Глава 11 Vecordia – vexamen * Часть 1

«Так любят только дети
И то лишь в первый раз»,
«Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз».
«То дьявольские сети,
Нечистая тоска»,
«Белей всего на свете
Была ее рука».

Люциус приглушенно зарычал, когда ее мягкие губы сумели оторваться от поцелуя, и Нарцисса повернула голову, тем самым, подставляя под его губы своё лицо и шею.

- Не надо… Малфой… давай, - казалось, на белоснежной шее не осталось ни малейшего кусочка кожи, которую не попробовал бы этот твердый, влажный язык. Нарцисса упиралась руками в его грудь, и он потрясенно замер, когда понял причину такого упорства.

Снова жадно припадая к коже, он только еще больше сдавил ее бедра и притянул ее ближе к самому возбужденному месту своего тела. Тяжелые, прерывистые вздохи кружили голову, и когда Люциус решил развернуться, чтобы сделать хоть один шаг, Нарцисса чуть не выскользнула из его рук.

Его спина почти не почувствовала твердости стены, которая вроде должна была стать опорой для них обоих. Нарцисса попыталась что-то сказать и опять повернула голову к нему, но ее неразборчивый лепет потонул в долгом, сводящем с ума поцелуе.

Нетерпеливые руки поднимались по бедрам, еще больше сжимая их и Нарцисса в смущении и растерянности оттого, что напряженная плоть очень близко касается ее, прекратила поцелуй, опаляя его щеку своим нежным, разгоряченным дыханием.

Люциус, не удержавшись, прошептал ей прямо на ухо:

- Сиди смирно, принцесса, - она не успела даже посмотреть на него, как он направился куда-то дальше по коридору, все еще больно сжимая ее бедра, и каждый его быстрый шаг заставлял Нарцисса вздрагивать от ощущения его возбуждения.

Какой – то класс с открытой дверью - и Люциус дико, жадно, по-звериному набросился на нее с безудержными поцелуями. Нарцисса не чувствовала ни твердой поверхности парты под ней и ни того как ее деревянный край впивается в ее ноги, только беспощадные прикосновения к коже и балансирующие на грани боли покусывания ее нижней губы.

Кожа буквально вспыхивала от дерзких движений языка и от рассеянных ласк рук. Нарцисса неуверенно поцеловала его опухшими губами в щеку, пока он запутывался в складках мантии, намереваясь попробовать все части ее тела.

Она очень напряженно замерла и попыталась отодвинуться, когда Люциус сумел расстегнуть на ней мантию и потянулся к задравшейся юбке. Его движения были лихорадочными, неуверенными, но быстрыми и резкими. Нарцисса отодвинулась еще дальше, хотя глубокие, нетерпеливые поцелуи и сдерживающие ее тело руки очень мешали этому. Ничто ее не волновало так, как эти поцелуи и ласки, но призрачный страх все-таки сумел завладеть ею на несколько мгновений.

Он, наверное, даже не заметил, что она отодвигается. Как он вообще мог это сделать, если она так робко, но горячо отвечала на его желание?

В глазах Люциуса юбка была ничем. Это «ничто» не должно было быть надето на Нарциссе, и не должно было мешать доступу к ее телу. Поэтому он, даже не глядя на эту чертову юбку, начал лихорадочно поднимать ее, попутно лаская и сжимая кожу ног, чтобы хоть как-то сдержать себя.

В глазах Нарциссы юбка была гранью, через которую она не могла позволить переступить ни обезумевшему Малфою, ни себе самой, заразившейся этим сумасшествием. И эта юбка должна оставаться на ней. Но пока – Малфой продолжает стягивать ее, а Нарциссу на большее, чем на стон в его губы и слабый протест в виде вдавливаемой руки в его грудь, не хватает.
Люциус резко остановился, когда его пальцы нащупали ткань, отличающуюся от ткани юбки. Его губы замерли в нескольких ничтожных миллиметрах от ее приоткрытого рта, и Нарцисса только сильнее прижала свои руки к его шее. Она совершенно не осознавала, что дрожит. Трясется. И еще крепче сжимает его шею.

Рука оттянула ткань, и пальцы быстро скользнули внутрь. Нарцисса выдохнула и Люциус еще больше приблизил свое лицо, заставляя ее отодвинуться дальше. Один палец медленно прошелся по нежной коже, останавливаясь, перед тем как попасть внутрь.

- Доверяешь? – голос звучит так, как – будто все его тело свело судорогой. Его рот мучительно искривился, и он вдыхал слова прямо ей в губы. – Доверяешь… мне?

Палец с намеренной медлительностью ласкал нежную плоть, но его напряженное лицо, левая рука, намертво вцепившаяся в ее талию, едва заметно дрожащие губы и капельки пота, которые она чувствовала под своей рукой у него на шее, выдавали его истинное состояние.

Но медлительность пальца там не давала Нарциссе возможность ответить. Хотя, возможно она уже слишком доверяла ему, чтобы окончательно продемонстрировать свою покорность и слабость прямо сейчас.

Он резко, не колеблясь, ввел палец и еще сильнее напряг плечи, в которые она так вцепилась.

