Из выполненного Хади Бенотто перевода томов, обнаруженных в Дар‑эс‑Балате 23 page

Он позволил ей уйти далеко вперед, где песок от его передвижения поднимался не слишком высоко. Она должна думать обо мне как о человеке, подумал он. Он надеялся, что, поверив ему, она станет действовать заодно с ним, помогать ему. Сиона была хрупким созданием, однако в ней еще не перекипела ярость. Такой убежденной мятежницы Лето еще не встречал.

Лето скользил по песку и обдумывал продолжение селекционной программы, размышляя о возможной замене Сионы в случае, если она потерпит неудачу и не выдержит испытания.

Время шло, и Сиона двигалась вперед все медленнее и медленнее. Первая Луна была еще высоко, а Вторая только поднялась над горизонтом, когда Сиона остановилась, чтобы отдохнуть и поесть.

Лето был очень рад этой паузе. Трение о песок создавало господство Червя, воздух вокруг него был наполнен химическими продуктами температурной фабрики исполинского организма Лето. То, что он считал своим кислородным зарядным устройством, работало устойчиво, и он чувствовал и осознавал, как синтезируются в его организме белки и аминокислоты, необходимые для питания его человеческих клеток. Движение по Пустыне приближало его к окончательному метаморфозу.

Сиона остановилась возле гребня звездной дюны.

– Это правда, что вы едите песок? – спросила она.

– Да, это правда.

Она посмотрела на пейзаж, застывший в призрачном свете лупы.

– Почему мы не взяли с собой сигнальное устройство?

– Я хотел, чтобы ты узнала кое‑что об обладании.

Она повернула к нему свое лицо, и он ощутил на своем лице ее дыхание. Она теряет слишком много влаги в сухом воздухе. Однако она так и не вспомнила напутствия Монео. Это будет, без сомнения, горький урок.

– Я совсем вас не понимаю, – сказала она.

– Но ты должна сделать именно это.

– Должна?

– Как еще сможешь ты дать мне что‑то ценное в обмен на то, что даю тебе я?

– А что вы мне даете? – в вопросе прозвучала горечь, подогретая небольшой дозой меланжи в пище.

– Я даю тебе возможность побыть наедине со мной, разделить мое общество, но ты проводишь это время беззаботно. Ты попросту его теряешь.

– Что вы хотели сказать об обладании?

Он услышал усталость в ее голосе. Нехватка воды уже кричала в ней полным голосом.

– В старые времена эти фримены были на удивление жизнестойкими людьми, – ответил он. – Их взгляды на прекрасное ограничивались необходимыми для жизни вещами. Я никогда не встречал жадного фримена.

– И что это должно значить? – осведомилась Сиона.

– В старые времена фримен брал с собой в Пустыню то, что было ему необходимо, но больше не брал ничего. Твоя жизнь еще не свободна от собственности, коли ты спросила о сигнальном устройстве.

– Но почему нет необходимости в сигнальном устройстве?

– Потому что оно ничему тебя не научит.

Он проскользнул вперед вокруг Сионы и направился по пути, который указывала Стрела.

– Идем, надо использовать с толком ночное время.

Она торопливо пошла рядом с ним.

– А что будет, если я не усвою этот ваш проклятый урок?

– Вероятно, ты умрешь.

Этот ответ на некоторое время заставил ее замолчать. Она продолжала идти рядом с ним, периодически заглядывая ему в лицо. Ее перестало интересовать его тело червя – она помнила теперь только о его человеческой сути. По прошествии некоторого времени она спросила:

– Говорящие Рыбы сказали мне, что я родилась от спаривания, которое было произведено по вашему приказу.

– Это правда.

– Они говорят, что вы ведете записи и заказываете скрещивания между Атрейдесами по какому‑то своему плану.

– Это тоже правда.

– Значит, Устное Предание верно.

– Мне казалось, что ты веришь Устному Преданию безоговорочно и без размышлений.

