Глава 16. Он так и не попал к Сенеке

Он так и не попал к Сенеке. Да и не слишком пытался – после неожиданного разговора с Финником ему расхотелось видеть Главного Распорядителя. Узнать, что Крэйн положил глаз – а возможно, и зуб! – на его подопечного, оказалось для ментора не слишком приятным известием. Когда он вернулся к Эффи, нетерпеливо ожидающей его в оранжерее с каким-то глупым журнальчиком в руках, физиономия у него была – краше в гроб кладут! На ее вопросительный взгляд буркнул – мы засветились, на сегодня хватит. Напрасно битый час она пыталась выяснить, какую страшную государственную тайну поведал ему зеленоглазый красавец Одэйр и что теперь он сам скрывал за своим непроницаемо-траурным лицом – ему не хотелось говорить об этом. Не с ней. Вообще ни с кем.

Тебе придется наступить на себя, припомнились слова Цинны. Да нет, парень, хмуро подумал он – если так и дальше пойдет, мне придется проехать по себе катком…

До отеля он возвращался пешком, сославшись Эффи на необходимость прогуляться и обдумать стратегию. Прекрасный повод отделаться от полезной, но порядком утомившей спутницы – как истинная капитолийская модница, в качестве обуви она носила на ногах нечто, не позволявшее ей сделать больше десяти шагов без опасения рухнуть об землю, а потому на дальние расстояния могла передвигаться не иначе как в автомобилях. Некстати вспомнив о манерах, он даже поймал для нее такси, чем заслужил ее удивленно-снисходительную полуулыбку. К счастью, Эффи не стала сопротивляться – только гневно посмотрела на него с видом строгой матроны и потребовала вести себя сдержанно. Он готов был пообещать ей все земные и неземные блага – лишь бы она поскорее убралась с его глаз!

Душа требовала выпивки. Бокал терпкого пунцово-красного вина за завтраком с сенатором только подогрел аппетит.

Редкие встречные прохожие испуганно шарахались прочь, когда, прекращая бубнить себе под нос что-то невразумительное, он вдруг резко останавливался посреди тротуара и начинал сотрясать кулаками воздух и неистово материться на невидимого собеседника. Парочка, сунувшаяся было за автографом, едва не попала под раздачу и предпочла за лучшее обойти ненормального Двенадцатого стороной. Откуда им было знать, что старый чокнутый ментор разговаривал сам с собой и поливал грязью самого себя?

И что это был его собственный, много лет назад выдуманный способ разрядки.

Он не спешил возвращаться. Микронаушник молчал, его ребята были в относительной безопасности, и он позволил себе роскошь зайти в Центральный парк. В первый раз он был здесь почти двадцать пять лет назад – сидел вон на той самой древней деревянной лавочке, отреставрированной чьей-то умелой дизайнерской рукой, и рыдал взахлеб, как мальчишка, потерявший любимую игрушку. Вот только его потерянную игрушку звали Холли, и ей было всего двенадцать… он помнил ее с четырех лет: шустрая, черноглазая, вечно сующая всюду свой маленький курносый нос, усыпанный яркими веснушками. Вечно ходившая хвостиком за ним и его младшим братом… Он вспомнил, как молча, так по-женски стоически, утирала она его колючие, уже мужские слезы, стоя рядом на пепелище его собственного, разоренного Капитолием дома. Вспомнил, как поперхнулся на Жатве, когда услышал ее имя. Вспомнил, как стеклянными глазами смотрел на экран, где хищные щупальца планелета подхватывали худенькое окровавленное тельце его неугомонной соседки по Шлаку, чтобы унести ее с Арены. Первый менторский опыт закончился, не успев начаться – его трибуты на пятьдесят первых Играх не смогли дожить даже до заката первого дня.