- Всего твоё «нет» и я… - палец проник еще глубже и Люциус просто не мог сдвинуть левую руку с ее талии, чтобы хотя бы расстегнуть брюки, в которых возбуждение уже достигло опасной грани, - и… мы…прекр… - палец двинулся назад, и затем снова вошел, теперь еще глубже, - ну же… скажи…

Люциус не дождался ответа. Люциус честно ждал его пару миллисекунд, но это было н е в о з м о ж н о!

Всё на что его хватило - это грубо убрать с ее рта ее же руку, которой она скрывала свои стоны. Больше всего на свете он хотел целовать, п р о б о в а т ь, вкушать эти губы, с которых слетали едва слышные высокие стоны, но он ничего не мог поделать с другим желанием – наблюдать за этим раскрасневшемся лицом, маска которого бесследно исчезла и которое меняется лишь от прикосновения одного его пальца.

Он уставился на нее, тяжело дыша, и одна часть его ласкала ее, другая его часть просто изнывала и пульсировала так, что Люциус боялся пошевелить чем-то еще, кроме как пальца, которому посчастливилось хоть как-то приблизится к обладанию Нарциссой. Это был его палец, значит какая-та часть его обладала Нарциссой прямо сейчас.

Нарцисса лишь переместила руки с плеч, охватывая ладонями его напряженную шею, и он не мог свести глаз с ее рта, открытого и глотающего воздух слишком часто. Она лишь приблизилась к его лицу на такую малость, а он тут же дернул ее на себя, еще глубже насаживая на свой палец.

Может ей было больно, и поэтому она почти вскрикнула, может ей было приятно, и поэтому она так сильно втянула воздух, может она кончила, и поэтому ее пальцы, вцепившиеся в его волосы, приносили ему и удовольствие и боль, может… Люциус, к своему большому сожалению, огорчению и последующей злости на самого себя, этого не знал.

Именно в этот момент единственное, что он сумел сделать - это покинуть ее, рвануть куда-то вглубь класса, вполне сносно перебирая ногами, и прильнуть к холодной каменной стене лбом, уже вытаскивая свой возбужденный, пульсирующий член. Стиснув зубы, и бессмысленно ударяя кулаком левой руки по стене, он сделал несколько движений, количество которых еще никогда было так малым, и рука, замерев перед третьим или четвертым ударом, поползла вниз, цепляясь ногтями за гладкую поверхность камней.

Еще раз стиснув зубы, в этот раз уже мужественно, а не безысходно, как минуту тому назад, Люциус повернулся.

Нарцисса все еще полулежала на парте.

Этого было достаточно для уже собирающихся внизу живота волн возбуждения. Пока, что слабые – он только что кончил – но они возникали от одного только вида, да и мыслей, дорисовывающих на скрытой темнотой фигуре Нарциссы задранную юбку.
Люциус отчаянно желал, чтобы она еще не успела опустить ее.

Она внезапно села, запахивая на себе мантию, и Люциус решительно сделал один шаг. Но пока только один.

Нарцисса встала с парты, поворачиваясь к нему спиной и наклоняя голову вперед. Она отбросила свои волосы на плечи и спину, равномерно распределяя их там.

В общем, Люциус замер на одном месте, как испуганный и неуверенный второкурсник, даже не догадываясь как в этот момент выглядит Нарцисса, все еще стоящая к нему спиной. Пренебрежительно стоящая к нему спиной.

И очень неблагоразумно стоящая к нему спиной.

Она так дернулась, когда он прикоснулся к ней, что Люциуса тут же убрал руку и развернул ее к себе лицом.

Наверное, после всего, что сейчас произошло, им надо было поговорить.

Но вместо этого, Люциус и Нарцисса просто целовались, не в состоянии оторваться друг от друга.

***

- Иди сюда, - Нарцисса не сводила глаз с Малфоя, полностью расслабившегося под ее легкими, едва ощутимыми поглаживаниями. – Иди, - Нарцисса увернулась от поцелуя, и почувствовала, как начала дергаться его правая нога.

- Прекрати.

- Иди сюда и прекращу.

Одернув руку, она скупо прижалась к его губам и тут же пожалела об этом. Наверное, только Малфой мог минуту тому назад быть полностью расслабленным, а сейчас напряженно давить своими настойчивыми губами. Его язык ворвался в ее рот так стремительно и так безудержно, что Нарцисса по-глупому, совершенно отвратительно и совершенно недостойно всхлипнула, и тут же была готова умереть со стыда.

Она попыталась прервать поцелуй, но Люциус, конечно же, не мог позволить этого. Они сидели тут уже час, они до сих пор ни о чем не поговорили, они до сих пор ничего не решили, они до сих пор ничего не знали, зато они занимались очень полезным и приятным делом - чувствовали.

Да какое «приятное» и «полезное» дело! Они тут с ума сходили оба, сгорая от банальных поцелуев и почти невинных прикосновений. Люциус почти каждую минуту балансировал на грани, и эта грань была очень опасной для него и его будущего с мисс Блэк. Нарцисса все никак опомниться не могла, откладывая минуту прозрения и обретения былой рассудительности и бесчувственности. Слишком скупое описание для этого времяпровождения – «приятное» и «полезное».

