Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар‑эс‑Балате 25 page

– Я задал сам себе особенный вопрос, – сказал Айдахо. – Я рад, что ты вызвал меня, и хочу задать этот вопрос тебе. Чему не научился мой предшественник, Монео?

Оцепенев от неожиданности, мажордом выпрямился на подушке. Какой не характерный для Дункана вопрос! Может быть, в этом кроется какое‑то особое изобретение, которое применили тлейлаксианцы, готовя этого Айдахо?

– Что побудило тебя к такому вопросу? – спросил Монео.

– Я начал думать как фримен.

– Ты не был фрименом.

– Но я был ближе к ним, чем ты думаешь. Наиб Стилгар однажды сказал, что я, наверно, родился фрименом, но не знал об этом до тех пор, пока не прибыл на Дюну.

– И что произошло, когда ты стал думать как фримен?

– Ты помнишь, что нельзя дружить с человеком, в компании которого ты не хотел бы умереть.

Монео положил руки ладонями на стал. На лице Айдахо появился волчий оскал.

– Тогда что ты здесь делаешь? – спросил Монео.

– Я подозреваю, что ты можешь быть хорошим товарищем. Монео. И я спросил себя, почему Лето выбрал в товарищи именно тебя?

– Я выдержал испытание.

– Такое же, как и то, что выдержала твоя дочь?

Значит, он знает, что они вернулись. Значит, какие‑то Говорящие Рыбы обо всем его информируют, если, конечно… его не вызывал Император… Нет, об этом я бы знал.

– Испытания не бывают одинаковыми, – сказал Монео. – Мне пришлось спуститься в лабиринт с сумкой еды и флаконом Пряности.

– Ты выбирал сам?

– Что? О… если тебя будут испытывать, то ты сам все узнаешь.

– Такого Лето я не знаю, – сказал Айдахо.

– Разве я не говорил тебе об этом?

– Но есть Лето, которого не знаешь ты.

– Это потому, что он самый одинокий человек во всей вселенной, – сказал Монео.

– Не играй в игру настроений, чтобы возбудить мою симпатию, – произнес Айдахо.

– Игра настроений; хорошо сказано, – Монео кивнул в знак одобрения. – Настроение Бога‑Императора подобно широкой реке. Ее течение безмятежно и гладко, но стоит на ее пути появиться препятствию, как она вспенивается бурунами и громадными волнами. Не стоит ставить преграды на пути этого потока.

Айдахо оглядел ярко освещенный кабинет, потом посмотрел на темноту за окном и подумал об укрощенной Реке Айдахо, которая текла где‑то поблизости. Снова обратившись к Монео, он спросил:

– Что ты знаешь о реках?

– В юности я много путешествовал по ним. Я доверял свою жизнь утлым суденышкам и ходил в них по рекам и Даже выходил в море, когда берега терялись из виду за горизонтом.

Произнося эти слова, Монео вдруг понял, что в них содержится ключ к пониманию Бога Лето. Это ощущение повергло Монео в глубокое размышление, он вспомнил ту далекую планету, где он пересекал море от одного берега до другого. В первый же вечер перехода случился Шторм и где‑то в недрах корабля раздавался неясный монотонный шум: «суг‑суг‑суг‑суг». Это работали машины Он тогда стоял на мостике рядом с капитаном и слушал шум работающих двигателей, который то стихал, то возникал снова в такт набегающим и откатывающимся громадным волнам. Каждое опускание киля открывало плоть моря, словно удар кулаком. Это было безумное движение, потрясающая качка, потрясающая в буквальном смысле слона – вверх… вниз! Вверх… вниз! Грудь болела от сдерживаемого страха. Стремление судна вперед и стремление стихии утопить его – дикие всплески воды час за часом, струи соленых волн, стекавших с палубы, и снова накат волны…

Все. это давало ключ к пониманию Бога‑Императора.

Он был одновременно штормом и кораблем.