Тогда, в свои неполные девятнадцать лет, он еще не знал, что это только начало…

Он бухнулся на знакомую скамейку и, раскинув на спинке руки, запрокинул голову, прикрывая глаза и глубоко вдыхая полной грудью. Это место он не забудет. Здесь, под сенью огромного, неизвестного ему экзотического дерева, он впервые напился. Надрался до чертиков, до визга, до тошноты. До потери сознания. Без памяти проспал всю ночь, скрутившись калачиком на узкой жесткой лавочке, чтобы очнуться утром с дикой головной болью, сомлевшими и затекшими от неудобной позы руками и ногами и сотней нагадивших тварей во рту. Он еще не осознавал, что через пару недель должен будет вернуться домой и посмотреть в глаза милой кареглазой женщине, всю его сознательную жизнь жившей по соседству с Эбернети, чтобы объяснить ей, почему он победил, а ее дочь – нет.

Тогда он еще не был так известен в Капитолии, как сейчас. Потому-то двое молодых миротворцев, дежурившие в Центральном парке в то утро, имели неосторожность довольно резко высказаться о его помятом внешнем виде и присутствии в неположенное время в неположенном месте. Идиоты, они даже не успели опомниться, как уже лежали на земле с разбитыми носами и покореженными физиономиями – что-что, а драться он умел! Его не испугало ни грозное боевое оружие на их поясах, ни неравная расстановка сил… его вообще в тот день невозможно было напугать.

Его спасла менторская карточка, прикрепленная к вороту рубашки – она обеспечивала неприкосновенность в столице на время проведения Игр. Он считал ее бесполезной картонкой, но, надо же, картонка сослужила свою службу – увидев ее, яростно потиравшие разбитые в кровь подбородки миротворцы с трудом, но все-таки сдержались, настоятельно и в весьма доступных ёмких выражениях посоветовав драчливому Двенадцатому идти куда подальше. Выплеснув душившие его эмоции, он уже остыл и потому не стал нарываться и задирать их – на опыте собственной, располосованной когда-то плетьми спины он знал, что ссоры с миротворцами до добра не доводят. Дома с ним не стали бы церемониться.

Перебирая в памяти полузабытые и полустертые временем горькие воспоминания, он хмыкнул – а ведь те двое запросто могли бы прибить его тогда, в то злополучное солнечное утро, и никто никогда даже не узнал бы об этом! Насколько облегчилась бы его жизнь…

Малодушничаешь, Эбернети, укорил он себя, открыв глаза и удивленно уставившись в потемневшее небо над собой.

Он и не заметил, как на город надвинулся вечер. Это сколько же он просидел здесь, в своих воспоминаниях – час, два? Судя по восхитительным краскам, мерцающим в небе над ним, день близился к закату. Только здесь, в Центральном парке, где не было слепящих неоновых огней, мигающих вывесок и пульсирующей рекламы, можно было разглядеть настоящее капитолийское небо – точь-в-точь такое же прекрасное, бесконечное и бездонное, как небо над далеким Двенадцатым дистриктом. Он рывком поднялся со скамейки и потер руками глаза и лицо – что-то он расчувствовался сегодня… зря он вообще пришел сюда! Нельзя давать себе слабину, особенно сейчас, когда половина пути пройдена и половина трибутов на Арене уже мертва…

Уже в сумерках вернувшись-таки в отель, он решил повидаться с Цинной, чтобы выпить под его чутким присмотром пару порций коньяка и заодно поблагодарить молодого человека за неожиданного союзника в лице Одэйра. И, возможно, поделиться безрадостной новостью и поговорить по душам. Он даже заказал на ресепшене скромный ужин на две персоны в пентхауз Мастера. И в этот момент в кармане брюк завибрировал коммуникатор, принимая сообщение для Двенадцатого. Он нехотя вытащил его из кармана. На экране светилось всего одно слово – «Сегодня». Без подписи. Подпись была излишней – он и так понял, кем был автор послания. Значит, посиделки в творческой мастерской сводились к минимуму – ужин по-быстрому и пара вопросов, не дающих ему покоя с самого утра.

- Привет, - буркнул он, входя в номер. Цинна приветливо кивнул в ответ. – Ужин будет через минуту. Помню про твою диету и заказал твой любимый греческий салат.

- Ты не перестаешь удивлять меня, Двенадцатый, - молодой человек покачал головой и вопросительно поднял брови. Ментор хмыкнул и пожал плечами.

