Глава 13. Сердечная недостаточность

Сердечная недостаточность

Это произошло в мае 1989 года после двух -X. лет тяжелой работы? Если я не был занят бизнесом в Чарлстоне или около Экейна, то торчал в Вашингтоне, устанавливая приспособления против подслушивающих устройств в Пентагоне. Так как это мне приходилось делать в одиночку, работа занимала у меня минимум шестьдесят часов в неделю.

Вдобавок я должен был выполнять то, что мне предписывали видения. Уход за умирающими приносил мне только удовлетворение. Мне нравилось оказывать людям помощь в те моменты, когда они больше всего в ней нуждались. Даже родные иногда отвергали умерших, не потому что они их не любили, а потому что не могли смириться с самим фактом смерти.

Например, я как-то обратил внимание на одного человека, которому было неприятно находиться у постели своей матери — очень старой женщины, умирающей от рака. Этот мужчина и его семья навещали ее дважды в неделю, но он вскоре выходил в коридор, оставляя других беседовать с матерью.

Наконец я смог с ним поговорить. Сначала он держался почти враждебно, но мне удалось преодолеть его отношение.

— Вы, кажется, сердиты на вашу мать, — сказал я. Он посмотрел на меня так, словно я открыл его

самые сокровенные чувства, но дело было совсем не в этом. Этот человек сердился на смерть и на мать, потому что она приняла ее, зарегистрировавшись в хосписе. Он не мог смириться с мыслью, что смерть лишит его горячо любимой матери, и испытывал такое чувство, будто мать от него отказалась.

— Я не хочу, чтобы она умирала и чтобы я больше никогда ее не видел, — заявил он с обидой в голосе.

Я сказал ему, что его поведение естественно. Я видел такое и раньше. Этот человек вернулся к роли ребенка. Хотя он был взрослым, имел семью и хорошую работу, но все еще оставался маменькиным сынком. А теперь капризный мальчик заявлял, что если не получит того, что хочет, то больше никогда не будет разговаривать со своей мамой.

— Вся проблема в этом, — убеждал я его. — Ваша мать знает, что пришло время умирать, и мужественно ожидает своего часа. Вам нужно быть рядом с ней, так как изменить что-либо вы не силах. Ее черед настал.

Потом я рассказал ему о присмертных опытах и поведал мою историю. Он с удивлением узнал, что смерть — начало, а не конец большого приключения.

Это изменило его представление о смерти. Мужчина вернулся в комнату и с тех пор оставался для своей матери хорошим сыном до конца ее дней.

Я проводил около двадцати часов в неделю с умирающими, а когда наступали их последние часы, оставался с ними до самого конца, но те уроки, которые я получал, присутствуя при их кончине, были куда важнее сна.

С 1979 года я пробовал сооружать различные версии кровати, но все еще изучал ее компоненты. К этому времени мне удалось собрать все, но я не вполне понимал, как их соединить. Я продолжал усердно трудиться над решением этой задачи, и единственным способом мне казалось внимательное следование инструкциям, получаемым в видениях.

Разговоры об этих видениях стали тяжким бременем для моих друзей. Все чаще я слышал, как они называли меня сумасшедшим. Сначала они говорили это у меня за спиной, но в конце концов перестали заботиться, слышу я их или нет. Однажды после особенно тяжелой недели, когда я валился от усталости, близкий друг мне посоветовал:

— Хочешь как следует выспаться? Забудь про свои видения и живи нормальной жизнью. Иначе они доведут тебя до ручки.

Я не мог с ним не согласиться — видения действительно не давали мне покоя. Я хотел избавиться от них, но это было не так легко. А просто их игнорировать я был не в состоянии.

Все вместе взятое заставляло меня работать интенсивнее, чем мне позволяло здоровье. Я начал спотыкаться. Сперва я просто испытывал постоянную усталость и с трудом дожидался ночи, чтобы лечь в постель. Думая, что это просто вялый грипп, я решил как следует отоспаться.

