Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар‑эс‑Балате 22 page

Лето знал, что чувства многих людей бывали оскорблены его ощущением судьбоносности Пустыни. Люди чувствовали себя здесь неловко и старались повернуть назад. Однако Сиона не могла повернуть назад. Всюду, куда она бросала взгляд, была Пустыня, и эта Пустыня требовала узнавания и признания. Она ехала на его спине молча, но он знал, что она смотрит на Пустыню во все глаза. В ее душе начинали шевелиться старые‑старые воспоминания.

Он двигался по Пустыне уже около трех часов, добравшись до китообразных дюн, достигавших в длину ста пятидесяти километров, и изогнутых в направлении господствующих ветров. За этими дюнами пролегал каменный скалистый коридор, ведший в область звездных дюн высотой около четырехсот метров. Наконец они достигли заплетенных дюн – высокие электрические заряды в атмосфере и высокое давление подняли его настроение. Лето понимал, что такие же чувства скорее всего испытывает и Сиона.

– В этих местах родились песни Золотого Пути, – сказал он. – Они превосходно сохранились в Устном Предании.

Сиона не ответила, но Лето знал, что она хорошо его слышит.

Лето замедлил темп и принялся рассказывать Сионе о фрименских древностях. Она слушала его с нарастающим интересом. Время от времени она даже задавала ему вопросы, но он чувствовал, что вместе с интересом растет и ее страх. С этого места не было видно даже основания башни Малой Цитадели. Не было видно ничего рукотворного. Она, скорее всего, подумала, что он старается развлечь ее, чтобы потом обрушить что‑то зловещее.

– Именно здесь зародилось равенство наших мужчин и женщин, – сказал он.

– Ваши Говорящие Рыбы отрицают такое равенство, – отпарировала Сиона.

Ее голос, полный недоверия, был гораздо лучшим локатором ее положения на его спине, чем сама ее скрюченная фигурка. Лето остановился между двумя заплетенными дюнами и дал стихнуть вихрю кислорода, вырывавшемуся из хвоста.

– В наше время все стало не так, как прежде, – сказал он. – Но у мужчины и женщины эволюционно выработались разные задачи. Однако у фрименов была жесткая взаимозависимость. Это равенство было залогом выживаемости.

– Зачем вы привезли меня сюда? – зло спросила Сиона.

– Оглянись, – ответил он.

Лето почувствовал, как Сиона повернула голову назад. Помолчав, она заговорила:

– Что я должна увидеть?

– Мы оставили какие‑нибудь следы? Ты можешь сказать, откуда мы пришли?

– Поднялся небольшой ветер.

– Ты хочешь сказать, что он скрыл следы?

– Кажется, что… да.

– Эта Пустыня делает из нас то, чем мы были и чем мы остаемся, – сказал он. – Это настоящий музей наших традиций, и ни одна из них в действительности не утеряна.

Лето заметил небольшую песчаную бурю, прошедшую на южном горизонте. Сиона тоже, без сомнения, ее разглядела. Впереди бури поднимались полосы песка и пыли.

– Почему вы не хотите сказать, зачем я здесь? – снова спросила Сиона. В голосе ее явственно звучал страх.

– Но я уже сказал тебе.

– Вы ничего мне не сказали.

– Как далеко от башни мы отошли?

Она задумалась.

– Тридцать километров? Двадцать?

– Дальше, – сказал он. – Я могу двигаться очень быстро по своей земле. Разве ты не чувствовала ветер на своем лице?

– Чувствовала, – ответила Сиона. – Но зачем вы спросили, как далеко мы отошли от башни?

– Сойди с меня и стань так, чтобы я видел тебя.

– Зачем?

Хорошо, подумал он. Она думает, что я брошу ее здесь и умчусь с такой скоростью, что она не сможет меня догнать.

– Сойди, и я все тебе объясню, – сказал он.