- Просто я наблюдательный парень. Стараюсь иметь обо всех окружающих меня людях максимально полное и четкое представление. И их вкусовые предпочтения в этом только помогают. Китнисс, например, любит мясо, особенно баранину, потому что она по натуре охотница, боец. Пит предпочитает горячий шоколад, и совсем не потому, что пекарь – он просто такой же мягкий и домашний. Порция из всех капитолийских блюд вообще замечает только рисунок на посуде – сам понимаешь, профессиональное… А ты вегетарианец. Потому что не можешь и не хочешь питаться трупами. Все просто. Мы – то, что мы едим, верно? Ну, в моем случае – то, что мы пьем…

Цинна снисходительно негромко рассмеялся и сделал приглашающий жест. Хеймитч прошел в гостиную и бухнулся на свой любимый роскошный диван, закидывая ногу на ногу на стеклянный журнальный столик перед собой. Потом спохватился и, бросив на Цинну виноватый взгляд, поспешил убрать их:

- Извини, рефлекс… дурная манера – вести себя как дома!

- Я рад, что моя мастерская вызывает в тебе такие рефлексы. Не извиняйся, ты и есть дома, - молодой человек подал ему пузатый бокал, наполовину наполненный ароматной тягучей жидкостью. В зеленых глазах заплясали искорки смеха. – Я, представь себе, тоже наблюдателен и потому взял на себя смелость налить сразу двойную порцию.

Приятно иметь дело с разумным человеком. Залпом выпив желанный коньяк, ментор удивленно обнаружил перед собой блюдечко с лимонными дольками и кусочками темного, почти черного шоколада – лучшую закуску для такой шикарной выпивки. Ну и ну, его хваленую наблюдательность только что обскакали! Он поднял глаза – Цинна следил за ним и многозначительно улыбался, скрестив руки на груди. На душе разом потеплело.

- Ты перенимаешь мои привычки, - он мягко усмехнулся и указал на скрещенные руки.

- А ты – мои, - пожал плечами молодой человек, кивнув на бокал и на блюдечко. – Мы квиты?

- Пожалуй.

Цинна незаметно налил новую порцию в пузатый бокал. Он взял коньяк в руки и снова положил ноги на столик – чего уж манерничать, раз ему разрешают? Никогда и нигде еще он не чувствовал себя так умиротворенно и надежно, как в этой уютной творческой гостиной в обществе ее удивительного хозяина. Это было так ново… и так успокаивало. Даже не верилось, что там, за высокими окнами, шумел и горел всполохами огней ночной Капитолий.

- Видел Одэйра? – прерывая его мысли, негромко поинтересовался Цинна.

- Видел, - кивнул Хеймитч, задумчиво сдвинув брови. – Почему он?

- Видишь ли, трибутов Четвертого на Арене больше не осталось, а Финник не привык отлынивать от своих обязанностей, хоть в этом году и не исполняет роль ментора, - молодой человек устроился в кресле напротив и по-хеймитчевски забросил ноги на столик, заставив мужчину тихо рассмеяться.

- Но почему Двенадцатый? – совершенно искренне удивился он.

- А с кем ему брататься? С Брутом? Они не выносят друг друга с первого появления Одэйра в Капитолии. Рубин тоже отпадает – Финник терпеть не может этого заносчивого кретина… прости, что ругаюсь, от тебя нахватался!.. Остаетесь вы с Рубакой. Насколько я успел изучить Рубаку, он скорее сам отрежет себе вторую руку, чем будет общаться с конкурентами, даже с Одэйром. Так что, как ты сам сказал - все просто.

- Ни за что бы не подумал, что, первый раз попав на Игры, ты так хорошо осведомлен обо всех нас! – продолжал удивляться ментор.

- Я никогда не участвовал в Играх – да, это правда. Но это вовсе не означает, что я не следил за трибутами и менторами. Это было совсем несложно, ведь вы всегда на виду, нужно просто знать, куда смотреть, - молодой человек мягко усмехнулся. - К тому же, по моим собственным наблюдениям похоже, что Финник просто симпатизирует тебе больше остальных… в чем, конечно, никогда и никому не признается!

