Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар‑эс‑Балате 21 page

Он подошел к своим апартаментам, положил ладонь на фотозамок и заколебался. Он почувствовал себя как зверь, которого охотники загнали в его логово. Несомненно, что гвардейцы донесут Императору о его поведении. Как поступит Бог‑Император? Айдахо провел рукой по замку, и дверь открылась. Он вошел в прихожую, запер за собой дверь и посмотрел на нее.

Пошлет ли он за ним Говорящих Рыб?

Айдахо оглядел прихожую. Очень удобно спланировано. Вешалки для одежды, полочки для обуви, и запертый Шкаф с оружием. Никакое из представленного здесь оружия не представляло реальной опасности для Лето. Не было даже лазерного ружья, хотя и оно неэффективно против Червя.

Он знает, что я буду сопротивляться.

Айдахо вздохнул и сквозь сводчатую дверь заглянул в гостиную. Монео заменил мебель – теперь гостиная была обставлена в суровом фрименском духе – вещи были взяты из хранилищ Музея.

Музейный фримен!

Айдахо в сердцах сплюнул и прошел в комнату. Войдя, он остановился, пораженный, – на подвесном диване на фоне северного окна сидела Хви Нори. Блестящее голубое платье выгодно обрисовывало ее фигуру. Женщина смотрела на Айдахо.

– Благодарения богам, что ты цел и невредим, – произнесла она.

Айдахо оглянулся, посмотрел на дверь, фотозамок, потом снова обратил взор на Хви. Никто, за исключением нескольких особо доверенных Говорящих Рыб, не мог открыть этот замок.

Видя его растерянность, Хви улыбнулась.

– Эти замки делают на моей родине, на Иксе.

Ему стало страшно за Хви.

– Что ты здесь делаешь?

– Нам надо поговорить.

– О чем?

– Дункан… – она покачала головой. – О нас.

– Они предупредили тебя.

– Мне велено отказать тебе.

– Тебя послал Монео!

– Меня доставили сюда две Говорящие Рыбы. Они полагают, что ты находишься в страшной опасности.

– Именно поэтому ты здесь?

Она встала, грациозность ее движения напомнила Айдахо о Джессике, бабушке Лето, – она точно так же умела управлять своими движениями, превращая любой жест в великолепный танец.

Осознание этого повергло Айдахо в шок.

– Ты из Бене Гессерит…

– Нет. Они были моими учителями, но я не принадлежу ордену.

Подозрение затуманило его мозг. Какие пружины управляют Империей Лето? Что может знать гхола о таких вещах?

Изменения, которые произошли с момента моей последней жизни…

– Я полагаю, что ты – простая иксианка, – сказал он.

– Не дразни меня, Дункан.

– Кто ты?

– Я нареченная невеста Бога‑Императора.

– И ты будешь служить ему верой и правдой?

– Да.

– Тогда нам не о чем разговаривать.

– Нам есть о чем говорить. О том, что связывает нас с тобой.

Он нервно откашлялся.

– О чем же именно?

– О нашей взаимной тяге друг к другу. – Она подняла руку, видя, что он собирается заговорить. – Я хочу броситься в твои объятья, найти в них любовь и убежище, которые, я знаю, ты способен мне дать. Ты тоже этого хочешь.

Он оцепенел.

– Бог‑Император запрещает это!

– Но я уже здесь, – она сделала два шага вперед, платье облегало ее красивое тело.

– Хви… – У Айдахо пересохло во рту. – Тебе лучше уйти.

– Это мудрый, но не самый лучший выход.

– Если он узнает, что ты была здесь…

– Я не могу просто так взять и уйти, – сказала она, снова подняв руку и запрещая ему говорить. – Меня воспитывали и учили ради одной определенной цели.

От этих слов холодок пробежал по спине Айдахо. Он понял, что надо соблюдать осторожность.

– Для какой же? – спросил он.

– Для того, чтобы вредить Богу‑Императору, и он это хорошо знает. Он не изменит своего отношения ко мне.

– Не изменю его и я.

Она сделала еще один шаг по направлению к нему. Он ощутил молочное тепло ее груди.

– Меня очень хорошо сделали, – сказала она. – Я создана специально для того, чтобы ублажать Атрейдесов. Лето же говорит, что Дункан больше Атрейдес, чем многие из тех, кто носит это имя.