Она соскользнула с его спины, обошла и приблизилась к его лицу.

– Время движется быстро, когда чувства полны, – сказал он. – Мы двигались больше четырех часов и прошли шестьдесят километров.

– Почему это так важно?

– Монео положил в карман накидки сухой паек, – сказал он. – Поешь немного, и я все тебе расскажу.

Сиона нашла в кармане кубик сухого протомора и, глядя на Лето, начала жевать его. Кубик был аутентичен старинному фрименскому. В него было даже добавлено немного меланжи.

– Ты почувствовала свое прошлое, – сказал он. – Теперь ты должна приобрести чувствительность к будущему, к Золотому Пути.

Она проглотила кусок.

– Я не верю в ваш Золотой Путь.

– Если тебе суждено выжить, ты в него поверишь.

– В этом и заключается ваше испытание? Верь в путь Великого Бога Лето или умри?

– Тебе не надо верить в меня во что бы то ни стало. Тебе надо поверить в себя.

– Но тогда зачем мне знать, насколько далеко мы ушли?

– Чтобы понимать, сколько тебе придется идти. Она коснулась рукой щеки.

– Я не…

– Ты сейчас стоишь непосредственно в центре бесконечности. Оглянись и пойми, что такое бесконечность, в чем ее сокровенный смысл.

Она посмотрела вправо и влево. Вокруг была Пустыня в своей нетронутой величавости.

– Мы пойдем из нашей Пустыни вместе, – сказал он. – Ты и я.

– Вы не пойдете, – зло огрызнулась она.

– Это фигуральное выражение. Но ты пойдешь. В этом я тебя уверяю.

Она посмотрела в направлении, откуда они пришли.

– Вот почему вы спрашивали о следах.

– Если бы даже они сохранились, ты не смогла бы дойти обратно. В Малой Цитадели нет ничего, что помогло бы тебе выжить.

– Даже воды?

– Ничего.

Она отстегнула трубку, отсосала оттуда немного воды и пристегнула трубку на место. Он заметил, с какой тщательностью она запечатала конец трубки, хотя не застегнула клапан рта, но Лето слышал, что отец предупреждал ее об этом. Сиона хотела оставить рот свободным для разговора.

– Вы говорите, что я не смогу бежать от вас, – сказала она.

– Беги, если хочешь.

Она обошла Лето кругом, осматривая пустынную окрестность.

– Есть поговорка об открытой Пустыне, – сказал он. – «Одно направление ничуть не лучше другого». В какой‑то степени это верно и сейчас, но для меня это не имеет значения.

– Значит, я не вполне свободна покинуть вас, если захочу?

– Свобода – это довольно одинокое состояние, – заметил Лето.

Она указала на крутой склон дюны, на которой они остановились.

– Но я могу спуститься и…

– Будь я на твоем месте, Сиона, я не стал бы спускаться здесь.

Она посмотрела на него горящим взглядом.

– Почему?

– Если ты не пройдешь по естественным ложбинкам, то песок обрушится и погребет тебя.

Раздумывая над его словами, она задумчиво посмотрела вниз.

– Видишь, какими красивыми могут быть слова? – спросил он.

Она посмотрела ему в лицо.

– Нам надо идти?

– С сего дня ты научишься ценить отдых. И вежливость. Нам некуда спешить.

– Но у нас нет воды, кроме…

– Если ею мудро пользоваться, то защитный костюм сохранит тебе жизнь.

– Но сколько времени нам понадобится, чтобы дойти…

– Твое нетерпение начинает меня тревожить.

– Но у нас есть только этот сухой паек в кармане. Что мы будем есть, когда…

– Сиона, ты не замечаешь, что характеризуешь свое положение, как обоюдное? Что мы будем есть? У нас нет воды. Как мы пойдем? Как долго нам придется идти?

Он почти физически ощутил, как у нее пересохло во рту, когда она попыталась сглотнуть исчезнувшую слюну.

