Глава 19. Он обернулся и поймал напряженный взгляд Порции

- Он ранен… это серьезно?

Он обернулся и поймал напряженный взгляд Порции. Ее потемневшие горящие глаза были подозрительно сухими. От ее слов маленький невзрачный диск, упрятанный глубоко во внутренний карман пиджака, словно воспламенился и теперь прожигал дыру в ноющей груди ментора. Ему не хотелось врать ей, но после испытанного утром шока у него просто не оставалось выбора.

- Жить будет, - как же ему хотелось вместе с Порцией обмануть сейчас и самого себя! Она не сводила с него пристального внимательного взгляда, и он почувствовал – она поняла, что он солгал ей! – Ты же смотрела телевизор – он в рейтингах… пусть на последнем месте, это еще ничего не значит – да, он ранен, но он жив!

Хеймитч кожей чувствовал ее нарастающее беспокойство. Да, их подопечный был еще жив – в последнем выпуске дневника Игр лишь вскользь упомянули, что Пит Мелларк вышел из союза с профи и, раненый, скрывался теперь где-то на Арене. И все, никаких подробностей.

Ровно на мгновение молодая женщина растерянно отвела глаза, и он позволил себе незаметно выдохнуть. Прошло почти четыре часа с того момента, как в дверь номера Хеймитча Эбернети постучал гонец с безрадостными новостями. И почти три часа с той минуты, когда ментор признался самому себе, что напрасно сомневался и недооценивал железный характер мягкого и очаровательного Пита Мелларка. И почти два часа, как он, неприлично трезвый и непривычно строгий в черном костюме-тройке, в полной боевой готовности сидел на любимом диване в пентхаузе Цинны и прокручивал в голове сказочку, на скорую руку выдуманную им для стилистов Двенадцатого дистрикта.

И почти час под пристальным молчаливым взглядом Мастера, замершего в кресле напротив, он тщетно пытался обмануть всевидящее и всезнающее сердце Порции.

- Говорю тебе – я знаю не больше вашего, – он снова и снова повторял, как заведенный, заветные слова. – Да, Цинна прислал мне диск с утренними новостями, но там было то же самое, что видел на телеэкранах весь Панем…

- Он сказал мне про какое-то личное сообщение…

- Ну да, любая запись с Арены – это личное конфиденциальное сообщение для ментора, - на сей раз это была чистая правда, и Хеймитч даже смог заставить себя посмотреть в глаза молодой женщине без опаски оказаться раскрытым. - Это одно из обязательных правил Игр, и в этом нет никакого секрета – каждый ментор получает такие же отчеты о своих трибутах и может подтвердить тебе мои слова. И если бы я, а не Цинна, оказался в телецентре с самого утра, то, разумеется, увидел бы его раньше общенационального эфира…

- Последнее место означает, что его шансы невелики – так? – перебила она ментора, не сводя с Двенадцатого вопрошающего взгляда. Он сдавленно кашлянул, но выдержал его – только снисходительно взял в руки ледяные пальцы Порции и мягко отчетливо повторил:

- Это-еще-ничего-не-значит! Он просто не задирает своих соперников, не бегает от огненных снарядов, не спит на деревьях и не сбрасывает на головы всем подряд смертельные жужжащие сувениры, - он заметил какое-то подобие улыбки, мелькнувшее на лице молодой женщины. - Куда же ему тягаться по рейтингам с чокнутой Китнисс Эвердин?

- Но он ранен, - упрямо продолжала твердить Порция. – Ты должен передать ему какое-нибудь лекарство… у тебя ведь достаточно средств – я сама видела подписанные договора…

Хеймитч коротко взглянул на внезапно помрачневшего Цинну – тот все так же неподвижно сидел в любимом кресле, деланно-спокойно постукивая тонкими изящными пальцами по подлокотникам и храня гробовое молчание, но зеленые глаза его пылали огнем.

- Я не стану этого делать, - негромко, но твердо произнес Двенадцатый, поймав его предупредительный взгляд. Порция дрогнула и непонимающе уставилась на него.

- Что? Но почему? – Хеймитчу показалось, что она вот-вот расплачется. Или взорвется. – Он такой же твой подопечный, как и Китнисс… и имеет столько же прав на твою помощь! Цинна, - она в растерянности обернулась за поддержкой к молодому человеку, - что здесь происходит? Вы не собираетесь спасать его?

- Нет, - так же твердо повторил ментор. В зеленых глазах Мастера мелькнула ярость и раскаяние – и молодая женщина заметила это. Она переводила глаза с одного собеседника на другого и качала головой в отчаянном неверии.

- Нет… вы не можете так поступить… кто дал вам право решать, кому помогать, а кого игнорировать? Кому жить, а кому умереть?! – взволнованный голос ее сорвался на крик.

- Успокойся, Порция, - Хеймитч старался говорить сдержанно и спокойно, хотя его переполняли боль и отчаяние, - Пит сам дал мне это право. Он сам так решил.

Молодая женщина изумленно уставилась на ментора. Потом перевела безумный взгляд на Цинну в высоком кресле.

- Это правда, Порция, - глухо отозвался он, глядя в пустоту перед собой.