Нарцисса невольно задвигалась на коленях у Люциуса, просто стараясь принять более удобное положение, но грубый, резкий голос рассек воздух, и казалось, что именно он разорвал глубокий поцелуй:

- Не елозь. Сядь, как сидела.

Нарцисса поднялась очень быстро, но у него реакция была гораздо лучше. Через мгновение она снова оказалось у него на коленях, ее лицо перед его лицом, и оба не очень удачно строят из себя безразличных и незадетых.

- Я всего лишь… - начал угрожающим тоном Люциус, но она перебила его, сохраняя бесстрастное выражение лица:

- Ты всегда «всего лишь». Я думаю, мне пора идти.

- Правда? – руки, как будто только и ждали возможности скользнуть под юбку и холодными пальцами оставить маленькие, безболезненные синяки. Но Люциус не сумел задержаться на ногах; руки, не слушаясь его, мгновенно пробирались к тому месту, где его палец умудрялся будоражить выдержанную Нарциссу Блэк больше всего. Будоражить и преображать так, что Люциус готов был делать это вечно, лишь бы смотреть на ее заливающееся краской лицо, слушать редкие постанывания и чувствовать ответный жар ее тела. Ответный, влажный жар ее тела, от которого Люциус стискивал зубы и шумно втягивал воздух, все же пытаясь себя успокоить.

- Прекрати, - она дернулась, и маска притворства прямо на его глазах начала сползать с ее неповторимого лица. – Прекрати, Люциус, немедленно!

- Сиди смирно и я п р е к р а щ у это. Через пару минут, - ухмылки или саркастической усмешки не было, и Нарцисса просто коснулась губами его щеки. Его палец остановился и вскоре очутился прямо на ее лице, поглаживая и лаская кожу, не забывая и прикасаться к волосам. Нарцисса подумала, что это просто вопиюще не соответствующее ее воспитанию поведение – этот палец, он же был прямо там и сейчас…

- Смущена? Или брезгуешь?

- Я не смущена, - Люциус с дурацким выражением на лице обводил ее губы и ласкал этим пальцем подбородок, - и я не брезгую, - Люциус все с таким же дурацким выражением лица поочередно заправлял ее волосы за маленькие ушки, - просто…

- Если бы тоже самое сделал мой язык, ты тоже бы не смущалась и не брезговала?

- Тоже самое? – голубые глаза приковали взгляд и волосы, и палец, и контуры лица забыты. Люциус с запоздалым оцепенением и напряжением вспомнил эти глаза, еще недавно полные боли и обиды.

Он так внезапно выпрямился, что если бы не крепкая рука, уже давно и вальяжно устроившаяся на ее талии, то Нарциссы могла бы упасть.

- Что случилось,почему ты плакала?

Проворности и ловкости Нарциссы можно было только позавидовать. Ускользнуть от Малфоя, когда он так внимателен и сосредоточен на ней…

- Ничего особенного не случилось, - мантия была помята и Нарцисса нелепо пыталась разгладить складки хотя бы на талии. – И я не плакала, а просто…немного расстроилась, – она была шокирована и рада тому, что он тут же не притянул ее обратно, а остался сидеть за ее спиной. Намного легче врать ему, когда не видишь серых, пронзительных глаз.

Четкие слова – явно незнакомое ей заклинание – и никакого ощутимого эффекта. Нарцисса обернулась, но он уже спрятал палочку.

- Что это означает? Заклинание?

- Это означает, Нарцисса, что ты не выйдешь отсюда, пока я не услышу всё, что я хочу услышать, - она бросила незаметный взгляд на дверь, но он его перехватил и усмехнулся:

- Заклинание для Малфой – Мэнора. Поверь, кроме меня, никто не снимает заклинание с этой двери.

- Если ты умрешь, оно перестанет действовать? – равнодушный тон, который сопровождается наигранно-усталым вздохом и Люциус задумчиво смотрит на нее:

- Хочешь попробовать?

Нарцисса покачала головой, как будто они говорили о меню завтрака, а не о ее желании убить его.

- Хочешь, попробуешь на мне Crucio?

- Я не собираюсь использовать Непозволительные. Никогда.

- Да? – его губы грубо и несдержанно припали к ее, и тема разговора уже должна быть забыта к концу поцелуя. Но Малфой продолжает, потому что потом будет позволен еще не один такой поцелуй. – Даже пытаясь защитить себя от меня? Даже если я позволю себе непозволительное, Нарцисса? Что тогда? – сможешь ли ты ненавидеть меня настолько, чтобы применить Crucio?

- Ты – мой жених. У тебя есть права, - жестко сказала она и снова занялась волосами и мантией. А потом медленно прикоснулась к саднящим губам, стараясь не смотреть на Малфоя, и его внимание привлекла голубо - серая «М» на ее безыменном пальце.

- Да, - твердое и тихое утверждение, а внутри всё кричит: Да! Да! У меня есть на тебя права! Абсолютно всё права! И только у меня одного! - у меня есть на тебя права. Поэтому я хочу знать, почему ты рыдала, как…

- Я не рыдала! – чтобы он не видел ее лица, Нарцисса опять отвернулась. – Я вовсе не рыдала. То, что я узнала - не важно.