– Лето?

– Как еще прикажешь мне называть моего будущего мужа?

Произнося эти слова, Хви подошла еще ближе к Айдахо. Они потянулись друг к другу, словно разноименные полюса магнита. Хви приникла к его мундиру щекой, обвила руками, ощупывая железные мышцы. Айдахо же, прижав подбородок к ее волосам, вдыхал мускусный запах ее тела.

– Это безумие, – прошептал он.

– Да.

Он поднял ее подбородок и поцеловал в губы.

Она же изо всех сил прижалась к нему.

Они оба понимали, чем все это кончится. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее и понес в спальню.

Айдахо заговорил только один раз.

– Ты не девственница.

– Ты тоже, мой любимый.

– Любимый, – прошептал он. – Любимый, любимый, любимый…

– Да… да!

Когда все закончилось, Хви вытянулась на постели в сладкой истоме, подложив руки под голову. Айдахо сидел на кровати спиной к ней и смотрел в окно.

– Кто были твои предыдущие любовники? – спросил он.

Она приподнялась на локте.

– У меня не было других любовников.

– Но… – он обернулся и внимательно посмотрел на нее.

– Когда мне не было еще и двадцати, нашелся один мальчик, который думал, что не может без меня жить. Потом мне было очень стыдно. – Она улыбнулась. – Какой я была доверчивой! Мне казалось, что я не смогу оправдать надежд людей, которые создали меня. Но они обо всем узнали и были очень довольны. Мне кажется, меня просто проверили.

Айдахо нахмурился.

– Со мной то же самое? Ты пришла, потому что нужна мне?

– Нет, Дункан. – У Хви был очень серьезный вид. – Мы дарили радость друг другу, потому что это была любовь.

– Любовь, – повторил Айдахо, и в голосе его прозвучала горечь.

– Мой дядя Малки говорил, что любовь – это плохая сделка, потому что нет никаких гарантий.

– Твой дядя Малки был мудрым человеком.

– Он глупец! Любовь не нуждается в гарантиях.

Саркастическая улыбка тронула губы Айдахо.

Она ласково улыбнулась ему.

– Любовь отличается тем, что ты даришь радость и не заботишься о последствиях.

Он кивнул.

– Я думаю только о том, что ты можешь оказаться в большой опасности.

– Что сделано, то сделано.

– Что мы будем делать?

– Мы будем радоваться, пока живем.

– Это звучит, как окончательный приговор.

– Это и есть приговор.

– Но мы будем видеться каждый…

– Так, как сегодня, мы больше не увидимся.

– Хви! – он бросился к ней и приник лицом к ее груди.

Она погладила его по волосам.

Голос его зазвучал глухо, когда он спросил:

– Что, если я…

– Тихо! Если суждено быть ребенку, то будет ребенок.

Айдахо поднял голову.

– Но тогда он точно обо всем узнает.

– Он все узнает в любом случае.

– Откуда?

– Я скажу ему.

Айдахо отпрянул и. выпрямившись, сел. Во взгляде его выразилась смесь недоумения и гнева.

– Я должна это сделать.

– Если он набросится на тебя… Хви я слышал много историй. Ты можешь подвергнуться страшной опасности.

– Нет. У меня есть потребности, и он это знает. Он не причинит вреда никому из нас.

– Но он…

– Он не уничтожит меня. Он знает, что если он причинит вред тебе, то тем самым уничтожит меня.

– Как ты можешь выйти за него замуж?

– Дорогой Дункан, неужели ты не видишь, что я нужна ему больше, чем даже тебе?

– Но он же не может… Я хочу сказать, что это невероятно, чтобы ты…

– Я не смогу получать с Лето ту радость, которую получаю с тобой. Для него это невозможно. Он признался мне в этом.

– Но почему тогда он не может… Если, он действительно тебя любит…

– У него гораздо более широкие планы и потребности. – Она взяла обеими руками правую руку Айдахо. – Я поняла это сразу как только стала к нему присматриваться. Его потребности гораздо глубже наших с тобой.

– Что это за планы и какие потребности?

– Спроси у него сам.

– Но ты их знаешь?

– Да.

– То есть ты веришь в эти истории о…

– В нем очень много честности и доброты. Это подтверждает и моя реакция на него. Мои иксианские хозяева вложили в меня некое вещество, которого оказалось слишком много, а оно открывает мне больше, чем они рассчитывали.