- Я не хотел говорить тебе, - начал было оправдываться Хеймитч, - я даже и подумать не мог, что парень тебе настолько дорог…

- Ты даже не мог подумать? – оттолкнув его, она вдруг резко вскочила на ноги и яростно всплеснула руками. Потом обернулась к упрямо молчащему молодому человеку: – И ты тоже считаешь, что мы не имеем права привязываться к этим детям? Не имеем права болеть и переживать за них? Не имеем права участвовать в их судьбе? Что мы – просто бездушные капитолийские машины, которые наряжают их для бойни, а потом пьют кофе и веселятся, наблюдая за их смертями? Ну, скажи же хоть что-нибудь!

Цинна поднял на нее измученный отрешенный взгляд. Ему нечего было ответить на ее возмущенную тираду.

- Вы оба – не люди, - медленно качая головой, глухо выдавила молодая женщина, едва сдерживаясь. В глазах ее плясали безумные искры. – Люди не могут вот так просто оставить умирать на Арене ребенка… ведь он всего лишь ребенок! Что может решить ребенок?

Хеймитч попытался вдохнуть – и не смог. Как она права – он всего лишь ребенок… глупый, наивный шестнадцатилетний мальчишка, которого угораздило попасть на проклятые Голодные Игры… которого угораздило влюбиться в прекрасную и недостижимую мечту… которого угораздило вообще появиться на свет в одном из двенадцати дистриктов такого благополучного Панема!

- Ты должен дать ему шанс, - она неожиданно повернулась и твердо посмотрела ему в глаза. – Черт побери, Двенадцатый – ты обязан дать ему шанс!

Что она хотела услышать от него? Что, помоги он сейчас Питу, то нарушил бы свою собственную клятву, данную этому ненормальному мальчишке в идиотском благородном порыве в обмен на его показное признание на презентации – во что бы то ни стало вытащить с Арены Китнисс Эвердин? Или что, выберись парень из этого ада, и он сам станет просто очередной игрушкой в руках Капитолия – а для светловолосого, светлоглазого Пита, с его правильными понятиями, правильными чувствами, правильными взглядами это практически равносильно смерти? Он не мог сказать этого, а потому просто молчал, покорно склонив голову и принимая яростные упреки Порции, и молча неистово просил у нее прощения. Точно так же, как просил его утром у своего умирающего подопечного.

В полной тишине Порция обвела мужчин безумным взглядом. Виновато вскинув глаза, Хеймитч успел заметить, как отчаянно и яростно забилась синяя жилка на ее изящной шее.

- Надеюсь, когда вы оба одумаетесь, будет еще не слишком поздно, - выдавила наконец она, закрыв лицо руками и бросившись вон из пентхауза Мастера. Когда массивная дубовая дверь за ней захлопнулась с такой силой, что, казалось, с потолка вдребезги рухнет тяжелая хрустальная люстра, Цинна, наконец, шумно выдохнул и ссутулился, уткнувшись лицом в колени.

- Спасибо, что ничего не сказал ей, - услышал ментор его сдавленный голос. – Не знать и беспокоиться – это одно… а знать и оплакивать – совсем другое. Пусть лучше не знает.

- Не понимаю, о чем ты, - глядя на его поникшие плечи, Хеймитч понял, что Цинна ни на йоту не поверил его ободрительным россказням. Он одним рывком поднялся с дивана и, глубоко засовывая руки в карманы брюк, отошел к высоким окнам. За окнами плыли облака – такие же хрупкие и безмятежные, как в самый первый его приход сюда. И у него тотчас привычно поплыло в голове… Ментор зажмурился. Как там сказал Катон - слишком большая роскошь? Да, это было бы слишком легко для Двенадцатого – просто бухнуться сейчас в обморок. Он зябко повел плечами и, не оборачиваясь, повторил:

- Учти – я понятия не имею, о чем ты!

- Учту, - покорно отозвался Цинна, приподняв голову и жалобно глядя ему в спину. – Но, Двенадцатый… ты ведь не думаешь, что мы – бездушные машины?

Ментор вздрогнул. Если кто и чувствовал себя машиной в эту минуту, так это он сам, безжалостно растоптавший последние надежды Порции на счастливое возвращение из ада ее любимого светлого мальчика.

- Я дал ему слово, Цинна, - по-прежнему не оборачиваясь, глухо выдавил он. – И я это слово сдержу. Я не стану перечить ему и выбирать между ним и Китнисс. Пусть это будет мое очередное проклятие – мой пятидесятый персональный демон…

Молодой человек еле слышно сдержанно застонал и мужественно выпрямился, вставая из кресла. Потом подошел к замершему у окна ментору и тихо спросил:

- Как ты выдерживаешь все это? Столько лет… столько детей…

Хеймитч повернул голову, и Цинна поежился – в пустом остановившемся взгляде Двенадцатого не было ни мыслей, ни эмоций. И в эту минуту, глядя на свое гламурное отражение в этих смертельно уставших стеклянных глазах, Мастер почувствовал себя глупой пустышкой, ничтожной букашкой, эдакой нелепой ряженой капитолийской куклой…

- У меня просто нет выбора, парень, - прервал его самобичевание безжизненный голос ментора. Двенадцатый устало моргнул – и в глазах снова появились эмоции: боль, гнев, отчаяние… Он сдержанно кашлянул и, потерев руками лицо, выдавил:

- Завтра утром мы телевизионщиками выезжаем в Двенадцатый дистрикт. Если ты помнишь правила, то знаешь, что нам предстоит интервью с родными и близкими. И я не представляю, что скажу Генри Мелларку о его сыне… хотя мне почему-то кажется, что он и не станет ни о чем меня спрашивать.

