Глава восемнадцатая. В субботу утром, изучая материалы дела, Бэнкс наткнулся на сделанную им дополнительную фотокопию цифр из книги Ника Барбера и вспомнил

В субботу утром, изучая материалы дела, Бэнкс наткнулся на сделанную им дополнительную фотокопию цифр из книги Ника Барбера и вспомнил, что пока так и не получил ответа от констебля Гэвина Рикерда. Он взялся за телефон. Рикерд отозвался на третьем гудке.

– Тебе не удалось разобраться в тех цифрах, которые я просил посмотреть? – спросил Бэнкс.

– Извините, сэр. На нас свалилась целая лавина работы. Не хватило времени, чтобы посидеть над ними.

– Что, совсем ничего в голову не пришло?

– Думаю, это какой‑то шифр, но справиться с ним без ключа будет очень трудно.

– Слушай, ты все‑таки продолжай думать над ним, ладно? Если я обнаружу хотя бы подобие ключа, дам тебе знать.

– Хорошо, сэр.

– Спасибо, Гэвин.

Как раз когда Бэнкс клал трубку, вошла Энни и сообщила: после довольно изнурительных изысканий, проведенных лондонской полицией, не нашлось никаких свидетельств того, что Ник Барбер в каком бы то ни было качестве был вовлечен в кокаиновый бизнес.

– Любопытно! – Бэнкс задумался. – Это ведь Крис Адамс предложил нам копать в том направлении.

– Хитроумно уведя следствие в сторону?

– Мне кажется, да. В любом случае надо еще раз перемолвиться с Адамсом словечком. Возможно, удастся его припугнуть с помощью старого доброго трюка: «вы сознательно чинили препоны работе полицейских».

– Возможно, – согласилась Энни.

– Есть новости про Келли Сомс?

– Утром ее выписали. Пока она поживет у тети в Иствейле.

– Келвину Сомсу это не должно сойти с рук, Энни, и неважно, что он теперь глубоко раскаивается.

– И не сойдет, – откликнулась Энни. – Не думаешь же ты, что я собираюсь отпустить его на все четыре стороны, правда? Но сейчас меня больше волнует Келли.

– Келли молодая. Она это переживет. Сомневаюсь, что судья или присяжные упрячут Келвина за решетку, да и вообще, появится ли он в суде?

– Сомс готов признать себя виновным. Он хочет понести наказание.

– Келли наверняка откажется давать показания против отца, а без них дело развалится.

– Что это у тебя? – Энни указала на список цифр, лежащий на столе у Бэнкса.

Ну да, Энни ведь с ним не было, когда Бэнкс его раздобыл, да и сам он забыл о нем, как только отдал Рикерду.

– Какие‑то цифры, которые Ник Барбер накорябал на заднем форзаце книжки.

Энни вгляделась:

– Ну конечно. Из‑за этой истории с Келли Сомс у меня все вылетело из головы. Я как раз собиралась тебя спросить. Барри Джилкрист из компьютерного магазина упомянул, что видел, как Ник Барбер писал что‑то в книге, пока рыскал в Интернете. И я задумалась, что же он писал?

– Ты видишь в этих цифрах какой‑то смысл? – поинтересовался Бэнкс.

– Нет. – Энни рассмеялась. – Но они мне кое‑что напоминают.

– Да? И что же?

– Не скажу, и не проси!

– Энни, прекрати хихикать! Это может оказаться важно.

– Напоминают одну вещь, которую я частенько проделывала, когда была помоложе.

Бэнкс с трудом сдерживал раздражение.

Энни взглянула на него. Он увидел, как она краснеет.

– Записывала даты, – проговорила она. – Даты в кружочках.

– В каких еще кружочках?

– Да господи боже ты мой! – Энни оглянулась через плечо и понизила голос, однако тон у нее был такой, словно она его отчитывает. – Ты что, тупой?

– Пытаюсь не быть тупым, но ты меня запутала.

– Месячные, идиот. Я обводила кружочком тот день месяца, в который у меня должна начаться менструация. Так многие девушки делают. Цикл, разумеется, может сдвигаться, интервал бывает разный, но тем не менее… Очень похоже.

– Ты меня извини, но Барбер – точно не девушка, и у него вряд ли были месячные…

– Не язви. Может, конечно, это дни рождения родственников или лотерейные номера, но мне кажется – тут что‑то другое. Ты спросил – я ответила: это напоминает мне о том, как я когда‑то обводила кружочком дни в календаре, чтобы отметить начало месячных. Ясно?

Бэнкс поднял руки:

– Ну не сердись, а? Сдаюсь.

Энни фыркнула, резко повернулась и вышла. Бэнкс вздохнул, покрутил головой и уставился на цифры.

6, 8, 9, 21, 22, 25

1, 2, 3, 16, 17, 18, 22, 23

10, (12), 13

8, 9, 10, 11, 12, 15, 16, 17, 19, 22, 23, 25, 26, 30

17, 18, (19)

2, 5, 6, 7, 8, 11, 13, 14, 16, 18, (19), 21, 22, 23

Шесть рядов. Многие числа попадаются дважды и нигде не превышают 31. Значит, какой‑то календарь? «Даты в кружочках»? Но зачем их обводили, а главное: к каким неделям и месяцам какого года они относятся? И почему некоторых дат недостает? Возможно, это удастся выяснить, подумал Бэнкс, например, с помощью компьютера. Потом он сообразил, что каждая группа чисел не обязательно должна относиться к одному и тому же месяцу или к одному и тому же году. Возможно, эти цепочки дат – выборка из, скажем, тридцатилетнего периода. Он упал духом и вполголоса выругал Ника Барбера за то, что тот намудрил со своими записями. Бэнкс чувствовал, что перед ним, скорее всего, тот самый ключ, который он ищет, причем, возможно, вообще единственный ключ, который оставил Ник, а между тем он по‑прежнему далек от разгадки.