Сначала это помогло, но как только я вернулся к своему напряженному графику, то все началось заново. Мне приходилось ежедневно проезжать, сидя за рулем, сотни миль от дома в Вашингтон. Физически я чувствовал себя плохо, но должен был продолжать работу, чтобы сохранить мой бизнес. Я догадывался, что у меня что-то не так с легкими, потому что постоянно кашлял, но никакие более явные признаки пока не проявлялись.

Я понял всю серьезность ситуации, когда ехал в Чарлстон с моим партнером Робертом Купером. Я лежал на заднем сиденье, обливаясь потом и надеясь, что небольшой отдых мне поможет. Но я ошибся. В конце пути у меня ужасно кружилась голова, и я даже не мог сидеть.

— Должно быть, у меня пневмония, — сказал я Роберту.

Пролежав пару дней в кровати, я почувствовал себя лучше. Но когда я попытался возобновить нормальную деятельность, мои легкие вновь забарахлили.

Я был уверен, что болен пневмонией или гриппом.

— Придется лечь в больницу, — сообщил я моей деловой партнерше. Она знала, что это для меня означает, так как я всегда шутил, что мне не нравятся больницы, потому что я умираю каждый раз, когда попадаю туда. Она помогла мне дойти до больницы Ист-Купера, находящейся всего в нескольких кварталах. Добравшись туда, я чувствовал себя, как после марафонского бега. Заполнение бланка в приемном покое отняло у меня последние силы. Наконец меня отправили в смотровую.

— Думаю, у меня просто грипп, — сказал я врачу, который с ужасом на лице читал мою историю болезни.

Я тяжело дышал, и мне казалось, что мои легкие весят тонну. Врач прослушал стетоскопом сердце и легкие и слегка поднял брови. Затем он подозвал сестру и велел принести аппарат для электрокардиограммы. Они вдвоем быстро присоединили к моей груди электроды, и из аппарата полезла лента, напоминающая график цен на фондовой бирже. Врач изучал ее некоторое время, а потом отправил для заключения специалисту.

Он не отходил от меня, помогал надеть рубашку и все время наблюдал. А меня это нервировало. Когда принесли вердикт специалиста, врач отошел из занавешенного отделения, где я сидел, чтобы прочитать его. Вернувшись, он выглядел еще более встревоженным.

— Хотите, чтобы я сказал вам правду? — осведомился врач.

— Ничего, кроме правды, — ответил я.

— Ну, у вас в самом деле инфекция, вызвавшая пневмонию, — сказал он. — Но боюсь, что вы на грани остановки сердца. Если вас немедленно не уложить в кровать и не подвергнуть интенсивной терапии, вы умрете минут через сорок пять.

Я оценил откровенность врача, она свидетельствовала о его мужестве. Большая часть медиков ходит вокруг да около, прежде чем сказать пациенту, что он обречен. Но этот так не поступил, возможно, из-за крайне серьезного моего состояния. Он был все время рядом со мной, опасаясь, что я умру от страха. Но чего мне было бояться? Я уже однажды умирал, и мне это понравилось. Я был готов повторить опыт и с облегчением узнал, что должен умереть менее чем через час.

Видя, как нервничает врач, я решил разрядить обстановку и улыбнулся.

— Черт возьми, док, — сказал я, — вы не думаете, что мне следует лечь?

В течение нескольких часов я находился в центре внимания. Меня подключили к монитору и накачали множеством антибиотиков. Врачи один за другим подходили послушать мое сердце. Меня подвергали многочисленным тестам, в том числе весьма болезненному — сердечной катетеризации — при которой через артерию ноги в сердце вводят трубку и впускают краску в различные его отделы, чтобы видеть их на экране.