- Ты знаком с родителями Пита? – растерянно переспросил Цинна. Хеймитч только хмыкнул.

- Конечно, знаком – чему тут удивляться? Двенадцатый дистрикт – это не Капитолий, там все друг друга знают как минимум в лицо! А Мелларки и Эвердины для меня вообще отдельная история…

Да уж, тяжелую руку Троя Эвердина сложно забыть даже спустя четверть века…

Ментор тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Уже завтра он снова увидит свой родной дистрикт – и снова прежние переживания нахлынут на него. Остается единственный, сотни и тысячи раз испробованный выход – выпить. Напиться до беспамятства. Отключиться. Снова стать беспробудным пьяницей и хамом. Только так он сможет продержаться…

***

- Я поеду с тобой!

Хеймитч потер руками лицо. Да что же это за день такой – все женщины Капитолия словно взбесились, решив испытать на прочность его ангельское терпение! Ментор поднял глаза – его собеседница, выпятив острый подбородок, с вызовом смотрела на него. Ну да – как болонка на медведя! Он хмыкнул и отрицательно покачал головой:

- Нет, не поедешь. И это не обсуждается.

Она поймала Двенадцатого в маленьком ресторанчике, куда ему вздумалось спуститься после утомительного разговора у Цинны – посмотреть на людей, поразмыслить, а заодно и нормально поесть впервые за последние несколько суток. И просто побыть одному. Но не тут-то было - призывно завибрировавший коммуникатор всего за минуту высветил аж десять сообщений! Он ухмыльнулся – большинство из них были с предложениями о продаже прав на предстоящее интервью. Указанные ниже суммы заставили его изумленно прокашляться и ослабить обязательный шейный платок. Не долго думая, он выбрал наиболее интересный вариант и скинул победителю утвердительный ответ. Теперь можно было и перекусить... Он жестом подозвал официанта в длинном белом фартуке.

- Я знаю, - сдержанно улыбаясь, молодой человек уже протягивал ему бланк заказа и ручку, - двойной виски и бифштекс с кровью… а можно автограф?

Хеймитч криво усмехнулся. Черт подери, и здесь его узнали! Когда уже через минуту – ничего не скажешь, оперативно! – ему подали его заказ, он задумчиво теребил подписанный своим именем бланк. Молодой капитолиец молча поставил перед ним блюдо и приборы и с довольным видом бесшумно удалился. Ментор хмыкнул. Что и говорить, это было весьма тактично с его стороны – не приставать к мрачному Двенадцатому с умильными вздохами и дурацкими расспросами!

У него совершенно не было аппетита, и он буквально заставил себя поесть, мысленно поблагодарив всех чертей за возможность побыть в одиночестве. Но одиночество оказалось недолгим. Выразительный стук каблучков за его спиной подтвердил худшие его опасения – ну, конечно, Эффи Бряк, собственной капитолийской персоной! И как только она нашла его – на нем, что, тоже был радиомаяк?

И вот теперь уже полчаса она сидела напротив, гордо выпрямив спину и упрямо поджав тонкие губы. Хвала чертям, он хотя бы успел закончить с едой – иначе под ее сверлящим свирепым взглядом в горло не полез бы даже кусок любимого бифштекса! Ментор отложил в сторону вилку и, наплевав на манеры, демонстративно поставил локти на столик, подперев руками подбородок. Она заметила его вызывающий жест, и губы ее скривились.

- Ты не поедешь, - деланно-спокойно повторил он, чуть покачав головой.

- Почему? – не отставала она. Какая упрямая ослица… Что бы сказать такого обидного, чтобы она, наконец, отцепилась?

- Потому что мне не нужна нянька – я уже большой мальчик, и смогу сам поменять себе подгузник! – он беззлобно огрызнулся, выразительно подняв брови. Эффи вспыхнула, но тут же растянула губы в приторно-сладкой улыбке.

- Насчет подгузников тебе, конечно, виднее – раз ты все еще их носишь – но то, что без присмотра ты и шагу сделать не можешь, это точно!

Вот язва! Он открыл было рот, чтобы ответить еще большей гадостью и поставить эту капитолийскую дамочку на место… но вместо этого лишь шумно выдохнул и устало покачал головой. Что толку ругаться? Да, ему не хотелось признавать ее правоту – и, тем не менее, эта невозможная женщина была абсолютно, бесспорно, уничижительно права!

- У меня нет ни сил, не желания препираться сейчас с тобой. Я еду один. Будь моя воля, я вообще бы туда не поехал, но так решили умные режиссеры с Си-Эн-Эн… Представляешь, я только что умудрился продать эксклюзивные права на интервью в Двенадцатом дистрикте аж самому Си-Эн-Эн!

Он выразительно похлопал рукой по лежащему рядом на столе коммуникатору. Кстати, за это стоило выпить…

- А ты, женщина, - ему в голову вдруг пришла гениальная в своей простоте идея, - раз уж так решительно настроена быть мне полезной, можешь присмотреть здесь за нашими ребятами. Я оставлю тебе коммуникатор и наушник - разумеется, сама ты ничего не решишь, но в экстренном случае хотя бы сможешь связаться с Цинной… а он знает, что делать.

Капитолийка снисходительно скривилась и, бурча под нос что-то нелицеприятное в его адрес, полезла в свою бессменную, как парик, розовую сумочку, болтающуюся на запястье.