Энни перестала сердиться на Бэнкса, когда в середине дня он заглянул в дверь отдела и, сообщив ей, что Кен Блэкстоун обнаружил местонахождение Ивонны Чедвик, дочери инспектора Стэнли Чедвика, предложил вместе поехать побеседовать с ней. Энни не потребовалось упрашивать дважды. И к чертям собачьим суперинтенданта Жервез, подумала она, хватая пиджак и портфель. Энни заметила, как Кев Темплтон злобно покосился на нее, когда она выходила. Может быть, мадам Жервез к нему уже охладела – теперь, когда история с Келли Сомс разнеслась по управлению.

Энни сама села за руль автомобиля без спецмаркировки, который выписала из полицейского гаража. Бэнкс почти всю дорогу безмолвно смотрел в окно. Она время от времени скашивала на него глаза и понимала, что он размышляет. Что ж, это хороший знак.

– Кстати, я зашла на сайт «Мэд Хэттерс», – сказала Энни, прерывая затянувшееся молчание.

– И что?

– А то, что мне становится понятно, что за цифры Барбер записал в книге. Там есть ссылки на фанатские сайты с датами концертов и всякой другой информацией для посвященных. Но мне понадобится побольше времени, чтобы все это распутать.

– Может быть, займешься этим, когда вернемся?

– Постараюсь.

Ивонна Чедвик, в замужестве Ривз, жила на окраине Дарема, городка, расположенного поблизости от шоссе А1, по которому они ехали из Иствейла. Как обычно, дорога была запружена грузовиками, и раза два им попались неизбежные участки дорожных работ, занимавшие полосу‑другую, – там поток автомобилей еле полз. Энни заметила возвышающийся на холме знаменитый даремский замок и свернула, следуя указаниям Бэнкса.

Нужный им дом – «половинка» с эркером – располагался в респектабельном зеленом районе, обитатели которого могли безбоязненно отпускать детей поиграть на улице. Ивонна Ривз оказалась невысокой нервной женщиной лет пятидесяти, облаченной в широкую серую юбку и бесформенный розовато‑лиловый джемпер. Ей бы приодеться, подумала Энни, тогда она выглядела бы куда привлекательнее. Длинные седеющие волосы Ивонны были собраны сзади в хвост. В доме было чисто и опрятно. По стенам стояли книжные шкафы, забитые изданиями по философии и юриспруденции с небольшими вкраплениями художественной литературы. Гостиная была довольно тесной, темноватой, но уютной; в комнате пахло черным шоколадом и старыми книгами. Хозяйка и посетители опустились в кожаные кресла.

– Вы меня заинтриговали, – призналась Ивонна. Голос до сих пор выдавал ее йоркширское происхождение, хотя акцент сгладился за долгие годы. – Однако я совершенно не представляю, почему вы думаете, что я могу вам помочь. В чем, собственно, дело?

– Вы слышали о смерти музыкального журналиста Ника Барбера? – спросил Бэнкс.

– Кажется, что‑то читала в газетах, – ответила Ивонна. – Его ведь убили где‑то в Йоркшире?

– Возле Линдгарта, – сказал Бэнкс.

Миссис Ривз вопросительно посмотрела на него.

– Ник Барбер работал над статьей о группе «Мэд Хэттерс», – продолжал Бэнкс. – Вы их помните?

– Господи! Ну конечно.

– В сентябре шестьдесят девятого в Северном Йоркшире, на поле Бримли‑Глен, проходил рок‑фестиваль. Вспоминаете? Вам тогда было лет пятнадцать.

Ивонна сложила ладони:

– Шестнадцать. Я там была! Пошла тайком. У меня был ужасно строгий отец. Если бы я сказала, что собираюсь на рок‑фестиваль, он бы меня ни за что не пустил.

– Может быть, вы вспомните и то, что после фестиваля на поле нашли мертвую девушку. Ее звали Линда Лофтхаус.

– Конечно, я помню. Это дело вел мой отец. Он его раскрыл.

– Да. Убийцу звали Мак‑Гэррити.

Энни заметила, как Ивонна слегка вздрогнула при упоминании этого имени, на лице у женщины мелькнула гадливость.

– Вы его знаете? – быстро спросила Энни.

Ивонна покраснела:

– Мак‑Гэррити? Откуда мне его знать?

Она не умеет врать, подумала Энни.

– Простите, но мне показалось, что вы отреагировали на его имя…

– Имя мне знакомо, папа его называл. Он говорил, этот Мак‑Гэррити был жуткий тип.

– Послушайте, Ивонна, – настаивала Энни, – у меня такое ощущение, что Мак‑Гэррити известен вам не только по папиным рассказам. Это совсем давняя история, но, если вы в курсе каких‑то деталей, которые тогда не выплыли на свет, расскажите нам об этом. Вы нам очень поможете.

– Как вам могут помочь детали того полузабытого происшествия?

– А вот как, – ответил Бэнкс. – Мы считаем, что эти два дела могут быть связаны. Ник Барбер был сыном Линды Лофтхаус. Она отдала его на усыновление, но, повзрослев, он выяснил, кто была его мать и что с ней случилось. Потому‑то он и заинтересовался группой «Мэд Хэттерс» и делом Мак‑Гэррити. Вероятно, Ник наткнулся на какие‑то факты, связанные с убийством матери, и сам был из‑за этого убит. А значит, нам нужно очень внимательно изучить то, что случилось на фестивале и после него. Полицейский, который вел расследование вместе с вашим отцом, обмолвился, что Мак‑Гэррити, возможно, угрожал еще одной девушке, но этот факт не зафиксирован в материалах дела. Кроме того, мы слышали, что у мистера Чедвика были определенные проблемы с дочерью: очевидно, она попала в дурную компанию, но никаких подробностей нам узнать не удалось. Не исключено, что я заблуждаюсь и никакой связи между этими делами на самом деле нет. Если вы все‑таки что‑то знаете, хотя бы и совсем, на ваш взгляд, незначительные мелочи, пожалуйста, расскажите и позвольте нам судить, важно это или нет.

