Московские родственники

Следующий день начался с того, что меня вызвали к Гюберту. Он принял меня в своем кабинете и объявил, что завтра начнутся пробные прыжки с парашютом.

Я выразил полную готовность.

Затем Гюберт вынул из кармана ключи в кожаном чехольчике и подошел к сейфу. Дверца сейфа открылась с шипящим свистом.

Гюберт подал мне листок бумаги, на котором его рукой по-русски были написаны шесть фамилий и ад­реса передаваемых мне на связь агентов, а также пароли. С этими людьми мне предстояло «работать» на нашей стороне.

– Запишите, если не сможете вызубрить и запо­мнить, – сказал Гюберт. – Они будут знать лишь вас одного. Друг с другом незнакомы.

Я придвинулся к столу и вооружился карандашом.

– Я сейчас вернусь, – сказал Гюберт и вышел.

Мне слышно было, как он пересек гостиную, как хлоп­нула дверь другой комнаты. Я остался в кабинете один. На столе лежали какие-то заметки, расшифрованные те­леграммы на специальных бланках, гербовая круглая печать и рядом с ней открытый металлический футляр для ее хранения. С моего места была отлично видна внутренность сейфа, стопка папок, какие-то книги в цвет­ных коленкоровых переплетах, пистолет «Парабеллум» без кобуры.

Стоило мне протянуть руку – и любой документ или печать оказались бы у меня. Я мог сделать несколько оттисков гербовой печати. Я мог ознакомиться с содер­жанием расшифрованных телеграмм. Я мог, наконец, поинтересоваться содержимым сейфа. Но я даже не шелохнулся. Я вспомнил сверток, доставленный Доктору. Значит, проверка не прекращалась. Конечно, все пред­меты разложены на столе с таким расчетом, чтобы можно было легко и сразу определить, к чему я прикасался. А возможно, что Гюберт наблюдает за мной откуда-нибудь.

Я сидел не двигаясь минут восемь–десять, стараясь запечатлеть в своей памяти все, что надо было, о шести предателях-агентах. Потом я сделал себе условные по­метки на листке бумаги.

Вернулся Гюберт.

– Ну как? – поинтересовался он.

– Кое-что записал, а потом сожгу, – сказал и вернул ему список.

Гюберт положил листок в сейф, закрыл дверцу, оки­нул коротким взглядом стол и сел.

В это время в соседней комнате послышались шаги и раздался осторожный стук в дверь.

– Да! – бросил Гюберт.

Вошел Похитун. Он на цыпочках пересек комнату по диагонали, приблизился к столу и осторожно положил перед Гюбертом бланк телеграммы.

Я уже давно заметил, что, являясь перед «грозные очи» гауптмана, Похитун становится как бы меньше ро­стом. Так было и сейчас.

Гюберт пробежал телеграмму глазами и, взглянув на Похитуна, строго спросил:

– Ну, кто оказался прав?

– Вы, господин гауптман, – подобострастно ответил Похитун и спросил: – Можно идти?

– Нет. Вы мне нужны. Садитесь.

Похитун сел на самый дальний стул, в углу комнаты, у окна, и смиренно сложил руки на коленях. Он всегда старался держаться подальше от гауптмана.

Гюберт посмотрел на него, потянул носом воздух и сказал:

– Сколько раз предупреждать вас: когда являетесь ко мне, не начиняйте себя чесноком!

Похитун встал.

– Что вы молчите? – спросил Гюберт.

– Виноват... – произнес Похитун и хотел было ска­зать еще что-то в свое оправдание.

Но Гюберт вдруг набросился на него и распушил на чем свет стоит. Бледный, с трясущимися ногами, Похи­тун сел.

Гюберт взял лист бумаги, карандаш, написал не­сколько строк и подал мне:

– Зашифруйте, – предложил он. – Посмотрим, как получится.

Я без труда в течение нескольких минут зашифровал предложенный текст и вернул его Гюберту.

– Расшифруйте, – сказал он Похитуну.

Тот вгляделся в текст, поморщил лоб и, даже не при­бегая к карандашу, слово в слово доложил Гюберту то, что было мною зашифровано.

