Куча‑мала

Выныриваю из кучи‑малы запыхавшаяся и огорченная. Не могу найти вторую босоножку. Первую я сразу же засунула за пазуху, чтобы были свободны руки, и она царапает мне живот под футболкой.

Рядом в ворохе обуви так же судорожно, как все, роется Ленка. У нее в руках синяя кроссовка, огромная, почти мужского размера.

Ленка высокая, широкоплечая, ноги у нее тоже большие. Найти подходящую обувь на ее сороковой размер – проблема. Так что ее задача – просто внимательно смотреть: кроссовка женская, с серебряной полосой, на такой размер ей никто не конкурент. А я волнуюсь, что кто‑то нашел вторую босоножку и сейчас нам придется выяснять отношения – кому достанется целая пара. Все раскрасневшиеся, возбужденные, злые, кто‑то уже вцепился в одну туфлю и тянет ее в разные стороны. Крик и ругань.

Это добрые шефы привезли нам обувь. Какой‑то обувной склад продал им контейнер нераспроданной магазином обуви. Контейнер вывалили прямо на пол в зале, и все ринулись искать, что подойдет.

Так уже было вчера, сегодняшний контейнер второй. Вчера дело дошло до драк, до того, что кому‑то каблуком зафитилили по лицу, все рылись, как бродячие бобики в помойке, и раскидывали обувь по всему залу. Так что сегодня все воспитатели тут, следят, чтоб мы не вцепились друг другу в волосы, деля добычу.

И вот в разгар моих поисков зазвонил телефон.

– Алле! – недовольно сказала я. Номер был незнакомый.

– Маргарита?

– Да!

– Это тетя Лида. Я писала тебе письмо. Тебе его передали?

Растерянная, я отошла к стене и охрипшим голосом сказала:

– Да!

– Как у тебя дела?

– Хорошо!

– Тебе и фотографии все передали?

– Передали…

– Маргарита, я очень рада слышать твой голос. Что ты сейчас делаешь?

«Роюсь в помойке», – очень хотелось ответить мне.

Босоножка оттопыривала майку, и я нетерпеливо водила глазами по куче обуви, надеясь, что пара где‑нибудь промелькнет.

– Ничего не делаю, – тупо ответила я.

– Ну… – растерянным голосом сказала тетя Лида, – я тебе еще попозже позвоню. Хорошо?

– Ладно. До свидания!

И тут я увидела свою вторую босоножку. Не дослушав, что мне говорила трубка, я нажала отбой и ринулась вперед.

Ну вот, теперь у меня новая пара беленьких босоножек. С золотыми ремешками и на каблуке. Совсем взрослые босоножки.

Ленка сидит на полу и примеряет кроссовки.

– Новак, ты что такая встрепанная?

– Да мне тут позвонили не вовремя, я толком не договорила, – огорченно отвечаю я.

Можно перезвонить, но это сколько же денег понадобится на звонок в другой город?

Деньги на телефоне – вечная проблема. Подарить телефон шефы подарили, а как им пользоваться? Договорились, что те же шефы будут класть сто рублей в месяц, чтоб телефон не был бесполезной игрушкой. Но сто рублей заканчиваются как‑то внезапно быстро, я даже не понимаю, куда они деваются. Так что денег на телефоне у меня совсем чуть‑чуть, не до звонков.

И я пишу эсэмэску. Я пишу, что была очень занята и не смогла поговорить. Что у меня все хорошо. Что я очень рада звонку.

Ответ прилетает тут же.

И мы разговариваем до вечера.

Через несколько дней мы уже обмениваемся эсэмэсками раз в час. Тете Лиде интересно все, что я делаю. Я пишу, что пошла на обед, потом, что на обед были щи и что я их не люблю, потом, что я сажусь делать уроки, потом, что у меня не получается задачка, потом пишу условия задачки.

Задача тупая. Про какие‑то гектары и посадку картошки.

Я знаю, как растет картошка, я и сажала ее в детстве, и окучивала, и копала. Только дело это скучное, а задачки про посадку картошки скучнее самой посадки в тысячу раз.

Но представляете, тетя Лида объяснила мне, как решать задачу! Вот так эсэмэсками и объяснила.

Вся моя жизнь теперь – с телефоном в руках. Я не оставляю его ни на секунду, боюсь пропустить сообщение из Москвы.

И на резкий звонок радостно вскидываюсь! Тетя Лида!

Но звонок не от нее.

Это Ляля‑фотограф.