Однако Сиону трудно было сбить с раз выбранного пути.

– Но что будет, если кто‑нибудь из нас откажется от такого спаривания по заказу?

– Я допускаю некоторые отклонения, поскольку имеется достаточное количество детей, зачатых по моему приказу.

– По приказу? – Сиона была в ярости.

– Да, я поступаю именно так – приказываю.

– Но не можете же вы вползти в каждую спальню или следить за нами каждую минуту нашей жизни! Откуда вы знаете, что ваши приказы исполняются?

– Знаю.

– Значит, вы знаете, что я не собираюсь вам подчиняться!

– Тебе не хочется пить, Сиона? Она была озадачена.

– Что?

– Когда люди хотят пить, они говорят о воде, а не о сексе.

Однако Сиона так и не застегнула клапан, и он подумал: Атрейдесы всегда испытывают сильные страсти, даже если это противоречит здравому смыслу.

Через два часа они вышли из дюн на открытый выветренный участок, устланный галькой. Лето скользнул на камни, Сиона шла рядом с ним, часто поднимая глаза к Стреле. Обе луны стояли низко над горизонтом, отбрасывая длинные тени от камней.

Скользить по таким местам Лето было даже удобнее, чем по песку. Твердая порода была лучшим проводником тепла, нежели песок. Можно было распластаться на камнях и экономить энергию своего внутреннего химического завода. Галька и даже крупные камни не могли причинить Лето травму.

Сионе, напротив, было труднее, она пару раз чуть не вывихнула себе лодыжку.

Плоскогорье – очень тяжелое место для непривычного человека, подумал Лето. Чем ближе к земле, тем страшнее. Человек видит только великую пустоту, зловещий пейзаж, особенно в лунном свете – вдали дюны, причем, сколько бы ты ни шел, расстояние до них кажется неизменным, а вокруг ничего, кроме вечного ветра, нескольких камней и при взгляде вверх – безжалостные звезды. То была пустыня Пустыни!

– Именно здесь музыка фрименов стала символом вечного одиночества, – сказал Лето, – здесь, а не в дюнах. Именно здесь в полной пере познаешь, что небо должно быть источником воды и облегчения, любого облегчения – лишь бы не было этого бесконечного, нескончаемого ветра.

Даже это не заставило Сиону вспомнить о клапане. Лето начал приходить в отчаяние.

Утро застало их в самом центре плоскогорья.

Лето остановился возле трех больших камней, приваленных друг к другу. Один из них был выше его спины. Сиона легла, прислонившись к Лето, что снова исполнило его надеждой. Словно опомнившись, она отпрянула и прислонилась к одному из камней. Потом он видел, как она взобралась на камень и осмотрела горизонт.

Лето и без этого знал, что она видит. Поднятый ветром песок, закрывающий ландшафт и затмевающий восходящее солнце. В остальном все то же – равнина и ветер.

Камень, на котором лежал Лето, был холодным в прохладе утра. Холод высушил воздух, что принесло Лето необычайное наслаждение. Не будь Сионы, он двинулся бы дальше, но девушка была явно измотана. Она снова прислонилась к нему и пролежала около минуты, пока он не понял, что она прислушивается.

– Что ты слышишь? – спросил он.

– У тебя внутри что‑то рокочет, – сонным голосом ответила она.

– Огонь внутри меня никогда не гаснет полностью.

Это заинтересовало ее. Она встрепенулась и заглянула ему в глаза.

– Огонь?

– У каждого живого существа внутри горит огонь, – сказал Лето. – У одних он медленный, у других быстрый. Но мой горячее, чем у всех других.

Стараясь согреться, Сиона обхватила себя руками.

– Тебе не холодно здесь? – спросила она.

– Нет, но я вижу, что холодно тебе, – сказал он.

Лето спрятал лицо в складку кожи и поманил Сиону в карман, который образовался в его верхнем сегменте.