- Это, - с язвительным видом она достала из нее какой-то маленький прямоугольный предмет, - мой собственный коммуникатор. А это, - еще один, гораздо меньшего размера, - мой собственный микронаушник. И если ты наивно полагаешь, что за свою сознательную жизнь в столице я не научилась пользоваться ими гораздо лучше, чем какой-то провинциал из Двенадцатого дистрикта, то ты глубоко заблуждаешься!

- Под каким-то провинциалом мне следует понимать себя – так? – он лишь удивленно хмыкнул в ответ на ее гневную поучительную тираду. Эффи коротко утвердительно кивнула, демонстративно вставляя наушник в левое ухо и прикрывая его розовыми локонами.

- Вуаля! – с видом фокусника она прищелкнула тонкими пальцами и многозначительно подняла брови. – И, кстати, проблемы я решаю гораздо лучше тебя – забыл, что это я у нас молодец?

Он лишь покачал головой и поймал себя на том, что вот-вот засмеется – в первый раз за последние несколько дней.

- Хорошо, женщина, ты молодец, - спорить с ней дальше просто не имело смысла. - Но ты не поедешь. Во-первых, тебе действительно лучше находиться здесь, чтобы быть в курсе дел. А во-вторых, капитолийцу нечего делать в угольном дистрикте – поверь мне, никому в Двенадцатом не доставит никакого удовольствия лишний раз лицезреть твою раскрашенную мордашку. Ты для них как бельмо в глазу… особенно сейчас.

Она рассерженно прикусила губу – видимо, тоже хотела огрызнуться, но передумала.

- Вот и правильно, - примирительно кивнул ментор. – Оказывается, твоя глупость еще не безнадежна…

- Если ты и дальше собираешься оскорблять меня, то лучше я повидаюсь с Цинной – он в отличие от тебя человек цивилизованный и умеет разговаривать с людьми, не смешивая их при этом с грязью! – ее возмущенный голос заставил его тайком облегченно вздохнуть. Рывком поднявшись со стула и выразительно шмыгнув носом, рассерженная капитолийка принялась яростно заталкивать в сумочку коммуникатор. Ну, наконец-то сработало хоть что-то из его богатого арсенала словесных гадостей! Эй, она что, плачет – или ему показалось?

Он противно ухмыльнулся и еще сильнее сцепил пальцы под подбородком – нужно удержать себя от какой-нибудь глупости вроде того, чтобы пожалеть ее сейчас или просто извиниться. Никаких сантиментов, Двенадцатый, строго одернул он себя: эта чокнутая женщина всегда считала - и пусть продолжает считать! - тебя просто невозможным хамом и грубияном. Так будет лучше, и прежде всего для нее самой. Таковы были негласные правила Голодных Игр – не подпустить, не привязаться… Уж кто-кто, а Хеймитч Эбернети за двадцать пять лет прекрасно это усвоил. И он отлично знал, как плачевно могут закончиться для Эффи Бряк ее дурацкие благородные попытки помочь ему.

Потому что, по правде говоря, его совсем не прельщало вдобавок к своим собственным проблемам накликать неприятности и на ее глупую розовую голову.

Он исподлобья посмотрел на ее стремительно удаляющуюся спину и тяжело вздохнул, прикрывая глаза. Он почти не врал, когда просил Эффи присмотреть в его отсутствие за Питом и Китнисс. Если в случае с ранением Мелларка вопрос стоял лишь во времени – он чертыхнулся и тотчас возненавидел себя за такие мысли! – то Кит, судя по всему, отделалась скромным количеством укусов, а значит, всего пару дней будет находиться в кошмарном обмороке под действием осиного яда. Этого времени было более чем достаточно, чтобы он успел вернуться из Двенадцатого дистрикта до того, как его девочка придет в себя.

Но если случится что-нибудь непредвиденное, и она очнется раньше, успокоил он себя, или Эффи, или Цинна тотчас сообщат ему.

К тому же, до своего завтрашнего отъезда ему еще предстояло увидеться с Плутархом – одно из утренних сообщений было как раз от его вездесущего Сократа: сенатор Хавенсби ненавязчиво приглашал Хеймитча Эбернети составить ему компанию за партией в теннис. Где-нибудь после полудня, на закрытом корте роскошной сенаторской резиденции. Он даже прислал лимузин! И хотя Двенадцатый плохо представлял себя в коротких белых шортах и с ракеткой в руке, но отказ в принципе не рассматривался. А потому, расплатившись за обед и опрокинув для смелости еще одну порцию виски, он, скрипя сердцем, поднялся из-за столика и, разглядев у двери знакомую напыщенную физиономию сенаторского секретаря, нехотя направился к выходу.

- Мистер Эбернети, - собственное имя снова резануло слух.

- Это еще кто? - попытался отшутиться он, на что молодой капитолиец лишь обиженно поджал губы. – Послушай, Сократ, ты рискуешь попасть в мою немилость! Не хочешь звать меня по имени – что ж, я согласен даже на «Двенадцатый». Только давай завязывай с этими своими «мистерами Эбернети» - я знать таких не знаю!

Молодой человек упрямо дернул подбородком и лишь еще выше задрал голову.

- Позвольте мне самому решать, как обращаться к официальным лицам!

