак (в данном случае — «светлый»). Если итог минусовый, признак пропускается (т. е. он не участвует в описании общего звукового тона стихотворения). Так компьютер «просчитывает» все признаки лексикона и печатает свое решение в виде перечня признаков, характеризующих значимость звуковой формы стихотворения.

На этом работа машины заканчивается и наступает черед интерпретации результатов исследования. Каковы же эти результаты?

Как мы помним, стихотворение «Зимнее утро» получило характеристики «яркий», «светлый», «радостный», «нежный». Таков звуковой тон этого стихотворения. Соответствует ли этот тон общему образному содержанию, общему экспрессивному настроению произведения? Несомненно. Значит, звуки в этом тексте служат не только для того, чтобы оформить слова. И общее содержание передается не только значениями слов. Звуковая материя сама создает определенную содержательную мелодию, выстроенную в нужном тоне, мелодию, поддерживающую, подчеркивающую содержание текста. Вот он — пушкинский «союз звуков, чувств и дум»!

С таким поразительным мастерством выполнена звуковая организация во многих произведениях Пушкина. Содержательность звуков в его поэзии не только поддерживает общий эмоциональный тон стихотворения, но часто создает еще и своеобразные «звукообразы», созвучные образам содержания. Вспомните машинные характеристики фонетической значимости «Зимнего вечера». В этом стихотворении доминируют звуки Ж, У, 3, В', Р, передающие жуткое завывание зимней бури, а признаки звуковой содержательности текста зримо обрисовывают этот образ.

А ведь наша программа анализа улавливает еще и не все аспекты звукобуквенной организации текста: с пушкинских времен несколько изменился алфавит, могли немного измениться «нормальные» частотности звукобукв, а может быть, и оттенки их фонети-

ческой значимости. И хотя изменения такого рода, конечно, не «перекроили» совершенно звуковую ткань стихотворений XIX века, все же не исключено, что современный анализ несколько огрубляет какие-то тонкости выполнения этой ткани.

Не только Пушкин использует выразительные возможности звуков речи. Множество стихотворений разных поэтов прошло через фотоввод машины, и чаще всего ее печатное устройство выстукивало признаки, которые ясно показывали: звуковая организация стихотворных текстов не случайна, она играет определенную роль в создании общего эмоционального содержания поэтических произведений.

Хорошо заметна роль звуковой мелодики в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Горные вершины»:

Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы... Подожди немного, Отдохнешь и ты.

Машина «вычислила» для него такие характеристики звучания: «минорный», «печальный», «темный». Значениями слов этого стихотворения прямо подсказывается только признак «темный», но едва ли можно сказать, что здесь говорится о чем-то особенно печальном, минорном. Тем не менее общий тон стихотворения не назовешь радостным, и недаром музыка романса на эти слова элегична, печальна. Видимо, минорное звучание в немалой степени создается здесь фонетической значимостью текста.

А вот в стихотворении «И скучно и грустно...» безрадостное, тоскливое настроение создается прежде всего содержанием: ведь поэт говорит о трагическом разладе с самим собой:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды... Желанья!., что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят — все лучшие годы! Любить... но кого же?., на время — не стоит труда,

А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно... Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем

вокруг,—

Такая пустая и глупая шутка...

Но звуковая ткань и здесь не остается безучастной — она помогает содержанию, делает его еще более выразительным, поскольку тоже настроена на «минорное», «темное», «угрюмое» звучание.

Очень выразительна звуковая организация многих стихотворений Ф. И. Тютчева. В его «Весенней грозе» — даже без машины, «невооруженным ухом» — слышно, как «гремят» явно доминирующие Г, Р, Б:

Люблю грозу в начале мая, - Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом.

И действительно, частотности этих звуков особенно резко превышают норму, а общий звукосодержательный тон стихотворения получил признаки «яркий» и «сильный».

Иногда мои студенты играют с ЭВМ — пытаются угадать, какие характеристики она выдаст для очередного стихотворения. Выигрывает тот, чьи предположения оказываются ближе к машинным результатам. И вы знаете, угадывают они очень часто. К их и моей радости. Потому что в игре есть серьезный смысл — по сути дела это еще один способ проверить, соответствует ли содержанию звуковая форма анализируемых стихотворений. Ведь студенты, предсказывая признаки, опираются, конечно, на общее содержание произведения, а машина — лишь на содержательность звучания текста. Так что соответствие решений человека и машины говорит о соответствии значения и звучания стихов. А частые угадывания указывают на то, что такое соответствие — скорее всего, закономерность.