– Так ты веришь ему? – обвиняющим тоном воскликнул Айдахо и попытался вырвать руку.

– Если ты пойдешь к нему, Дункан, и…

– Он никогда больше не увидит меня!

– Увидит.

Она поднесла ко рту его руку и поцеловала его пальцы.

– Я заложник, – проговорил Айдахо. – Ты наполнила меня страхом за нас обоих…

– Я никогда не думала, что служить Богу легко, – сказала она. – Но я не могла даже предположить, что это настолько тяжко.

***

Моя память обладает весьма любопытным свойством, которым, как я надеюсь, могут обладать и другие. Меня постоянно изумляло, с каким старанием люди отгораживаются от своей предковой памяти, защищая себя толстой стеной мифов. О, я не жду, конечно, что они станут искать переживаний каждого момента в жизни своих предков, как это происходит со мной. Я могу понять их упорное нежелание вникать в мелкие подробности жизни предшественников. У вас есть веские основания опасаться, что настоящая жизнь станет беднее, если ее заслонит живое воспоминание о прошлом. Однако значение настоящего скрывается в смысле прошлого. Мы несем с собой всех наших предков с их радостями, переживаниями, горестями, муками и свершениями, словно живую волну. В этой памяти нет ничего лишнего и бессмысленного. Каждая мелочь оказывает воздействие на настоящее, и так будет до тех пор, пока будет жить человечество. Вокруг нас сияющая бесконечность, тот Золотой Путь непреходящего, которому мы приносим свою, пусть незначительную, но вдохновенную верность.

(Похищенные записки)

– Я вызвал тебя, Монео, в связи с тем, что мне сообщали мои гвардейцы. – сказал Лето.

Они стояли в темноте крипты, и Монео вспомнил, что самые свои болезненные решения Бог‑Император принимал именно здесь. Монео тоже слышал эти сообщения Он ждал вызова с минуту на минуту, и когда после ужина его вызвали к Императору, мажордома охватил липкий страх.

– Речь идет… о Дункане, господин?

– Естественно, о Дункане!

– Мне сказали, господин, что его поведение…

– Убийственное поведение, Монео?

Монео склонил голову.

– Если вы так говорите, господин.

– Через какое время тлейлаксианцы смогут поставить нам нового Дункана?

– Они говорят, что у них возникли проблемы. Это может занять около двух лет.

– Ты знаешь, что мне рассказали мои гвардейцы, Монео?

Тот затаил дыхание. Если Бог‑Император знает о последних… Нет! Даже Говорящие Рыбы устрашились такого противостояния. Если бы речь шла о ком угодно, кроме Дункана, то женщины сами устранили бы этого человека.

– Ну, Монео, я жду.

– Мне сказали, господин, что он собрал своих Говорящих Рыб и опросил их относительно их происхождения. В каких мирах они родились. Кто были их родители и как проходило их детство?

– Ответы его не удовлетворили.

– Он был очень испуган, господин, и продолжал настаивать.

– Словно от повторения он мог выяснить настоящую правду.

Монео от души надеялся, что это единственная проблема, беспокоившая Лето.

– Почему Дунканы всегда так поступают, господин?

– Причиной этому служит их обучение, раннее обучение, еще у первых Атрейдесов.

– Но насколько это отличается от…

– Атрейдесы сами служили людям, которыми правили. Мера их правления отражалась как в зеркале на состоянии тех, кем они управляли. Дунканы всегда хотели знать, как живет народ.

– Одну ночь он провел в деревне, господин. Побывал он и в нескольких городках. Он видел…

– Все зависит от того, как ты толкуешь результат Монео. Свидетельство ничего не значит без суждения.

– Но я знаю, что он судит, господин.

– Мы все так поступаем, Монео, но Дункан склонен верить, что эта вселенная является заложницей моей воли. Они знают, что невозможно ошибаться, если выступаешь от имени правды.

– Это то, что он говорит вам…

– Это то, что говорю я. Это то, что говорят все Атрейдесы, которые живут во мне. Эта вселенная не потерпит такого насилия. То, что ты пытаешься сделать, не будет долговечным, если ты…

– Но, господин, вы ведь не делаете неверных вещей.