Что ж, раз этому болвану нравилось изображать из себя высокое начальство, старый ментор не собирался его переубеждать... По-видимому, парень относился к тому огромному числу выскочек, которые каким-то образом умудрялись занимать в Капитолии теплые места, мечтая сделать высокую и успешную карьеру на костях конкурентов, и потому считали себя выше и умнее других. Хеймитч поморщился – бедный Сократ, он, наверное, и не подозревал, что головы многих таких же выскочек давно украшали собой стены президентского дворца!

Плутарх Хавенсби уже ожидал его, развалившись на широком шезлонге под большим белоснежным тентом. Стильная белая тенниска, короткие белые шорты на подтянутой спортивной фигуре с идеально ровным капитолийским загаром. Белые орхидеи на белом столике… На фоне этой роскошной кипенной белизны маленький красный зонтик в таком же красном коктейле выделялся вызывающе ярким пятном.

- Сенатор, - подходя, приветственно усмехнулся Хеймитч, едва заметно качнув головой. Правила требовали, чтобы он дождался приглашения присесть – но когда в последний раз он соблюдал правила? Игнорируя предупредительные взгляды замершего рядом Сократа, он бухнулся в плетеное кресло напротив Плутарха и, развалившись, с вызовом вытянул вперед скрещенные ноги. Цепкие глаза Хавенсби озорно сверкнули. – Соскучились по мне, а?

Но сенатор и бровью не повел в ответ на его мальчишескую выходку – только поставил кроваво-красный бокал на столик.

- Кому ты продал интервью? – поинтересовался он, продолжая так же снисходительно улыбаться. Ну, надо же, мелькнуло в голове, старый лис уже знал и об этом!

- Первый канал, Си-Эн-Эн, - пожав плечами, отозвался ментор. – Завтра выезжаем. Они потребовали моего присутствия в кадре в качестве ведущего – ну разве это не смешно? Даже предложили больше, и я вынужден был согласиться – сами понимаете, впереди полуфинал, лишние деньги нам не помешают!

Плутарх молча кивнул, потом внимательно посмотрел на своего гостя.

- Я только что видел свежие новости – и, судя по ним, твой мальчик серьезно ранен, - ментор дрогнул и смешался под его проницательным взглядом. Хвала чертям, хоть этому врать не придется! – Нужна помощь?

Двенадцатый удивленно вскинул глаза. Неужели сенатор добровольно записался еще и в покровители Пита Мелларка?

- Да, он мне нравится, - пожав плечами, ответил Плутарх на его немое удивление. – И я могу себе это позволить – не находишь?

- Как – и вам тоже? – скрипнув зубами, ментор не смог сдержаться от презрительной ухмылки. – Мне пора объявлять аукцион на своего подопечного… только боюсь, даже вам, со всеми вашими деньгами, связями и возможностями, не по зубам будет тягаться с Главным Распорядителем!

Плутарх изменился в лице и сделал Сократу выразительный знак убраться.

- Ты просто кретин, Эбернети – уж прости старику его прямоту! – сердито зашептал он, когда мужчины остались вдвоем. – При чем здесь Сенека?

- Как? – наигранно-удивленно изумился Хеймитч, с трудом сдерживая ярость внутри. – Вы же сами только что сказали, что вам нравится мой подопечный… или я что-то не так понял? Так вот запомните, сенатор – ни вы, ни Сенека Крэйн его не получите! Я скорее дам парню умереть на Арене, чем позволю вернуться и развлекать таких сластолюбцев, как вы!

- Знаешь, Двенадцатый, ты дурак, - покачав головой, недовольно буркнул Плутарх. – Я, кажется, понимаю твои недвусмысленные намеки… и спешу тебя уверить, что мои симпатии совершенно иного рода. Скажем, я глубоко уважаю твоего парня – такой вариант тебя больше устроит? Человек, который может пойти на многое ради любви – разве это не достойно уважения?

Хеймитч растерянно смотрел на рассерженного Плутарха и только хлопал глазами. Он и подумать не смел, что почетный сенатор Капитолия и правая рука Сенеки может оказаться вполне нормальным человеком. С нормальными взглядами и нормальными понятиями. Возможно, и Китнисс Эвердин интересовала его не в качестве домашней зверушки?

На дорожке, ведущей к дому, откуда ни возьмись, появился Сократ, и по напряженному выражению его лица ментор понял, что теннис отменяется и сегодняшняя аудиенция закончена.

- Извините меня за грубость, сенатор, - растерянно пробормотал он, поднимаясь из кресла и виновато опуская голову. – Я не привык к дружескому расположению сильных мира сего… и иногда позволяю себе вольности.

- Извиняю, - строго отозвался Хавенсби, задумчиво глядя мимо него. – Но ты все-таки не кипятись и хорошенько подумай над моим предложением – это раз. Мне импонирует безрассудство твоего подопечного – это два. И ты не вправе решать за него, ни при каких условиях – это три, - он перевел глаза на ментора, и суровое лицо его смягчилось. - В конце концов – разве заслужил твой удивительный парень такую бесславную и жестокую смерть?

Секретарь выразительно нетерпеливо кашлянул, и Плутарх поспешно поднялся с шезлонга. И, чуть кивнув ментору, так же поспешно направился к дому. И если бы в эту минуту Двенадцатый не смотрел в спину своему собеседнику, то заметил бы знакомые рыжие волосы, мелькнувшие в окнах верхнего этажа сенаторской резиденции.

***

Он сидел у окна и машинально провожал глазами проплывающие мимо пейзажи.