Монео снова посмотрел на Айдахо, который в ожидании ответа сидел за столом в холодном свете ламп. В этом человеке не было трепета, только жажда знать правду.

– Так ты не поможешь мне узнать, чего не понял другой Дункан Айдахо? – спросил Дункан.

– Нет, напротив, я охотно помогу тебе.

– Так чему я никогда не могу научиться?

– Как доверять.

Айдахо откинулся на подушку и удивленно и недоверчиво уставился на Монео. Айдахо заговорил хриплым, прерывающимся голосом:

– Я бы сказал, что доверял чрезмерно.

Монео был неумолим.

– Но как ты доверял?

– Что ты хочешь этим сказать?

Монео положил руки на колени.

– Ты выбираешь мужчин, потому что они способны сражаться и умирать на стороне правого дела, каким ты его видишь. Ты выбираешь женщин, которые способны служить дополнением такому мужскому взгляду на вещи. Ты не допускаешь расхождений со своим взглядом, даже если эти расхождения продиктованы доброй волей.

В дверях кабинета Монео произошло какое‑то движение. Он поднял голову и увидел входящую Сиону.

– Ну, пала, ты, как я вижу, занят своими обычными штучками.

Айдахо рынком повернулся и уставился на говорившую.

Монео разглядывал дочь, ища в ней признаки изменений. Она вымылась и надела полую форму командира Говорящих Рыб, но на лице и руках остались следы испытания Пустыней. Она потеряла в весе, скулы ее выпирали. Мазь не могла скрыть трещины на ее губах. На руках выступали вены. Глаза выглядели старыми и усталыми, во всем облике сквозило выражение человека, который испытал горечь поражения.

– Я слышала ваш разговор, – сказала она, сняла руку с бедра и вошла в комнату. – Как ты осмеливаешься говорить о доброй воле, отец?

Айдахо только теперь заметил на Сионе новую форму. В раздумье он сжал губы. Командир Говорящих Рыб? Сиона?

– Я понимаю твою горечь, – сказал Монео. – Я и сам когда‑то испытал ее.

– В самом деле? – она подошла ближе и встала рядом с Айдахо, который внимательно ее разглядывал.

– Меня просто переполняет радость от того, что я вижу тебя живой.

– Как это, должно быть, благодатно для тебя – видеть меня в безопасности и на службе Бога‑Императора, – сказала она. – Ты так хотел иметь ребенка и вот, взгляни! Смотри, какого успеха я добилась! – Она повернулась, демонстрируя мужчинам новую форму. – Командир Говорящих Рыб. Командир, все воинство которого состоит из одного человека, но тем не менее командир.

Монео заставил себя говорить своим холодным профессиональным тоном:

– Сядь.

– Я предпочитаю стоять. – Она посмотрела на поднятую голову Айдахо.

– А, Дункан Айдахо, мой назначенный дружок! Ты не находишь это интересным, Дункан? Господь Лето говорит, что со временем я войду в командную структуру его Говорящих Рыб. – Все это время у меня будет один подчиненный. Ты знаешь, кто такая Наила, Дункан?

Айдахо кивнул.

– В самом деле? Мне почему‑то кажется, что я не знаю ее. Сиона посмотрела на Монео. – Я знаю ее, папа? В ответ Монео только пожал плечами.

– Но ты говоришь о доверии, отец, – Сиона посмотрела на Монео. – Кто делает могущественных министров – доверие, Монео?

Айдахо взглянул на Монео, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут эти слова на мажордома. Лицо его показалось Айдахо хрупким от едва сдерживаемых эмоций. Гнев? Нет… Это что‑то другое.

– Я доверяю Богу‑Императору, – сказал Монео. – И надеюсь, что это чему‑нибудь научит вас обоих. Я здесь для того, чтобы довести до вашего сведения его пожелания.

– Его пожелания, – язвительно воскликнула Сиона. – Ты только послушай, Дункан! Команды Бога‑Императора теперь называются пожеланиями.