– Здесь почти как в гамаке, – произнес он, глядя на Сиону снизу вверх. – Если ты залезешь сюда, то согреешься.

Она, не колеблясь, приняла его приглашение.

Хотя он и был готов к этому, но этот жест доверия растрогал Лето. Ему пришлось бороться с жалостью, равной которой он никогда не испытывал до своего знакомства с Хви. Здесь не может быть места жалости, сказал он себе Выло все больше признаков того, что Сиона умрет, и надо было подготовить себя к великому разочарованию.

Сиона прикрыла глаза рукой и тихо уснула.

Ни у кого в мире не было столько вчера, как у меня, напомнил себе Лето.

С обычной человеческой точки зрения то, что он сейчас делал, было неприкрытой жестокостью. Ему пришлось укрепить себя, погрузившись в закоулки памяти и намеренно выбрав ошибки нашего общего прошлого. Непосредственный доступ к ошибкам человечества был сейчас наилучшим способом укрепить себя. Знание ошибок учило его делать долгосрочные исправления. Ему всегда приходилось думать о последствиях. Если последствий не было, то урок можно было считать пропавшим даром.

Однако чем ближе подходило время окончательной трансформации в Червя, тем тяжелее давались ему решения, которые можно было назвать негуманными. Когда‑то он очень легко принимал такие решения. Однако чем больше он становился Червем, тем больше одолевали его человеческие заботы.

***

Словно в колыбели нашего прошлого, я лежу в пещере. Вход в нее столь узок, что я с большим трудом смог протиснуться туда, и вот я лежу на спине и в неверном пляшущем свете смоляного факела рассматриваю на стенах и потолке запечатленных на них диких зверей и души охотников. Души людей моего народа. Как это освещает дух, когда оглядываешься на совершенный круг, на схваченный момент духа. Все мое время трепещет от этого зова: «Я здесь!» Я знаю о великих мастерах живописи последующих веков, но все же с восхищением смотрю на творения ума и мышц, нанесенные на стены тесной пещеры углем и растительными красками. Насколько же мы больше чем простые механические машины! И мое существо, не приемлющее цивилизации, восклицает: «Почему они не хотят покидать пещеру?»

(Похищенные записки)

Приглашение от Монео явиться к нему в рабочий кабинет Айдахо получил поздним вечером. Весь день он сидел на подвесном диване в своей квартире и размышлял. Каждая мысль неизбежно заканчивалась воспоминанием о том, как легко Монео расправился с ним в подземном коридоре.

Ты просто устаревшая модель.

Чем больше Айдахо думал, тем более униженным он себя чувствовал. Воля к жизни постепенно угасала, а на месте бушевавшей, как пожар, ярости оставался лишь холодный пепел.

Я просто хранилище полезной спермы и ничто более, думал он.

Эта мысль вела либо к смерти, либо к гедонизму. Он чувствовал, что его пронзили шипами случайностей, которые подстерегали его на каждом шагу, нанося раздражающие уколы.

Юная вестница в отлично пригнанной синей униформе была еще одним таким раздражителем. Девушка вошла в его апартаменты, услышав произнесенное тихим голосом: «Войдите», и остановилась в дверях, не решаясь пройти в комнату, не будучи уверенной, в каком настроении пребывает Айдахо.

Как быстро распространяется молва, подумал он.

А вот она стоит в дверном проеме – воплощение сущности Говорящей Рыбы – такая же соблазнительная, как и другие, но не откровенно сексуальная. Синяя форма не скрывала красивых бедер и крепких грудей. Красивое личико обрамляли светлые волосы – стрижка вестовой.

– Монео послал меня узнать, что с вами, – сказала она. – Он просит вас прийти к нему в рабочий кабинет.