Злость смешивалась с неким подобием облегчения оттого, что это всего лишь какая-та неприятная новость, и Люциус заставил себя спокойно продолжить:

- Так что ты узнала?

- Мерлин, Малфой! Я не собираюсь расс…

- По-моему, собираешься.

- Убери руки. Малфой! Малфой, - он только ближе придвинул ее, явно не для того, чтобы она рассказала, что ее огорчило. – Малфой, - а теперь он сильно сжал ее локти, и Нарцисса поняла, что она только нафантазировала, что он собирается ее целовать. Это заставило ее дернуться и не очень удачно начать вырываться.

- Просто скажи. Я всё равно узнаю, Блэк.

Если бы все было так просто: его вопрос – ее ответ, и оба получают то, чего желают. Как – будто Нарцисса не хотела рассказать о том, что ее так огорчило, и как – будто Люциусу было тяжело мягче попросить ее об этом.

Очень часто в этих разговорах, необратимо принимавших вид борьбы, первым уступал Люциус, но вовсе не оттого, что он слаб, а лишь оттого, что для него были чрезвычайно важны последствия любого происшествия с Нарциссой. Но сейчас уступила она, и именно из-за того, что она слаба.

- Андромеда ушла…из дому. Сбежала. Выходит замуж за Тонкса, - Нарцисса все еще не повернула голову к нему, - за…магглрожденного. Никог…никогда уже не вернется.

- Ты, конечно же, даже не догадывалась об этом?

Нарцисса, не раздумывая, ударила его рукой, все еще находясь в его схватке, и Люциус позволил ей это сделать. Она ударила еще раз, еще сильнее, и светлые, медовые волосы разметались и даже на миг коснулись его лица. Нарцисса нанесла еще один незначительный удар, и Люциус решил подлить масла в огонь:

- Тонкс? Фу, грязнокровка. Но чего это она не предупредила теб…

Он позволил ее вырваться и дать ему уже существенную пощечину. Только одну – на еще одну ее не хватило – и она снова прижата к парте и руки неподвластны ей.
- Ну-ну. Ты что ли не знала, что они встречаются? Да все знали…

- Замолчи… сейчас же замолчи…

- Уже год, наверное. Она все время тебе врала. Все время, - парта за ее спиной придавила стулья к другое парте от того, что Люциус так и наступал на Нарциссу. – Она - мерзкая сука - всё время врала тебе. А ты рыдаешь, как будто она тебе!!!..

- Она - моя сестра! Я…я…

- Что? Что?! Ты доверяла ей? Верила? Может, ты и любила ее? – не мог остановиться, все внутри кипело и слова, как пузыри кипятка, вырывались и обжигали.

- Она – моя семья… моя единствен…

Люциус практически мог почувствовать, как чертовый перстень с печаткой его фамилии жжет его кожу. Он так хотел, желал, чтобы кольцо делало тоже самое с ее кожей, но для нее, видите ли, семья – это Андромеда. Она заслужила, чтобы так называемая «семья» предала ее.

Потому что у Нарциссы только одна семья, несмотря на ту фамилию, которую она сейчас носит.
- Так что – любила или нет?

- Это неважно.

Нарцисса убрала руки с его груди, покорно прислонилась к парте и пригладила волосы. Слова слетали с ее языка, как заученное, отработанное заклинание:

- Ее больше не существует.

Люциус внезапно почувствовал себя очень плохо. Бледные руки обездвижено замерли, и Нарцисса – само спокойствие. «Ее больше не существует.» Кроме этой фразы, больше всего он желал услышать только «Я не любила и не люблю ее», но теперь Нарцисса покорно ждет своей участи – его приговора и его права, и вовсе неважно, что он там хотел услышать…

- Только не надо строить из себя жертву. Я прекр…

- Малфой, заканчивай. Мне необходимо делать уроки.

- Хорошо. Прекрасно. Идем, Нарцисса.

***

- Мне… честно надо…- губы снова прильнули к ее рту, как к источнику воды после вечной жажды, и Нарцисса почувствовала, что он опять ее приподнимает, - ид…ти…

- Люциус… кто-то увидит…

Она не заметила, что он кивнул, якобы соглашаясь с ней, потому что ее глаза были закрыты и голова запрокинута, пока влажные поцелуи оставляют следы на шее. На коже, уже покрасневшей и слегка саднящей, живого места не было, но так …сладко - приятно.

- Люциус…больно, - он сразу же опустил губы к разлету ключиц, намереваясь после пройтись губами и по плечу.
Он стояли в темном закоулке, перед лестницей, ведущей к спальням девочек и, наверное, кто-то уже успел пройти мимо них. Была ли новоиспеченная пара замечена, так и осталось неизвестно.

- Ладно, - Люциус внезапно отпустил ее, отступил, и в темноте не было видно его лица. – Ты иди. Поднимайся.

Нарциссу не надо было упрашивать дважды. Она довольно быстро преодолела ступеньки и скрылась, даже не оглянувшись. Но Люциус не заметил этого, потому что он смотрел куда угодно, но только не на нее.
Последние года три Андромеда Блэк неизменно садилась рядом со своей младшей сестрой, чтобы вместе с ней позавтракать. Почти пять лет Нарцисса сидела на одном и том же месте, и только потому что Малфою приспичило ревновать ее даже к месту Андромеды, которое находилось рядом с ней, было решено не садится на привычное место. Он мягко, но крепко взял ее за руку и привел к другому краю слизеринского стола.