– Можешь и дальше разыгрывать свою пьесу, – сказал Айдахо. – Я знаю, что у нас небольшой выбор в чем бы то ни было.

– У тебя всегда есть выбор, – возразил Монео.

– Не слушай его, – сказала Сиона. – Он полон всяческих трюков. Они лелеют надежду, что мы с тобой упадем в объятия друг друга, чтобы наплодить побольше таких, как мой отец. Это будут твои наследники и потомки, папа.

Монео побледнел. Ухватившись руками за край стола, он подался вперед.

– Вы оба полные дураки! Но я попытаюсь спасти вас. Я постараюсь сделать это вопреки вашей же воле.

Айдахо видел, как тряслись щеки Монео, видел его напряженный взгляд – эти признаки волнения против воли тронули сердце Айдахо.

– Я не племенной жеребец, но тебя я послушаю.

– Ошибка, как всегда, – сказала Сиона.

– Молчи, женщина, – отрезал Айдахо.

– Если ты еще раз заговоришь со мной в таком тоне, – Сиона смерила Дункана взглядом, – то я завяжу твою шею вокруг твоих же лодыжек.

Айдахо, потеряв дар речи, начал подниматься.

Монео поморщился и сделал Дункану знак сидеть спокойно.

– Предупреждаю тебя, Дункан, что она скорее всего сумеет это сделать. Мне далеко до нее, а ты помнишь, что было, когда ты попытался напасть на меня?

Айдахо сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул.

– Говори, что ты должен сказать.

Сиона присела на край стола и посмотрела на обоих мужчин.

– Вот так‑то лучше, – сказала она. – Пусть он говорит, только не вздумай его слушать.

Айдахо плотно сжал губы.

Монео отпустил стол. Сел. Посмотрел на Айдахо и Сиону.

– Я почти закончил приготовления к свадьбе Бога‑Императора и Хви Нори. Во время Празднеств вас не должно здесь быть.

Сиона вопросительно посмотрела на отца.

– Это твоя идея или его?

– Моя, – Монео не отвернул взгляд. – У тебя есть чувство чести и долга? Ты что, ничему не научилась, побывав с ним?

В Я узнала все, что в свое время узнал ты, папа. Я Дала ему слово и сдержу его.

– Значит, ты будешь командовать Говорящими Рыбами?

– Если он доверит мне такое командование. Ты знаешь, папа, он ведет себя еще более уклончиво, чем ты.

– Куда ты нас посылаешь? – спросил Дункан.

– При условии, что мы согласимся, – добавила Сиона.

– Есть маленькая деревушка на краю Сарьира, где живут музейные фримены, – сказал Монео. – Она называется Туоно. Деревня эта довольно приятная. Она стоит в тени вала на берегу реки. Там хороший источник и хорошая еда.

Туоно? – подумал Айдахо. Название показалось ему до странности знакомым.

– Был бассейн Туоно по дороге в сиетч Табр, – сказал он.

– Там длинные ночи и нет никаких развлечений, – подхватила Сиона саркастическим тоном.

Айдахо резко оглянулся на нее. Она ответила ему пылающим взором.

– Он хочет скрестить нас, чтобы Червь был доволен, – сказала она. – Он хочет, чтобы в моем животе резвились и скакали детишки для новой жизни. Скорее я увижу ею мертвым, чем доставлю ему такое удовольствие.

Айдахо в изумлении посмотрел на Монео.

– А что будет, если мы откажемся ехать?

– Думаю, что вы поедете, – ответил Монео.

Губы Сионы тряслись.

– Дункан, ты когда‑нибудь видел эти маленькие пустынные деревушки? Никаких удобств, никаких…

– Я видел деревню Табур, – сказал Дункан.