Айдахо несколько раз бывал в этом кабинете, но лучше всего запомнил свое первое посещение. Тогда он с первого взгляда понял, что именно в этом помещении Монео проводит большую часть своего времени. Посередине кабинета стоял стал из темно‑коричневого дерева с золотыми инкрустациями, окруженный серыми подушками. Этот низкий стол поразил воображение Айдахо – это была очень дорогая вещь, сделанная по специальному заказу. Серые стены, серые подушки и потолок. Все. Больше в комнате не было никакого убранства.

Учитывая власть хозяина кабинета, можно было бы сказать, что помещение было очень мало, не больше двадцати квадратных метров, но потолки были очень высокими. Впечатляли и размеры стола – два метра на один. Свет проникал в кабинет через два продолговатых окна, расположенных на противоположных узких стенах. Расположенные на значительной высоте, окна выходили: одно на северо‑западные предместья Сарьира и опушку Запрепного Леса, из другого были видны медленно катящиеся ют‑западные дюны.

Контраст.

Стал придал интересное направление первоначальным мыслям. Поверхность стола, словно преднамеренно, создавала впечатление беспорядка. Листы кристаллической бумаги были разбросаны по столу, из‑под них лишь кое‑где проглядывала полированная деревянная поверхность. Некоторые листы покрывал красивый мелкий шрифт. Айдахо распознал несколько листов, заполненных на галахском и четырех других языках, включая редкий в обиходе язык Перта. Несколько листов были испещрены какими‑то набросками и эскизами, другие покрыты крупным почерком, характерным для воспитанниц Бене Гессерит. Самым интересным было несколько белых трубок длиной около метра – распечатки нелегального компьютера. Айдахо подумал, что терминал находится за панелью одной из стен.

Посланница Монео откашлялась, чтобы привлечь внимание Айдахо, погрузившегося в свои думы.

– Что мне передать Монео? – спросила она.

Айдахо посмотрел на ее лицо.

– Ты хочешь, чтобы я тебя осеменил? – спросил он.

– Командир! – она была, очевидно, шокирована не столько самим предложением, сколько его неуместностью в данной ситуации.

– Ах да, – проговорил Айдахо. – Монео. Что мы скажем Монео?

– Он ждет вашего ответа, командир.

– Есть ли какой‑то смысл в том, что именно я отвечу? – спросил он.

– Монео велел мне проинформировать вас о том, что хочет поговорить одновременно с вами и с госпожой Хви.

Айдахо на мгновение стало интересно.

– Хви у него?

– Он вызвал ее, командир, – вестница снова откашлялась. – Командир желает, чтобы я пришла к нему позже?

– Нет, но тем не менее спасибо. Я передумал.

Ему показалось, что она сумела хорошо скрыть свое разочарование, но голос ее прозвучал натянуто и официально, когда она осведомилась:

– Я могу передать Монео, что вы придете?

– Можешь, – жестом он отпустил девушку.

Когда она ушла, он подумал было проигнорировать это приглашение. Однако в нем тут же взыграло любопытство. Монео хотел поговорить с ним в присутствии Хви? Почему? Не думал ли он, что из‑за этого Айдахо вздумает бежать? Он судорожно сглотнул. Вспомнив Хви, он ощутил в груди абсолютную пустоту. Такое приглашение нельзя игнорировать. С Хви его связали какие‑то нерасторжимые узы.

Он встал, чувствуя, как от долгого сидения занемели мышцы. Его гнали вперед любопытство и желание увидеть Хви. Он прошел по коридору, не обращая внимания на любопытные взгляды Говорящих Рыб, гонимый любопытством, в кабинет Монео.

Когда Айдахо вошел в кабинет, Хви уже была там. Она сидела за заваленным бумагами столом Монео напротив хозяина кабинета. Ноги в красных сандалиях виднелись с краю подушки, на которой она сидела. Айдахо успел заметить, что на Хви надето длинное коричневое платье, перепоясанное витым шнуром. Она обернулась, и теперь он видел только ее лицо. Она беззвучно произнесла его имя.

Даже она уже все знает, подумал он.

Как ни странно, эта мысль придала ему сил. В его мозгу начали рождаться новые формы.