Ивонна помолчала, Энни слышала звуки радио, доносящиеся из кухни: что‑то неразборчиво бормотал диктор. Ивонна пожевала губу и устремила взгляд поверх их голов на один из книжных шкафов.

– Ивонна, – обратилась к ней Энни, – помогите нам. Вам это вряд ли повредит. Сейчас – уже нет.

– Все это было так давно. – На лице Ивонны мелькнула смутная улыбка. – Господи, какая я была идиотка! Заносчивая, эгоистичная, безмозглая идиотка.

– А кто из нас не был таким в шестнадцать‑то лет! – усмехнулась Энни.

Это замечание немного растопило лед, и Ивонне удалось даже вежливо рассмеяться.

– Думаю, вы правы, – произнесла она и вздохнула. – Да, когда‑то я действительно попала в дурную компанию. Не то чтобы дурную, но в особенную. В коммуну хиппи. Отец ненавидел их. Бывало, увидит на улице стайку хиппи и давай возмущаться: за что он воевал? Неужели за таких вот ленивых и трусливых скотов? Но те ребята, с которыми тусовалась я, были совершенно безобидные. Ну… большинство из них.

– А Мак‑Гэррити?

– Мак‑Гэррити был просто прилипала! Он был старше остальных, никогда по‑настоящему не входил в хипповскую систему, но ребята не могли собраться с силами и вышвырнуть его, да и повода не было, так что он блуждал из дома в дом, спал на полу или в пустовавшей кровати. Гнать его не гнали, но он никому не нравился. Он был чудной.

– И у него был нож.

– Был. Пружинный, с черепаховой ручкой. Мерзкая штука. Конечно, он сказал, что потерял его, но…

– Но полиция нашла этот нож в одном из домов, – закончил Бэнкс. – Ваш отец нашел его.

– Да. – Ивонна покосилась на Бэнкса. – Кажется, вы и без меня довольно много знаете.

– Такая у меня работа. Я читал протоколы следствия, но ничего не выяснил о той девушке, которой Мак‑Гэррити угрожал. Ваш отец спрашивал его о ней на допросе.

– Неудивительно, что вы ничего не узнали из протоколов…

– Это ведь были вы, верно?

– С чего вы взяли?..

– Вы были знакомы с Мак‑Гэррити. Что‑то между вами произошло. Как иначе объяснить рвение вашего отца, который стремился его обвинить и при этом постарался замять тему угроз этой неизвестной девушке? Он отбросил все остальные линии расследования и сосредоточился на Мак‑Гэррити. Мне кажется, здесь было нечто личное, не так ли?

– Ну да, я ему рассказала, – призналась Ивонна. – Мак‑Гэррити меня напугал. Мы были одни в гостиной на Спрингфилд‑маунт, и он меня напугал.

– Что он сделал?

– Да ничего особенного, главное – то, как он говорил, как он глядел на меня, хватал за руки.

– Он вас хватал?

– Да, даже синяк остался. И все трогал мою щеку. Меня чуть не стошнило. Но что он говорил! Начал болтать о Линде, это его страшно возбудило, и тогда он перешел на эти лос‑анджелесские убийства. Тогда мы не знали, что это сделал Мэнсон со своей семейкой, но слышали, что там зверски расправились с людьми и кто‑то кровью написал на стенах «Свиньи». Он был от этого в полном восторге. И он сказал… он…

– Продолжайте, Ивонна, – настаивала Энни.

Глядя на нее, Ивонна с трудом выговорила:

– Он сказал… ну… что, когда я была с моим парнем, он подсматривал за нами и теперь… его очередь.

– То есть он угрожал вас изнасиловать? – уточнила Энни.

– Так я подумала. Вот чего я испугалась.

– У него был тогда нож? – спросил Бэнкс.

– Ножа я не видела.

– Что он говорил о Линде Лофтхаус?

– Какая она была славная, так печально, что ей пришлось умереть, но мир вообще абсурден и полон случайностей.

– И это все?

– Тут он перешел на убийства в Лос‑Анджелесе и спросил меня: хотела бы я сделать что‑то подобное.

– А потом?

– Я убежала. Он вышагивал туда‑сюда по комнате, нес какую‑то невнятицу, а когда повернулся ко мне спиной, я сбежала.

– Что было дальше?

– Я рассказала отцу. Он пришел в ярость.

– Могу его понять, – заметил Бэнкс. – У меня тоже есть дочь, и я бы почувствовал себя точно так же. Что произошло потом?

– Полиция провела рейд на Спрингфилд‑маунт и в двух других жилищах хиппи. Они со всеми обошлись круто, предъявили обвинения в хранении наркотиков, но на самом деле им нужен был Мак‑Гэррити. Он ведь был на фестивале, там, в Бримли, и многие видели, как он шатается у опушки леса со своим ножом.

– Вы думаете, это сделал он?

– Не знаю. Видимо, да. Я никогда не задумывалась об этом: мне это казалось очевидным.

– Но он упорно все отрицал, говорил, что его подставили.

– Да, но ведь так ведут себя все преступники, правда? Так мне говорил отец.

– Ну не все, но довольно многие, не спорю, – ответил Бэнкс.

– Ну вот. Слушайте, а почему Мак‑Гэррити вас так интересует? Его же еще не должны выпустить?

– По этому поводу не беспокойтесь. Он умер в тюрьме.

– Вот как. Ну, не сказала бы, что это разбило мне сердце.

– Что случилось после ареста Мак‑Гэррити и полицейских рейдов?

Ивонна медленно покачала головой:

– Просто не верится, какая я была законченная идиотка. Отец дал понять моему бойфренду, там, на Спрингфилд‑маунт, что я его дочь, и велел ему держаться от меня подальше. Стив, вот как его звали. Кошмарный самовлюбленный тип. Но красивый, как сейчас помню.

– Я тоже парочку таких встречала на своем веку, – заметила Энни.

Бэнкс глянул на нее так, словно хотел сказать: «Мы это еще обсудим».