– Бедный Монео, ты просто не видишь, что я создал колесницу несправедливости.

Монео потерял дар речи. Он понял, что мягкость возобладала сейчас в Боге‑Императоре. Но в теле его наступали изменения, слишком хорошо знакомые Монео, к тому же Лето так близко… Монео оглянулся – они находились в самом центре крипты – там, где произошло так много смертей, правда о которых не покинула подземелье.

Неужели пробил мой час?

Лето задумчиво произнес:

– Нельзя добиться успеха захватом заложников. Это одна из форм рабства. Один человек на может владеть другими людьми. Эта вселенная не допускает таких вещей.

Слова доходили до сознания Монео словно через завесу кипящего ужаса – тело Лето пришло в едва заметное движение. С Лето происходила трансформация.

Грядет Червь!

Монео снова тревожно оглядел крипту. Это гораздо хуже зала! Слишком далеко до безопасного места.

– Итак, Монео, что ты можешь мне ответить?

Мажордом перешел на шепот:

– Слова господина просветили меня.

– Просветили? Так до сих пор ты был непросвещенным?

Монео был в полном отчаянии.

– Но я служу своему господину?

– Ты согласен, что служишь Богу?

– Да, господин.

– Кто создал твою религию, Монео?

– Вы, господин.

– Это разумный ответ.

– Благодарю вас, господин.

– Не благодари меня! Скажи, какие религиозные институты сохраняются вечно?

Монео отступил на четыре шага.

– Встань, гае стоял! – приказал Лето.

Дрожа всем телом, Монео тупо покачал готовой. Наконец ему задали вопрос, на который не было ответа. Неспособность ответить – это смерть, и он ждал ее, склоняв голову.

– Тогда я скажу тебе это, бедный раб!

Монео исполнился последней надежды. Он поднял взор на Бога‑Императора и увидел, что глаза не блестят, а руки не подергиваются. Возможно, Червь не пришел.

– Вечно существуют отношения смертных – отношения «господин – раб». Именно этот институт делает религию вечной, – сказал Лето. – Это отношение создает арену, на которую рвутся гордые сыны человечества, охваченные предрассудками своей ограниченности!

Монео мог только кивнуть в ответ. Не дрожат ли руки Бога? Не прячется ли лицо в складках кожи?

– Тайное признание позора – вот на что напрашиваются Дунканы, – продолжал Лето. – У Дунканов очень велика страсть к сопереживанию в отношении товарищей и ограничены способности к товариществу.

Когда‑то Монео изучат внешность древних червей Дюны, гигантские пасти, усаженные острыми, как ножи, зубами и изрыгающие всепоглощающий огонь. На последнем кольце тела Лето было заметно небольшое возвышение. Не станет ли оно со временем пастью, расположенной ниже человеческого лица?

– В глубине души Дунканы знают, что я сознательно проигнорировал заповеди Магомета или Моисея, – сказал Лето. – А это знаешь даже ты, Монео!

Это было прямое обвинение. Монео едва не кивнул, но опомнился и отрицательно покачал головой. Может быть, стоит начать отступление, подумал он. По опыту Монео знал, что такие лекции обычно заканчиваются явлением Червя.

– В чем может заключаться такая заповедь? – издевательски спросил Лето.

Монео позволил себе слегка пожать плечами. Внезапно Лето заговорил раскатистым баритоном вместо нежного тенора. Раскаты его голоса заполнили крипту. Это был древний голос, которым он говорил на протяжение многих столетий.

– Вы рабы Бога, а не рабы рабов! Монео в отчаянии заломил руки.

– Но я служу тебе, Господи!

– Монео, Монео, – тихим, увещевающим голосом заговорил Лето. – Миллион грешников не создадут одного праведного. Праведность становится известной потому, что пребывает вечно.

Монео, весь дрожа, хранил молчание.

– Я хотел спарить Хви с тобой, Монео, – сказал Лето. – Но теперь слишком поздно.

Прошло несколько мгновений, пока до Монео дошел смысл слов Лето. Слова казались вырванными из какого‑то неведомого контекста, висящими в воздух. Хви? Кто такая Хви? О, это же невеста Бога‑Императора. Иксианка… Спарить ее со мной?

Монео в ужасе тряхнул головой.

Лето произнес невыразимо печальным голосом:

– Ты тоже придешь, и неужели все твои деяния забудутся словно пыль?

