Габиш ставит задачу

Мне думалось, что история с Константином не дол­жна пройти даром для гауптмана Гюберта. Так оно и вышло. Из болтовни Похитуна, который, как шифро­вальщик, был в курсе всех событий, я узнал, что назна­чено расследование.

На другой день после моей встречи с Криворученко, на Опытной станции появился немецкий майор, оказав­шийся, как удалось мне узнать позже, следователем. Он снял допросы с Гюберта, Рауха, Шнабеля, Похитуна. Последним он вызвал меня. Переводчиком был Раух. Из вопросов следователя я без труда догадался, что ему известен разговор, состоявшийся у меня с Гюбертом относительно Константина.

После отъезда следователя Похитун сказал мне, что «Гюберту нагорит, если не вмешается полковник Габиш». По мнению Похитуна, Габиш очень ценит Гю­берта, во всем поддерживает его и не дает в обиду.

Похитун оказался прав. Габиш, очевидно, решил вме­шаться и неожиданно появился на Опытной станции. Это случилось через два дня после отъезда следователя.

Не знаю, о чем он разговаривал с Гюбертом, кого еще вызывал к себе, но Похитун «доложил» мне, что там (имея в виду кабинет Гюберта) «идет беседа на вы­соких тонах».

В тот же вечер, когда я уже собрался улечься в по­стель, меня пригласили к Гюберту. За его столом сидел жирный, с неподвижным, как у индийского божка, лицом Габиш, а Гюберт стоял у окна. Он, как всегда, казался холодным и бесстрастным, стоял, сложив руки на груди, молчал и даже не ответил на мое приветствие.

Я думал, что Габиш начнет разговор о Константине, но он заговорил не об этом. Сунув мне на этот раз свою пухлую, влажную руку, он пригласил меня сесть и опро­сил:

– Как ваши успехи? Как поездка к Доктор?

Я коротко рассказал об учебе и о встрече с Доктором.

– Доктор говорил вам, с какой заданий ви будет ехать обратно домой?

Я кивнул.

– Ви будет самостоятельно работайт и имейт дел только с Доктор. Ясно?

– Вполне, – ответил я.

– Для Брызгалоф ви повезет раций, но лично с ним не встречайт. Рацию ви передайт господину Саврасоф, а он даст ее Брызгалоф. И Саврасоф пусть устраивайт Брызгалоф работа. У вас будет другой большой дел. Ви будет работайт так, как работайт немец и как не умеет русский. И ви будет получать большой деньги.

При этих словах я осклабился и поклонился.

Габиш сказал, что под моим началом будет несколько железнодорожников, проверенных на деле. Но ограни­чиваться этими людьми не следует. Я должен позабо­титься о приобретении новых агентов, способных выпол­нять задания германской разведки. Моя задача – организовать непрерывные систематические диверсии на железнодорожном транспорте, выводить из строя бли­жайшие к фронту узлы, мосты, водокачки, депо, пово­ротные круги, стрелки, систему светоблокировки, по­движной состав. Особенно важно создавать «пробки» на узловых станциях.

– Ви должен создавайт массовой диверсионный ап­парат, – подвел итог полковник Габиш. – Вам будет помогайт Доктор. Саврасоф надо забывайт, Брызгалоф тоже.

Я заявил, что буду только рад забыть Брызгалова, и поинтересовался, через кого придется мне поддерживать связь с Опытной станцией.

– И через Доктора, и через радиста, – сказал Гюберт.

– Я, я, рихтиг, правильно, – подтвердил Габиш. – Через Доктор ви даете отчет вся диверсионный работа, а через радиста будет передавайт разведывательный ин­формацию.

– Следовательно, вы дадите мне радиста?

– Да, – твердо ответил Гюберт.

– Радист уже есть, – добавил Габиш. – Радист там, ваша сторона. Он ожидайт ваш приезд.

У меня мелькнула догадка, что речь, вероятно, идет о радисте Куркове, связь с которым прервалась.

– Но ми с вами будем еще иметь беседа, – преду­предил Габиш, вынул из кармана большой платок, вытер им кончик своего массивного носа и поинтересовался: – Ви курсе событий, происходящий на фронт?