– В общем, – продолжала Ивонна, – обычная история. Я думала, Стив меня любит, но он, узнав, что мой отец полицейский, мечтал поскорее от меня избавиться. Я была в отчаянии… Вот забавно, мне почему‑то лучше всего в той комнате запомнилась репродукция гравюры Гойи, она висела на стене. «El sueño de la razon produce monstruos» – «Сон разума рождает чудовищ». Та, на которой спящего окружают совы, летучие мыши и кошки. Я на нее часто глядела, помню, что она меня одновременно и пугала, и зачаровывала…

– Вы приходили туда потом, после рейда?

– Да. На следующий день. Стив даже смотреть на меня не хотел. Как и все остальные. Он разболтал, что я дочка фараона. – Она фыркнула. – Никто не пожелал делиться косяком с дочкой легавого.

– И как вы поступили?

– Мне было так больно! Я сбежала из дома. Забрала все деньги, какие могла, и поехала в Лондон. У меня там был один адресок. Хозяйку квартиры звали Лиззи, она как‑то раз останавливалась на Спрингфилд‑маунт. Она была очень милая, разрешила мне переночевать в спальном мешке у нее на полу. Но там было не очень чисто. У нее были мыши, и они пытались забраться ко мне в спальник, так что пришлось поплотнее обернуть его вокруг шеи и держать так, поэтому поспать мне не удалось. – Ивонну передернуло от омерзения. – И потом, там было даже больше странных людей, чем в Лидсе. Я была подавлена, начала пугаться собственной тени. Думаю, Лиззи я сильно достала, она даже сказала, что негативная энергия человека заражает и угнетает тех, кто его окружает… Я чувствовала себя такой потерянной, заблудившейся, как будто мне нигде нет места и никто меня не любит. Теперь я понимаю, что это была обычная подростковая тоска, но в то время…

– И что вы сделали?

– Вернулась домой. – Ивонна саркастически хмыкнула. – Через две недели. Таков был итог моего великого приключения.

– И как отреагировали ваши родители?

– С облегчением. И с гневом. Я же им не звонила, уехала и пропала. Это было жестоко с моей стороны. Сейчас я это понимаю… Если б моя дочь так поступила, я бы ей показала!.. Но такая уж я тогда была – печальная эгоистка. Поскольку отец был полицейский, он всегда предполагал худшее. Он так и видел, что я лежу где‑то мертвая. Позже он мне рассказал: сначала он был уверен, что мои приятели решили мне отомстить за то, что я их заложила. Думаю, это разрывало ему сердце. Но он не мог начать поиски по официальным каналам, потому что не хотел, чтобы про меня узнали. Он всегда так серьезно относился к своим обязанностям полицейского.

– Он не хотел, чтобы узнали – о чем?

– О том, что я была связана с этими хиппи.

– Как себя вел ваш отец во время расследования и процесса по делу Мак‑Гэррити?

– Он очень много работал, засиживался допоздна. Я это помню. И он был напряжен как струна. У него тогда начались боли в сердце, но к врачам он обращаться не стал. Мы с ним редко в те дни разговаривали, но, по‑моему, он все это делал ради меня. Он думал, что потерял дочь, и отыгрывался на Мак‑Гэррити и всех остальных, кто был вовлечен в дело. Да, то было не лучшее время для нашей семьи…

– Но не хуже, чем мыши в спальном мешке? – поинтересовалась Энни.

Ивонна улыбнулась:

– Даже сравнивать нечего! И как же мы обрадовались, когда все закончилось и Мак‑Гэррити осудили! Словно тучи над головой разошлись! Кажется, процесс начался только в апреле следующего года и тянулся недели четыре. Вся наша семья была на пределе. Но я все же вернулась в школу, сдала экзамены на аттестат А, а потом поступила в университет в Халле. Это было в начале семидесятых. Вокруг по‑прежнему было много длинноволосых, но я держалась от них подальше. Я уже получила урок. Серьезно засела за учебу и в конце концов стала школьной учительницей и женой университетского профессора. Он преподает здесь, в Дареме. У нас двое детей, мальчик и девочка, сейчас мальчик уже женился, а девочка вышла замуж. Вот вам и вся история моей жизни.

– Вы никогда не слышали, чтобы ваш отец выражал сомнения по поводу виновности Мак‑Гэррити? – поинтересовался Бэнкс.

– Нет, не помню такого. Он тогда словно выступил в поход. Даже представить не могу, что бы он сделал, если бы Мак‑Гэррити вывернулся. И без того вся эта история подорвала его здоровье.

– А ваша мать?

– Мама его поддерживала. Она была молодец. Конечно, ее просто придавило горем, когда он умер. Как и меня. Но потом она снова вышла замуж и жила довольно счастливо. Умерла она в девяносто девятом. Мы с ней были близки, до самого конца. Она жила совсем рядом, в нескольких минутах езды, и обожала внуков. Она даже до правнука дожила. Я рада хотя бы этому.

– Как славно, – заметила Энни. – Ну что ж, мы почти закончили. Нам осталось только спросить вас о смерти Робина Мёрчента.

– Басист из «Хэттерс»! Господи, меня это просто потрясло. Робин был по‑настоящему классный. «Хэттерс» были одной из моих любимых групп: отличные музыканты, к тому же мы считали, что они – из своих, из наших. Вы знаете, что они из Лидса?

– Да, – ответила Энни.

– Ну и о чем вы хотели спросить?

– Ваш отец ничего не говорил о его гибели?

– По‑моему, нет. А почему он должен был?.. Ах да! Господи, вот это меня и правда уносит в прошлое. Отец беседовал с ними во время истории с Мак‑Гэррити, он даже принес мне пластинку со всеми их автографами. Кажется, она у меня где‑то до сих пор лежит.

– Сейчас ее можно было бы продать за хорошие деньги, – заметил Бэнкс.

– О, я никогда этого не сделаю.

– Но все‑таки… он что‑нибудь говорил?