– Значит ли это, что мы взаимозависимы? – спросил он.

Она неохотно заговорила.

– Я не знаю, как тут можно выжить.

– А я знаю?

В ответ она кивнула.

– Но почему я должен делить с тобой это драгоценное знание?

Она пожала плечами, и этот жалкий жест тронул его до глубины души. Как быстро Пустыня меняет прежние отношения.

– Я разделю с тобой свои знания, – сказал он. – Но и ты должна найти что‑то стоящее, что сможешь разделить со мной.

Она смерила взглядом его тело, задержавшись на тех местах, где прежде были его ноги, и, переведя взор на лицо Лето, сказала:

– Согласие, купленное ценой угрозы, не есть согласие.

– Я не предлагаю тебе насилие.

– Существует много видов насилия, – сказала она.

– А я доставил тебя сюда, где ты можешь умереть?

– Разве у меня был выбор?

– Это тяжелый жребий – родиться Атрейдесом, – ответил он. – Поверь мне, я знаю.

– Нельзя делать это таким способом, – возразила она.

– Вот в этом ты ошибаешься.

Он отвернулся и по синусоиде спустился с дюны. Через мгновение Лето услышал, как Сиона, скользя и спотыкаясь, последовала за ним. Он остановился в тени дюны.

– Мы переждем здесь до конца дня, – сказал он. – Надо идти ночью, чтобы сэкономить воду.

***

Одним из самых ужасных слов в любом языке является слово солдат. Вот парад синонимов, прошедший сквозь всю нашу историю: иогахни, патрульный, гусар, караиб, казак, деранзиф, легионер, сардаукар, Говорящая Рыба. Я знаю все синонимы. Вот они стоят, выстроившись в шеренгу в глубинах моей памяти, говоря: Всегда будь уверен, что за тобой сильная армия.

(Похищенные записки)

Айдахо наконец встретил Монео в длинном подземном коридоре, соединяющем восточный и западный крылья Цитадели. В течение двух часов после рассвета Айдахо обошел всю Цитадель в поисках мажордома и наткнулся на него в подземелье. Монео разговаривал с кем‑то, скрытым за дверью, но мажордома можно было узнать издали по осанке и по заметной белой форме.

Пластоновые стены имели здесь, на глубине около пятидесяти метров, янтарный оттенок и освещались длинными светящимися полосками, которые включались в Дневные часы. Вдоль коридора дул прохладный ветерок, который создавали лопасти нескольких башен, стоявших но периметру Цитадели и похожих на одетые в накидки Фигуры. Сейчас солнце уже нагрело песок, и лопасти развернулись фронтом к северу, чтобы гнать в подземелье прохладный воздух. Айдахо вдыхал кремнистый запах, занесенный сюда из пустыни Сарьира.

Айдахо понимал, что должен символизировать этот Подземный коридор. Он действительно напоминал древний сиетч. Коридор был широким, в нем вполне могла поместиться тележка Лето. Сводчатый потолок выглядел каменным. Но сдвоенные светящиеся полосы создавали некоторый диссонанс. Айдахо никогда не видел полос в Цитадели. В его дни они считались непрактичными: они требовали слишком много энергии и дорогостоящего текущего ремонта. Шаровые светильники были практичнее, дешевле, их было легко заменять. Он, однако, понял, что Лето считал непрактичными немногие вещи.

Кто‑то обеспечивает то, что хочет иметь Лето.

Эта мысль приобрела зловещий оттенок, когда Айдахо приблизился к Монео.

Маленькие помещения были расположены в подземелье, как в древнем сиетче. Дверей не было, вход закрывался легкими занавесками, развевавшимися на ветру. Айдахо знал, что здесь живут молодые Говорящие Рыбы. Вот залы сбора, склады оружия, кухня, столовая, магазины. Видел он и многое другое, что не могли скрыть тонкие занавески. Эти зрелища вызывали его ярость.

