Глава 12 1 page

Под рукоплесканья клеветы
И зависти змеиный свист… *

Его поставили на колени, и лишь один Упивающийся – еще совсем юнец и по виду в два раза слабее самого Люциуса – осмелился ударить его в лицо, а не в спину, как остальные. Жуткая боль должна была разорвать его, раздавить и уничтожить, но, несмотря на ежесекундные удары, Люциус ее почти не ощущал – боль исчезала, испарялась. Он не думал о собственном унижении, о том, что стоит перед неким подобием трона на коленях, потому что все мысли были отданы тому, ради чего он до сих пор не попытался защититься и даже не раскрыл рта.

– Так-так, сам лорд Люциус Малфой у нас в гостях?

Наверное, Малфой должен был даже на коленях стоять с высоко поднятой головой, но он не мог – потому что тот, кто сидел на странном «троне», не заслуживал даже его безразличного взгляда.

– Ну и как тебе у нас?

Смех, крик, визг – все окружающие звуки исчезли, будто слух Люциуса отказывался доносить их до него. Голос же Темного Лорда проникал прямо в голову, просачивался сквозь ясность мыслей, яркость воспоминаний и захлестывал сознание подобно волне.

– Неразговорчив, как всегда. Что же развяжет твой язык?

Сказать сейчас что-нибудь – значит позволить им думать, что он может сорваться. Люциусу было совершенно безразлично, что с ним сделают, чтобы он, наконец, заговорил. Но вот если делать что-то будут не с ним, а с…

Люциус – безумен. Чтобы заставить его согласиться на что угодно, уже не нужны ни объяснения и предложения, ни даже угрозы. Люциус уже согласен. Он знает, зачем он тут, знает, чего от него хотят. И Темный Лорд, по мнению Малфоя, тут вовсе ни при чем.

Время платить. И одна лишь мысль о том, что если Люциусу почему-то не удастся заплатить, то у него отберут то, что он только что обрел, причиняет ему ту терзающую, невыносимую боль, которую не смогли причинить все их унизительные удары.

Люциус – безумен. Ему все равно, как и сколько платить. Самое главное – сделать это должен он, а не она. Ему все равно, кому платить. Темный Лорд, Светлый – да хоть Серо-Буро-Малиновый: в конце концов всё отойдет судьбе.

Темный Лорд рассмеялся и зааплодировал. Комната наполнилась мерзкими звуками, долженствующими изображать веселье, – это приспешники Лорда торопливо присоединились к своему господину, но Люциус их не слышал. Он ждал.

Когда среди этого гама послышался женский крик, срывающийся, возмущенный, перекрывающий все звуки, Люциус все еще не верил, что он дождался – и до сих пор относительно цел и невредим. Ах да, тут ведь по-настоящему пытают только грязнокровок и магглов. Чистокровным можно только разок врезать по аристократичной морде и разок – в прямую, несгибаемую спину.

Беллатрикс приблизилась к «трону», ее шипение было громким, почти невозможно громким:

– Здесь моя сестра? Моя сестра?

Послышался мужской голос, смутно знакомый Люциусу:

– Не лезь, Белла. Не сейчас.

– Мой Лорд! – ее голос дрожал. – Вы говорили, что вы… Она – Блэк, она тут…

В комнате вновь раздался смех – но на этот раз веселился один человек, и все остальные покорно и боязливо затихли. Темный Лорд смеялся громко, искренне и так, словно то, что он сейчас собирается сделать, будет самой веселой вещью в его жизни. В его темных волосах мерцали янтарные отблески, а во взгляде смешались притворное восхищение и искреннее презрение.

– Тревер!

Люциус почувствовал, но не смог сделать ни единого усилия, потому что даже на это сил у него не осталось. Он не мог поднять голову, он не мог посмотреть, даже если бы это стоило ему жизни. Беллатрикс шипела даже громче прежнего, и каждое слово было пропитано яростью:

– Кто? Моя сестра…

В толпе Упивающихся, по-видимому, нашелся кто-то, догадавшийся закрыть ей рот. Люциус не чувствовал собственного тела и не знал, сможет ли вытерпеть из уст Беллатрикс еще хоть одно слово и сколько он сумеет выдержать вот так, зная, что Нарциссу уже привели.