– О Робине Мёрченте? Нет. К отцу же эта история не имела отношения, верно? Мёрчент утонул следующим летом, после того как Мак‑Гэррити отправили в тюрьму, и отец стал чуть‑чуть поспокойнее. Я старалась не заводить с ним разговоров обо всех этих вещах: музыке, хиппи и всем прочем, – во всяком случае, после того как вернулась из Лондона. Я завязала с этим, и папа мне был признателен, так что больше он на меня из‑за этого не напускался. Я тогда налегала на подготовку к своим экзаменам уровня А.

– Не говорят ли вам о чем‑нибудь эти цифры? – Бэнкс вынул фотокопию форзаца из книги, принадлежавшей Нику Барберу.

Ивонна, наморщив лоб, посмотрела на нее.

– Боюсь, что нет, – ответила она. – Я вообще не сильна в математике.

– Мы считаем, что это могут быть даты, – объяснил Бэнкс. – Скорее всего, как‑то связанные с расписанием гастрольных выступлений «Мэд Хэттерс» или с чем‑то в этом роде. Но мы понятия не имеем, какие это месяцы и годы.

Энни взглянула на Бэнкса и пожала плечами.

– Ну что ж, – произнес тот, – это всё, если только у инспектора Кэббот больше нет к вам вопросов.

– Нет, – ответила Энни, вставая и наклоняясь, чтобы обменяться рукопожатием с Ивонной. – Спасибо, что уделили нам время.

– Не за что. Мне жаль только, что я почти ничем не сумела вам помочь.

– Ну и как ты считаешь, мы не напрасно ездили к Ивонне? – спросила Энни.

Они с Бэнксом сидели после работы в «Квинс армс», подкрепляясь пивом и сэндвичами с сыром и пикулями. Бар был полупустой, и за бильярдным столом, по счастью, никто не гомонил. Припозднившиеся туристы, немолодая супружеская пара, за одним из столиков сосредоточенно изучали карты британского геодезического управления и переговаривались по‑немецки.

– Думаю, ее рассказ вызывает некоторые новые подозрения относительно Стэнли Чедвика и его мотивов, – ответил Бэнкс.

– Что ты имеешь в виду?

– Если Чедвик действительно считал, что его дочь запугивали, угрожая ее изнасиловать, и если он, как она сказала, «выступил в поход»… кто знает, что он мог натворить? Я пытаюсь представить, как бы я себя повел, если б что‑нибудь подобное случилось с Трейси, и, должен тебе признаться, сам себя при этом боюсь. По словам Ивонны, Мак‑Гэррити говорил об убитой девушке – о Линде Лофтхаус. Да, он не сообщил никакой информации, которая могла быть известна только убийце, но мы‑то знаем, что такое случается главным образом в полицейских телесериалах. Но тот факт, что Мак‑Гэррити вообще заговорил об убитой, кажется мне чертовски подозрительным. А вообрази, как это должно было насторожить Чедвика, который выбивался из сил, только бы отыскать убийцу, и который беспокоился за дочь, потому что она тусовалась с хиппи. И тут он узнаёт, что у того психа, который ее запугивал, имелся пружинный нож и – мало того! – этого типа видели с тем самым ножом на Бримлейском фестивале. Представь: Чедвик сопоставил факты – и перед ним блеснул свет. Ивонна говорила, что после этого он других фигурантов дела, того же Рика Хейса, например, в качестве подозреваемых и не рассматривал: уверился, что убийца Мак‑Гэррити и только Мак‑Гэррити.

– Но улики действительно указывают на Мак‑Гэррити.

– Ничего подобного. Все знали, что Мак‑Гэррити носил с собой пружинный нож с черепаховой рукояткой. И Стэнли Чедвик тоже это знал. Ему было бы нетрудно раздобыть точно такой же. Не забывай, Ивонна сказала, что не видела ножа, когда Мак‑Гэррити ее запугивал.

– Потому что он тогда уже его спрятал.

– Или потерял, как говорил он сам.

– Я этому не верю, – заявила Энни. – Ты что, доверяешь словам осужденного убийцы и не доверяешь инспектору с безукоризненной репутацией?

– Господи, да я просто думаю вслух, пытаюсь разобраться в убийстве Ника Барбера.

– Ну и как, получается?

Бэнкс отхлебнул «Блэк шип»:

– Пока не уверен. Но в чем я уверен, так это в том, что Чедвик мог достать такой нож и подстроить так, чтобы Мак‑Гэррити взялся за рукоятку; кроме того, у Чедвика был доступ к одежде Линды Лофтхаус и образцам ее крови. В наши дни такой фокус вряд ли получится, но тогда это можно было бы провернуть без особого труда: еще не существовало Парламентской ассамблеи Совета Европы. Полицейский ранга Чедвика обладал очень широкими полномочиями. Помни, он выступил в поход, он был убежден, что прав, просто не может доказать свою правоту законными средствами. Нам всем доводилось такое испытывать. Так что Чедвик, у которого имелись личные мотивы – дочь сообщила ему о Мак‑Гэррити, а он не мог этим воспользоваться, не втянув ее в разбирательство, – пошел обходным путем и сфабриковал ту главную улику, которая ему требовалась. Имей в виду, без ножа обвинения бы не было, оно бы развалилось. Но это не все. Меня убеждает еще один фактор.

– Какой?

– Здоровье Чедвика. По большому счету он был богобоязненный, законопослушный коп, получивший строгое пресвитерианское воспитание, хотя, видимо, веру в нем сильно поколебали военные испытания; он сердился, видя вокруг себя все это: неуважение молодежи, гедонизм, наркотики.

– Ты что, теперь занялся психоанализом?

– Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять: если Чедвик действительно сфабриковал дело против Мак‑Гэррити, это привело к краху его личности – как у всякого человека его типа. Как сказала Ивонна, он ревностно относился к своим обязанностям полицейского. Закон и человеческое достоинство значили для него все. Возможно, веру он за время войны и потерял, но свою натуру так просто не изменишь. Вот откуда его проблемы с сердцем.