При приближении Айдахо Монео оглянулся. Женщина, с которой разговаривал Монео, опустила занавеску, но Айдахо успел мельком на нее взглянуть. Это была женщина в солидном возрасте, одна из командиров, но Айдахо не смог вспомнить ее имени.

Монео кивнул, когда Айдахо оказался на расстоянии двух шагов от него.

– Гвардейцы сказали, что ты разыскиваешь меня, – сказал Монео.

– Где он, Монео?

– Где кто?

Монео оглядел фигуру Айдахо с ног до головы. На Дункане была надета старинная форма Атрейдесов – черно‑красный ястреб на груди, высокие, начищенные до блеска высокие сапоги. В облике этого человека было что‑то торжественно‑ритуальное.

Айдахо порывисто вздохнул и процедил сквозь стиснутые зубы:

– Не стоит играть со мной в эти игры!

Монео отвел взгляд от ножа, висевшего в ножнах на поясе Айдахо. С инкрустированной драгоценными камнями рукояткой это оружие выглядело музейным экспонатом. Где только Дункан нашел его?

– Если ты имеешь в виду Бога‑Императора… – начал Монео.

– Где?

Монео не сменил интонацию.

– Почему ты так хочешь умереть?

– Мне сказали, что ты был с ним.

– Это было раньше.

– Я найду его, Монео!

– Не сейчас.

Айдахо схватился за нож.

– Мне надо применить силу, чтобы заставить тебя говорить?

– Вот этого я тебе не советую.

– Где… он?

– Ну, если ты так настаиваешь, то могу сказать, что он в Пустыне с Сионой.

– С твоей дочерью?

– Ты знаешь другую Сиону?

– Что они там делают?

– Она проходит свое испытание.

– Когда они вернутся? Монео пожал плечами.

К чему этот излишний гнев, Дункан?

– В чем заключается это испытание твоей…

– Я не знаю. Но почему ты так расстроен?

– Меня тошнит от этого места? Говорящие Рыбы! – он с отвращением отвернулся и сплюнул.

Монео посмотрел вдоль коридора, вспомнив, как приближался к нему Айдахо. Зная Дунканов, можно было легко понять причину его ярости.

– Дункан, – сказал Монео, – это совершенно нормально для молодых женщин, как, впрочем, и для молодых мужчин, испытывать чувство полового влечения к Представителям своего пола. Большинство из них перерастет эти влечения.

– Их надо искоренить!

– Это часть нашего наследия.

– Искоренить! И это никакое…

– О, успокойся. Если ты попытаешься искоренить это силой, то порок расцветет еще более пышным цветом.

Айдахо в ярости уставился на Монео.

– И после этого ты говоришь, что не знаешь, что происходит в Пустыне с твоей собственной дочерью?!

– Сиона проходит испытание, я же сказал тебе.

– Но что означает это испытание?

Монео прикрыл глаза руками и вздохнул. Он опустил руки и подумал, что заставляет, себя связываться с этим глупым, опасным и древним человеком.

– Это означает, что она может умереть.

Айдахо отпрянул, гнев его немного остыл.

– Как ты мог допустить?

– Допустить? Ты думаешь, что у меня был выбор?

– Каждый человек может сделать выбор!

Горькая усмешка коснулась губ Монео.

– Как так получилось, что ты оказался глупее всех других Дунканов?

– Других Дунканов! – повторил Айдахо. – Как умирали эти другие, Монео?

– Так, как мы все умираем. Они выпадали из связки времен.

– Ты лжешь. – Айдахо цедил слова сквозь стиснутые зубы, костяшки пальцев руки, сжимавшей рукоять ножа, побелели.

Монео продолжал говорить мягко и вкрадчиво:

– Берегись. У меня тоже есть границы терпения, особенно сейчас.

– Это гнилое место! – крикнул Айдахо. Он обернулся и окинул взглядом коридор. – Там происходят вещи, которые я не могу принять!