– Ближе, Тревер, ближе.

Люциус смог подняться, но всё так же продолжал смотреть в пол.

– Не надо.

По мнению улыбающегося Тома Риддла, голос строптивого Малфоя был недостаточно сломленным, и поэтому Темный Лорд продолжил:

– Мои дорогие друзья! Сколько раз мы с вами собирались тут! Сколько раз мы вершили праведный суд и принимали в наши ряды достойных соратников! И я уверен, вы все знаете Малфоя, его чистокр…

– Я согласен.

Он слышал, как к нему кто-то приближается. Он уже слышал много разных звуков, и, наверное, самым важным было не пропустить ни одного шага приближающегося к нему Темного Лорда, но все, что пытался сделать Люциус – это как-то суметь различить среди шарканья ног, громкого шепота, приглушенных выкриков, шуршания мантий и сопения Упивающихся дыхание Нарциссы. Это было невозможно, но безумие продолжалось, и Люциус повторял себе, что дыхание Нарциссы не частое, не прерывистое и с ней все в порядке.

Его снова поставили на колени. Люциус смотрел прямо в то, что называлось глазами Темного Лорда. Он смотрел в пустоту, черную и совсем не затягивающую пустоту. Он, честно говоря, даже не обратил внимания на реакцию Темного Лорда на свои слова.
– Тревер, подведи мисс Блэк к Люциусу.

Малфой резко опустил голову. Он не сможет посмотреть. Он не сможет даже попробовать. Он не сможет.

Если он поднимет глаза и увидит хоть один… хоть намек на… Он убьет и себя, и ее, в слепом, бездумном порыве напав на Темного Лорда, на его слуг – кто первым попадется под руку.

– В чем дело, Люциус? Кто же тебе эта прекрасная ведьма? Твое увлечение? Одержимость? – он опять засмеялся, и многие, стоявшие в кругу, вторили ему. – Ты так упрямо отклонял все мои предложения… я был приятно потрясен подобным упорством. Ты чистокровен, Люциус, так, как мне хотелось бы быть. Ты – воплощение всех моих представлений о чистокровном маге, – Упивающиеся зашептались, но Темный Лорд продолжил, и все замолчали, – о сильном, чистокровном волшебнике, который рядом со мной был бы вознесен по достоинству, который был бы моей правой рукой, и поэтому…

– Я, – Люциус резко вскинул голову, но Нарциссы перед ним не оказалось – а значит, и дышать было незачем, – согласен.

– Мне недостаточно твоего устного согласия, Люциус. Твою невесту никто не тронет. Тебя никто не тронет. – Все, что позволил себе юный Малфой, – это пошевелить пальцами. И не думать. Не думать. Повторять: «Я согласен». – Ты должен согласиться добровольно. Ты должен хотеть мою Метку. Ты должен желать смерти всем грязнокровкам, ибо они заслуж…

Его левая рука уже была обнажена для татуировки. Люциус прополз на коленях всего чуть-чуть, чтобы Тем… Темный Л… Лорд смог оценить его покорность.

– Не может быть слуги лучше и желаннее, чем ты, Люциус, – и боль была только призраком боли, потому что он мог ее почувствовать, но не мог страдать из-за нее. Он теперь слуга. Он – Люциус Малфой, соратник Темного Лорда.

Люциус просто не мог потерять всё, что у него есть. Он не мог допустить того, чтобы всему, что у него есть, причинили хоть малейшую боль.
Ты – всё, что у меня есть.

Да, Люциус стал слугой, но Темного Лорда ли?

******
Это началось так внезапно, что Темный Лорд едва успел вскочить с трона до того, как прямо над ним обвалился потолок. В кругу Упивающихся кто-то закричал о нападении и, по-видимому, попытался аппарировать – и его тут же разорвало в клочья. Все вокруг сотрясалось и рушилось, люди кричали, визжали, так что Люциусу хотелось заорать Silencio, чтобы как-то сориентироваться и найти Нарциссу. Но у него не было ни палочки, ни времени – только жгущая кожу снаружи Метка и жгущий ее изнутри страх.
Его швырнуло сначала к стенке, а потом – на группу малознакомых Упивающихся. Рядом с ними уже валялось два раздавленных тела. Люциус метнулся к выходу, где исчез Темный Лорд, но был остановлен сильной рукой.