– Уверена, что это настоящая столица по сравнению с Туоно. Конечно, сам‑то Бог‑Император не станет праздновать свое бракосочетание в окружении грязных лачуг! Ну нет, Туоно – это грязные лачуги и никакого комфорта, это максимально приближено к жизни древних фрименов.

Айдахо заговорил, глядя на Монео:

– Фримены не жили в грязных хижинах.

– Кому интересно, где они играют в свои культовые игрища, – насмешливо произнесла она.

По‑прежнему глядя только на Монео, Айдахо продолжал:

– У фрименов был только один культ – культ честности. Я больше беспокоюсь о честности, нежели о комфорте.

– Во всяком случае, от меня ты его не дождешься, – огрызнулась Сиона.

– Я ничего от тебя не жду, – сказал Айдахо. – Когда мы должны отправиться в Туоно, Монео?

– Ты едешь? – спросила Сиона.

– Я считаю, что надо принять доброту твоего отца.

– Доброту! – фыркнула Сиона.

– Вы отправитесь немедленно, – сказал Монео. – Я выделил для эскорта отделение Говорящих Рыб под командой Наилы.

– Наилы? – переспросила Снопа. – В самом деле? Она останется с нами в деревне.

– До дня бракосочетания.

Сиона медленно наклонила голову.

– В таком случае мы согласны.

– Соглашайся от своего имени, – рявкнул в сердцах Айдахо.

Сиона улыбнулась.

– Простите. Могу я формально просить великого Дункана Айдахо присоединиться ко мне в этом первобытном гарнизоне, где он будет держать свои руки подальше от моей персоны?

Дункан исподлобья смотрел на Сиону.

– Не стоит волноваться по поводу того, где я буду держать свои руки. – Он взглянул на Монео. – Ты действительно добр, Монео? И поэтому отсылаешь меня отсюда?

– Это вопрос доверия, – съязвила Сиона. – Кому он доверяет?

– Меня принудят силой ехать вместе с твоей дочерью? – настаивал Айдахо.

Сиона встала.

– Либо мы принимаем предложение, либо наши доблестные солдаты свяжут нас и доставят в деревню весьма неудобным для нас способом. Можешь посмотреть – это написано на его лице.

– Следовательно, у меня действительно нет выбора.

– У тебя, как и у всякого человека, есть выбор, – сказала Сиона. – Умереть раньше или позже.

Однако Айдахо все еще смотрел на Монео.

– Каковы твои истинные намерения, Монео? Ты не Удовлетворишь мое любопытство?

– Любопытство иногда сохраняло людям жизнь… когда не помогало ничто другое, Дункан, – ответил мажордом. – Я пытаюсь сохранить тебе жизнь. Раньше я никогда этого не делал.

***

Потребовалась почти тысяча лет, чтобы пыль древней всепланетной пустыни Дюны осела и связалась с почвой и водой. Ветра, который называли песчаным вихрем, не видели на Арракисе почти двадцать пять столетий. Во время этих штормов в воздухе могло одновременно носиться до двадцати миллиардов тонн пыли. Небо в такие дни приобретало серебристый оттенок. Фримены говорили: «Пустыня подобна хирургу, который срезает кожу и обнажает то, что лежит под ней». Планеты, как и люди, состоят из слоев. Их можно видеть. Мой Сарьир всего лишь слабое эхо того, что было. Сегодня я должен быть песчаным вихрем.

(Похищенные записки)

– Ты послал их в Туоно, не посоветовавшись со мной? Какой сюрприз, Монео! Как давно ты не проявлял подобной независимости.

Монео, склонив голову, стоял в десяти шагах от Лето в центре сумрачной крипты и старался унять дрожь, чтобы ее не заметил Бог‑Император. Была почти полночь. Лето заставлял своего мажордома ждать, ждать и томиться.

– Я от души надеюсь, что не оскорбил вас, господин, – сказал Монео.

– Ты позабавил меня, но не будь равнодушен к этому. В последнее время я потерял способность отличать комичное от печального.

– Простите меня, господин.