- Упасите, черти, меня от симпатий Финника Одэйра! – в притворном ужасе взмахнул руками ментор. – Иначе сохнущая по нему половина Капитолия разорвет меня на лоскутные сувениры!

- Можешь не переживать за свою безупречную репутацию, Финник – не самый худший вариант обожателя! – в тон ему шутливо парировал Цинна.

- Ага, гораздо лучше Сенеки Крэйна…

Веселость как рукой сняло – мужчины перестали дурачиться и хмуро посмотрели друг на друга. Нежеланная тема всплыла сама собой.

- Ты в курсе? – буркнул Хеймитч, брезгливо поморщившись. Молодой человек молча кивнул в ответ. – И давно?

- С самого начала. Знаешь, такие вещи сразу бросаются в глаза – я ведь капитолиец до мозга костей, забыл? Ты знал, что Сенека с первого дня запомнил имена обоих трибутов Двенадцатого дистрикта? Это, друг мой, большая редкость – обычно он в лучшем случае к концу Игр знает имя победителя. Еще тогда я заподозрил неладное…

Хеймитч вспомнил их первый разговор с Главным Распорядителем, еще до знакомства с Цинной. Сенека тогда еще очень живо поинтересовался синяком Пита Мелларка… вот дьявол, он ведь сам представил ему своего подопечного! Он молча чертыхнулся - и почему его не смутила тогда такая необычная заинтересованность Крэйна?

- Ты и представить не можешь, какие нравы у местной аристократии… Финник лучше других знает об этом, - тихо пробормотал Цинна, задумчиво глядя на бокал в своей руке. – Он такое пережил здесь, в Капитолии – нам с тобой в самых кошмарных снах не привидится. Так что меня не удивляет его искреннее беспокойство относительно будущей судьбы Пита в случае его победы – он никому такого не пожелает…

- И что же мне делать? – хотя, разве с самой презентации он не знал, что делает?

Цинна умолк. Хеймитч тихо хмыкнул. Да, Финник прав: ему было виднее, что лучше – мучительная смерть на Арене или не менее мучительная жизнь в качестве покорного домашнего питомца, эдакой постельной игрушки капитолийских распутников.

- Давай лучше выпьем, - тряхнув головой, он протянул молодому человеку руку с бокалом. – За то, чтобы всегда оставаться человеком.

В полной тишине они молча чокнулись, и каждый залпом осушил свой бокал. К счастью, их молчаливое пьянство было вовремя прервано – подали ужин. За минуту расправившись со своим бифштексом, сдобренным еще одной, последней на сегодня, порцией коньку, ментор достал из кармана брюк коммуникатор и миниатюрную баночку, утром презентованную Плутархом, и, многозначительно взглянув в глаза Цинне, положил их на столик между ними. Молодой человек осторожно принюхался к крышке, потом в изумлении вскинул брови.

- Знаешь, что это? – удивленно поинтересовался он у ментора, с интересом разглядывая баночку. Хеймитч придвинулся ближе и неопределенно повел плечами. Молодой человек вернул сенаторский презент на столик, потом взял со стола нож и осторожно провел лезвием по ладони левой руки.

- Что ты творишь, мальчишка? – встрепенулся ментор, крепко ухватив его за запястье и отбирая опасный столовый прибор. Он в ужасе смотрел на свежий неглубокий порез - на тонкие аристократические пальцы Мастера тонким ручейком сбегала алая кровь. – Совсем спятил? Твои золотые руки…

- Есть только один способ показать тебе, что это, - отозвался тот, кивнув на баночку на столе. – Открывай крышку.

Странная полупрозрачная мазь ударила в нос едким запахом стерильного госпиталя. У Хеймитча на мгновение поплыло в глазах – слишком сильны были воспоминания. С трудом справившись с задрожавшими руками, он осторожно подал баночку Цинне. Тот взял на палец маленькую каплю лекарства и начал тщательно втирать в рану на ладони. Ментор с нескрываемым удивлением наблюдал, как прямо у него на глазах кровь свернулась, и края ранки стали затягиваться.