– Не там! – прокричал Рабастан. Новый удар отшвырнул их к противоположной стене. – Она не там! – потолок обвалился прямо рядом с ними, разделив их. – Люц… – сквозь шум обваливающихся стен и потолка ничего не было слышно, – не… вед… сь… всё… НЕ ТАМ… Не ходи!

Вот так стоять и слушать непонятные выкрики Рабастана вместо того, чтобы искать Нарциссу, казалось ему в высшей степени бессмысленным. Левое предплечье страшно жгло, вокруг все рушилось, а Люциус не мог найти хотя бы один выход. Возле трона Темного Лорда кто-то мелькнул, и Малфой оказался там уже через пару секунд. Его тут же схватил за левую руку Ромул Лестрейндж. Люциус стиснул зубы от боли и едва сумел расслышать:

– Пошли со мной! Я знаю, где она!

Вокруг стоял такой шум и рев, что Люциус не мог поверить, что это может быть каким-то нападением. Но времени на размышления о том, кому, черт побери, надо нападать на Темного Лорда и его соратников, не было.

Ромул старательно разыграл шок, когда увидел, что соседняя комната пуста. Тряска уже прекратилась, и Люциус сумел отбросить Лестрейнджа к стене. Ударяя его голову об камни, он прорычал:

– Где она?! Отвечай!!!

Ромул умудрился схватить его за левое плечо, и Люциус лишь на секунду забылся от боли, но этого мужчине хватило, чтобы оттолкнуть его и злобно проговорить:

– Тут некоторых вообще убили, Малфой. И знаешь, кто это все сделал? Кто виновник того, что твоей невесты нет рядом с тобой? Грязнокровки, которых ты не желаешь убивать! – он вытащил палочку и бросил ее Люциусу. – Мы узнали об их нападении всего за минуту, и первый, кто попытался аппарировать, тут же сдох оттого, что его разорвало, как навозную бомбочку. А твоя невеста, скорее всего, у грязнокровок.

Не хватало мыслей на то, чтобы сформировать собственное мнение об этой откровенной лжи и об этом неумело разыгранном спектакле «грязнокровки нападают на имение Лестрейнджей», не хватало дыхания, чтобы остановиться и перевести дух, просто п о д у м а в и с о о б р а з и в, что всё это – ничтожная выдумка. Всё, на что его хватало, – это Н а р ц и с с а.

Рабастан появился словно из ниоткуда, сильно ударив Малфоя. Люциус был просто не в состоянии отреагировать, а потом… Рабастан аппарировал его в большой, темный зал.

– Черт побери, Лестрейндж, что ты делаешь?

Рабастан толкнул его, вызвав у Люциуса еще большую вспышку гнева, и ловко увернулся, когда Люциус нанес удар.

– Темный Лорд посылал за тобой, Малфой.

Люциусу было совершенно все равно, кто и куда его вызывал, все равно, что он непонятно где, но ему было вовсе не безразлично, где находится его невеста:

– Где Нарцисса?

– Идем к Хозяину, – Лестрейндж повернулся к нему спиной и вдруг тихо, едва слышно заговорил: – Люциус, я не знаю, где она. Это было черте-что. Никто ничего не понимает. Но если девчонка у грязнокровок…

– У грязнокровок? – презрительно выкрикнул Малфой. – Каких грязнокровок? Вы все здесь с ума посходили! Грязнокровки нападают на ваше поместье и устраивают землетрясение?

– Речь о других грязнокровках, Люциус, – жестко говорит Рабастан, и они входят в еще один зал, более темный и полный Упивающихся.

Они обходят толпу, они пробираются к центру зала, и Люциус чувствует, как жжет Метка на левой руке. Боль, которую он может вытерпеть.

А вот боль, которую он снести не в силах.