Монео невидящим взглядом посмотрел в ту же сторону.

– Ты должен повзрослеть, Дункан. Должен.

Рука Айдахо застыла на рукоятке ножа.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Сейчас очень неустойчивое время. Всего, что может вызвать его волнение, надо всячески избегать… этого просто нельзя допустить.

Айдахо с трудом удерживался от того, чтобы не ударить мажордома. Его удерживало нечто загадочное в поведении Монео. Однако были сказаны слова, которые нельзя было пропускать мимо ушей.

– Я не незрелый ребенок, как ты, может быть…

– Дункан! – Монео впервые повысил голос почти до крика. От неожиданности Айдахо выпустил из руки нож, а Монео продолжал: – Если твоя плоть стремится к зрелости, но что‑то удерживает ее, то на этой почве развиваются отклонения в поведении. Иди.

– Ты… обвиняешь… меня… в?..

– Нет! – Монео указал рукой вдоль коридора. – О, я знаю, что ты там видел, но это…

– Две женщины, слившиеся в страстном поцелуе! Ты думаешь, что это не…

– Это действительно не важно. Юность пробует свою силу множеством способов.

Айдахо, едва сдерживая себя, качнулся вперед на носках.

– Очень рад узнать это о тебе, Монео!

Да, это очень хорошо, но я тоже узнавал кое‑что и о тебе, причем несколько раз.

Монео с наслаждением следил, какое действие оказали на Айдахо его слова. Дункан был потрясен. Гхола никогда не могут избавиться от чар того, что делали до них Другие гхола.

Айдахо заговорил хриплым шепотом:

– И что же ты узнал?

– Ты научил меня одной очень ценной вещи, – сказал Монео. – Все мы стремимся реализоваться, но если что‑то тормозит нас, то мы ищем выхода в боли – мы или ищем ее для себя, или причиняем ее другим. Особенно уязвимы в этом отношении подростки.

Айдахо вплотную приблизился к Монео.

– Я говорю о сексе!

– Конечно.

– Ты обвиняешь меня в том, что я подросток…

– Да, это так.

– Я перережу тебе…

– Заткнись!

В голосе Монео не было нюансов Голоса Бене Гессерит. но в нем была привычка повелевать, и Айдахо подчинился.

– Прости, – сказал Монео. – Но я очень расстроен из‑за того, что моя единственная дочь… – он осекся и пожал плечами.

Айдахо дважды глубоко вздохнул.

– Вы все здесь сошли с ума! Ты говоришь, что твоя дочь может умереть и, однако…

– Ты глупец! – рявкнул Монео. – Ты что, не понимаешь, что мне нет никакого дела до твоих мелких забот! Твои глупые вопросы и твои эгоистичные… – он печально тряхнул головой.

– Я прощаю тебя, потому что у тебя личные проблемы, – сказал Айдахо, – но если ты…

– Прощаешь! Ты меня прощаешь? – Монео задрожал от ярости. Это было уже слишком!

Но Айдахо упорствовал.

– Я могу простить тебя за…

– Ты! Болтаешь о сексе, прощении и боли и… ты думаешь, ты и Хви Нори…

– Не смей о ней говорить!

– О да. Она не имеет к этому никакого отношения! Ты занимаешься с ней сексом и не думаешь с ней расставаться. Скажи мне, глупец, как ты можешь что‑то дать перед лицом этого?

Ошарашенный Айдахо глубоко вдохнул. Он не предполагал, что вечно мягкий и спокойный Монео способен на такой страстный монолог. Но это нападение, эта атака, это не могло быть…

– Ты думаешь, что я жесток? – спросил Монео. – Я просто заставляю тебя думать о тех вещах, которых ты попросту избегаешь. Ха! Более жестокие вещи делались в отношении Господа Лето только из одной жестокости.

– Ты защищаешь его? Ты…

– Я лучше его знаю!