– Прошу тебя, Дункан, садись, – произнес Монео. Он указал рукой на подушку рядом с Хви. Он говорил странным, отчужденным тоном, не допускавшим сближения. Этот тон слышали от него лишь немногие люди, не считая Лето. Взгляд его был направлен на находящийся в обычном беспорядке стол. Позднее предзакатное солнце отбрасывало на весь этот беспорядок похожую На паутину тень от золотого пресс‑папье, выполненного в виде дерева, увешанного плодами из драгоценных камней.

Айдахо сел, чувствуя, как Хви следит за ним взглядом. Потом она посмотрела на Монео, и Айдахо уловил выражение гнева в ее глазах. Монео был одет в свою обычную белую форму, расстегнутый ворот которой открывал морщинистую шею и двойной подбородок. Айдахо смотрел на Монео и молчал, ожидая, когда мажордом сам раскроет свои карты, первым начав разговор.

Монео тоже посмотрел в глаза Айдахо, отмстив про себя, что на нем надета та же черная форма, в которой он сегодня напал на Монео в коридоре. На мундире осталась даже грязь после падения Айдахо на пол. Однако ножа при Дункане не было, и это обеспокоило Монео.

– То, что я сделал сегодня утром, – непростительно, поэтому я не приношу тебе своих извинений, я просто прошу меня правильно понять.

Хви нисколько не удивилась такому началу разговора. Следовательно, они кое‑что успели обсудить, пока ждали его.

Айдахо ничего не ответил, и Монео продолжал:

– Я не имел права дать тебе почувствовать твою неадекватность.

Айдахо почувствовал, что в ответ на манеры и слова Монео в нем происходит любопытный метаморфоз. Чувство того, что его обошли и что он остался в далеком старом времени, осталось, но он перестал подозревать, что служит игрушкой в руках Монео. Мажордом в глазах Айдахо превратился в воплощенную честность. Это понимание поставило вселенную Лето, дикий эротизм Говорящих Рыб, искренность Хви в новые отношения, в форму, которая становилась с каждой минутой все более понятной Айдахо. Было такое впечатление, что они трос, собравшиеся в этой комнате, были последними истинными представителями рода человеческого во всей вселенной Он заговорил с чувством неуклюжего самоосуждения.

Ты имел полное право защищаться, когда я напал на тебя. Я очень рад, что ты сумел дать мне достойный отпор.

Айдахо повернулся к Хви, но прежде чем он успел заговорить, Монео сказал:

– Тебе не стоит просить за меня. Думаю, ее недовольство мною непоколебимо.

Айдахо отрицательно покачал головой.

– Может ли кто‑нибудь знать, что я хочу сказать прежде, чем я произнесу эти слова, и может ли кто‑нибудь сказать, что я чувствую, прежде, чем я это почувствую?

– Это твое замечательное качество, – проговорил Монео. – Ты не скрываешь своих чувств. Мы, – он пожал плечами, – более осмотрительны в силу необходимости.

Айдахо посмотрел на Хви.

– Он говорит за тебя?

Она взяла своей рукой руку Айдахо.

– Я сама говорю за себя.

Монео наклонился вперед, увидел, что его гости держатся за руки, вздохнул и откинулся назад.

– Вы не должны этого делать.

В ответ Дункан лишь крепче взялся за руку Хви. она ответила ему тем же.

– Хочу предупредить ваш вопрос, – сказал Монео. – Моя дочь и Бог‑Император еще не вернулись с испытания.

Айдахо почувствовал, каким усилием волн Монео заставляет себя говорить спокойно. Хви тоже услышала это.

– Верно ли то, что утверждают Говорящие Рыбы? – спросила она. – Они говорят, что Сиона умрет, если не выдержит испытания.

Монео ничего не ответил, но лицо его окаменело.