Энни приложила стакан к щеке:

– Но Мак‑Гэррити видели возле места преступления, и все знали, что он очень странный, и у него был пружинный нож, и он был левша, и он был знаком с жертвой. Почему ты упорствуешь, доказывая, что Мак‑Гэррити не совершал убийства и что Чедвик, хороший полицейский, вдруг превратился в плохого?

– Я не упорствую, просто взвешиваю варианты. В любом случае сейчас мы уже ничего не можем доказать.

– Разве что найдем истинного убийцу Линды Лофтхаус.

– Об этом и речь.

– И на кого ты ставишь?

– Я? На Вика Гривза.

– Почему? Из‑за его нестабильной психики?

– Отчасти поэтому. Он часто не понимал, что делает, и у него случались мрачные видения во время кислотных трипов. Имей в виду, в ту ночь в Бримли он принимал кислоту, как и в ночь смерти Робина Мёрчента. Не нужно обладать особым воображением, чтобы представить: возможно, он слышал голоса, которые приказывали ему совершать разные поступки. Кроме того, Линда Лофтхаус была его кузина, и это еще одно очко в мою пользу: всем известно, что большинство убийств совершается близкими, часто – родственниками.

– Ты же не думаешь, что Гривз и Робина Мёрчента тоже убил?

– Так ли уж это нереально? Вдруг Мёрчент знал или догадывался?

– Но Гривз, по всем данным, никогда не был агрессивен. И мотивов у него нет никаких!

– Ладно, пусть так. Но он мог вдруг сорваться с резьбы. Наркотики вытворяют с людьми очень странные вещи.

– А Ника Барбера – тоже он?

– Барбер раскопал его тайну.

– Каким образом?

– Пока я до этого не додумался.

– Знаешь, – сказала Энни, – мне все‑таки кажется, что Стэнли Чедвик правильно во всем разобрался и убийца – Патрик Мак‑Гэррити.

– Даже если так, нам, возможно, стоило бы пристальнее присмотреться к Рику Хейсу, если мы его сумеем найти.

– Присмотримся, раз ты настаиваешь. – Энни допила апельсиновый сок «Бритвик».

– Чем ты занимаешься завтра? – осведомился Бэнкс.

– Завтра? Видимо, буду бродить по сайтам. А что?

– Просто подумал: вдруг тебе удастся выкроить часок‑другой и вырваться со мной пообедать. Воскресный обед. Заодно познакомишься с Эмилией.

– С Эмилией?

– С девушкой Брайана. Я тебе не рассказывал? Она актриса. Снимается для телевидения.

– Да ты что?!

– Ну да, играла в «Скверных девчонках», например.

– Один из моих любимых сериалов. Ладно, согласна. Неплохая идея.

– Только будем надеяться, что нам не помешают, как в тот вечер.

В кои‑то веки Бэнкс вернулся домой, едва стемнело. Брайан с Эмилией куда‑то ушли, и Бэнкс наслаждался минутами одиночества, слушая свое недавнее приобретение – диск Сьюзен Грэм, певшей французские песни, и попивая «Амароне» Роя. Когда Брайан и Эмилия вернулись, диск почти доиграл, а бокал Бэнкса наполовину опустел. Он вышел на кухню, чтобы их встретить.

– Папа! – обрадовался Брайан, выставляя на стол контейнеры. – А мы на весь день ездили в Йорк. Не знали, что ты будешь дома, так что захватили на всякий случай индийских готовых закусок. Но тебе тут многое понравится.

– Нет, спасибо, – отказался Бэнкс, боясь даже вообразить, какие сейсмические катаклизмы может вызвать в желудке столкновение карри с «Амароне». – Я не голоден, недавно съел сэндвич. Как вам понравилось в Йорке?

– Там замечательно! – воскликнула Эмилия. – Мы выполнили всю туристическую программу: зашли в Минстер – Йоркский кафедральный собор, посетили Йорвик – Центр изучения культуры викингов, даже в музее поездов побывали.

– Это ты ее туда потащил? – осведомился Бэнкс у Брайана.

– Ничего подобного! Это была ее идея.

– Так и есть, – подтвердила Эмилия, беря Брайана за руку. – Обожаю поезда. Это мне пришлось его туда затаскивать.

Оба засмеялись. Бэнкс вспомнил, как водил Брайана в Национальный железнодорожный музей (тогда он назывался Йоркским железнодорожным музеем). Они на денек приехали в Йорк из Лондона, Брайану было всего семь лет, и ему безумно нравилось залезать на все эти чистенькие паровозы и играть в машиниста.

Брайан и Эмилия ели карри, сидя на скамье в кухне, а Бэнкс сидел рядом, потягивая вино и болтая с ними о том, как они провели день. Когда молодежь закончила ужинать, Брайан убрал со стола – что было само по себе удивительно – и вдруг спохватился:

– Да, чуть не забыл. Я тебе подарок купил, пап.

– Мне? – переспросил Бэнкс. – Ну что ты, зачем…

– Так, ничего особенного. – Брайан достал из рюкзака пакет из «Эйч‑Эм‑Ви». – Прости, что не успел как следует завернуть.

Бэнкс вытащил из пластикового пакета коробочку. Это был DVD – «История „Мэд Хэттерс“». Он прочитал аннотацию на задней стороне: здесь были кадры, относящиеся ко всем периодам существования группы, в том числе и к самому первому, когда еще играли Вик Гривз и Робин Мёрчент.

– Наверняка интересная вещь, – заметил Бэнкс. – Хочешь, посмотрим вместе?

– Не откажусь.

– Эмилия?

Эмилия вынула из сумки бестселлер Азара Нафиси «Чтение „Лолиты“ в Тегеране»:

– Простите, я так устала. У нас был длинный день. Думаю, я лягу в постель и почитаю, оставлю вас, мальчики, вдвоем. – Она поцеловала Брайана, повернулась к Бэнксу и сказала: – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвался Бэнкс. – Да, пока вы не ушли: как вы, ребята, смотрите на то, чтобы завтра днем устроить где‑нибудь воскресный обед со мной и Энни? Если мы, конечно, сможем урвать для него время.