Он дождался, пока она усядется, и присел рядом. Это не было той часть стола, за которой садился обычно он. И он отодвинулся от нее на максимально допустимое расстояние, которое возможно между двумя людьми, сидящими рядом.

Когда перед Нарциссой упало письмо, Люциус продолжил разрезать яичницу. Когда она открыла конверт, он отложил столовые приборы в сторону. Когда она вынула пергамент, он, чтобы чем-то занять руки, взял кубок, так и не сделав ни одного глотка из него. Когда Нарцисса начала читать письмо, Люциус безуспешно боролся с желанием вырвать это письмо из ее тонких пальцев.

Потому что он знал от кого это письмо. Потому что, черт побери, ему было достаточно одно быстрого взгляда в сторону склоненной светловолосой головы, чтобы понять, кто тут из них двоих находится на грани.

- Что пишет?

- Ничего интересного. Это последнее письмо от нее, что я читаю, - такое милое оправдание вовсе не умилило Люциуса, - и оно совсем неинтересное.

- Выброси его. Или сожги.

- Я сама решу, что мне делать! – вот этого он и ждал. Отлично, следующий ход.

- Если оно такое неинтересное, зачем перечитываешь его?

- Я не перечитываю его, Малфой. Я еще не дочитала его. Хочешь, дам просмотреть? – тыквенный сок выплеснулся из кубка, зажатого в его руке, и следующий ход уже вне игры.

- Нет, - очень тяжело – выдавливаемое «нет» и от неожиданной растерянности он поблагодарил ее. – Спасибо, - впрочем, тут же добавил. - Мольбы о прощении разных предателей крови я не собираюсь читать.

- Я хочу, чтобы ты его сжег. Я. Хочу. Чтобы. Ты. Его. Сжег. Держи, вот еще конверт.

Нарцисса, делая вид, что никуда не спешит, встала, и их первый совместный завтрак окончен довольно быстро. Чертово письмо ненавистной Андромеды осталось в руке Люциуса. Он выдержал - сжег его, так и не прочитав.

«Доверяешь…мне?»

***

- Тебе не кажется это глупым?

- То, что ты выходишь из класса последней? Или то, что все хаффлпаффцы ускорили шаг, как только увидели меня в коридоре?

- То, что ты встречаешь меня после занятия. Представляешь, что я могу подумать?

- Нет, я представляю только то, что подумают и придумают все остальные, - потом он посмотрел ей прямо в глаза, и они остановились. – Я не могу представить о чем думаешь ты.

Люциус протянул руку, чтобы взять у нее сумку с учебниками и пергаментами. И вместо того чтобы продолжить путь с ее сумкой в руке, он аккуратно поставил ее на пол.

- Поэтому, Нарцисса, я не буду представлять, а ты – думать.

Слишком холодными были губы, что прикоснулись к ней, и не верилось, что они принадлежат живому человеку. Но всего одно движение - она приоткрывает рот, и его язык, одновременно требующий и ласкающий, согревает обоих.

Слишком горячими были губы, которые приоткрылись и дали ему возможность сразу же завладеть ее ртом. Сладкий, горький, пресный – вкуса Люциус никогда не сможет разобрать, потому что единственное, что память оставляет после поцелуя – тяга к следующему слиянию губ и по-прежнему неутоленное желание.

- У меня Зелья. Что у тебя? – Люциус прекрасно понимал, почему она говорит, а не снова гладит его по лицу. Но совершенно очевидно, что она не понимает, что даже вид ее двигающихся губ заводит его за долю секунды.

- Прорицания.

Он берет ее сумку и добавляет совершенно лишнее: «Пошли».

Спускались в подземелья молча. Дышали слишком ровно для таких резких переходов с разных лестниц и для такой скорости шагов. Люциус старался делать шаги мельче, Нарцисса – шире. Она непринужденно отряхивала мантию,заправляла волосы, иногда посматривала на ногти. Он держал нетяжелую сумку всего лишь при помощи нескольких пальцев, и иногда покачивал ею в такт шагов.

Потом – нужный коридор и кабинет, знакомый обоим больше каких – либо других кабинетов.

Непринужденно остановились и холодные, бледные пальцы коснулись теплых бледных пальцев, когда передавали сумку.

- Спасибо.
А потом, вместо равнодушного «не за что», какой-то странный порыв и ошеломляющее откровение:

- Дамблдор выделит нам отдельную комнату. По моей просьбе, как будущим супругам.

***
Звук упавшей на пол сумки совсем не удивил Люциуса. Собственная нетерпеливость и неосторожность удивили его гораздо больше. Про себя он успел не только чертыхнуться, но и использовать многие нецензурные выражения. Можно сколько угодно стоять в этом коридоре и заставлять Нарциссу пропускать урок, но когда-то все-таки придется объясниться.

Со своими объяснениями, которые уже не исправили бы наделанного, Люциус опоздал ровно на секунду.