Когда еще в Капитолии его спросили, кто будет говорить о Китнисс, он даже не задумывался. Как-то сразу само собой решилось, что это будет Прим. После гибели мужа последние несколько лет миссис Эвердин не могла внятно связать и двух слов, а больше разговаривать было особенно не с кем. К тому же, своей выходкой на Жатве Кит надолго обеспечила малышке немеркнущую популярность в столице. Он хмыкнул – телекомпании едва не подрались за право взять у нее интервью!

Они ожидали его и телевизионщиков на перроне. Он заметил их еще из вагона – они особняком стояли как раз напротив выхода со станции. Маленькая нахмуренная девочка и взрослая измученная жизнью женщина. Когда он вышел – скорее вывалился – на платформу, Прим ухватилась за руку матери. Нет, она вовсе не испугалась, внезапно подумал он. На мгновение Хеймитчу показалось, что девочка не цепляется за мать, а скорее наоборот - поддерживает ее.

Женщина встретила его усталой полуулыбкой. Так улыбаются добрым соседям и старинным знакомым. Соседей у него не было, но когда-то давно они и вправду были знакомы. Наверняка, она до сих пор помнила другого Хеймитча Эбернети – высокого, вечно растрепанного и совершенно бесстрашного в свои восемнадцать лет. Как давно это было… Он тоже помнил совсем другую Эль. Та Эль носила голубое платье Китнисс и еще не была миссис Эвердин.

- Я вряд ли смогу быть полезна, - жалобно пробормотала она, потупив голову. – Когда речь заходит о Кит, я просто не знаю, что сказать…

Он понимающе коротко кивнул. Он и сам ничего не мог сейчас сказать о Кит.

Одевать близких для интервью не входило в обязанности стилистов, но здесь Прим ожидал маленький сюрприз. Цинна решил, что в такую минуту девочке совсем не помешает хоть толика радости. Платье для нее он передал Хеймитчу лично в руки со строжайшим распоряжением не совать нос в чехол вплоть до съемки репортажа. Ментору пришлось даже поклясться на самом дорогом – бутылке белого ликера… Когда Прим вышла из импровизированной костюмерной, он только довольно крякнул. Хеймитч не слишком разбирался в тонкостях моды и красоты, но даже он мог бы сказать, что девочка была прелестна в облаке небесно-голубого, в тон ее глазам, кружева и шифона.

Они разместились в личном кабинете мэра – режиссеру понравился антураж мэрии Двенадцатого. Целая команда телевизионщиков в странных костюмах сновала взад и вперед, таская какие-то кабели, устанавливая свет, камеры, микрофоны. Они завешивали окна тяжелыми бархатными шторами, прищуривались, снова открывали их; потом снова завешивали, пудрили нос малышке, пытались приложиться и к его физиономии… только присутствие ребенка помешало ему послать их по точному адресу… снова прихорашивали малышку, опять суетились, что-то переставляли, куда-то бегали…

Он краем глаза глянул на девочку. Она сносила эти приготовления терпеливо и с достоинством. Прим сидела слева от него, на самом краешке роскошного дивана. Прямая спина, упрямо сведенные светлые брови. Маленькие ручки с плотно сжатыми пальчиками спокойно лежали на коленях. Она совершенно не замечала ни красоты своего наряда, ни суеты вокруг. А если и нервничала, то не показывала виду. И где они обе научились быть такими… неуязвимыми, что ли?! Мир вокруг нее рушился и фактически рассыпался на части, а она просто смотрела в глаза ведущего и ожидала его дурацких вопросов.

Он молча восхитился силой ее духа.

Оператор подал условный знак, на камере загорелась лампочка. Съемка началась. Как и положено, в начале интервью сыграл помпезный гимн Панема, а потом ведущий принялся нахваливать несуществующие преимущества Двенадцатого дистрикта, а заодно с ними мэра и миротворцев, усилиями которых так замечательно поддерживался установленный Капитолием закон и порядок.

Его затрясло. Он сжал кулак и словно между делом потер переносицу костяшками пальцев. Хорошо, что Трой Эвердин не слышал всей этой галиматьи…

Закончив хвалебные речи в честь Капитолия, ведущий принялся во всех красках расписывать достижения Китнисс на Арене, количество убитых ею соперников и тяжесть выпавших испытаний. Подразумевалось, что это должно было придать внушительности трибуту в глазах его родных и друзей. Затем по гениальной режиссерской задумке наставал черед ментора задавать вопросы для близких.

Он глубоко вздохнул… и замер, не в силах придумать ничего благоразумного.

Пауза затягивалась. Прим выжидающе молчала. Операторы за камерой подавали знаки, смысла которых он не мог уловить. Видимо, они пытались сказать ему, что время эфира уходит, а они не услышали от сестры Огненной Китнисс еще и двух слов. Тратить драгоценный эфир на молчание – непозволительная роскошь даже для фаворита Игр! И какой болван придумал, чтобы вопросы задавал ментор, который вообще не умеет говорить по-человечески? Им следовало пригласить Цезаря Фликермана – вот кто разговорил бы даже дерево! Режиссер глянул на часы и выпучил глаза, сделав более чем выразительный жест ребром ладони по шее. Хеймитч прекрасно знал, что еще пара минут тишины – и с него действительно снимут голову.