– Можете идти! – бросил Гюберт Похитуну. – Те­леграммы «шестого» докладывайте вне всякой очереди.

– Слушаюсь, – пробормотал Похитун и исчез. Он не любил задерживаться в кабинете Гюберта.

Когда дверь закрылась, Гюберт взял телеграмму, принесенную Похитуном, и сказал:

– Ваш радист заработал.

Я нахмурился и сказал, что не понимаю, о ком идет речь.

Гюберт пояснил, что речь идет о том самом радисте, о котором говорил полковник Габиш и через которого я буду поддерживать связь. Он не назвал фамилии ра­диста, но я понял, что речь идет о Куркове. Гюберт предупредил, что завтра повезет меня на аэродром.

Новость очень встревожила меня. Видимо, несмотря на мою радиограмму, Курков не обнаружен, не схвачен и продолжает работать на фашистскую разведку. Это мне не нравилось. Я начинал побаиваться этого Куркова. Он всегда мог по требованию Гюберта навести справки обо мне, Саврасове, Брызгалове, и тогда дело будет плохо...

Перед самым обедом ко мне ввалился Похитун.

– Башка трещит! – заявил он.

Похитун был уже в некотором подпитии и явно на­мекал на новую порцию. Я ума не мог приложить, где и как он доставал спиртное. Мне казалось, что единствен­ным и постоянным поставщиком его являюсь я, но уже часто выпадали дни, когда я не имел водки, а Похитун все-таки напивался. Открыл мне глаза Фома Филимонович. Оказывается, кроме меня у Похитуна были еще ученики, жившие в городе; им, так же, как и мне, выда­вали водку, и Похитун, очевидно, не брезговал и их уго­щением.

– Хорошо было бы перед обедом, – мечтательно сказал Похитун.

Я достал из тумбочки бутылку и едва сдержал улыбку: третья часть ее была уже отпита.

Похитун отвернулся и сказал:

– Пошли ко мне!

Когда он принял новую порцию и закусил выпитое долькой чеснока, я решил его уколоть:

– Здорово вам попало сегодня за этот чеснок.

– А ну его! – махнул рукой Похитун. – Не знаю, ка­кая муха укусила его сегодня! Видно, не с той ноги встал.

– Но вы все-таки признали себя виновным.

– А что бы вы хотели? Вы когда-нибудь пробовали ему противоречить?

– Нужды не было.

– Ваше счастье. Вы бы живо убедились, что такому человеку возражать нельзя. Ему всегда надо отвечать: виноват!

– Бросьте вы этот чеснок, – посоветовал я. – Дался он вам.

– Не могу. Не могу... – ответил Похитун и выпил вторую порцию. – Отказаться от водки и чеснока – ни­когда! Я привык к ним с детства. Да, да. Вы не улы­байтесь. Это единственное мое утешение... А вообще, я обделен судьбой и природой. Я жалкий и несчастный человек. Моя голова могла бы принадлежать более счастливому человеку. А тут еще Сталинград! Господи! Вы слышали, что там творится? Настоящая окрошка, месиво какое-то, мясорубка... Я слушаю, и у меня мозги трястись начинают. Где же правда, я вас спрашиваю? Я уже ни в кого и ни во что не верю. Пусть идут они к черту, все эти гудерианы, паулюсы, кейтели, листы, браухичи и прочие. Тоже мне вояки! Еще Москву обе­щали!

Меня не трогали эти душевные излияния, я знал, что они наиграны.

– Вы, я вижу, паникер. Не годится. Ничего страш­ного еще не случилось. И насчет Москвы вы не правы. В Москве мы еще побываем...

– Хо-хо-хо! – рассмеялся Похитун. – Скорее на Марс попадем или на Луну...

Я нахмурился и сердито заметил:

– Ничего смешного!

– Я побился бы с вами об заклад, да жаль, что ваша миссия окончилась, – сказал Похитун.

– Да, сейчас моему отъезду ничто не препятствует. Курков-то заработал!

– А? – и Похитун икнул. – А как вы узнали?