Без всякого предупреждения Лето соскочил с тележки и, разогнув свое тело, со страшной скоростью махнул хвостом в нескольких сантиметрах от Монео. Тот вскрикнул и отскочил в сторону.

– Монео?

Этот оклик остановил мажордома у входа в лифт.

– Испытание, Монео! Я хочу испытать Сиону завтра!

***

Познание того, кто я есть, приходит во вневременной осознанности, которая не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, лишенное самости или центра, поле, в котором даже смерть воспринимается как некая аналогия. Мне не нужен результат. Я просто допускаю существование этого поля, которое не имеет ни цели, ни желания, ни совершенства, ни даже видимости постижения. Это поле пронизано вездесущим первичным сознанием, и это все. Это свет, который проливается сквозь окна моей вселенной.

(Похищенные записки)

Взошло солнце и своими беспощадными лучами осветило дюны. Лето ощущал нежную мягкость леска всем своим исполинским телом. Правда, его человеческий слух, воспринимая жесткий шорох песчинок, давал понять человеческому сознанию Императора, что мягкость эта существует только для Червя. Таков был постоянный сенсорный конфликт, который Лето научился воспринимать как данность.

Лето слышал, как позади него по песку шагает Сиона, слышал легкость ее походки, тихий звук осыпающегося код ее ногами песка, усиливавшийся по мере того, как девушка взбиралась все выше на дюну.

Чем дольше я буду тянуть время, тем уязвимее стану, подумал он.

Эта мысль часто посещала его в последнее время, когда он уходил в Пустыню. Он взглянул вверх. Небо было безоблачным и такого глубокого интенсивного синего цвета. какого не знало небо древней Дюны.

Чем была бы Пустыня, лишившаяся безоблачного неба? Плохо, что нет у неба теперь серебристого оттенка.

Небо контролировали иксианские спутники, правда, не всегда так. как того хотелось бы Лето. Такое совершенство было вполне мыслимо в машинном исполнении, но его никогда не удавалось достичь – ведь машинами управляют люди. Тем не менее спутники смогли обеспечить терпимое качество неба сегодня утром. Он вдохнул в свои человеческие легкие побольше воздуха, ожидая приближения Сионы. Она остановилась. Не оборачиваясь, он знал, что она восхищается раскинувшимся пейзажем.

Лето чувствовал образ этого пейзажа, как волшебник, который приложил руку к его физическому созданию. Он ощущал присутствие спутников. Это был изящный инструмент, который исполнял музыку для танца теплых и холодных воздушных масс, управляя вертикальными и горизонтальными воздушными потоками. Было забавно думать, что иксианцы считали, будто он применит эти машины для установления своего гидравлического деспотизма – отнимая влагу у тех, кто станет противиться правителю, и наказывая других ослушников страшными бурями. Как они удивились, поняв, что ошиблись.

Моя власть не столь груба и прямолинейна.

Медленно, аккуратно, он заскользил вниз с дюны, плывя в песке и не оборачиваясь назад на длинную иглу своей башни и без того зная, что сейчас она исчезнет из виду в знойном мареве.

Сиона шла за ним с несвойственной для себя покорностью. Сомнение сделало свое дело. Она прочла похищенные ею записки. Она прислушалась к напутствиям своего отца. Теперь она просто не знает, что ей думать.

– Что это за испытание? – спросила она у Монео. – Что он будет лежать?

– Он никогда не повторяется, – ответил Монео.

– Как он испытывая тебя?

– У тебя все будет по‑другому. Я только собью тебя с толку, если расскажу, как это происходило со мной.

Лето тайно подслушал, как Монео готовил свою дочь к испытанию, как одевал ее в старинный фрименский защитный костюм и башмаки с присосками, как накинул на нее сверху плотную темную накидку. Монео ничего не забыл.

Застегнув Сионе ботинки, Монео снизу вверх взглянул на дочь.

– Придет Червь. Это единственное, что я могу сказать наверняка. Тебе придется научиться жить в присутствии Червя.

Он встал и рассказал Сионе, как действует защитный костюм, сохраняя ее собственную влагу. Он заставил ее саму вынуть трубку из клапана и снова застегнуть, а потом запечатать трубку.

– Ты останешься в Пустыне наедине с ним, – сказал Монео. – Шаи‑Хулуд всегда близко, когда находишься в Пустыне.