Люциус не чувствует больше своего тела, он даже остановиться не в силах. Но он останавливается. Спустя миг он умудряется сделать шаг, другой в ее сторону. Туда, где над ней склонились Беллатрикс и еще какая-та женщина. Туда, где не должна лежать его Нарцисса, но где она лежит.

Ничто в своей жизни Люциус еще не видел так отчетливо, как исцарапанное лицо Нарциссы. Кровяные следы на ее руках гипнотизировали, лишали дыхания и способности думать и воспринимать какую бы то ни было информацию. Вид ее лица был словно резкий удар под дых, и он не сумел снова поднять на него глаза.

Люциус не сразу понял, что она не двигается. Не сразу понял, что она без сознания. И Люциус вообще не заметил, что над ним, склоненным к Нарциссе, стоят какие-то люди, о чем-то спорят, что-то предлагают и яростно выкрикивают проклятья в адрес великанов и грязнокровки, их предводителя.

Тело Нарциссы было таким близким и таким родным в его руках, что это позволило ему на мгновение забыть, почему он его держит. Рабастан предложил было залечить наименее незначительные раны, но замолчал, увидев взгляд Малфоя.

Люциус поднялся было на ноги, крепко прижимая Нарциссу к себе, собираясь забрать ее отсюда, но резко остановился, когда Темный Лорд заговорил с ним:

– Теперь ты понимаешь, Люциус, что эти твари действительно заслуживают смерти. Самой ужасной и беспощадной смерти. Они посмели тронуть чистокровных, они посмели напасть на нас! Больше всех пострадала невеста моего нового соратника – Люциуса Малфоя, – теперь Лорд обращался ко всем волшебникам, окружавшим его. – Также был убит Герберт Тревер, и все наши…

Это было просто смешно. Осознание того, во что Люциус впутался, на что пошел этот странный волшебник, лишь бы заполучить его в ряды своих последователей, панически захлестывало своей невероятностью, но…

Нарцисса очнулась, и голубые глаза, внезапно распахнувшиеся и сейчас часто моргавшие от яркого света, окончательно добили Люциуса. Она хотела что-то сказать, но он выразительно посмотрел на нее и с усилием заставил свои губы растянуться в привычной ухмылке. Это стоило Люциусу половины всех оставшихся у него сил.

– Где портключи в Хогвартс? – Рабастан нервно вздрогнул, когда Люциус подошел к нему, и, мельком взглянув на Нарциссу, которую слизеринец держал на руках, ответил:

– Сейчас вам лучше остаться здесь, потому что Хоз…

– Где портключи?

– Они остались в имении. Все до единого, – Рабастан убрал прилипшие к потному лицу волосы. – Послушай, Люциус, я понимаю, ты сейчас на…

Люциус, с Нарциссой на руках, аппарировал к воротам Хогвартса, не дослушав его.

* * *

Ранок было совсем мало.

Каждую рану Люциус ненавидел. За каждую царапину или кровоподтек он принял бы еще одну Метку. Ему отчаянно хотелось кричать, и желание узнать, как была получена каждая рана и насколько Нарциссе было больно, заставляло Люциуса нервно оглядываться, когда он нес ее по коридорам школы.

Но мир окончательно развалился, весь до последнего камушка и последней пылинки, когда она прижалась к нему и тихо всхлипнула в его плечо.

Люциус не знал, как он сумел донести ее до комнаты. Она не хотела отрываться от него, но Люциусу нужно было…

…увидеть.

Увидеть. Увидеть. Увидеть. Не рассматривать, просто взглянуть и увидеть. Каждую капельку ее чистой крови, пролитую этими грязнокровками. Грязнокровками, которые в скором времени перестанут существовать, потому что Люциус об этом позаботится.

Сейчас он должен был бы кричать. Орать, яростно выяснять все до мельчайших подробностей и деталей. Кто? Где? Как? Что? Сколько? Как ее забрали? Как ее вернули? Люциус должен был бы сделать все что угодно, лишь бы не пытаться оторвать всхлипывающую Нарциссу от себя.