– Это похоже на испытание Бене Гессерит? – спросил Айдахо. – Муад'Диб говорил, что Община Сестер Испытывает своих членов, чтобы узнать, люди ли они.

Рука Хви задрожала. Почувствовав это, Айдахо посмотрел на нее.

– Они испытывали тебя?

– Нет, – ответила Хви, – но я слышала, как молодые девушки рассказывали об этом. Они говорили, что их заставляли пройти через неслыханные муки и не потерять при этом чувства собственного «я».

Айдахо перевел взгляд на Монео и заметил, что у того дергается левый глаз.

– Монео, – проговорил Айдахо, который внезапно все понял. – Он же испытывал тебя!

– Я не хочу обсуждать это испытание. Мы собрались здесь не для этого, а для того, чтобы решить, что делать с ими.

– Разве это не наше личное дело? – спросил Айдахо, Он почувствовал, как вспотела ладонь Хви.

Это дело Бога‑Императора, – сказал Монео.

– Даже если Сиона не выдержит испытания?

– Особенно в этом случае!

Как он испытывал тебя? – спросил Айдахо.

– Он показал мне лишь небольшую часть того, что значит быть Богом‑Императором.

– И?

– Я увидел столько, сколько смог.

Хви судорожно сжала руку Айдахо.

– Значит, это правда, что когда‑то ты был мятежником, – произнес Айдахо.

– Я начал с любви и молитвы, – заговорил Монео. – Потом пришли гнев и восстание. Я стал тем, кого вы сейчас видите перед собой, когда понял свой долг и стал исполнять его.

Что он сделал с тобой? – не отставал Айдахо.

– Он произнес мне молитву моего детства: «Я отдам свою жизнь во славу Нога», – сказал задумчиво Монео.

Айдахо заметил, что Хви оцепенела и внимательно смотрит в лицо Монео. О чем она думает?

Я при жал, что это действительно была моя молитва, – сказал Монео. – Тогда Бог‑Император спросил меня, что и отдам, если будет недостаточно одной моей жизни. Он крикнул мне: «Что значит твоя жизнь, если ты получишь куда больший дар?»

Хви кивнула, однако Айдахо почувствовал лишь растерянность.

Я смог ощутить истину в его голосе, – сказал Монео.

Ты – Вещающий Истину? – спросила Хви.

Когда во мне просыпается сила отчаяния, – да, – ответил Монео. – Но только тогда, Я клянусь вам, что он говорил мне правду.

– Некоторые Атрейдесы обладают Голосом, – пробормотал Айдахо.

Монео отрицательно покачал головой.

– Нет, это была истинная правда. Он сказал мне: «Я смотрю на тебя и если бы мог плакать, то плакал бы. Пусть же твое желание станет твоим поступком!»

Хви поджалась вперед, почти коснувшись стола.

– Он не может плакать?

– Песчаный червь, – пробормотал Айдахо.

– Что? – Хви обернулась к нему.

– Фримены убивали песчаных червей водой. Когда червь тонул, он выделял Пряность, которую использовали для религиозных оргий.

– Но Господь Лето еще не совсем Червь, – сказал Монео, Хви снова села на подушку, продолжая во все глаза смотреть на мажордома.

Размышляя, Айдахо сжал губы. Запрещал ли Лето плакать, следуя фрименской традиции? Как ненавидели фримены такую бесполезную трату воды. Отдавать воду мертвым.

Монео обратился к Айдахо:

– Я наделся, что ты сможешь все понять. Так сказал Господь Лето. Ты и Хви должны расстаться и никогда больше не встречаться.

Хви высвободила руку.

– Мы знаем.

Айдахо заговорил с горьким возмущением:

– Мы знаем силу его власти.

– Но ты не понимаешь его, – сказал Монео.

– Я не хочу большего, чем есть, – сказала Хви и положила руку на плечо Айдахо, успокаивая его. – Нет, Дункан, нашим личным желаниям здесь нет места.

– Может быть, тебе стоит умолить его, – сказал Дункан.

