Приключение в лесу под пензой

Прикончив пятого карася, я вооружился каранда­шом, бумагой и быстро исписал целый листок. Это было мое первое донесение. Я отдал его Семену, и он молча кивнул.

Потом я спросил Семена:

– Кто у тебя радист?

– Раздушевный паренек шестнадцати годков и ростом с винтовку.

– Постарше не было?

– Да я этого ни на кого не променяю. Золото, а не парень! Был постарше... Я же дважды к вам прыгал...

– Как это – дважды?

– А так. Накрохина помните?

– Конечно.

– Так вот, первый раз я прыгал с ним.

– Ну... и в чем дело? Что ты тянешь?

– Да тут длинная история...

– Ну, ну, выкладывай!.. Будете слушать? – опросил я хозяев.

И Фома Филимонович и Таня дружно закивали.

– Смотрите, – предупредил Семен, – минут пятна­дцать украду у вас, но послушать стоит, не пожалеете.

Закурили. Семен пересел с топчана на табуретку и начал рассказывать «длинную историю».

– Погода в тот день стояла неважная. С полудня запуржило, задула поземка, а к вечеру закрутила ме­тель. Я и Накрохин решили, что в такую погоду о выле­те и думать нечего. Метет так, что за десять шагов труд­но что-нибудь разобрать. И вдруг уже в полночь открывается дверь и входит в хату весь залепленный снегом известный вам майор Коваленко.

Отряхнулся он и говорит:

«А ну, собирайтесь и живо в сани! Поедем на аэро­дром».

Очень ветрено было, и, хотя лошадки старательно та­щили сани, на дорогу к аэродрому мы затратили добрый час. Наконец добрались. И прямо – в землянку к коман­диру отряда. Невезение началось с первой минуты. Не успели мы переступить порог, как тут же выяснилось, что у пилота, который должен был вывозить нас, темпе­ратура поднялась до тридцати девяти. Надо же такому случиться!

Пилот доказывал, что может лететь, но командир оставался неумолимым и приказал ему лежать. Я и На­крохин были уже знакомы с пилотом. Бывалый, опытный летчик. Я считаю, что половина успеха в нашем деле за­висит от опытности летчика. А тут вдруг... Мы повесили носы.

Но майор Коваленко сказал командиру отряда:

«Отменять вылет нельзя. Давайте другого пилота».

На счастье, в резерве оказался молоденький хлопец. Машина у него была какая-то странная, оборудована из рук вон плохо. Кабина пилота отделялась от кабины пас­сажиров глухой переборкой так, что общаться с пасса­жирами в воздухе он не мог.

Пилот – паренек лет на пять моложе меня – объявил нам басом:

«Как дам белую ракету, прыгайте! Ясно?»

«Ясно, – говорит Накрохин. – Хотя, позвольте... Почему ракету?»

«А что другое предложите? – спросил пилот. – Я же от вас отделен. Место приземления безлюдное, от пере­довой далеко, поляна в лесу, там хоть сто ракет пускай... Лезьте в кабину».

Машина поднялась, сделала круг, легла на курс и стала набирать высоту.

Мы прилипли к оконцу, затянутому мутным оргстеклом, и сидели так до решающей минуты. Ощущение было такое, будто мы не летим, а стоим на месте, вернее – висим в какой-то мутной жиже. Ни горизонта не видно, ни звезд, ни земли – ничего! На сердце тоскливо и неспокойно.

Я был уверен, что мы заметим передний край по вспышкам выстрелов и ракет, но мы его не увидели. Минут сорок спустя машина вырвалась из снежной по­лосы, показались звезды, поплыли глухие, без огней де­ревушки. На душе полегчало. Я знаками спросил пилота, миновали ли мы линию фронта, и он знаками дал по­нять мне, что уже давно миновали.

И вот на исходе часа мы ясно увидели, как внизу вспыхнула и рассыпалась белая ракета, затем вторая. Что бы это значило? Мы знали точно, что нас никто не должен встречать. Но в этот момент яркая россыпь бе­лой ракеты, пущенной уже нашим пилотом, ослепила нам глаза. Сигнал. Пора! Мы быстро вскочили со своих мест. Накрохин дернул дверцу на себя и решительно нырнул в темноту вниз головой. Я без задержки после­довал за ним. Опускаясь, я отлично слышал в небе звон мотора нашего самолета и еще подумал с досадой: «Че­го он тянет? Летел бы уж... А то еще, чего доброго, сши­бут...»