- Дамблдор может выделять тебе столько комнат, сколько сочтет нужным, но меня это никак не касается. И нашего будущего брака тоже.

- Я знаю, как это выглядит. Но выслушай меня и…

- Если ты думаешь, что я буду спать с тобой, но ты ошибаешься! Ты не дождешься этого от меня! – Люциус дернулся, но в лице не изменился. А внутри, слова оставляли легкие, кровоточащие порезы.

И именно из-за них он не мог совладать с собой, точно также как и Нарцисса не могла совладать с собой из-за подозрений и мерзкого чувства…

- Что? Ты будешь спать со мной, и ты знаешь это! – Люциус сам не знал почему, но его рука нащупала палочку в кармане. Но почему он так возбужден, он знал точно. - Но я вовсе не подразумевал…

- Я знаю это? – когда она вот так искренне возмущалась, Люциус был готов поклясться, что в ней не остается ни грамма холодной крови. - Да, я знаю это. Но тебе придется дождаться пока, я окончу школу! – Малфой вскидывает голову, а Нарцисса спокойно складывает руки под грудью. И оба знают, что ему не придется ждать, пока она окончит школу.

Разговор явно шел не в то русло. И место для разговора было очень неподходящим. И время. И сама ситуация. И ее реакция, и ее слова.

И бешеный вчерашний вечер, и скупое сегодняшнее утро и один – единственный сегодняшний поцелуй, который так раздразнил, что Люциус просто не мог смотреть сейчас на ее лицо, должны были закончиться не таким образом.

Не его промахом и обидой Нарциссы.

Люциус больше всего на свете хотел того, что ее так возмущало, но он не имел ввиду, что всё произойдет так скоро.

- Дьявол, у нас просто будут отдельные покои! Ты разве не хочешь жить отдельно от всех этих идиотов и иметь возможность…

- Возможность что, Малфой?

- Возможность заменить то, чего ты боишься, чем-то менее…

- Боюсь? - Люциус впервые видел, чтобы она так жестикулировала. – Если хочешь знать, Малфой, мне просто противно.

- Омерзительно.

- Неприятно!

- Тошнотворно!

- Я должен поверить этим крикам? Пустой класс на каком этаже предпочитаешь? Втором или третьем? Выбирай!!!- Нарцисса даже не заметила, как она отступила назад, когда он свирепо выкрикнул последнее слово.

- Ты мне противен. Убери свои грязные руки.

- Сама пойдешь или как в прошлый раз?

- Отпусти, и пошел вон, Малфой. Я никогда больше не позволю тебе прикоснуться ко мне.

- Твои грозные обещания меня не колышут. А вот то с какой скоростью ты продвигаешься к нашему пустому классу, меня уже выводит из себя.

Нарцисса остановилась, и развернулась, чтобы пойти обратно. Упрямство из Гриффиндора, осмотрительность из Хаффлпаффа, рассудительность из Равенкло или… вполне закономерное желание сделать ему больно из Слизерина?

Впрочем, это неважно, так, как он, не причиняя боли, уже тащит ее к пустому классу на каком-то этаже, потому что слова «противно», «омерзительно», «неприятно» и «тошнотворно» не оставят его разум, пока он снова не п о п р о б у е т, пока не услышит высоких стонов и пока влажность и жар, доводящие его до края, не окажутся вокруг пальца - счастливца.

Подземелья позади, и Люциус выбирает сам - второй этаж – потому что знает, что дальше не выдержит.

- Что ты хочешь доказать, Малфой? Что мне по-настоящему это нравится? Эти грязные, развратные…

- От этих грязных и развратный действий ты вчера кончила, На – р – цисса. Так, что не надо строить из себя…

- Я не кончила! Я притворялась, потому что ты…

Почему-то детское упрямство и нежелание уступать выглядит очень серьезным. По крайней мере, для Люциуса, когда упрямиться и не желает уступать Нарцисса.

- Ты не притворялась, и мы оба знаем это! Ты вынуждаешь меня, - вот так внезапно, совсем неожиданно Нарцисса ощутила как ее рука касается чего-то… о Мерлин…это же…

- Малфой, - она попыталась одернуть руку, но он как-то странно и натянуто улыбнулся и протолкнул ее в класс.

- Раз ты все равно не получаешь удовольствия, доставим его мне!

- Что ты делаешь? Малфой, прекрати… ты… Малфой, - одной рукой он держал ее запястья, другой расстегивал штаны…

- Нет, Малфой, нет, не надо….

- Так что, Нарцисса, будем доставлять удовольствие мне или тебе? Или может, попробуем обоим? – его лицо исказилось, и он толкнул ее на парту. Нарцисса, не опуская глаз ниже его помрачневшего лица, очень смело кивнула. И очень смело всхлипнула, когда сразу два пальца ворвались в нее.

Всё изменилось за одно движение, за один всхлип и за один долгий взгляд. При этом обоюдное возбуждение и желание осталось неизменным - всё также неутолимо.

Какой-то миг, полный понимания и даже невысказанного извинения, и она обхватила его за шею. Пальцы все равно двигались также быстро, немного резковато, но расслабление, которое приносили постоянно прерывающиеся поцелуи, помогло получать наслаждение от их неравномерных движений.