Брайан вопросительно поднял брови и посмотрел на Эмилию, та кивнула.

– Конечно, – ответил Брайан и потом добавил тоном, в котором сквозили воспоминания о многих сорвавшихся договоренностях. – Если вам удастся урвать время.

– Обещаю. Вы ведь еще поживете у меня, верно?

– Если мы тебя не стесняем, – заметил Брайан.

– Нисколько.

– Я имел в виду: если мы не нарушаем твой привычный образ жизни.

Бэнкс почувствовал, что краснеет:

– Нет‑нет, каким образом вы?.. То есть…

Эмилия еще раз попрощалась, улыбнулась и отправилась наверх.

– По‑моему, славная девушка, – сказал Бэнкс сыну, когда она вышла за пределы слышимости.

Брайан усмехнулся:

– Так и есть.

– У вас это?..

– …серьезно?

– Ну да. Пожалуй, я это имел в виду.

– Пока слишком рано говорить, но она мне достаточно нравится, чтобы мне стало больно, если она меня оставит, как поется в песне.

– В какой еще песне?

– В нашей, папа! Последний сингл.

– Вот как. Я не покупаю синглы.

– Я это знаю, пап. Я тебя дразнил. Этот диск вообще не поступал в продажу. Этот трек надо скачивать с интернет‑системы «Ай‑Тьюнз».

– А вот подтрунивать над отцом не надо. Я теперь знаю, как обращаться с техникой. У меня есть айпод. Видишь, я не совсем уж луддит.

Брайан рассмеялся и извлек из холодильника банку светлого пива. Бэнкс снова наполнил бокал, и они вошли в гостиную.

Диск начинался со вступления менеджера Криса Адамса, кратко излагавшего историю группы, затем следовал документальный фильм, составленный из архивных концертных кадров и интервью. Бэнксу было и забавно, и любопытно видеть членов группы, какими они были тридцать лет назад, в брюках клеш и шляпах с обвисшими полями. Они ухитрялись разговаривать с журналистами насчет «мира и любви, приятель» с какими‑то претенциозно‑невинными интонациями. Вик Гривз в интервью шестьдесят восьмого года выглядел таким же одуревшим от наркотиков, как всегда; он вел себя странно и держал длинные паузы всякий раз, когда журналист задавал вопрос о его песнях. Робин Мёрчент изображал из себя циника, и в нем чувствовалась какая‑то ледяная отчужденность; его спокойный практический ум служил отличным противоядием для бессодержательных и бессвязных бормотаний остальных участников группы.

Но интереснее всего оказались видеофрагменты, снятые на концертах. К сожалению, с Бримлейского фестиваля тут ничего не было, кроме нескольких фотографий группы, расслабляющейся за сценой с косяками в руках. Зато тут были отличные кадры конца шестидесятых: выступления группы в самых разных местах – от столовой университета Лидса до бристольского концертного зала «Колстон» и амстердамского «Парадизо», размещенного в бывшем соборе.

На одном из выступлений чудовищно накачанный наркотиками и брызжущий энтузиазмом ведущий проорал с чудовищным акцентом кокни: «А тепер‑р‑рь, л‑леди и джентл‑л‑льмены, давайте как сл‑л‑ледует похл‑лопаем „Хэттер‑р‑рам“!»

Музыка звучала на удивление свежо, и в невинно‑пасторальных текстах Вика Гривза сквозила неизбывная, неподвластная времени тоска; слова вплетались в изысканные, воздушные клавишные проигрыши и скупые гитарные риффы Терри Уотсона. Как многие басисты, Робин Мёрчент стоял неподвижно и играл без всякого выражения на лице, зато Эдриан Притчард, подобно многим барабанщикам, метался за своей стойкой, точно помешанный. На него явно оказали влияние ударник Кит Мун из «Ху» и Джон Бонэм из «Зеппелин».

Бэнкс смотрел не очень внимательно, то и дело отвлекаясь на разговоры с Брайаном, и вдруг он увидел, что в группе уже не играют Вик Гривз и Робин Мёрчент, и перед ним возникла очаровательная, заметно нервничающая Таня Хатчисон на своем дебютном концерте с группой – начало семьдесят второго, Лондон, Королевский фестивальный зал. Бэнкс задумался о вчерашней встрече с ней. Она оставалась красавицей, и у него, возможно, имелись кое‑какие шансы, но он решил, что вызвал в ней антипатию бесцеремонными вопросами. Похоже, так у него всегда происходит в жизни: порождаешь неприязнь у женщин, которые тебе нравятся.

Документальный фильм раскручивал картину стремительного взлета группы вплоть до официального прекращения ее деятельности в девяносто четвертом; затем шли клипы с немногочисленных концертов, данных «Хэттерс» в память о прошлом, а также интервью с постаревшей стриженой Таней, курящей одну сигарету за другой, и с совершенно лысым, обрюзгшим и нездоровым с виду Эдрианом Притчардом. Рэг Купер и Терри Уотсон, видимо, отказались давать интервью, потому что появлялись в фильме только на кадрах с концертов.

Когда начался фрагмент, в котором речь зашла о разногласиях в группе, Бэнкс заметил, что Брайан немного напрягся. Поскольку нынешнее расследование позволило Бэнксу лучше понять мир рок‑музыки, он успел за это время поразмышлять о Брайане и той жизни, которую сын ведет. Не только о наркотиках, но и о всевозможных ловушках и трудностях, которые несет с собой слава. Он вспомнил звезд первой величины, с юности попавших в разрушительную машину рок‑индустрии и пытавшихся противостоять ей, потакая собственным порокам и отчаянию: Курта Кобейна, Джимми Хендрикса, Тима Бакли, Дженис Джоплин, Ника Дрейка, Иэна Кёртиса, Джима Моррисона… По Брайану не скажешь, думал Бэнкс, что у него неприятности, но ведь он вряд ли сообщил бы отцу, если бы у него, к примеру, были проблемы с наркотиками.

– Что‑то не так? – взглянул Бэнкс на сына.