– Что будет, если я откажусь идти? – спросила она.

– Ты пойдешь… но можешь и не вернуться.

Этот разговор состоялся в зале первого этажа Малой Цитадели, пока Лето ждал в верхнем зале. Когда Сиона была готова, он спустился вниз на тележке, с включенной подвеской. Лето направил свою тележку вслед за Монео, за тележкой следовала Сиона. Выйдя наружу, Монео направился к орнитоптеру, раздался свист крыльев, и машина взмыла в воздух. Лето велел Сионе проверить, закрыта ли дверь зала первого этажа и взглянул вверх, на вершину неимоверно высокой башни.

– Единственный путь отсюда лежит через Сарьир, – сказал он.

Он прокладывал путь вперед, не приказывая ей следовать за собой, зная, что ее ведут здравый смысл, любопытство и сомнения.

Лето скатился по отлогому склону дюны вниз, к скалистому основанию, затем поднялся вверх по следующему склону по пологой спирали, проторив путь для Сионы. Древние фримены называли такие следы «Божьим даром Уставшим». Лето продвигался вперед медленно, давая понять Сионе, что здесь его и только его владения, место его естественного обитания.

Поднявшись по склону на очередную дюну, Лето остановился и, оглянувшись, посмотрел, как Сиона поднимается вслед за ним. Она держалась проторенного пути и остановилась, как только достигла вершины. Она скользнула взглядом по его лицу, потом окинула взором горизонт. Лето слышал, как она судорожно вздохнула. Знойное марево скрыло очертания спиралеобразной башни. Основание ее можно было принять за отрог скалы.

– Вот как все было тогда, – сказал он.

Он знал, что в этом пейзаже было что‑то мистически притягательное для людей, в чьих жилах текла фрименская кровь. Он специально выбрал для испытания эту дюну – она была выше остальных.

– Хорошенько всмотрись в пейзаж, – сказал он и, скатившись с дюны, исчез из поля зрения Сионы.

Она еще раз медленно обвела взглядом Пустыню. Лето прекрасно представлял себе, что сейчас чувствует и переживает девушка. Кроме призрачного видения башни, на всей линии горизонта не было ни единого выступа – вокруг расстилалась совершенно плоская равнина. С того места, где стояла Сиона, горизонт замыкался линией диаметром восемь километров – далее кривизна планеты скрывала все, находившееся за линией. Лето заговорил с того места, где находился, – прямо под гребнем дюны.

Это настоящий Сарьир. Его можно познать только так, находясь посередине и стоя ногами на земле. Это все, что осталось от бахр бела ма.

– Океан без воды, – прошептала Сиона.

Она еще раз оглянулась и всмотрелась в горизонт.

Ветра не было, и Лею понимал, что полная тишина Пустыни безжалостно въедается в человеческую душу. Сиона потеряла все привычные ориентиры и точки опоры. Она была одна среди огромною, всепоглощающею пространства.

Лето взглянул на следующую дюну. Иди в том направлении, они должны были пройти несколько холмов, которые некогда были горами, но ветер и песок сделали свое дело – от гор остались только кучи песка и щебня. Лето продолжал неподвижно лежать, предоставляя тишине делать свое дело. Какое удовольствие было воображать, что ничто не изменилось, и эти дюны по‑прежнему опоясывают всю планету. Но теперь даже эти оставшиеся дюны медленно вырождались, С тех пор как пронеслась последняя буря Кориолиса, Сарьир не видел ничего, кроме небольших вихрей и легкого ветра, которые не влияли на климат, ограничиваясь местным распространением.

Вот и сейчас один из таких «ветров дьявола» вихрем вздымался на небольшом расстоянии от Сионы. Она проследила за продвижением вихря. Вдруг она отрывисто спросила:

– У вас есть своя личная религия?

Несколько мгновений Лето обдумывал ответ. Его всегда поражало, насколько вид Пустыни провоцировал мысли а религии.

Ц Ты осмеливаешься спрашивать, есть ли у меня личная религия? – требовательно произнес он.

Лето знал, что девушке страшно, но она ничем не проявила своего страха, она повернулась и взглянула ему в глаза. Лето напомнил себе, что отвага всегда была отличительной чертой Атрейдесов.