- Не больно… не больно? – шепот – хрип и она улавливает смысл его слов, лишь тогда, когда пальцы начинают двигаться очень часто. – Можно… третий…не больно… так? – вместо ответа Нарцисса цепляется за его волосы, и он гортанно хрипит и не очень метко припадает к ее губам, задевая и щеку.

И звуки, пронзительно неприличные и оглушительно громкие, оказываются стонами Нарциссы, от которой никогда уже не сможет оторваться выдержанный юноша – убийца. Ей стыдно от собственной реакции и зная это, Люциус пытается заглушить ее стоны поцелуями, которых всё мало и мало, а губы уже успели опухнуть.

Теперь уже не было сил искать каменную стену, к которой можно повернуться и кончить так, как – будто это его первый раз. Сил и нежелания пугать и смущать Нарциссу хватило лишь на то, чтобы отвернуться и предаться нескольким неточным движениям и едва различимому неровному дыханию за его напряженной спиной.

И такой приятный повтор незабываемых событий: он сидит на стуле, широко расставив ноги, а Нарцисса всё еще находится на парте, и румянец не успел покинуть ее лица.

Люциус расслабляется, когда нежная рука слегка поглаживает его покрытый испариной лоб, раскрасневшиеся щеки и губы, нетерпеливо целующие пальцы, как только те прикоснутся к ним. Пальцы Нарцисса быстро одергивает и Люциус возбужденно напрягается, когда слышит:

- Ты прав. Нам нужны отдельные покои.

И вечные сомнения – а какова причина такого быстрого соглашения? Наверное, Нарциссе неприятно, что они делают это в классе, на парте, вместо занятий по Зелью и Прорицанию.

- Ты не боишься? – вместо того, чтобы подумать и превратить сомнения в необоснованное умозаключение, Люциус Малфой ударяет по больным местам человека, которым сам буквально живет. Ему самому так страшно оттого, что отчаянное желание жить вместе с ней пересилит любые доводы в пользу того, что она – то делает это не по такому же «отчаянному желанию», как он.

- А должна?

Люциус наклоняется вперед, упираясь локтями в ноги, и его руки крепко сцеплены. Он менять положение лишь для того, чтобы скрыть сумасшедшее, сносящее все сомнения на своем пути, желание, а не для того, чтобы приблизится к Нарциссе.

Для того, чтобы желать Нарциссу, ему нет необходимости приближаться к ней или даже видеть ее.

- Нет.
***

- Позвольте узнать, мистер Малфой, совпадает ли ваше желание с желанием вашей невесты – мисс Блэк?

Насчет того значения слова «желание», которым он жил, Люцуис не был уверен. Ну, а в том смысле, в котором подразумевал его профессор Дамблдор – да, его невеста согласилась.

И неважно, каким образом.

- Совпадает, профессор. И она полностью осознает необходимость нашего совместного существования.

- Конечно, мистер Малфой, конечно. Кстати, почему она не посетила меня вместе с вами?

Люциус вопросительно приподнял брови, как – будто заданный вопрос несказанно удивил его.

Дамблдор никак не отреагировал и даже не обратил внимания на это. Он продолжил писать что-то на пергаменте, причем не пером, а какой-то странной штуковиной, до которой Люциусу не было дела.

- Я предпочел решить этот вопрос самостоятельно, - и как-то лениво и пренебрежительно добавил, - Наверное, вы помните, что наши отношения с мисс Блэк далеки от совершенства?

- О да, я помню нашу с вами встречу на свадьбе у Рудольфуса и Беллатрикс. Таких свиных отбивных я отродясь не ел. Пришлось даже воздержаться от вишневого пирога, чтобы вдоволь полакомиться ими.

- Значит, помните?

Дамблдор кивнул, не отрываясь от письма.

- Тогда вы осознаете, насколько нам необходимо прийти с мисс Блэк к совместному пониманию?

Директор опять кивнул, явно добиваясь от Люциуса Малфой каких – то более убедительных доводов. Например, эмоций, вышедших из-под контроля. Или проявления всего отчаянья, что скрывалось внутри него.

- Я уже пообещал отдельные покои мисс Блэк…

Откровенность? Дамблдор поднял глаза на юношу, сидевшего перед ним.

- … и она была искренне счастлива такой возможности, поэтому я смею надеяться, что вы, профессор, не…

Дамблдор вернулся к письму, тихо вздохнув.

- Хорошо, мистер Малфой, отдельные покои будут предоставлены в ваше распоряжение через неделю.

Люциус даже не шевельнулся, даже не сделал попытки воспитанно поблагодарить щедрого и невозмутимого директора и покинуть его кабинет, ставший почему – то душным.

Дамблдор терпеливо ждал, продолжая не спеша писать что-то.

- Мы бы хотели распоряжаться комнатами уже сегодня.

- Люциус, ты не представляешь, сколько вещей я бы хотел иметь в своем распоряжении прямо сейчас. Например, старинный утерянный фолиант одного из учеников Мерлина или рецепт тех отменных отбивных или мантию - невидимку или… Но что поделать?

Молодой человек закинул ногу на ногу, делая вид, что готовится к долгому разговору. К своим долгим объяснениям и беспроигрышным доводам.