Он пытался найти какие-то слова, но со словами у него всегда была напряжёнка. Вся беда в том, что многое из того, о чем он хотел бы расспросить сейчас малышку, не предназначалось для ушей Капитолия… а ничего другого он придумать не мог.

Выручил специально приглашенный гость, мэр Андерси – запинаясь на каждом слове, он начал спрашивать о школьных годах, о друзьях Китнисс, о ее увлечениях и прочей глупости, которую Хеймитч никак не мог увязать в своем представлении с девушкой, которая в сотне миль отсюда сражалась за свою жизнь.

На лице Прим появилось подобие улыбки. Она подыграла ему, рассказывая о несуществующем хобби и несуществующих друзьях. Когда ее спросили о Гейле – многие в Капитолии помнили красивого молодого человека, поддержавшего сестер на Жатве – она лишь коротко глянула на Хеймитча и, слегка пожав плечами, объяснила, что он – их кузен. Неужели они с Кит совсем не похожи? Те же серые глаза, те же темные волосы, тот же несносный характер… Ведущий довольно хихикал над ее шутками, а в голубых глазах Прим плескалась боль.

Наконец камеры выключили, чтобы пригласить следующих – семью Пита. Хеймитчу вовсе не хотелось слышать горе в голосе Генри Мелларка, уже распрощавшегося со своим сыном. Он осторожно взял Прим за плечи и незаметно отвел в сторону.

- С каких это пор Хоторны в родстве с Эвердинами? Да еще в таком близком?

Девочка неуверенно поёжилась.

- Это лучшее, что я смогла придумать так быстро. Я совсем не ожидала, что кто-то из них заинтересуется Гейлом.

- О, этим парнем не грех заинтересоваться – не одна дамочка в Капитолии продала бы душу дьяволу за такого кузена! Напомни-ка, сколько тебе лет? – вдруг поинтересовался он, почему-то в эту минуту подумав о Китнисс.

- Двенадцать. Это была моя первая Жатва.

- Неужели твоя сестра была такой же разумной в двенадцать лет?

- Не знаю, но охотилась она не хуже отца. Я не стала упоминать об этом ее хобби.

- Бесполезно, весь Панем уже и так знает об этом! – хмыкнул он. – И президент Сноу в том числе. Если она выкарабкается, у нас еще будут неприятности на этот счет. Ни один дурак не поверит, что старина Эбернети научил ее всем этим трюкам со стрелами всего за несколько дней!

Прим побледнела и выдавила сочувствующую улыбку.

- Боишься за сестру? – предположил ментор, заметив, как вдруг омрачилось ее лицо.

- Боюсь, - призналась она еле слышно, прикусив губу. – Но я верю в нее. А вот Пит… я видела новости. Он ранен, да? Мне так жаль…

И что он должен сейчас сказать ей? Что ему тоже жаль? Что он уже в который раз вынужден делать выбор, и в этом году его выбор как никогда тяжел – ведь его трибуты оказались детьми когда-то близких ему людей…

Лучшее, что он смог сделать – натянуть одну из своих издевательски-насмешливых физиономий и пробубнить в ответ:

- Хорошо, что Кит не такая жалостливая...

- Вы многого не понимаете. Там, - она неловко кивнула на кабинет с камерами, - сейчас его отец. Вы ведь знаете Генри? Он замечательный человек и очень добр к нам. Даже сейчас. Особенно сейчас. Благодаря ему у нас всегда есть свежий хлеб… вы хоть понимаете, что это значит – всегда иметь хлеб? - она запнулась и добавила уже тише: - И он давно уже не надеется увидеть Пита живым…

- Думаешь, я не понимаю, каково это – своими руками убить близкого тебе человека? А как насчет всех близких тебе людей?! – прошипел он сквозь зубы. И тотчас осекся - еще немного, и он начнет орать на эту замечательную девочку. Прим испуганно замолчала.

- Ты знаешь правила – один победитель, - нехотя пробормотал он виноватым тоном. – В нашем случае – или Китнисс, или Пит. Он свой выбор сделал еще до начала Игр.

- Хотите сказать… его признание – это не розыгрыш? Он действительно решил умереть за нее? – сдавленно прошептала она, и ее брови недоверчиво сдвинулись в одну линию.

- Да. И насколько я знаю твою сестру, она не станет мешать ему в этом намерении - она слишком зациклена на себе! Не думаю, что Пит Мелларк так уж дорог ей…

- Вы не знаете Кит! – вдруг вспыхнула и яростно зашептала Прим. - Не знаете так, как знаю ее я. И вы понятия не имеете о том, что она чувствует! Не верьте тому, что видели – вы ничего не видели. Не верьте тому, что слышали – вам сказали то, что вы хотели услышать. Даже если это сказала сама Кит… хотя она вряд ли говорила с вами об этом! Она даже со мной об этом не говорила! - девочка оглянулась на телевизионщиков, а потом осторожно взяла его за руку и, решительно вздохнув, внимательно посмотрела в глаза.

Было в ее взгляде что-то такое, очень взрослое, и Хеймитч нутром почувствовал, что интервью для Панема закончилось, что вот сейчас будет рассказ для него.