Они проделали этот тест только для того, чтобы точно определить состояние моего сердца. Им уже было известно, в чем проблема: через порез на руке в мой организм проникла стафилококковая инфекция. Сначала я чувствовал себя так, будто у меня грипп, и не обращал на это внимания, в результате заработал пневмонию. Потом инфекция устремилась в самое слабое место — поврежденное молнией сердце. Она обосновалась в клапане аорты.

Молния и так ослабила мое сердце почти на пятьдесят процентов. Теперь же, с поврежденной аортой и протекающим клапаном, я тонул в собственной крови. Мне не хватало дыхания, и я харкал кровью, пытаясь втянуть в себя воздух. От антибиотиков меня тошнило, а от постоянных прослушиваний и ощупываний было мало толку. Тем не менее я пребывал в хорошем настроении, продолжая улыбаться во время процедур. Я знал, что должен умереть, но не чувствовал себя несчастным.

— Знаете, док, смерть хорошая штука. Трудно только подбираться к ней.

— Простите? — переспросил врач, отрываясь от бумаг.

— Я уже один раз умирал, и это было совсем недурно, — объяснил я.

— Еще бы вам не умирать, — заметил он, просматривая мою историю болезни. - Люди редко выживают после удара молнии, тем более если их сердце останавливается так надолго, как ваше.

— Я жалею, что выжил, док. Там было хорошо. Мне не хотелось возвращаться.

— Не беспокойтесь, — заверил меня врач. — Мы сделаем все возможное, чтобы сохранить вам жизнь.

— Вы не поняли, — возразил я. — Мне хочется умереть. Я побывал в ином мире, и это было прекрасно. А вернувшись, я чувствовал себя как в тюремной камере. На Небесах вы можете странствовать по Вселенной.

Доктор посмотрел на меня и увидел, что я улыбаюсь. Очевидно, это его встревожило, потому что он махнул рукой сестре, дежурившей в коридоре.

— Сестра, — попросил врач, — пожалуйста, измерьте температуру мистеру Бринкли. Думаю, у него жар.

Моя приятельница Фрэнклин позвонила моему отцу, а он стал обзванивать других. К утру моя семья собралась в больнице. Вскоре палата наполнилась людьми, которые при виде меня едва могли сдержать свои эмоции.

Болезнь имеет свои интересные моменты, и один из них — то, как на тебя смотрят другие. После удара молнией я ощущал на себе недоверчивые взгляды, но теперь я был в сознании и мог куда сильнее наслаждаться эффектом, который мой вид производил на окружающих. Казалось, будто я телеэкран, а люди в комнате смотрят самые жуткие эпизоды «Изгоняющего дьявола».

Я не мог их порицать, так как вид у меня был в самом деле жуткий. Моя кожа имела угольно-синий оттенок до самых ногтей. На подушке и простыне были красные пятна от кровавого кашля. Мои легкие наполняла жидкость, и они трещали при каждом выдохе.

Особенно жутко для посетителей было находиться у смертного одра человека, который весело улыбался. Но я ничего не мог с собой поделать. Я говорил отцу, что это всего лишь вопрос точки зрения.

— Для тебя это выглядит так, будто я ухожу и больше никогда не вернусь, - объяснил я, - а для меня — будто я возвращаюсь домой.

Ко мне подошла сестра с бумагами, которые я должен был подписать. Взглянув на них, я понял, что это документы о моем согласии на операцию на сердце. Двое хирургов сказали мне, что я могу выжить, только если они попытаются заменить клапан искусственным. Я ответил, что готов умереть и не хочу операции, но они оставили это без внимания и подготовили документы в расчете, что я изменю решение.

— Я этого не подпишу, — заявил я. — Пусть решает Бог.

В палату вошли два хирурга и с суровым видом остановились у моей кровати. Один из них изложил мне факты.

— Чем дольше вы будете тянуть, тем меньше у вас шансов перенести операцию.

— Вот и хорошо, — ответил я, — потому что никакой операции не будет.