– Он использует тебя!

– Для какой цели?

– Об этом мне скажешь ты!

– Он наша единственная надежда остаться в веках…

– Извращенец не может остаться в веках!

Монео снова заговорил спокойно, но его слова потрясли Айдахо.

– Я скажу тебе это только один раз. Гомосексуалисты были среди самых лучших воинов в нашей истории, это были берсерки, неистовые в бою. Они были среди лучших священников и жриц. Требование безбрачия не случайно в истории религии. Не случайно и то, что из недозревших подростков получаются лучшие солдаты.

– Это извращение!

– Совершенно верно! Военные начальники на протяжении многих столетий знали, что извращенное влечение превращается в боль.

– Именно этим и занимается Великий Бог Лето?

Монео так же мягко ответил:

– Насилие, предполагает, что ты навлекаешь боль и страдаешь от нее. Насколько лучше управлять войском, которое движимо этим древнейшим инстинктом.

– Он и из тебя сделал чудовище!

– Ты предположил, что он использует меня, – сказал Монео. – Я допускаю это, потому что знаю, что цена, которую он платит, намного больше, чем та, что он требует с меня.

– Даже твою дочь?

– Он ничего не получит за это. Почему должен получить я? О, я думаю, ты понимаешь, что значит быть Атрейдесом. Дунканы всегда были хороши в этом.

– Дунканы! Будь ты проклят, я не буду…

– У тебя просто не хватает духу платить цену, которую он просит, – сказал Монео.

Молниеносным движением Айдахо выхватил из ножен кинжал и бросился на Монео. Как ни быстро он двигался, Монео оказался быстрее – он отступил в сторону И, выполнив подсечку, толкнул Дункана, который лицом вниз полетел на пол. Он лежал на полу, медленно осознавая, что только что напал на Атрейдеса. Монео был Атрейдесом. Потрясение сделало Айдахо неподвижным.

Монео стоял и молча смотрел сверху вниз на лежащего Айдахо. В лице мажордома была невыразимая печаль.

– Если ты хочешь убить меня, Дункан, то лучше бей меня тайком в спину. Тогда, может быть, ты достигнешь успеха.

Айдахо поднялся на одно колено и застыл в этом положении. все еще сжимая нож. Монео двигался так легко. так грациозно… так., небрежно! Айдахо откашлялся.

– Как ты сумел…

– Он очень долго тренировал нас, Дункан, укрепляя в нас силу и ловкость. Он сделал нас быстрыми, умными, способными к самоограничению, понятливыми. Ты… ты просто устаревшая модель.

***

Знаете ли вы, что чаще всего утверждают повстанцы? Они говорят, что их мятеж неуязвим для экономической войны, поскольку они не имеют собственной экономики, а паразитируют на тех, кого собираются ниспровергнуть. Эти глупцы просто не в состоянии понять, какой монетой им неизбежно приходится платить. Такая картина повторяется из века в век с дегенеративной неумолимостью. Вы можете наблюдать ее в рабовладельческих обществах, в преуспевающих странах с кастовой организацией государства, в странах с социальной бюрократией – короче, в любой системе, где имеется зависимость. Слишком долгий паразитизм приводит к необходимости формирования образа врага.

(Похищенные записки)

Лето и Сиона весь день пролежали в тени дюны, передвигаясь лишь вслед за солнцем. Он учил ее, как защититься or зноя, зарывшись в песок; в тени дюн никогда не бывает по‑настоящему жарко.

Но второй половине дня Сиона прижалась к Лето в поисках тепла – девушка начала мерзнуть, а Лето буквально источал тепло.

Временами они разговаривали. Лето рассказывал Сионе о благодатных фрименских обычаях, которые некогда царили и этой Пустыне. Она же пыталась приобщиться к его тайным знаниям.