– О каком прощении ты просишь? Почему ты всегда спрашиваешь об оценке? Разве не может твой мир просто быть?

Монео поднял глаза и посмотрел на лицо, спрятанное в ужасной складке. Он одновременно шторм и корабль. Этот закат существует сам по себе. Монео почувствовал, что стоит на краю ужасающего откровения. Глаза Бога‑Императора буравили его насквозь, прожигали, почти физически ощупывали.

– Господин, чего бы вы от меня хотели?

– Чтобы ты наконец поверил в себя.

Чувствуя, что вот‑вот взорвется, Монео сказал:

– Значит, то, что я не посоветовался с вами прежде, чем…

– Наконец‑то на тебя снизошло просветление, Монео! Мелкие души, ищущие власти, прежде всего разрушают веру других людей в себя самих.

Слова эти подавляли Монео. В них ему чудилось обвинение, исповедание. Он чувствовал, как слабеет его хватка, которой он держался за бесконечно желанную вещь. Он пытался найти слова, чтобы назвать эту вещь, но разум его не мог подсказать имени. Может быть, если спросить об этом Бога‑Императора.

– Господин, если бы вы только сказали мне о своих мыслях по…

– Мои мысли исчезнут, когда я их выскажу!

Лето посмотрел на Монео сверху вниз. Как странно сидят его глаза по обе стороны орлиного носа Атрейдесов! Они движутся, словно стрелка на метрономе его лица. Слышит ли Монео ритмичное повторение слов: «Грядет Малки! Грядет Малки! Грядет Малки!»

От тяжкой муки Монео хотелось расплакаться. Все мысли, которые у него были, – исчезли бесследно. Он прижал руки ко рту.

– Твоя вселенная – это двумерное часовое стекло, – обвиняющим тоном произнес Лето. – Почему ты пытаешься сдержать песок?

Монео опустил руки и вздохнул.

– Вам угодно выслушать мой доклад о приготовлении к свадьбе?

– Ты меня утомляешь! Где Хви?

– Говорящие Рыбы готовят ее к…

– Ты советовался с ней насчет приготовлений?

– Да, господин.

– Она одобрила их?

– Да, господин, но она обвинила меня в том, что я предпочитаю количество работы ее качеству.

– Разве это не замечательно, Монео? Видит ли она волнение среди Говорящих Рыб?

– Думаю, что да, господин.

– Их беспокоит сама идея мой женитьбы.

– Именно поэтому я отослал отсюда Дункана, господин.

– Конечно, конечно, и вместе с ним Сиону в…

– Господин, я знаю, что вы испытали ее, и она…

– Она чувствует Золотой Пуп так же глубоко, как и ты, Монео.

– Тогда почему я боюсь ее, господин?

– Потому что ты ставишь разум превыше всего на свете.

– Но я не понимаю разумных причин моего страха!

Лето улыбнулся. Это было похоже на игру в кости с бесчисленным количеством граней. Эмоции Монео играли сегодня только на этой сцене. Как близко подошел он к краю, даже не замечая этого!

– Монео, почему ты так упорно хочешь собрать картину из кусочков, выбитых из континуума? – спросил Лето. – Когда ты видишь спектр, ты всегда предпочитаешь только один цвет?

– Господин, я не понимаю вас!

Лето закрыл глаза, вспоминая, сколько раз в жизни приходилось ему слышать этот крик души. Лица слились в одну сплошную полосу. Он открыл глаза и стер их видение.

– До тех пор, пока человек остается живым, чтобы видеть все эти цвета, они не претерпевают линейную смерть, даже если ты умрешь, Монео.

– Что вы хотите сказать, говоря о цветах, господин?

– Континуум – это нескончаемый Золотой Путь.

– Но вы видите вещи, которых не видим мы, господин!

– Потому что вы отказываетесь их видеть!

Монео опустил голову.