Тот, казалось, не сразу понял, о чем говорит отец, и переспросил:

– Не так? Да нет, вроде бы все путем. Странный вопрос.

– Просто ты редко рассказываешь про свою группу, и я подумал, все ли у вас в порядке.

– А, ты о группе! Да о ней и рассказывать‑то нечего.

– Значит, все идет отлично?

Брайан помедлил:

– Ну…

– Что такое?

Сын повернулся лицом к Бэнксу, и тот на пару делений прикрутил звук.

– Дэнни делается все чуднее, только и всего. Если так будет продолжаться и дальше, нам придется от него избавиться.

Бэнкс знал, что Дэнни – второй гитарист и вокалист группы и они вдвоем с Брайаном пишут все песни.

– Избавиться?

– Я не имею в виду – убить. Честно говоря, пап, иногда я удивляюсь, как действует на тебя работа.

И я удивляюсь, подумал Бэнкс. Но еще он подумал об убийствах музыкантов, мешающих группе – взять хотя бы Робина Мёрчента, – и о том, как легко это можно было проделать: просто чуть подтолкнуть к бассейну. Вик Гривз тоже мешал, но он ушел по доброй воле.

– Так говоришь, Дэнни чудной? В чем это проявляется? – спросил Бэнкс.

– Самолюбие у него зашкаливает. Последнее время он начал поддаваться каким‑то диким влияниям и пытается привить их нашей музыке. Например, вдруг увлекся кельтским кислотным панком. А если начнешь с ним спорить, ощетинивается и разоряется насчет того, что это его команда, и о том, как он нас всех собрал вместе, всякая такая чушь.

– А что другие думают по его поводу?

– Каждый прячется в своем внутреннем мирке. Мы не очень‑то свободны в общении. А с Дэнни вообще сейчас не поговоришь. Я больше не могу писать песни с ним вместе.

– А что будет, если он уйдет?

Брайан махнул рукой в сторону экрана:

– Найдем кого‑нибудь… Но в попсу мы превращаться не собираемся.

– Сейчас ведь вы довольно успешны?

– Так и есть. Я знаю. Продажи растут. Люди обожают наш саунд. Мы балансируем на краю, но при этом наша музыка доступна. Вот в чем проблема. Дэнни хочет это изменить, он думает, у него есть на это право.

– А что говорит ваш менеджер?

– Джефф? Дэнни лижет ему задницу.

Бэнкс тут же вспомнил про Кева Темплтона:

– И как к этому относится Джефф?

Брайан поскреб подбородок.

– Если вдуматься, – произнес он, – Джеффа это порядочно достало. Думаю, поначалу ему нравилось, что кто‑то из группы уделяет ему столько внимания, да к тому же наушничает, но не знаю, замечал ли ты когда‑нибудь: странно, но в конце концов человеку надоедают лизоблюды, которые за ним бегают.

Устами младенца, подумал Бэнкс, и в мозгу у него словно зажглась лампочка, – хотя Брайана трудно назвать младенцем. Все так, как Бэнкс и подозревал. Темплтон сам роет себе могилу. Не надо ничего делать. Иногда лучшая стратегия – бездействие. Энни наверняка это оценит, подумал Бэнкс, она же так интересуется даосизмом и дзен‑буддизмом.

– А с наркотиками ваши трудности никак не связаны? – вопрос дался ему не без труда.

Брайан посмотрел отцу прямо в глаза:

– Если тебя интересует, принимал ли я когда‑нибудь наркотики, то ответ – да. Я курил травку и ел экстези. Однажды я даже закинулся «винтом», ну… метамфетамином, но потом у меня неделю был такой отходняк, что я больше к нему не прикасался. Ничего крепче. И, если уж на то пошло, я предпочитаю светлое пиво. Понятно?

– Понятно, – отозвался Бэнкс. – Рад, что ты так откровенен, но я‑то скорее имел в виду остальных.

Брайан улыбнулся:

– Теперь ясно, как ты выпытываешь у людей признания. В общем, ответ – нет. Можешь не верить, но мы в этом смысле – довольно здоровая команда.

– И что же будет дальше? – спросил Бэнкс.

Брайан пожал плечами:

– Да не знаю. Джефф говорит, нам всем надо немного отдохнуть, мы вкалывали в студии и во время тура как проклятые. А потом, когда вернемся после отдыха… Посмотрим. Либо Дэнни изменит свои взгляды, либо нет.

– Твой прогноз?

– Не изменит.

– И что тогда?

– Ему придется уйти.

– И тебя это не тревожит?

– Тревожит немного. Но не так уж сильно. Ну, они‑то вот, смотри, отлично справились, верно? – «Мэд Хэттерс» на экране играли забойный хит восемьдесят третьего года «Душой ты молод». – Команда выживет. Меня больше огорчает то, что нам стало труднее общаться между собой. Вот с Дэнни мы были приятели, а теперь мне не о чем с ним разговаривать.

– Терять друзей всегда грустно, – вздохнул Бэнкс, понимая, какое это банальное и бессмысленное наблюдение. – Но так бывает. Когда с кем‑то сближаешься, поначалу кажется, что это – как увлекательное приключение, выясняется, что у вас много общего: любимая музыка, книги, места, где вы бываете… А потом, чем лучше узнаешь человека, тем скорее замечаешь, что не все так радужно…

– Да, например, что он – лжец, нытик и паскудный манипулятор, – подхватил Брайан. Он рассмеялся и потряс своей пустой банкой. – Еще рюмашку пойла? – спросил он у Бэнкса, бокал которого тоже опустел.

– Конечно, почему бы нет, – ответил Бэнкс. Пока Брайан ходил за выпивкой, он наблюдал, как прелестная Таня покачивается в своих нежно‑голубых, прозрачных одеждах, колышущихся вокруг нее, точно вода.

– Я бы хотел знать только одно, – произнес он, отпив глоток «Амароне». «Пойло»! Ну надо же такое сказать!

– Что именно? – спросил Брайан.

– Как звучит эта чертовщина – кельтский кислотный панк?