- Вы знали нашего отца? – она запнулась, часто заморгала, и в ее голубых глазах блеснули колючие слезинки. - Когда он погиб… мама ушла в себя, отказывалась даже пить и есть. Мне было семь, Китнисс одиннадцать. Ей пришлось стать в семье главной, за несколько дней повзрослев на много лет. Вы, конечно, не знаете, но нам тогда пришлось очень туго… я помню, Кит выкручивалась, как могла – на скромную компенсацию, полученную в мэрии, она сама покупала на рынке продукты, сама варила еду, как умела, и каждый день сама заплетала мне косы, собирая в школу. А по ночам тихо плакала… Она была такая же гордая, как отец - ни у кого не просила помощи и никому не жаловалась. Полуголодные и брошенные, мы продержались так три месяца. Но даже при нашей жесткой экономии запасам пришел конец. Однажды в доме не осталось даже крошки хлеба… Я не хотела пугать ее, но в тот момент я отчаялась и даже приготовилась умереть…

Она запнулась, снова и снова переживая в мыслях те ужасные дни. Хеймитч терпеливо молчал в ожидании продолжения, и в груди снова противно саднило. Девочка выдержала минуту, а потом заговорила неожиданно изменившимся голосом:

- А потом случилось чудо – в один из промозглых апрельских дней она принесла две свежие, слегка подгоревшие буханки хлеба! Они были еще горячие и такие ароматные, с изюмом и орехами! Я до сих пор помню их вкус, хотя прошло уже пять лет… Даже мама очнулась от своего забвения, и Кит уговорила ее поесть вместе с нами. А на следующий день в школе я заметила сына пекаря с большим синяком на опухшей щеке. Это было очень странно - он никогда ни с кем не дрался. Вероятно, его наказали дома, хотя я знаю, мистер Мелларк никогда не наказывал своих детей… видимо, он все-таки в чем-то здорово провинился. И Китнисс так странно и растерянно посмотрела на него… Она больше никогда не упоминала об этом случае, но я думаю, именно Пит отдал ей тот спасительный хлеб. Благодаря ему мы смогли тогда подняться с колен, и мы выжили…

Хеймитч ошарашено потер переносицу. Значит, тогда, в Капитолии, Пит не соврал ему… А он-то считал его влюбленность просто юношеским увлечением. Теперь многое вставало на свои места. Ох уж эти Мелларки! Он знал Генри с самого детства. Еще мальчишкой пекарь всегда был мягким и добродушным малым, готовым разделить последнее с каждым, кто в этом нуждался. Ни годы, ни лишения не смогли изменить этого. Похоже, младший сын пошел в него. Ментор удовлетворенно хмыкнул – на него словно снизошло озарение. Похоже, этот удивительный парень скорее действительно истечет кровью, чем позволит кому-либо причинить боль тем, кто ему дорог!

Как он сказал тогда на презентации – я люблю ее, сколько себя помню? Только теперь Хеймитч действительно начинал верить в то, что поведал Пит Мелларк ему и всему Панему насчет Китнисс Эвердин.

- Теперь вы понимаете? – настойчиво переспросила Прим и удрученно покачала светловолосой головой. - Кит все делает правильно. Она просто не сможет убить его собственными руками… она вообще не может позволить ему умереть! Поверьте мне - если бы существовал хоть один шанс выбраться им обоим, она бы использовала его!

Она сказала это просто и твердо, как непреложную истину. Так говорят о том, что кто-то родился. Или кто-то умер. Ментор удивленно посмотрел в ее ясные голубые глаза, так непохожие на стальные глаза ее сестры.

- И что, окажись у нее такой шанс, она станет спасать его? Ты так в этом уверена? Ведь парень серьезно ранен… он будет для нее только обузой! – только и нашелся он.

- Уверена. Я знаю, что он значит для Китнисс.

- А она сама об этом знает?

Прим растерянно опустила голову и лишь жалобно прошептала:

- Очень надеюсь, что да…

Уже перед самым отходом поезда он заметил на перроне Гейла – молодой человек взволнованно вышагивал взад-вперед по платформе, словно хотел и не решался подойти. Он огляделся – телевизионщики уже погрузили все свое оборудование и сами устало расползались по вагонам. Его вовсе не привлекала мысль засветиться сейчас с Хоторном, но он нутром чуял, насколько важно было для Гейла перекинуться с ним хотя бы парой слов.

Хеймитч поморщился. Там, в купе, его давно уже ожидает его любимая выпивка, а тут этот парень… Эх, его доброта еще накличет на него неприятности! Он нехотя сделал короткий приглашающий жест, и молодой человек мгновенно оказался рядом.

- Какие у нее шансы? – Гейл старался говорить сухо и коротко, но предательски дрогнувший голос с головой выдал все, что творилось у него внутри.

- Какой ответ тебя устроит? – так же коротко поинтересовался в ответ он, не глядя на собеседника.

- Она сможет вернуться?

Опять те же вопросы! Правды он не знал, а лгать не хотел.

- Возможно. Не спросишь про Мелларка?

Гейл дернулся всем телом, словно его ударило током. Хеймитч поёжился и пожалел, что задал глупый вопрос. Он не знал, что там связывало их с Кит. И не хотел знать. Не хватало еще забивать голову всякой сердечной чепухой, ему выше головы хватает Пита с его ненормальной влюбленностью в чокнутую Китнисс Эвердин! А тут еще этот рыцарь с глазами, мечущими молнии… наверняка, он видел презентацию трибутов и слышал историю беззаветной любви сына пекаря из Двенадцатого дистрикта.

И судя по всему, она вряд ли ему понравилась.

Стальные глаза Хоторна холодно посмотрели на ментора.

- Я знаю правила. Один победитель.