- К утру на этом месте останется только тоненькая ниточка шрама, а сам шрам сойдет через несколько дней. И боли, кстати, я уже совершенно не чувствую, - усмехнувшись его выражению лица, прокомментировал Цинна чудо-презент сенатора Хавенсби. – Эта вещь поистине бесценна для заживления ран, ожогов и любых, даже самых тяжелых открытых и закрытых повреждений кожных покровов… думаю, с ожогами мы экспериментировать не станем… У тебя в руках, Двенадцатый, очень действенный препарат. Не помню названия, да оно тебе ничего и не скажет, но поверь мне – это одна из последних прогрессивных разработок капитолийских медиков, что-то из нанотехнологий. Даже не стану озвучивать стоимость, не то тебя хватит удар… Хороший подарок, - он одобрительно качнул головой, потом вопросительно улыбнулся: – Я так понимаю, тебе пригодились мои рекомендации… Плутарх Хавенсби?

Хеймитч молча кивнул, потом показал молодому человеку коммуникатор с коротким вечерним сообщением. Цинна чуть поднял брови. Лицо его выражало крайнее беспокойство.

- Значит, на сегодня намечено веселье? - хмуро заметил он, поднимаясь из кресла. – Плутарх – старый хитрый лис, и он не стал бы так светиться на пустом месте… Будет лучше, если ты немедленно отправишься в телецентр. Что-то мне подсказывает, что сегодня ночью на Арене будет очень жарко.

Они простились коротко и по-мужски – просто крепко пожали друг другу руки. Уже в дверях ментор неожиданно обернулся и тихо уронил:

- И, пожалуйста, не говори ничего Порции по поводу притязаний Главного Распутника. Я помню, она просила держать ее в курсе всех новостей, но эта новость вряд ли ее обрадует. Поверь, я очень уважаю эту маленькую сильную женщину и потому не хочу, чтобы ей было больно. Все равно здесь она бессильна… все мы бессильны.

Молодой человек утвердительно кивнул.

- Я заеду к тебе утром – привезу завтрак, - в его зеленых глазах светилось понимание и поддержка. – Подозреваю, что теперь ты нескоро выберешься из операторской…

Выйдя из пентхауза, Хеймитч поспешно спустился в свой номер. Теперь, когда Цинна так безапелляционно озвучил его собственные опасения насчет сомнительных планов распорядителей на сегодняшнюю ночь или, возможно, завтрашнее утро, каждая минута была для него драгоценной. А потому он не стал медлить – быстро принял душ, переоделся в простые темно-синие джинсы и черный пуловер, подхватил с прикроватной тумбочки коммуникатор, наушник, презент Плутарха, и – на всякий случай! – тяжелую менторскую папку с круглой печатью в кожаном футляре и быстрым шагом спустился в холл. Оставил на ресепшене сообщение для Эффи – он был на девяносто пять процентов уверен, что первым, куда с утра бросится искать его холодный труп эта кошмарная женщина, будет его собственный номер.

Только по дороге в телецентр он вдруг подумал – а как же он попадет внутрь? То, что он был ментором одного из дистриктов, даже самым прославленным – пусть и сомнительно прославленным своим бесконечным пьянством – еще не давало ему права являться в пресс-центр Игр в любое время дня и ночи. Режим работы телецентра еще никто не отменял. Но сообщение ясно гласило – сегодня! – и в глубине души он очень надеялся, что его высокопоставленный автор позаботился о такой мелочи, как вход на телевидение. И он не ошибся - в телецентре его уже ждали. Без лишних слов пропустили через вооруженную охрану. Здоровенный молчаливый миротворец, будто метрдотель, даже вызвал ему лифт. На удивленно поднятые брови ментора – все-таки два часа ночи, а его так запросто впустили! – молодой оператор, дежуривший за главным пультом, ответил, что их заранее предупредили о появлении Двенадцатого.

Он только хмыкнул - никто из телевизионщиков не удивился и не задал ни единого вопроса. Поистине влияние Плутарха Хавенсби было безграничным!