Она не ответила, тогда Лето продолжил:

– Ты из Атрейдесов; в этом нет никаких сомнений.

– Это и есть ваш ответ?

– Что в действительности ты хочешь знать, Сиона?

– Во что вы верите.

– Ха! Ты спрашиваешь меня о моей вере. Ну что ж – я верю в то, что ничто не может возникнуть из ничего без Божественного вмешательства.

Его ответ озадачил Сиону.

– Но каким образом…

– Natura поп facit saltus, – сказал он.

Она отрицательно покачала головой, не поняв того, что он сказал. Лето перевел:

– Природа не совершает скачков.

– Что ото был за язык? – спросила Сиона.

– На этом языке давно уже никто не говорит и моей вселенной.

– Зачем же вы его используете?

– Для того, чтобы разбудить твою древнюю память.

– У меня нет никакой древней памяти! Я только хочу знать, зачем вы привели меня сюда.

– Для того, чтобы дать тебе почувствовать вкус твоего прошлого. Спускайся сюда и забирайся ко мне на спину.

Она поколебалась, но потом, поняв тщетность сопротивления, спустилась вниз и забралась на спину Лето.

Он подождал, пока она не встала на колени. В старые времена было не так, подумал он. У нее не было крюка погонщика и она не могла стоять у него на спине. Он слегка приподнял над землей свой передний сегмент.

– Зачем я это делаю? – спросила она. По ее тону он понял, что она чувствует себя глупо у него на спине.

– Я хочу, чтобы ты почувствовала, как наш народ путешествовал по этой земле на спинах гигантских песчаных червей.

Он заскользил по дюне под ее гребнем. Сиона увидела отверстия. Из книг она знала, что это такое, но пульс реальности оказался совсем другим, и ей предстояло двигаться в таюг с ним.

Ах, Сиона, подумал Лето, ты даже не можешь себе представить, какому испытанию я собираюсь тебя подвергнуть.

Ему самому следовало набраться твердости. Я не должен испытывать жалости. Если она умрет, то она умрет. Если кто‑то из них умирает, то это всего‑навсего случаи и не более того.

Он даже напомнил себе, что то же самое относится и к Хви Нори. Просто дело в том, что все они не могут умереть сразу.

Лето почувствовал тот момент, когда Сиона начала получать наслаждение от езды верхом на Черве. Она переместила свой вес, откинувшись назад и подняв вверх голову.

Он направился за дюну, вдоль барханов, отдавшись, как и Сиона, древнему чувству. А на горизонте, впереди, Лето скорее ощущал чем видел остатки бывших там некогда холмов. Эти остатки были подобны семенам прошлого, ждавшим своего часа, чтобы взойти и напомнить о силах, которые поддерживали когда‑то Пустыню в ее первозданном состоянии. Можно было даже на мгновение забыть о том, что Сарьир остался единственным, призрачным напоминанием о великой древней Пустыне.

Но иллюзия прошлого тем не менее оставалась. Он ощущал ее в своем стремительном движении. Фантазии, говорил он себе, все это зыбкие фантазии, думал он, принуждая себя сохранять спокойствие. Даже бархан, который он сейчас пересекал, был намного меньше, чем древние барханы, да и дюны стали меньше.

Внезапно вся эта искусственно поддерживаемая Пустыня показалась ему смешной. Он почти остановился на усыпанной мелким гравием поверхности между дюн, но потом заставил себя двигаться дальше, пытаясь восстановить в душе необходимость заставлять систему работать. Он представил себе вращение планеты, которое приводило в движение потоки горячего и холодного воздуха, которые огромными массами перемещались из конца в конец земли – контролируемые и управляемые маленькими спутниками с хитроумными иксианскими приборами и концентрирующими тепло дисками. Если следящие аппараты и видели здесь что‑то, то только «пустынный рельеф», окруженный фронтами горячего и холодного воздуха. Присутствие Пустыни требовало создания льда на полюсах и еще кое‑каких климатических поправок.

Сделать это было нелегко, и Лето прощал специалистам происходившие время от времени неизбежные сбои и ошибки.

Пройдя дюны, Лето на некоторое время потерял душевное равновесие, которое восстановилось после того, как он вырвался на галечный простор срединной Пустыни и отдался ощущению «окаменевшего океана» с застывшими волнами. Он повернул к югу вдоль линии холмов.