Спокойно приземлился, освободился от лямок, зарыл парашют в снег, огляделся: голая степь и снег, белый, чистый, глубокий. А где же лес? Где поляна? Мне стало не по себе. Я начал всматриваться и наконец на востоке увидел едва заметную темную каемочку леса. «Значит, пролетели лес. Но где же Накрохин? – ду­маю. – Что буду делать без него, без рации?» Я заме­тался по степи, как огонь на ветру. Накрохина нигде не было. Тогда я решил укрыться в лесу.

Вдруг вижу – деревушка, хаток пятнадцать. Можно было, взяв правее, миновать ее, но я этого не сделал. Знал, что обычно опасность ожидает разведчика в насе­ленном пункте, но шел. Шел потому, что хотел узнать, что это за деревня и где я нахожусь.

Я понимал, что могу нарваться на немцев, а поэтому стал подбираться к деревне осторожно, оглядываясь, вслушиваясь. На окраине выбрался на наезженную до­рогу. Она вела в лес. Я остановился. Тишина. Ни чело­веческого голоса, ни лая собаки, ни огонька... Я подкрался к крайней избенке, кособокой и словно придав­ленной снегом. «А вдруг в этой хате немцы?»

Я достал из кобуры пистолет и согнутым пальцем постучал в окно. Никто не отозвался. Постучал вторич­но. Тишина. Хотел постучать уже в третий раз, но уви­дел, что кто-то прилип носом к стеклу. Вгляделся – женщина. Она тоже вглядывалась в меня и дрожащим, старушечьим голосом спросила:

«Чего тебе, непутевый?»

«Как называется ваша деревня?» – спросил я.

Она молчала. На мне был белый маскхалат с капю­шоном, и трудно было разобраться, кто я таков.

«Чего же молчишь?» – спросил я.

«А ты кто такой?» – спросила в свою очередь она.

Я не решился назвать себя и, будто не расслышав ее вопроса, спросил:

«Немцы есть в деревне?»

И тут она вдруг завопила:

«Роберт Францевич! Роберт Францевич! Вставай ско­рей! Немцев спрашивают...»

Размышлять было некогда. Я помчался изо всех сил. Роберт Францевич, конечно, эсэсовец или комендант. Сейчас он натягивает на себя шинель, потом схватит автомат, выскочит из избы, даст очередь, поднимет своих на ноги – и начнется погоня. Я мчался к лесу, не чуя ног под собой. Леса я достиг в считанные минуты. Посмотрел на часы – стрелка уже перевалила за пять. Тут мне пришла мысль сбить возможную погоню со следа. Я обдумывал, как это сделать, и увидел свален­ную ветром сосну. Корни ее, присыпанные снегом, тор­чали в двух шагах от дороги, а вершина уходила в лес. Я прыгнул с дороги на корень и пошел по стволу. До­бравшись до конца, я соскочил и побежал в чащу. Бе­жал долго, остановился передохнуть и вздрогнул: на меня кто-то шел, ломая сухие ветки. Я поднял пистолет и крикнул:

«Стой! Кто идет?»

В ответ раздался спокойный голос Накрохина:

«Не дури, Сенька. Это я».

Я бросился к нему, обнял его на радостях и спросил:

«Где же ты пропал?»

«На сосне болтался!»

«Как?»

«Очень просто. Опустился на нее, запутался в стро­пах и еле высвободился. Но я не пойму, куда мы по­пали? Ведь то место я хорошо знаю».

Я рассказал Накрохину о своем приключении. Он покачал головой. Плохо дело! Видно, летчик спутал. Мы хотели было сделать перекур, но тут до нашего слуха долетели ослабленные расстоянием голоса людей.

«Это погоня», – сказал я.

«Только без паники, – говорит Накрохин. – Иди за мной!»

Мы пошли, и минут через десять вновь услышали голоса впереди себя.

Накрохин выругался и сказал:

«Только бы овчарок не пустили по следу, сволочи, а так мы их обдурим».

Мы свернули круто влево и прибавили шагу. Мы спускались в овраги, скользили по снежным увалам, взбирались на пригорки и наконец выбрались на нака­танную дорогу. Она мне показалась знакомой.

Накрохин посмотрел на часы и ахнул: до первого сеанса с Большой землей оставалось в запасе не более получаса.

«Бежим, – сказал он. – Десять минут по дороге, пять в сторону, а пять останется мне для раскладки рации».