Она обернулась и долго, пока он не опустил взгляд, смотрела на него. Когда она заговорила, в голосе ее прозвучали баюкающие интонации, которых он раньше не слышал в ее речи.

– Мой дядя Малки говорил, что Господь Лето никогда не отвечает на молитвы. Он говорил, что Господь Лето смотрит на молитву, как на принуждение, как на попытка насилия по отношению к избранному Богу, как на желание распоряжаться волей бессмертного. Дай мне чудо, Боже, иначе я перестану в тебя верить!

– Молитва, как хубриз, – поддержал Хви Монео. – Молитва‑требование.

– Но как он может быть Богом? – в отчаянии спросил Айдахо. – Он же сам признался, что смертен.

– По этому поводу я процитирую самого Бога Лето, – сказал Монео. – Я воплощение Бога в том, что доступно лицезрению человеком. Я слово, ставшее чудом. Я – это все мои предки. Разве это не достаточное чудо? Чего еще вы можете хотеть? Спросите себя, где вы найдете большее чудо?

– Пустые слова, – зло произнес Айдахо.

– Я тоже злился на него, – сказал Монео. – Я бросал ему в лицо его же слова из Устного Предания: «Дайте для вящей славы Божьей!»

Хви судорожно вздохнула.

– Он посмеялся надо мной, – сказал Монео. – Он смеялся и спрашивал, как я могу отдать то, что и без того принадлежит Богу?

– Ты был зол? – спросила Хви.

– О да. Он увидел это и сказал, что расскажет мне, как дать что‑то во имя славы Божьей. Он сказал: «Ты можешь увидеть, что ты – в каждой своей части такое же чудо, как и я», – Монео повернулся и посмотрел в левое окно. – Боюсь, что мой гнев оглушил меня, и я оказался неподготовленным.

– О да, он умен, – пробормотал Айдахо.

– Умен? – Монео посмотрел на Дункана. – Я так не думаю, во всяком случае, речь идет не об обычном уме. Мне кажется, что в этом отношении Господь Лето не более умен, чем я.

– К чему ты оказался не готов? – спросила Хви.

– К риску, – ответил Монео.

– Но ты рисковал, проявляя гнев, – сказала она.

– Не так сильно, как он. Я вижу по твоим глазам, Хви, что ты понимаешь меня. Его тело продолжает вызывать у тебя протест?

– Уже нет, – ответила она.

Айдахо заскрипел зубами от отчаяния.

– Он внушает мне отвращение.

– Любимый, ты не должен говорить таких вещей, – произнесла Хви.

– А ты не должна называть его любимым, – поправил женщину Монео.

– Ты бы предпочел, чтобы она любила кого‑нибудь более толстого и злобного, чем барон Харконнен! – выкрикнул Айдахо.

Монео пожевал губу, потом заговорил:

– Господь Лето рассказывал мне об этом злодее вашего времени, Дункан. Я не думаю, что ты понял своего врага.

– Он был жирным, отвратительным…

– Он был охотником за сенсациями, – перебил Дункана Монео. – Жир был только побочным эффектом, это было нечто вроде средства самоутверждения. Его вид оскорблял людей, а ему только этого и было надо. Он наслаждался, оскорбляя других.

– Барон поглотил лишь несколько планет, а Лето поглотил всю вселенную.

– Любимый, прошу тебя, перестань, – запротестовала Хви.

– Пусть говорит, – сказал Монео. – Когда я был молодым и невежественным, таким, как моя Сиона или этот бедный глупец, то тоже говорил подобные вещи.

– Именно поэтому ты позволил своей дочери пойти на смерть? – спросил Айдахо.

– Любимый, это жестоко? – сказала Хви.

– Дункан, одним из твоих недостатков является склонность к истерии, – сказал Монео. – Я предупреждаю тебя, что невежество произрастает пышным цветом на истерии. Твои гены делают тебя энергичным, и ты сможешь внушить истерию некоторым из Говорящих Рыб, но ты плохой руководитель.