Но когда Люциус добился своего и она лежала на их кровати…

Он отвернулся. Неважно, что он сейчас делал, чтобы успокоиться, – громко втягивал воздух, приглаживал волосы либо засунул руки в карманы, – он – ничтожество.

– Люциус? Ты… в порядке? Надеюсь… надеюсь, ты… ты ведь не сделал… это?

Это всё, что надо было Люциусу, чтобы оглянуться. Чтобы окончательно почувствовать себя ничтожеством и позволить ей увидеть его ничтожное лицо.

Лицо не Люциуса Малфоя. Лицо человека, которого заставили заплатить очень большую цену за то, чтобы у него не отобрали всё, что у него есть, а потом посмели причинить боль… всему, что у него есть.

– Люциус… покажи свое плечо…

Он не будет лечить раны на ее лице и руках. Ему надо их видеть, и ему надо их чувствовать, когда он будет целовать ее кожу. Люциусу очень нужно сейчас снова почувствовать, потому что если он сейчас этого не сделает…

– Люциус… скажи что-нибудь…

Он говорит. Он кричит, рычит, орет, когда его губы нежно прикасаются к ее губам, когда его язык нетерпеливо, но легко ласкает ее нижнюю губу. Она снова плачет, потому что она услышала ответ в этом восхитительном прикосновении, и ее язык первым скользит в его рот. И в водовороте чувств, в водовороте их совершенного, нерушимого мира Нарцисса плачет не оттого, что с ними произошло, а именно от счастья, что он научился целовать ее так нежно и так искренне, как будто она – всё, что у него есть. Нарцисса не понимает, что половина его ран кровоточит внутри него самого, а другая половина сейчас у нее на лице и на руках. Слезы, стекающие по щекам, разъедают ее кровь, выступившую на царапине, а Люциус хватается за нее так, словно больно ему.

Нарцисса сама целует его шею, убеждая себя, будто это все ее чувство вины и будто она даже подумать не могла, что Малфой сделает ради нее такое. Ее пальцы, которые еще болят, ласкают его лицо, грудь, и ей не важно ни то, что он сейчас с ней сделает, ни даже то, что он о ней подумает.

Люциус перекатывается на нее, и его хриплый, грубый, резкий голос прерывает их единение:

– Не мог представить, что кто-нибудь притронется к тебе. Я согласился еще до того, как прозвучал вопрос. Я не знал. Я не мог, я должен был убедить его, что я полностью согласен, – и всё. Голос сорвался. – Тебе… больно? Было?

Вот сейчас Нарциссе больно. Малфой не должен говорить таким голосом, Малфой не должен глазами вымаливать у нее прощения за то, что все просто пошло не так и кому-то вздумалось на них напасть. А все те мелкие, но обидные следы ударов незнакомых людей, напавших на имение, не болят, когда Люциус их целует.

– Нет, Люциус. Все нормально, но ты…

– Никогда, – он свирепо сопит и заводит ее руки за голову, – не позволю такого. Никто не тронет тебя, – его губы давят очень сильно, и Нарцисса растворяется в этом давлении, но он отрывается от нее и яростно срывает и мантию, и всё, что находится под ней. – Никогда. Никогда. Никогда. Я… всё сделаю. В с ё, – Нарцисса выгибается, потому что нарастающее возбуждение становится нестерпимым и жестокие покусывания ее груди только увеличивают его, – не допущу. Не позволю. Ты…

Нарцисса стаскивает с него мантию. Он резко втягивает воздух – не потому, что болит свежая Метка на руке, которую задевает мантия, а оттого, что грудь Нарциссы так колышется в это время, что он снова припадает к ней.

Чтобы вновь задышать свободно, Люциусу недостаточно просто целовать ее всю и недостаточно даже обладать ею пальцами. Он опускается ниже, ниже, ниже, и он знает, что Нарциссе стыдно и поэтому она тянет его голову обратно и даже пытается выбраться из-под него.

Но Люциусу не до этого. Он надеется, что Нарциссе известно, что он никогда не сделает ей больно или неприятно; он чувствует ее доверие в каждом вздрагивании и в каждом робком прикосновении.

Ему так необходимо почувствовать. Просто взять и почувствовать – выжить, чтобы родиться заново.