– Девочка моя, отчего ты не звонишь и не пишешь мне писем? – говорит она ласковым и обиженным голосом.

Я что‑то мямлю в ответ. Правда, я не звонила Ляле уже неделю. Обычно я звоню и сбрасываю звонок, а она перезванивает. И рассказывает о своей работе, о том, какая у них погода, потом расспрашивает, выучила ли я стихи.

Да, Ляля‑фотограф прислала мне в письме список стихов, «которые должен знать наизусть каждый культурный человек». И велела учить их. Это страшная муть. Лермонтов, Некрасов, Тютчев. Я вообще‑то люблю стихи, но не понимаю, зачем их зубрить? Мне кажется, что, когда стихи нравятся, они сами собой запоминаются. А тут я долблю их в свободное время, а потом Ляля требует, чтоб я по телефону ей прочла.

Конечно, я могу прочесть ей по книжке, как будто наизусть говорю. Но не хочется обманывать.

Поэтому я, запинаясь, начинаю вспоминать.

– Молчи, скрывайся и таи… эээээ… мммм…

– И чувства, и мечты свои, – подсказывает мне Ляля.

– Мечты свои… – мямлю я. Дальше я не помню. Но пытаюсь выплыть:

– Пусть в душевной глубине… они… оне… восходят… – окончательно запутавшись, я замолкаю.

– Маргарита, стыдно! Стишок совсем короткий! Я позвоню завтра, выучи, пожалуйста! Договорились, моя девочка?

– Нет, – вдруг мрачно говорю я. – я не успею, я занята. Уроками. И вообще.

Ляля сильно обижается.

– Ну хорошо, – соглашается она наконец. – Пусть через три дня, выучишь? Нельзя быть неучем, надо все время развиваться, развивать свою душу, свой мозг, стараться расти. Вот я всю жизнь чему‑то учусь! А ты ленишься учиться. А ведь тебе уже пора думать, кем ты хочешь стать. Ну вот кем?

И тут я неожиданно говорю:

– Время еще есть. Я это с мамой потом решу.

Ляля несколько секунд молчит в трубку, я слышу только ее сопение.

– С какой еще мамой? – ошарашенно спрашивает она.

И я рассказываю, что у меня есть мама. Что она будет. Что она живет под Москвой и что она скоро приедет и заберет меня!

– Через две недели!

Ляля говорит мне сухо:

– Ну что ж. Поздравляю. Это неожиданная новость. Значит, ко мне ты не поедешь жить?

– А когда? – спрашиваю я.

– Ну я же тебе говорила, что у нас пока нет квартиры. Так что через год или два, максимум три года, и…

– А мама Лида заберет меня домой через две недели, – говорю я сердито. – За три года я тут…

… Я тут умру, ждать три года. И все эти три года перезваниваться с Лялей и учить стихи.

Хотя я не очень хорошо считаю, мне неожиданно хочется прикинуть: если ждать Лялю три года, сколько стихов я выучу? И получается, что больше трехсот, если учить один стишок раз в три дня. Толстый том.

Я смотрю на фото, которые прислали мне Ляля и Лида. Ляля красивая и молодая, стоит на фоне цветущего дерева. На ней красная кофта и зеленые штаны шароварами. Крупные бусы на шее. И вся Ляля яркая и праздничная.

Лида в джинсах и белой рубашке сидит на ступеньках крыльца, обняв за плечи своих сыновей. Темноволосые и черноглазые, мальчики напряженно смотрят в объектив одинаковыми серьезными глазами. Лида полная, у нее некрашеные волосы с проседью, небрежно разбросанные по плечам.

Еще я смотрю на Варьку‑шиншиллу и на кошку Зю. Мне очень хочется их погладить. Когда‑нибудь. Как это – голая кошка? Как это – самый мягкий мех на свете?

Я соображаю, что первый раз сказала про Лиду – мама.

Совсем недавно я ничего не знала про Лиду. А через две недели она обещает приехать и забрать меня к себе. Навсегда.

Весь детдом уже знает про это, все так и говорят: «Когда за тобой мама приедет?»

Скоро. Уже скоро.

Каждый вечер я дожидаюсь последней эсэмэски: «Гошка, спокойной ночи». «Спокойной ночи, тетя Лида», – отвечаю я.

Иногда я лежу и думаю, что мне страшно.

Потому что вся жизнь меняется. Мысли мечутся в моей голове, сталкиваются, настоящая куча‑мала. А потом я неожиданно для себя засыпаю.