– Не пытайся меня разозлить, – ответил Айдахо. – Я не нападу больше на тебя, но не заходи слишком далеко.

Хви попыталась взять его за руку, но он с силой вырвал ее.

– Я знаю свое место, – сказал Айдахо. – Я полезный последователь. Мое дело нести знамя Атрейдесов, на моей спине зеленые и черные цвета!

– Желание незаслуженного порождает истерию, – сказал Монео. – Искусство Атрейдесов состоит в умении править без истерии, умении брать на себя ответственность за использование власти.

Айдахо откинулся назад.

– Когда это ваш проклятый Бог‑Император отвечал за свою власть?

Монео посмотрел на заваленный бумагами стол и ответил, не поднимая головы:

– Он отвечает за то, что сделал сам с собой, – Монео взглянул на Айдахо, глаза его были холодны, как лед. – У тебя просто не хватает духу, Дункан, узнать, почему он это сделал.

– У тебя хватает?

– Когда я был очень зол, он посмотрел на себя моими глазами и сказал: «Как ты осмеливаешься оскорбляться моим видом?», – Монео судорожно глотнул воздух. – Именно тогда я понял весь ужас того, что он видит. – Слезы потекли по щекам Монео. – Я был только рад. что не принял такого же решения, как он, а остался простым последователем.

– Я растрогала его, – прошептала Хви.

– Так ты поняла? – спросил у нее Монео.

– Даже не видя этого, я все поняла, – ответила она.

– Я едва не умер от этого, – произнес Монео тихим голосом. – Я… – Он содрогнулся и посмотрел на Айдахо. – Ты не должен…

– Будьте вы все прокляты! – крикнул Дункан, вскочил на ноги и ринулся вон из кабинета.

На лице Хви отразилась мука.

– О, Дункан, – прошептала она.

– Ты видишь, – спросил Монео. – Ты была не права. Ни ты, ни Говорящие Рыбы не смягчили его. Но ты, Хви, именно ты, приблизила время его уничтожения.

Хви обрушила всю свою муку на Монео.

– Я больше не буду встречаться с ним, – сказала она. Для Айдахо тот переход по коридору к квартире был самым трудным, из всего сохранившегося в его памяти. Ему представлялось, что его лицо – пластитовая маска, под которой он пытается спрятать бушующие внутри страсти. Никто из его гвардейцев не должен видеть его боли. Он не мог знать, что большинство из гвардейцев гадают о причине его расстройства и втайне сочувствуют ему. Все они знали Дунканов и научились хорошо читать по их лицам.

В коридоре возле самой квартиры Айдахо встретил Наилу, которая медленно брела ему навстречу. В лице женщины преобладали растерянность и чувство утраты. Это выражение остановило его, он на мгновение забыл о своих горестях и внутренней сосредоточенности.

– Друг! – окликнул он Наилу, когда их разделяли всего несколько шагов.

Она посмотрела на него, на ее квадратном лице отразилось узнавание, но не более того. Какая странная женщина, подумал он.

– Я больше не Друг, – ответила она и прошла мимо по коридору.

Айдахо резко повернулся на пятках и посмотрел в удаляющуюся спину – тяжелые плечи, вызывавшие ощущение чудовищных мышц.

Для чего вывели ее? – удивился он. Но это была преходящая мысль. Его собственные заботы навалились на него с еще большей силой. Он сделал еще несколько шагов и прошел в свои апартаменты. Оказавшись внутри, он с силой сжал кулаки. Я больше не связан ни с каким временем, подумал он. Странно, но эта мысль не принесла чувства освобождения. Он понимал, однако, что сделал то, что постепенно освободит Хви от любви к нему. Он был унижен. Она будет думать о нем лишь как о маленьком, задиристом дурачке, о субъекте, которому дороги лишь его собственные эмоции. Он перестанет быть предметом ее забот.