– Примерно, – ответил я.

– Мы у него в комнате поставили приемник, – вста­вил Гюберт.

– Очень хорошо! – одобрил полковник. – И не надо быть страх, что там есть.

– Я понимаю. Война есть война.

– И очень правильно. Котел Сталинград – блеф. Ми будем Москва. Это тактик фюрер... – Он помолчал и спросил: – Что было у вас с Константин?

Я рассказал буквально то же, о чем доложил Гюберту, то есть, что Константин показался мне подозри­тельным.

И тут Габиш, подобно Гюберту, пустился на хитрость:

– Ви его встречайт в город?

– Нет, не встречал... – Я хотел было добавить, что встречал Проскурова, но, перехватив предупреждающий взгляд Гюберта, умолк.

– Тогда все есть ерунда, – подвел итог Габиш. – Ми будем проверяйт Константин. Ми не допускайт его учеба. Ви делает...

Габиш вдруг замолк и прислушался. Лицо его исказилось, стало каким-то жалким, беспомощным. Снаружи явственно доносился рокот самолетов, нарастающий, мощный.

– Давайт смотреть воздух, – предложил Габиш и с быстротой, не свойственной его чину и комплекции, вы­скочил из-за стола.

Гюберт подал ему шинель, оделся сам.

Рокот приближался, ширился, нарастал, и уже то­ненько тренькали стекла в окнах.

Во дворе Опытной станции толклись почти все ее оби­татели. Я увидел Шнабеля, Рауха, Венцеля, Похитуна, повара, солдат.

Стаяла тихая безветренная ночь, и в тугом, промо­роженном воздухе, точно шум мощного прибоя, то замирая, то усиливаясь, наплывал рокот моторов. Но в без­донном небесном океане, кроме мерцающих звезд, ничего нельзя было увидеть.

С северо-востока шли тяжелые советские бомбарди­ровщики. Это было понятно по звуку моторов. Это было ясно и мне, и всем обитателям станции.

Однако Габиш, стоявший на крылечке дома, счел нужным сказать:

– Наши идут с бомбежка.

Он сказал это, поправил нервным жестом меховой воротник шинели и начал растирать рукой замерзающие щеки.

Гюберт громко скомандовал по-немецки:

– Выключить движок!

– Гут! – тихо одобрил Габиш.

Среди обитателей станции произошло движение, кто-то побежал в помещение электростанции, и через не­сколько секунд монотонный стук движка умолк.

Самолеты плыли над нами.

Гюберт сошел с крыльца и остановился посередине двора. Его окружили Шнабель, Раух, Венцель. Я остался рядом с полковником Габишем.

В небе вспыхнули стремительные лучи прожекторов, и тут же затявкали автоматические зенитки. Над горо­дом и южнее его вспыхнули две огромные «люстры». Стало светло, как днем. Я отчетливо увидел каждое по­ленце дров, сложенных под навесом, ручку на дверях бани, провисающие от снега провода антенны, шевроны на шинелях Гюберта и Шнабеля, каждую морщину на лице Габиша.

Первые самолеты перешли в пике, и их рев перекрыл дикий свист падающих бомб. Огромные вспышки яркого света раскололи ночь. Раздались гулкие взрывы. Земля качнулась под ногами, рубленые домишки заскрипели. Освободившиеся от бомб самолеты чуть не на бреющем полете уносились прочь, на восток, а новые, идущие от­туда, с ревом и рокотом устремлялись к земле.

На Габиша нашел столбняк. Он стоял, как жена ле­гендарного Лота, с помертвевшим лицом, не произнося ни слова.

Гюберт шепнул что-то на ухо Похитуну, и тот со всех ног бросился в дежурную комнату.

Через короткое время он вновь появился на дворе и на ходу громко крикнул:

– Аэродром бомбят у Поточного! Больше десятка самолетов...

Я-то уже знал, что бомбят. Значит, Криворученко пе­редал то, что я сообщил ему устно при первой нашей встрече.

Бомбовые удары следовали один за другим и се­риями. За городом бушевало пламя страшной силы, за­ливая все вокруг зловещим кровавым светом.