– Господин, я знаю, что вы далеко превосходите каждого из нас. Именно поэтому мы поклоняемся вам и…

– Будь ты проклят, Монео!

Он поднял глаза и в ужасе посмотрел на Бога‑Императора.

– Цивилизации рушатся, когда их сила начинает превосходить силу их религии! – крикнул Лето. – Почему ты не можешь этого видеть? Хви может.

– Она иксианка, господин. Возможно, она…

– Она – Говорящая Рыба! Она была рождена, чтобы служить мне. Нет! – Лето поднял руку, видя, что Монео собирается заговорить. – Говорящие Рыбы всполошились потому, что я называл их своими невестами, а теперь они видят иностранку, не посвященную в Сиайнок, которая знает этот ритуал лучше, чем они.

– Как такое может быть, господин, что когда ваша Рыба…

– О чем ты говоришь? Каждый из нас рано или поздно приходит к пониманию того, кто он и что должен Делать.

Монео раскрыл было рот, но не нашел, что сказать, и промолчал.

– Это знают даже малые дети, – сказал Лето. – Они перестают знать только после того, как взрослые настолько запутывают их, что они начинают прятать свое знание от самих себя. Монео, раскройся!

– Господин, я не могу этого сделать! – слова рвали Монео на части. Он трясся от невыразимой душевной боли. – у меня нет вашей силы и вашего знания о…

– Довольно!

Монео замолчал. Все его тело била дрожь.

Лето начал успокаивать его.

– Все в порядке, Монео. Я слишком много с тебя спросил и чувствую, что ты устал.

Дрожь мало‑помалу улеглась. Он несколько раз судорожно вздохнул.

Я решил внести некоторые изменения во фрименский ритуал моего бракосочетания. Мы не станем пользоваться водяными кольцами Гани, вместо этого мы воспользуемся кольцами моей матери.

– Госпожи Чани, господин? Но где ее кольца?

Лето перевернулся всем своим массивным телом на тележке и показал Монео глубокую нишу в стене крипты.

– В этих стенах находятся захоронения первых Атрейдесов на Арракисе. Во второй нише могила Чани, там же лежат и ее кольца. Ты извлечешь их оттуда и доставишь на церемонию.

– Господин, – Монео со страхом смотрел на могилы. – Не будет ли это святотатством?

– Ты забываешь, Монео, кто живет во мне, – он заговорил голосом Чани. – Я могу делать что захочу со своими водяными кольцами.

Монео стушевался.

– Хорошо, господин. Я доставлю их в деревню Табур, когда…

– Табур? – переспросил Лето своим обычным голосом. – Но я передумал, Монео. Мы с Хви поженимся в деревне Туоно.

***

Цивилизация по большей части основана на трусости. Так легко цивилизовать народ, обучая его трусости. Вы отбрасываете прочь стандарты, воспитывающие смелость. Вы ограничиваете волю. Вы регулируете аппетиты. Вы обносите горизонты заборами. Вы обусловливаете законами каждое движение. Вы отрицаете само существование хаоса. Вы учите даже детей дышать медленно и осторожно. Вы укрощаете.

(Похищенные записки)

Первый же взгляд на деревню Туоно ошеломил Айдахо. Здесь находится родина фрименов?

Подразделение Говорящих Рыб доставило их из Цитадели на рассвете. Айдахо и Сиона летели в большом орнитоптере, а эскорт сопровождения в двух малых. Полет продолжался долго, почти три часа. Они приземлились на плоском круглом пластоновом ангаре в километре от деревни, отделенном от нее древними Дюнами, окруженными чахлой травой и колючим кустарником. По мере того как они спускались вниз, стена, расположенная за деревней, казалась им все выше и выше. Дома деревни стремительно съеживались по сравнению с такой громадой.

– Музейные фримены остались нетронутыми внепланетными технологиями, – объяснила Наила, пока эскорт запирал орнитоптеры в низком ангаре. Одна из гвардейцев бегом отправилась в деревню предупредить о прибытии важных гостей.