Раз он сказал ей:

– Это может показаться тебе весьма странным, но именно здесь, в Пустыне, я в наибольшей степени чувствую себя человеком.

Его слова не произвели на девушку должного эффекта, она так и не поняла своей человеческой уязвимости, не осознала, что может умереть в этой Пустыне. Даже когда они молчали, Сиона не закрывала лицевой клапан, оставляя открытым рот.

Лето понимал подсознательную мотивацию такого упрямства, но не стал ничего говорить, сознавая бесполезность такого директивного поведения.

Поздним вечером, когда в долину вполз ночной холод, Лето начал развлекать Сиону песнями Золотого Пути, которые не сохранило Устное Предание. Ему доставило удовольствие, что девушке понравился «Марш Лиета».

Это действительно очень древняя песня – она родилась в ту эпоху, когда люди еще не летали с планеты на планету, а жили на старой доброй Земле. – Вы не споете ее еще раз?

Для исполнения Лето выбрал лучший баритон давно умершего артиста, выступления которого некогда проходили в неизменно переполненных залах.

Далекого прошедшего стена

Спасет от диких вод меня,

Которые неслись потоком!

Источников стремительных игра

Пещеры роет в глине дна

Под вод крутящим током.

Когда Лето закончил петь, Сиона некоторое время молчала, потом удивилась:

– Это очень странная для марша песня.

– Она нравилась им, потому что ее можно было понять, так сказать, расчленить.

– Расчленить?

– Еще до того, как наши фрименские предки явились на эту планету, ночь была временем для рассказов историй, пения и чтения стихов. Во дни Дюны, однако, все это делалось уже в искусственном мраке, в темноте пещер сиетчей. Ночью же люди могли выйти из пещер и передвигаться… вот как мы с тобой.

– Но вы сказали «расчленить».

– Что означает эта песня?

– О, ну… это просто песня.

– Сиона!

Она услышала в его голосе гневные нотки и промолчала.

– Эта планета – дитя Червя, – предупредил он ее, – а Червь – это я.

Она ответила с поразительной беззаботностью:

– Объясните мне, что значит эта песня.

– Насекомое имеет не больше свободы в своем муравейнике, чем мы в своем прошлом. Пещеры были вырыты здесь, а послания писались вихрями песка.

– Я предпочитаю танцевальные песенки, – сказала Сиона.

Это был очень дерзкий ответ, но Лето воспользовался им для перемены темы разговора. Он рассказал ей о свадебных танцах фрименов, которые возникли под влиянием дьявольской пляски песка в бурю. Лето был горд своим умением рассказывать истории. По ее жадному вниманию было видно, что Сиона явственно представляет себе, как танцуют фрименские женщины, откинув назад длинные черные волосы, обрамляющие их давно мертвые лица.

Лето замолчал, когда над Пустыней сгустились ночные сумерки.

– Пойдем, – сказал он. – Утро и вечер – время силуэтов. Мы посмотрим, кто еще разделит с нами нашу Пустыню.

Вслед за Лето Сиона поднялась на гребень дюны и вгляделась в темнеющий пейзаж. Высоко над их головами парила какая‑то птица, внимание которой они привлекли. По форме распластанных крыльев и по их расщепленным концам Лето понял, что это гриф. Он показал его Сионе.

– Чем он питается? – спросила она.

– Падалью или издыхающими животными, – ответил Лето.

Ответ поразил ее, и она внимательно вгляделась в маховые перья птицы, на которые падал отблеск заходящего солнца.

Лето продолжал говорить.

– Иногда в мой Сарьир заглядывают люди. Временами сюда забредают музейные фримены и… пропадают. Они и в самом деле пригодны только для ритуалов. Есть тут окраины Пустыни и остатки того, что не тронули мои волки.

При этих словах Сиона отвернулась, но Лето успел заметить сильную страсть, которая снедала девушку. Это было суровым испытанием для Сионы – ей стало больно.