И тут он втянул голову в плечи и опять выругался: впереди снова послышались голоса. Нас, как волков, обкладывали со всех сторон. Мы взяли круто вправо и побежали сколько было сил. На ходу натыкались на пни, проваливались в ямы, стукались лбами, падали друг на друга, поднимались и вновь бежали...

Остановились, выбившись из сил, на замерзшем болоте. Прислушались и ничего, кроме собственного дыха­ния, не услышали. Погоня, видимо, отстала или сбилась со следа.

Накрохин сказал:

«Отсюда ни шагу, пока не кончу сеанс. А ты сто­рожи».

И он передал мне свой автомат. Затем он раскинул рацию, набросал при свете карманного фонарика радио­грамму, начал настраиваться. Потом сказал:

«Черт знает что... Я хочу им передать, а центр свою передачу навязывает».

«Принимай! – посоветовал я. – Теперь не до споров».

Накрохин перешел на прием, записал несколько слов и вдруг, сбросив наушники, захохотал и стал кататься по снегу.

Я опешил, не понимая, в чем дело. Подумал, греш­ным делом, уж не рехнулся ли он.

Нахохотавшись вволю, он сунул мне в руку лоскут бумаги. Я осветил фонариком и обмер: телеграмма была незашифрованной. И она гласила:

«Выходите в первый населенный пункт и сообщите его наименование. По вине и неопытности молодого пилота вас выбросили на свою территорию, в Пензен­скую область. Майор Коваленко».

Тут уж расхохотались все: и Фома Филимонович, и Таня, и я...

Старик смеялся, бился в кашле и приговаривал:

– Не могу... Ей-богу, не могу!.. Довоевались хлопцы. В Пензенскую область... Бегали, как зайцы по просу...

– А эсэсовец? – спохватилась Таня. – Эсэсовец Роберт Францевич откуда взялся? А погоня?

– Сейчас, сейчас. Все по порядку, – успокоил Се­мен. – Теперь уже и до конца недалеко. Так вот... Про­чел я и до того расстроился, что едва не заплакал. Ну, а потом наступила разрядка. Мы выложили здоровен­ный костер, наломали хвои, улеглись на нее и заснули. И приснилось мне, будто погоня настигла нас. Меня схватили, оплетают веревкой, я хочу вырваться и не могу. Проснулся – и в самом деле связан. И Накрохин тоже. Уже светло. Нас плотным кольцом обступили бабы, подростки, кто с топором, кто с вилами, кто с граблями.

А предводитель у них старик лет под семьдесят, с малокалиберной винтовкой.

Накрохин говорит ему:

«Мы свои, дедушка. Ошибка тут вышла».

«Волки вам свои! – объявил дед. – Ишь ты, свои отыскались! Как научились по-русски болтать, значит, и свои? А это что за цацка? – Он тряхнул автоматом. – А это что? – Он пнул ногой рацию. – А немцы кому понадобились?»

«Ну ладно! – в отчаянии проговорил Накрохин. – Веди нас куда следует, а там разберутся».

А разобрались лишь назавтра к вечеру. А Роберт Францевич мне не приснился. Тот старик, что предводи­тельствовал бабами, и оказался им. Его-то я и счел за эсэсовца, а он родом из-под Риги, латыш, эвакуиро­вался в Пензенскую область и работал в этой деревне кузнецом.

– А как же пилот? – поинтересовалась Таня. – По­чему он дал белую ракету?

– У него выхода другого не было, – ответил Криворученко. – Мы пролетали над соединением нашей авиа­ции дальнего действия, и с земли, не зная, чей самолет, потребовали условного ответа. Иначе угрожали открыть зенитный огонь. Пилот заглянул в табличку, видит, что надо отвечать белой ракетой. А по белой мы должны прыгать. Вот так оно и вышло...

Рассказ развеселил всех. Потом я спросил Криворученко, почему он второй раз прыгал не с Накрохиным, а с новым радистом. Семен объяснил, что у Накрохина умер сын, и Фирсанов отпустил его на две недели в Ка­зань.

Я встал. Предупредил Семена, что связь будем под­держивать через Фому Филимоновича, а когда понадо­бится, встретимся снова.

Старик проводил меня до забора и пожелал счастли­вого пути.

Я шел на Опытную станцию довольный и веселый. В радиограмме я сообщил все, что требовалось и что я намечал.