– Сказал гауптман.

– Верно! – подтвердил Похитун. – Совершенно вер­но. Заработал сукин сын! А сколько переживаний он мне доставил, когда умолк! Пройдоха парень. Я, ка­юсь, уже и надеяться перестал. У него, оказывается, пе­регорела лампа в передатчике, а запасные пропали. Но он выкрутился. Нашел взамен какую-то... Пройдоха, пройдоха... С таким радистом вы не пропадете. А шифр знает не хуже меня.

Похитун был уже во власти винных паров, глаза его осоловели, язык заплетался.

Но жажде его не было предела. Он решил покон­чить с водкой и решительно выпил оставшуюся. Потом встал, положил руку мне на плечо и доверительно сказал:

– А родственнички ваши живы и здоровы. Не вол­нуйтесь...

Я смотрел на него и молчал, чувствуя, что у меня холодеет внутри.

– Поняли? – спросил Похитун.

Я машинально кивнул головой.

Как понимать его слова? О каких родственниках идет речь?

– Теперь обедать, – заявил Похитун. – Я готов со­жрать целого быка.

Он обнял меня и потащил в коридор. Я высвобо­дился из его объятий. Я не страдал особой брезгли­востью – мне приходилось спать с незнакомыми людьми в одной постели, есть из одной тарелки. Но вот «ласку» Похитуна я не мог вынести. И не потому только, что он был чудовищно неопрятен, но главным образом по­тому, что у него была грязная душа.

В коридоре нам попался Фома Филимонович. Он нес дрова в мою комнату. Мы отошли в сторонку и усту­пили ему дорогу.

Когда Фома Филимонович скрылся за дверью моей комнаты, Похитун сказал:

– Старая кляча!

– Он, видимо, наступил вам на хвост? – заметил я.

– Чтоб его черт проглотил и не выплюнул! Колю­чий тип!..

Мне не хотелось показаться во дворе в компании с пьяным Похитуном. И я отпустил его одного, сослав­шись на то, что надо зайти в свою комнату. Он пошел по коридору неуверенной походкой, странно ныряя и выписывая ногами крендели.

– Эк его мотает! – проговорил Кольчугин в приот­крытую дверь. – Загубила его эта брыкаловка окон­чательно. Через нее предателем стал...

Покачав головой, старик замолчал и пошел к выходу.

Я остался один в своей комнате. Сообщение Похитуна дало повод для новой тревоги, для новых мучи­тельных раздумий.

«А родственнички ваши живы и здоровы. Не волнуй­тесь», – так сказал Похитун. И мне показалось, что в его тоне проскользнула какая-то злорадная нотка.

Гюберту, Габишу, Похитуну и, кажется, даже Док­тору я сказал и написал, что мои жена и дочь живут в Москве, и уж конечно, под фамилией Хомяковы. Это моя ошибка. Серьезная ошибка, вытекающая из недо­оценки врага. Курков не мог сообщить о том, что живы и здоровы заведомо не существующие люди.

Что можно обо всем этом думать?

Или это новая, очередная провокация со стороны Гюберта? Невозможность разгадать смысл сообщения Похитуна буквально бесила меня. Неужели я разобла­чен? Значит, дни мои сочтены, и если меня пока еще не трогают, то, вероятно, потому, что продолжают прове­рять через того же Куркова.

Но тогда зачем Гюберт сообщил мне фамилии шести своих агентов, укрывающихся на нашей стороне? Или это тоже трюк? Да, трюк, рассчитанный на то, чтобы не спугнуть меня, не вызвать во мне подозрений. Ведь Гюберт мог дать мне заведомо вымышленные фамилии и адреса.

Но почему не сам Гюберт сказал мне о родственни­ках, а Похитун? За каким дьяволом Гюберт поручил это Похитуну? Возможно, что Похитун проявил собствен­ную инициативу, что бывало с ним не раз. Да, да, мо­жет быть, и так. Но если и так, все равно ничего от этого не меняется.

Я с трудом заставил себя проглотить обед. Заснул очень поздно. Тупая боль в затылке мешала сну.