- Вы можете остаться со мной здесь, внизу, - дружелюбно окликнул его дежурный оператор, когда он собрался было подняться в свою кабинку на балконе. – До утра здесь не будет ни одной живой души… Кофе?

Ментор отрицательно покачал головой. А как же коварные планы распорядителей, едва не спросил он, но вовремя одумался – не стоило так открыто светиться своими глубокими познаниями в развитии предстоящего сюжета Игр. Но, видимо, молодой человек не заметил повисшего вопроса – или просто не обратил на него внимание – и как ни в чем ни бывало продолжал:

- В мои обязанности входит только следить за записью. Все, что записывают камеры на Арене круглые сутки – это, представьте себе, практически государственная тайна… и просто невозможная скука! Поэтому я торчу тут один – даже поговорить не с кем... А все важные режиссерские моменты решает целая команда в студии этажом выше – там их человек двадцать, не меньше!

Молодой оператор подкатил ему высокое кожаное кресло, и, устроившись в нем, Хеймитч оглядел множество экранов перед собой, на одном из них с облегчением обнаружив Китнисс, мирно сопящую в спальном мешке на развилке дерева. Уже в который раз он искренне удивился ее находчивости и изобретательности – девочка настоящая умница, для пущей безопасности она сообразила пристегнуться ремнями к стволу! Его просто умилило безмятежное выражение ее лица – интересно, что она видела сейчас в своем сне? На экране в соседнем ряду ментор разглядел Пита в лагере профи – парень в одиночестве сидел у догорающего костра и задумчиво глядел на тлеющие угли. По чьей-то непонятной прихоти камера крупным планом показала его мерцающие глаза, отражавшие последние отблески пламени.

Неужели он опять вспоминает о ней, вдруг с тоской подумалось ментору.

Хеймитч тяжело вздохнул. Прогресс на лицо - на этот раз он даже не обозвал своего подопечного болваном.

- Кстати, у меня тут есть подарок для моего трибута, - обратившись к оператору, он даже закашлялся от внезапного волнения. – Когда я смогу передать его на Арену?

- Только утром, после десяти, - пожал плечами молодой человек, не отрывая глаз от каких-то бесчисленных кнопочек на пульте. – Новые правила.

Ах ты, старый черт, молча выругался ментор на самого себя. Ну и на какого лешего ты поперся гулять по паркам, когда тебе ясно было сказано – передать при первой же возможности! Он растерянно потер лоб.

- И раньше никак?

- Никак. Ночью планелеты даже трупы не забирают.

Что ж, теперь ему оставалось дождаться утра…

Он и не заметил, как приснул в мягком операторском кресле, уронив голову на плечо. Но ему, в отличие от Китнисс, отнюдь не снилось приятных снов. Правда, когда его ночной собеседник принялся трясти его за плечо, он очнулся так быстро, что разом позабыл свои сновидения.

- Что? – забормотал он, сонно моргая и щурясь от света, ударившего в глаза.

- Скорее! Смотрите! – молодой человек быстро забегал пальцами по клавиатуре пульта, и на большом экране появилась ужасающая картинка – сплошная стена огня надвигалась на то место, где умиротворенно спала подопечная Двенадцатого.

Он проснулся мгновенно – подскочил в кресле и так яростно сжал кулаки, что жалобно хрустнули костяшки пальцев. Подъем, Китнисс, живо подъем! Там, на экране, темноволосая девушка словно услышала его призыв – беспокойно зашевелилась во сне, открыла сонные глаза… и уже через минуту поспешно отстегивала ремни, пытаясь оторваться от дерева. Так держать, быстро соображаешь, малышка, похвалил он ее, увидев, как точными выверенными движениями она за считанные секунды скрутила рюкзак с заветной бутылью с водой, сунула его вместе с ремнем в спальник и, перекинув мешок через плечо, бросилась наутек. Этот пожар не был случайностью, вышедшим из-под контроля костром, разведенным кем-то из трибутов. Языки пламени, по пятам настигавшие Китнисс, были все как на подбор – ровные и неестественно высокие. Ментор сжался в высоком кресле. У него не оставалось никаких сомнений – огонь вызван с помощью машин распорядителями Игр. Так вот на что намекал ему Плутарх Хавенсби за завтраком… Сегодняшний день выдался чересчур спокойным: не было ни боев, ни погибших. Капитолийцы того и гляди заскучают и скажут, что в этот раз не Игры, а тоска зеленая.