— Если мы не прооперируем вас в течение десяти часов, ваше сердце слишком ослабеет для хирургического вмешательства, — настаивал он.

— Прекрасно, — сказал я. — Значит, я смогу умереть.

Я видел, как мой отец в углу комнаты говорит с Фрэнклин. Вскоре она встала и вышла из палаты.

— Мы оставим документы здесь, — проговорил хирург. — Вы можете подписать их, если передумаете.

Через несколько минут Фрэнклин вернулась. Несколько секунд она говорила с отцом, а потом оба подошли к моей кровати.

— Фрэнклин только что звонила Реймонду, — сообщил отец. — Он едет сюда.

Я был рад это слышать. Реймонд несколько недель провел в Европе, читая лекции. До этого звонка он не знал ни о том, что я в больнице, ни даже о моей болезни. По словам Фрэнклин, он должен прибыть сюда из Джорджии через пару часов. Мне представится шанс повидать его перед смертью.

Мы стали ждать. Не помню, о чем мы говорили, но я все время думал: «Теперь мне не удастся соорудить Центры. Я должен был завершить один из них к 1992 году, но вместо этого собрался умереть».

Через два часа в палате появился Реймонд. Увиденное явно его потрясло. Четыре человека с мрачными лицами стояли у моей кровати, а я шутил, стараясь поднять их настроение. Реймонд пытался выглядеть невозмутимым.

— Вид у вас так себе, — заговорил он обычным мягким голосом. — Но врачи сумеют вас подлатать.

— Я не хочу, чтобы меня латали, — ответил я. — Мне хочется только умереть.

— Тогда не могу ли я что-нибудь сделать, чтобы скрасить ваши последние часы?

— Можете, — кивнул я. — Сходите к Арби и принесите мне сэндвич с ростбифом, только чтобы было побольше хрена. Я хочу, чтобы в момент смерти у меня подскочил холестерин.

Мы рассмеялись, и у меня тут же пошла кровь из носа. Потом мы с Реймондом заговорили о нас и о людях, с которыми нам довелось встречаться. Реймонд сказал, что все пережившие присмертный опыт заявляют, что больше не боятся смерти, но что он впервые видит наглядную демонстрацию отсутствия этого страха.

— Почему вы не боитесь? — спросил он. Я сразу нашел ответ.

— Потому что жизнь на Земле походит на вынужденное пребывание в летнем лагере, где вы всех ненавидите и тоскуете по маме. Я хочу домой.

Реймонд остался утешать моих родных и друзей. Я слышал их разговоры, но не обращал на них особого внимания. Я пытался привести в порядок свои мысли и определить, должен ли я что-нибудь сделать, прежде чем покинуть этот мир.

Наконец Реймонд возвратился к моей кровати.

— Вы не должны умирать, — заявил он. — Живите ради меня. Я нуждаюсь в вашей помощи.

На его лице светилась понимающая улыбка, а в голосе слышались умоляющие нотки. Это заставило меня ощутить себя необходимым, а к просьбам подобного рода я был наиболее восприимчив.

— О'кей, — сказал я. — Дайте мне эти бумаги.

Как только я подписал документы, хирурги взялись за работу. Кто-то проделал дырку у меня в шее и ввел туда трубку, чтобы проложить путь к сердцу.

Но я был настолько слаб, что врачи решили перевезти меня в больницу Роупера, где производят наиболее рискованные операции. Там меня промариновали всю ночь, надеясь, что мне станет легче, но так как ничего не получалось, решили начинать операцию.

Я немногое запомнил из того, что происходило в больнице Роупера. Припоминаю, как сестра подошла побрить меня. Потом меня повезли в операционную, и человек в зеленой маске сделал мне два укола в ягодицы.

— Это поможет вам расслабиться, — сказал он. Потом наступила темнота.

Date: 2015-06-06; view: 356; Нарушение авторских прав