И он чувствует, заставляя Нарциссу неприлично постанывать и неразборчиво шептать слова, которые она никогда бы не произнесла, если бы язык Люциуса не терзал ее плоть, не пытался лихорадочно коснуться всего того, что заставляло Нарциссу терять остатки разума и самоконтроля.

Язык переместился ниже, и она чуть успокоилась, когда губы оставляли засос на ее ноге. Люциус приподнялся, и ее нежные губы слились с его настойчивыми.

Она каждый раз целовала так, будто это для нее впервые, стараясь смягчить его грубые, безудержные выпады, а Люциус – так, словно он до сих пор не научился целоваться, и так, будто их поцелую может что-то помешать, и он этого не допустит – никогда.

Нарцисса коснулась рукой ткани его брюк. Люциус углубил поцелуй, и его пальцы запутались в ее волосах. Она расстегнула большую металлическую пуговицу, и он прижался еще к ней ближе, невольно давая ей возможность полностью ощутить последнюю степень его возбуждения. Нарцисса потянула змейку вниз, и его губы остановились для того, чтобы горячее дыхание коснулось ее рта.

– Хочешь? – он опустился на пятки, а она осталась стоять на коленях. – Бери. Давай, – она полностью обхватила его член, но глаза Люциуса не отпускали ее. – Еще раз, – она довольно уверенно провела ладонью, – еще раз, – второй раз рука не была так уверена, потому что то, каким она увидела Малфоя, заставило ее дрожать, – еще, – он старался не отрывать взгляда от ее глаз, но веки налились свинцовой тяжестью, – еще… еще… еще… моя Нарцисса… ещ…

Люциус вылечил каждую ранку на теле Нарциссы. Теперь, когда он сумел свободно дышать и попробовал каждую царапинку на вкус, он не мог на них смотреть.

А Нарцисса, прислонившись теплыми губами к его груди и не отрывая рук от его талии даже во сне, вылечивала каждую рану Люциуса. Кровь обновлялась, несуществующие разрывы на коже затягивались, когда он мог чувствовать ее обнаженную спину под своими пальцами и прикосновения ее ноги к его щиколотке.

Огонь опалял кожу изнутри, раскаленное добела железо ковали прямо на руке, частыми ударами лишая способности соображать, и вся рука почему-то занемела. Люциус попытался встать и пошатнулся, чуть не задев тумбочку, которую нельзя было задевать из-за того, что его Нарцисса спит. Огонь еще больше разгорался и теперь заживо сжигал всю руку. Люциус даже не заметил, как сильно хлопнул дверью, ворвавшись в ванную.

Он хрипел, пытаясь позвать эльфа, но из горла вырвались лишь непонятные звуки, значение которых разобрать было невозможно. Надо было вернуться в спальню и забрать палочку, но Люциус не мог. Казалось, что боль отобрала у него левую руку навсегда.

– Что… что случилось?

Уйди, просил он ее мысленно. Но Нарцисса – точнее, расплывчатые очертания ее фигуры, – не могла никуда исчезнуть. Люциус стиснул зубы, пытаясь пошевелить пылающей рукой, чтобы ей и в голову не пришло, что это как-то касается проклятой Метки.

– Люциус… что случилось?

– Уйди. Иди… спи.

Уже когда она вливала ему какое-то зелье в рот, он сумел разглядеть ее непривычно встревоженное лицо. И тут же отвернулся.

Ее пальцы коснулись его предплечья, но только на миг, потому что Люциусу хватило-таки сил, чтобы сразу же их убрать.

– Не трогай.

С избавлением от боли приходило и осознание всего, что случилось. Боль бесследно исчезала, и через минуту Люциус уже не помнил, что именно он чувствовал. Но помнил, почему он это чувствовал и как это…

Ему нужно было это сделать. Нарцисса не вскрикнула, даже не пискнула. Его девочка.

– Видишь, Нарцисса? – распростертая под ним, «его девочка» наградила Люциуса непонимающим взглядом, – Видишь? Неужели нет? – она вцепилась в его рукав, он сильнее сжал ее бедра. – Я – ничтожество, – Нарцисса резко подняла голову, – я – никто, – она больно схватила его за левое плечо, но он даже не поморщился, – ты выходишь замуж за полное ничтожество. И обладать тобою будет ничтожество.