Сиона, молчавшая во время всего полета, украдкой внимательно разглядывала Наилу.

Все время, пока они шли через залитые утренним светом дюны, Айдахо старался представить себе, что он вернулся в старое время. Среди насаждений виднелся песок, в ложбинах между дюнами была голая бесплодная земля, пожелтевшая трава и кусты, практически лишенные листьев. По небосводу кружили три грифа – «парящие разведчики», как называли их фримены. Айдахо попытался объяснить это Сионе, шедшей рядом. Начинаешь опасаться этих пожирателей падали только тогда, когда они снижаются.

– Мне рассказывали о грифах, – холодно осадила его Сиона.

Айдахо заметил, что на верхней губе девушки выступили капельки пота. От отряда Говорящих Рыб, который сопровождал их, тоже доносился пряный запах пота.

Воображение Айдахо не справилось с задачей сгладить разницу между прошлым и настоящим. Защитные костюмы, надетые на них, больше годились для театрального представления, а не для эффективного сбережения воды. Ни один истинный фримен не доверил бы свою жизнь такому костюму – даже здесь, где повсюду чувствовался запах близкой воды. Да и Говорящие Рыбы из отряда Наилы, идя по дороге, не соблюдали фрименского молчания. Они болтали, как дети.

Сиона утомленно шла рядом с ним, погруженная в грустное отчуждение, и не отрывала взгляд от мускулистой спины Наилы, возглавлявшей колонну.

Что могло связывать этих двух женщин? Наила определенно была преданна Сионе, исполняла любое ее приказание, повиновалась каждому слову, но тем не менее она не отклонится от приказа, согласно которому их доставили в Туоно. Наила обращалась к Сионе очень почтительно и называла ее не иначе, как командиром. Между ними была какая‑то очень глубокая связь, которая вызывала в Айдахо страх.

Наконец они подошли к спуску, в нижней части которого стояла деревня, а за ней высокая стена. С воздуха Туоно выглядела как расположенные рядами квадратики, находящиеся вне большой тени стены. С близкого же расстояния деревня представилась скопищем жалких лачуг, убожество которых только усиливалось от попыток местных жителей украсить это место. Кусочки блестящих камней и полоски металла «инкрустировали» стены домов. На самом высоком строении высился железный шест, на котором развевалось зеленое знамя. Ветер доносил до ноздрей Айдахо запах мусора и открытых выгребных ям. Центральная улица тянулась вдоль песчаного пустыря, поросшего скудной травой. Улица заканчивалась площадью, вымощенной разбитым булыжником.

Возле дома с флагом прибывших ожидала делегация в накидках. Среди людей была видна вестница, которую Наила послала предупредить жителей о встрече. Айдахо насчитал восемь встречавших – все мужчины в аутентичных фрименских одеждах коричневого цвета. Под капюшоном одного из встречавших виднелась зеленая головная повязка – это был, без сомнения, наиб. На другой стороне площади стояли дети с цветами. Из боковых Улочек выглядывали женщины в черных капюшонах. Айдахо нашел эту сцену вопиюще удручающей.

– Давайте быстрее покончим с этим, – сказала Сиона.

Наила кивнула и повела группу по склону на улицу, Сиона и Айдахо шли в нескольких шагах за Наилой. Остальные тащились сзади. Они замолчали и с нескрываемым любопытством глазели по сторонам.

Когда Наила приблизилась к встречавшим, человек с зеленой повязкой выступил вперед и поклонился. Он двигался, как старик, но Айдахо заметил, что это был человек средних лет, с гладкими щеками, с массивным носом, на котором не было следов от трубки. А его глаза! В них не было синевы – следов употребления Пряности. Глаза были карими. Карие глаза у фримена!

– Меня зовут Гарун, – сказал человек, когда Наила остановилась перед ним. – Я – наиб этой деревни. Я приветствую вас от имени фрименов Туоно.