Можете и вы принять участие в игре. Текст — одно из самых знаменитых стихотворений Тютчева. Прочитайте его внимательно и выберите из словаря компьютера (на с. 79) те характеристики, которые, по вашему мнению, машина должна дать этому стихотворению.

Я встретил вас — и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое — И сердцу стало так тепло...

Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас,—

Так весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты...

Как после вековой разлуки, Гляжу на вас, как бы во сне,— И вот — слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне...

Тут не одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь,— И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..

Выбрали признаки? Сознаюсь, игра была с подвохом. Дело в том, что на этом стихотворении у моих студентов компьютер выиграл — он оказался проницательнее. Студенты предсказывали признаки «прекрасный», «нежный», «светлый». Но машина выдала только одну характеристику, но какую — «возвышенный»! Это стихотворение Тютчев написал почти в семьдесят лет. И оно, конечно, не о юношеской любви — пылкой, нежной и страстной. Оно именно о любви возвышенной. Попробуйте найти в лексиконе машины другой признак, который так же точно описывал бы впечатление от этого стихотворения. Пожалуй, ничего лучше не придумаете — так тонка и точна, так совершенна настройка звучания этих чарующих строк.

Искусно и разнообразно выполняет звукосодержательную инструментовку своих произведений А. Блок. В стихотворении «Сольвейг» — счастье любви и весны, радость светлого труда:

Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне, Улыбнулась пришедшей весне!

* * *

Я смеюсь и крушу вековую сосну! Я встречаю невесту — весну!

Пусть над новой избой

Будет свет голубой — Полно соснам скрывать синеву!

* * *

Слышишь песню мою? Я крушу и пою Про весеннюю Сольвейг мою!

Характеристики звуковой содержательности соответствующие: «яркий», «сильный», «светлый».

Но совсем в ином тоне звучат блоковские строки:

Как растет тревога к ночи! Тихо, холодно, темно. Совесть мучит, жизнь хлопочет, На луну взглянуть нет мочи Сквозь морозное окно.

* * *

Все равно не хватит силы Дотащиться до конца С трезвой, лживою улыбкой, За которой — страх могилы, Беспокойство мертвеца.

Вырастают частотности звуков X, Р, К, Т, и в соответствии с их значимостью общая тональность стихотворения получает характеристики «темный», «устрашающий», «угрюмый».

Стихотворение В. Маяковского «Нате!» звучит «темно» и «страшно» по мнению компьютера, и с этим нельзя не согласиться:

Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь.

В ином звуковом ключе написан «Левый марш»:

Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер.

Довольно жить законом,

данным Адамом и Евой.

Клячу историю загоним.

Левой!

Левой!

Левой!

Содержательность фонетической аранжировки этого произведения получила характеристики «яркий», «бодрый», «стремительный», «сильный». Этот общий звукосодержательный тон создан интересно организованной игрой звуков. В стихотворении часто повторяется ключевое, главное слово левой. И частотность звукобукв этого слова, особенно Й и Л', резко превышает норму — в 9 раз для Й и в 7 раз для Л'.

По результатам эксперимента Й — самая «быстрая» и «подвижная» из всех звукобукв. Следовательно, нагнетение Й в тексте стихотворения вполне оправданно: ее значимость усиливает признак «стремительный», необходимый для создания большей звуковой выразительности марша революционных матросов.

Но с Л' дело обстоит иначе. «Нежная» и «слабая» содержательность этого звука противоречит общему звучанию произведения. Сложная получается ситуация: слово левой нужно, а звук Л' — не

нужен. Что делать? По «машинным» результатам мы можем заключать, что звуковое чутье художника подсказало ему правильное решение: ведь признаки «нежный» или «слабый» не оказались в числе доминирующих. Но куда же девалась «слабая» значимость резко доминирующего Л? Оказывается, неподходящая значимость этого звука как бы забита, подавлена содержательностью других доминирующих звуков с противоположной, «сильной» значимостью. В противовес Л' увеличена в три раза против нормы доля максимально «сильного» Р, а также достаточно «сильных» В, О, 3, Г. И хотя «сильная» значимость сложена из менее заметных превышений нормы, чем у Л', все же коллективное давление «сильных» звуков обеспечило им ведущую роль в общей тональности «Марша».

Date: 2015-06-06; view: 723; Нарушение авторских прав