Нарцисса не понимала. Ей всего лишь хотелось, чтобы все было так, как вчера. Нарцисса просто не могла понять.

Но ей пришлось. Потому что Люциус пригвоздил ее к полу, и потому что его лицо было сейчас странно незнакомым. Ее рука лежала на его Метке, и Люциус ни за что не покажет, что ему больно. Понимание Нарциссы было очень быстрым, почти внезапным, когда он начал вставать с нее, когда он начал отпускать ее, когда он начал глядеть на нее так.

– Нет! Люциус… – она потянула его обратно – если бы он не хотел этого, он бы вырвался тут же, – нет… мы что-нибудь придумаем … Люциус… Люциус…

Нарцисса сумела понять хоть что-то, но того, что уже осознавал Люциус, ей было не постичь никогда. Он приподнял ее голову, и часть его перстня впилась в ее кожу. Она обхватила его за шею, и когда язык скользнул в ее рот, ее перстень коснулся его кожи.

– Это все не… так… Люциус… мы сделаем…

Он не давал ей возможности говорить. Нарцисса очень хотелось сказать все, что она думает, но Люциус привык разговаривать с ней при помощи поцелуев. И сейчас требовательные, грубые губы шептали, что он никогда не позволит повториться тому, что произошло с ней совсем недавно.

– Люциус… мы… Люциус…

Пальцы все еще касались его левой руки. И Люциус очень хотел, чтобы эти пальцы никогда не отрывались от уродливой Метки, снова пульсирующей болью.

– Люциус… Люц… иус…

*****
– Дай его мне.

Нарцисса беспрекословно протянула ему еще не распечатанное письмо. Люциус чуть задержал пальцы на ее руке, и Нарцисса сразу же отпустила конверт.
Послание Беллатрикс Лестрейндж было таким забавным, что он даже решил дочитать его до конца. Первый пергамент – что-то вроде введения – оказалась невероятно нудной, и Люциус несколько раз отвлекался и смотрел, как Нарцисса ест. Но вторая страница сразу же заставила его сузить глаза и бросить в сторону невесты несколько странных взглядов.

«…я говорила, что он вытрахает из тебя все мозги за один раз… неужели ты такая хорошая актриса, что сумела убедить Малфоя, будто ты хоть что-то чувствуешь?.. все так же будешь отсасывать этому белобрысому… не понимаешь, куда ты впутываешься, покорно раздвигая перед ним ноги… я говорила тебе держаться подальше от Малфоя, несмотря на то, что он твой жених…»

– Хотя смерть твоей сестры вызовет массу проблем, основными из которых будут все семейство Лестрейндж и даже сам Темный Лорд, я готов это сделать. Ты хочешь этого?

– Неужели Беллатрикс написала что-то… – лицо Нарциссы изменилось, и она потянулась к письму, зажатому в его пальцах.

– Что такое?

– Дай мне, пожалуйста.

– Что тебе дать? – он отбросил письмо в сторону, и Нарцисса почувствовала, как его рука движется по ее бедру. Очень волнующе движется. Жестоко сдавливая кожу, иногда переходя на ласковые прикосновения, он напряженно всматривался в ее лицо.

– Люциус… прекрати… дай мне… письмо… Люциус!

– Зачем? Что такое? – рука всего лишь сдвинулась к внутренней части ее бедра, а у Нарциссы уже участилось дыхание.

– Мы в Большом зале… прекрати…

– Да в чем же дело, почему ты вдруг заволновалась?

Она быстро отодвинулась, но он уже поднимался и тянул ее за руку, заставляя встать и ее тоже. Нарциссе оставалось только сделать то, чего он от нее хотел, несмотря на то, что он уже освободил ее руку и отошел от стола. Она не могла сесть обратно. Все наверняка заметят эту сцену, и если Люциус уйдет, а она останется, это породит немало разговоров и сплетен.