Хеймитч яростно скрипнул зубами. Ну да, такого распорядители бы не допустили! Так вот для чего сенатор отдал ему это суперлекарство…

С замершим дыханием он смотрел, как девушка на экране уносила ноги от обжигающей и удушающей стены огня. Перед глазами встал Цинна с богатой, сверкающей тканью в руках. Огненная Китнисс. Да уж, распорядителям не откажешь в чувстве юмора: возможно, именно роскошные костюмы Мастера навели их на мысль потерзать его любимицу и подопечную таким изощренным способом. Ментор поморщился: Цинна, конечно, не мог предвидеть этого и теперь вырвет на себе все волосы, когда узнает, что стал невольным виновником мучений их девочки.

Камеры внимательно следили за каждым ее перемещением, а оператор за пультом порхал пальцами по клавиатуре, выводя на экран для ментора картинку все с новых и новых ракурсов. Вот это будет зрелище для Капитолия, как раз на ее одиннадцать баллов, в слепой ярости подумал Хеймитч. С силой сжав подлокотники кресла, он не сводил глаз с экрана. Китнисс бежала, петляя и уклоняясь от огня, дыма и веток, беспощадно хлеставших ее по лицу и оставлявших на лбу и щеках кровавые полосы и отметины. Черт подери, откуда она, такая хрупкая и тонкая, еще брала силы? Огонь уже буквально лизал ее затылок, и ментор заметил, как занялась пламенем длинная темная коса и ветровка на спине. Девушка юркнула за высокий валун, и ее тотчас вырвало скудным и оттого еще более драгоценным утренним завтраком.

Хватит, достаточно, разве мало вам развлечения, прикрыв глаза, яростно зашептал он как молитву.

Но нет, это было только начало... Едва Китнисс более-менее пришла в себя, все еще укрываясь за валуном, потушив тлеющую куртку и буквально оторвав обгоревший конец косы, как в камень, как раз возле ее головы, врезался огненный шар, рассыпавшись мелкими искрами.

- Это еще что такое, черт подери?! – заорал он, аж подпрыгнув в кресле. Молодой оператор лишь испуганно пожал плечами, отодвигаясь подальше от чокнутого Двенадцатого.

Небольшие огненные шары размером с яблоко – падая на землю, они взрывались столбами пламени. Какая-то адская машина со строгим интервалом прицельно выпускала в несчастную девушку смертельные горящие снаряды. Это не мог быть планелет - угол, под которым падали шары, был небольшим. Возможно, орудия были спрятаны непосредственно на Арене, среди деревьев и каменных глыб. А где-нибудь в прохладном, чистом зале кто-то сидел за пультом – вот сейчас нажмет на кнопку, и ей конец. Нужно лишь одно прямое попадание…

Стоп! В прохладном и чистом зале?

Он как ошпаренный вскочил из кресла и с горящими, совсем как Арена вокруг Китнисс глазами набросился на приютившего его молодого человека.

- Где… где эта ваша гребаная режиссерская группа?! Быстро… быстро говори мне!

- В конце коридора лестница… выше этажом… такие же двери, как у нас!

Он вылетел из операторской и бросился к лестнице. Держись, девочка моя, только держись! Еще минутку, еще секунду продержись в этом адском пекле!

Неизвестно, сколько бы еще шаров успела выпустить смертоносная машина. И чем вообще закончилась бы эта кошмарная ночь для Китнисс Эвердин, если бы спустя несколько бесконечно долгих минут он не ворвался, как смерч, в режиссерский зал и на глазах у всей съемочной группы не вырубил сидящего за пультом нерадивого стрелка одним точным ударом в челюсть.