Наила показала через плечо на Айдахо и Сиону, которые остановились за ее спиной.

– Приготовлены ли квартиры для наших гостей?

– Мы, фримены, славимся своим гостеприимством, – ответил Гарун. – Все готово.

Айлахо втянул ноздрями кисловатый запах этого места, прислушался к доносившимся откуда‑то звукам, посмотрев в открытые окна здания с флагом. Зеленое знамя Атрейдесов, развевающееся над этим убожеством? В окно был виден зал с низким потолком, оркестровая яма в дальнем конце, эстрада и ряды кресел. Пол был застлан ковром. Помещение было, несомненно, концертным залом, местом развлечения туристов.

Звук шаркающих шагов вновь вернул внимание Айдахо к Гаруну. Теперь вперед выступили дети, протягивавшие своими чумазыми руками цветы прибывшим. Цветы давно увяли.

Гарун обратился к Сионе, правильно определив ее звание по золотым шевронам ее командирского мундира.

– Не хотите ли посмотреть представление наших фрименских ритуалов? – спросил он. – Может быть, послушать музыку? Посмотреть танцы?

Наила приняла букет цветов из рук одного ребенка, понюхала цветы и чихнула.

Другой оборванец протянул цветы Сионе, подняв на нее свои широко открытые глаза. Она приняла цветы, но даже не посмотрела на ребенка. Айдахо вообще отогнал детей от себя. Они в нерешительности постояли, потом обежали его и направились к отряду Говорящих Рыб.

Г арум обратился к Айдахо:

– Если вы ладите им несколько монет, они не будут нас больше беспокоить.

Дункан содрогнулся. Так выглядит теперь обучение фрименских детей?

Гарун снова обратил свое внимание на Сиону и начал рассказывать ей о расположении деревни. Наила тоже внимательно слушала.

Айдахо отошел от них и направился вниз по улице, видя, как за ним наблюдает множество глаз, которые не осмеливаются встречаться с его взглядом. Чувства Айдахо были оскорблены украшениями, которые не делали лучше дома, несшие на себе все признаки глубокого упадка. Он снова посмотрел сквозь открытую дверь на зрительный зал. В Туоно проглядывала какая‑то грубость, была какая‑то завеса, скрывавшая невидимую борьбу, борьбу неведомо за что, скрытую за пожухлыми цветами и просительным голосом Гаруна. В другое время и на другой планете это были бы картонные макеты старинных домов, перепоясанные веревками крестьяне, смиренно протягивающие помещику свои петиции. Он слышал плаксивые нотки в голосе Гаруна. Это не фримен! Эти бедные создания живут в трущобах, пытаясь сохранить хотя бы часть своей цельности. Однако эта цельность с каждым годом все больше и больше вырывалась из их рук. То были утерянная цельность и утраченная реальность. Что здесь сотворил Лето? Эти музейные фримены растеряли все, кроме способности к растительному существованию и пустому произношению старинных слов, которые они не понимали и даже не умели правильно произносить.

Он вернулся к Сионе и принялся рассматривать накидку Гаруна, обратив внимание на то, как тесно она скроена, – это говорило о недостатке материи и стремлении к экономии. Была видна часть серого защитного костюма – ни один фримен не позволил бы солнцу касаться своими лучами драгоценного защитного костюма. Айдахо оглядел других членов делегации и заметил у них ту же скупость в отношении одежды. Это выдавало их эмоциональное унижение. В такой одежде невозможно делать экспансивные жесты, она не допускает свободы Движений. Накидки были тесными и ограничивающими у всех этих людей!

Движимый отвращением, Айдахо шагнул вперед и распахнул накидку Гаруна, чтобы взглянуть на его защитный костюм. Так и есть! Костюм был полной бутафорией – ни рукавов, ни ботинок на присосках!

Гарун отпрянул назад и схватился за рукоятку ножа, который, как сразу заметил Айдахо, висел на поясе костюма.