Нарцисса взяла письмо и последовала за Люциусом. Она вовсе не собиралась идти прямо за ним, но он специально шел слишком медленно – так, чтобы она поспевала. Возможно, он даже давал ей возможность прочитать письмо по дороге, но Нарцисса не собиралась этого делать.

Они ни разу не коснулись того, что произошло вчера. Они ни разу не заговорили о том, что случилось ночью. При свете дня, в залитой утренним светом комнате, а затем в забитом учениками Большом Зале, все это казалось безумной иллюзией, выдумкой, которую породили их порочные, по мнению Нарциссы, игры.

Они даже не думали о том, кто и как их подставил. Люциус прекрасно знал, когда мстить необходимо, а когда это невозможно. И даже отчетливо понимая, почему великаны напали на Упивающихся именно в то время, когда они с Нарциссой были у Темного Лорда… Люциус не собирался ничего предпринимать.

На руке – навсегда Метка, на ладонях – навсегда грязная кровь, а под губами – навсегда сладкие губы Нарциссы. Все предрешено.

– Если ты думаешь, Малфой, что ты всегда будешь так делать, то ты ошибаешься.

Портрет открылся, и Люциус пропустил ее вперед. Он еще не успел зайти в гостиную, как Нарцисса презрительно начала:

– За кого ты меня принимаешь, Малфой? Ты не будешь лапать меня при всех за завтраком, лишь бы я рассказывала тебе все, что ты хочешь знать.

Люциус рассмеялся, и пальцы Нарциссы схватились за край стол, невольно выпуская письмо. Его смех был грубым и напряженным.

– Не буду лапать? Да я никогда тебя не лапал. Что ты от меня скрываешь? Что могла написать в этом письме Беллатрикс? Или ты… – он внезапно умолк и приблизился к Нарциссе.

Она не могла сдвинуться с места. Она пыталась, но ничего не выходило – из-за этого пронизывающего, пылающего пугающим желанием взгляда.

– Хочешь, убью их обоих? Андромеда не заслуживает того, чтобы ты из-за нее волновалась. А Беллатрикс не заслуживает того, чтобы сметь писать тебе письма. Ведь на самом деле тебе на них плевать?

Он касался ее – одним пальцем. Всего один палец скользил по ее телу, спускаясь по тут же напрягшейся шее, лаская грудь под мантией и пробираясь к низу живота. Нарцисса еще могла делать вид, что у нее не перехватывает дыхание, потому что он не поднимал на нее глаз, уничтожая всю ее маскировку одним своим взглядом.

Нарцисса не понимала, как он может сдерживаться. Но она никогда бы не потянулась к нему первая и не попросила бы его о ласках.

– Ты уверен… что они заслуживают смерти от твоей руки?..

Она ненавидела его за то, что он заставляет ее это делать. Она ненавидела то, что должна своими словами доводить его до этой грани безотчетного безумия, только потому, что ей стыдно первой прикоснуться к нему. Она ненавидела то, что подсознательно она прекрасно знает, ч у в с т в у е т, как сильно он ее хочет, но честно признаться в этом себе ей не хватает смелости. И еще она ненавидела то, что чувство, которое она испытывала в такие моменты, как сейчас, когда он грубо всасывал ртом кожу ее шеи, одновременно пытаясь стянуть с нее мантию, никак нельзя было назвать ненавистью. И названием этому чувству не могли служить слова «похоть», «возбуждение» и даже вроде бы такое сильное слово, как «желание».

Он ненавидел делать вид, что сдерживается, лишь бы попытаться поверить, что она так же нуждается в нем, как и он в ней. Он ненавидел, что чувствует приближение оргазма лишь от осознания, что ее стоны такие громкие, что прорываются сквозь руку, которой она пытается их скрыть. Он ненавидел то, что всё, что ему нужно в этом мире, – это Нарцисса, дрожащая под его губами, Нарцисса, стесняющаяся реакции своего тела на него, Нарцисса, всегда целующая его так мягко, будто он только что не прокусил ее нижнюю губу до крови, не смешал ее кровь со своей слюной и не посмел войти в нее пальцем и одновременно властно скользнуть языком в ее сладкий рот, пробуя на вкус ее стон.