– Дневная Пустыня беспощадна, в ней мало благодати, – продолжал Лето. – Есть и еще одна причина, по которой здесь было принято путешествовать ночью. Для фримена образом дня были песчаные бури, которые заметали все следы.

Когда Сиона снова обернулась к Лето, ее лицо было собранным и решительным, хотя в глазах блестели слезы.

– Кто обитает в Пустыне сейчас? – спросила она.

– Грифы, некоторые ночные твари, остатки растительной жизни, грызуны в норах.

– И это все?

– Да.

– Почему?

– Потому что все они рождены здесь, и я позволил им не знать ничего лучше.

Было уже почти совсем темно, когда в Пустыне засветилось яркое зарево. Лето внимательно изучал Сиону, понимая, что она не осознала еще тайного смысла того, что он сказал ей. Но, может быть, думал он, этот таинственный свет скажет ей все, растравив ее душевные раны.

– Силуэты, – напомнила она Лето его слова. – Что вы ожидаете открыть, взойдя наверх?

– Может быть, мы увидим людей, – ответил он. – Никогда нельзя знать заранее.

– Каких людей?

– Я уже говорил тебе.

– Что бы вы стали делать, если бы увидели их?

– У фрименов был обычай рассматривать всех неожиданно появившихся в поле зрения людей, как врагов, до тех пор, пока они не совершали ритуал: не подбрасывали вверх песок.

Пока он говорил, на Пустыню, словно плотный занавес, пал непроглядный мрак.

– Песок? – недоуменно переспросила Сиона.

– Подброшенный вверх песок – это жест, обладавший глубоким смыслом. Он говорил: песок – наш единственный враг. А вот что мы пьем. Рука, держащая песок, не держит оружия. Ты поняла?

– Нет! – она дразнила его своей фальшивой бравадой.

– Ничего, поймешь, – сказал он.

Не говоря ни слова, она направилась от него по кривизне дюны, Сиона шла быстро; гнев вызвал всплеск энергии. Лето отстал, наблюдая за девушкой. Интересно, что она совершенно инстинктивно выбрала верное направление. В ней была жива закваска фрименской памяти.

Там, где дюна переходила в другую, образовав ложбину, Сиона остановилась, чтобы подождать Лето. Он заметил, что клапан защитного костюма Сионы по‑прежнему открыт и свободно болтается. Пока еще не время ругать ее за это. Некоторые подсознательные процессы должны течь своим чередом.

Когда он приблизился к ней, Сиона спросила:

– Это направление лучше других?

– Да, если ты идешь по нему, – ответил он.

Она подняла к небу глаза и посмотрела на Стрелу, Древнее созвездие, которое выводило на правильный путь ее Фрименских предков, путников Пустыни. Он видел, однако, что ее восприятие созвездия было чисто интеллектуальным. Она не поняла сил, которые уже действовали в ней и направляли ее.

Лето приподнял над землей свои передние сегменты и вгляделся в свет звезд. Они с Сионой двигались на северо‑запад, по тропе, которая некогда вела по хребту Хаббанья и Пещере Птиц в эрг у подножия Западной Ложной Стены и далее к Ветреному Перевалу. Ничего не осталось от этих древних ориентиров. Он вдохнул прохладный воздух, отдававший запахом кремния. Влажность была высокой, и это не доставило ему удовольствия.

Сиона опять двинулась вперед, оторвавшись от Лето. Она шла, изредка поглядывая на звезды. Она доверяла Лето как проводнику, но дорогу прокладывала сама. Он чувствовал сумятицу ее мыслей и знал, что вообще происходит в ее сознании. Она впервые в жизни научилась доверять своим спутникам – таков был непреложный закон жизни кочевников Пустыни.

Мы знаем, думал он, что если ты оторвешься от своих товарищей, то пропадешь в песках и скопах. Одинокий путник в Пустыне – это мертвец. Только Червь может в одиночку выжить в Пустыне.