«Делать вид» - это так по-слизерински. Дамблдор оценил его старания и беззвучное предупреждение о том, что без разрешения на покои для себя и своей невесты, вступающего в силу уже сегодня, Люциус Малфой не покинет его кабинета.

- Второй, третий, четвертый этаж, Люциус?

- Второй, - медленно произносит Люциус и его глаза становятся фальшиво – заинтересованными. Он вроде бы внимательно рассматривает предмет в руке профессора.

А Дамблдор, любитель подыграть всем играющим, весело говорит:

- Это маггловский способ письма. Это ручка – автомат.

Люциус вовсе не чувствует себя ущемленным из-за того, что не знает такой простой вещи. Ведь это маггловское приспособление, откуда ему знать? И Нарцисса тоже, наверное, никогда такого не видела.

- Второй так второй, - директор опять веселиться, только уже по другой причине. – Похоже, что мисс Блэк может очень повезти. Она будет жить два года подряд в отдельных покоях, если я решусь назначить ее Главной Старостой девочек после твоего выпуска. – Дамблдор отложил ручку в сторону, взял длинное перо и расписался им на пергаменте. – Если я решусь, конечно же.

Поведение сидящего напротив человека, даже такого скрытного и выдержанного, как Люциус Малфой, можно изменить одной небрежной фразой. И даже не поднимая головы от письма, которое вкладываешь в конверт, вполне понятно, что безразличная маска почти сползла с лица студента, и тот бесконтрольно сужает глаза, взгляд которых, по меньшей мере, угрожающий.

- И кто же удостоится чести стать Главным Старостой мальчиков?

- Чести? Былые года свидетельствует о том, что это смертельно … нудная должность. Правда, когда такая студентка как мисс Блэк рядом и всегда готова сотрудничать и помогать… Смертельно нудная должность, если бы не ваша невеста, не правда ли, Люциус? Но я только предполагаю, что это может быть мисс Блэк. Вполне возможно, что в отдельных покоях с Главным Старостой мальчиков окажется какая-нибудь другая студентка.

- Признаю, что смертельно нудная. Поэтому мисс Блэк вряд ли согласится занять ее.

- Ах да, я не подумал об этом. – Последняя часть веселья за вечер и Дамблдор заговорщицки улыбается. - Вы проведете Рождество в замке или отправитесь домой?

- Мы не решили. Но, скорее всего, мы с мисс Блэк отправимся домой.

- О, Люциус, я спрашивал только о вас. Но все равно, спасибо за беседу и передавайте мой привет мисс Блэк.

По-видимому, не только одному грифиндорцу Гарри Поттеру Распределяющая Шляпа предлагала отправиться в Слизерин. По всему, туда мог с легкостью попасть и Альбус Дамблдор. И хоть он все-таки выпускник факультета Гриффиндора, это никак не мешает профессору играть по правилам Слизерина, когда на кону стоит что-то большее, чем честь Нарциссы Блэк, которой так добивается только что посетивший его слизеринец, и чем жизнь будущего Главного Старосты Мальчиков, которому может не посчастливится делить совместные комнаты с все той же Нарциссой Блэк.

На кону стоят вещи важнее и серьезнее, даже чем старинный утерянный фолиант одного из учеников Мерлина, рецепт отменных свиных отбивных и мантия – невидимка.

На кону - смертельный план, осуществление которого необратимо.

Глава 11. Vecordia – vexamen
Часть 2

Твоя краса – необычайна,
О, темно-голубая сталь…
Твоя мерцающая тайна
Отрадна сердцу, как печаль.

О, сердце! стали будь подобно –
Нежней цветов и тверже скал, –
Восстань на силу черни злобной,
Прими таинственный закал!

Страшная Разрушающая Едкая Дикая Агония. Вечер.
Портрет, служивший входом в их совместную гостиную, еще не успел полностью закрыться, а Люциус уже целовал Нарциссу, увлекая ее за собой вглубь комнаты. Нетерпеливые руки беспорядочно касались ее тела, и когда они возвращались к ее лицу и волосам, поцелуй становился неприлично глубоким, и Нарцисса сама цеплялась за Малфоя в поисках опоры.

Головокружение от мягких, податливых губ и слабых ответных движений языка бросило Люциуса, а за ним и Нарциссу в угол гостиной. Какой именно, разглядеть или хотя бы догадаться возможности не было. Оба даже мельком не поглядели на обстановку комнаты, когда зашли в нее.

Что-то острое кольнуло бедро Нарциссы, и она на секунду сумела оторваться от настойчивых, не терпящих остановок губ. Письменный стол, его край… И вместо того, чтобы привычно быть посаженной на деревянную поверхность, Нарцисса почувствовала под собой мягкие подушки. Еще миг прерванного поцелуя, якобы для того, чтобы вдохнуть воздуха, и Нарцисса с не характерной для нее паникой понимает, что лежит на диване, а колено Люциуса находится между ее ног, в то время как его рука на диванной спинке удерживает его от того, чтобы оказаться полностью сверху на Нарциссе.

Жадно и грубо, требовательно и безжалостно, свирепо и безостановочно он целовал ее, и… Нарцисса случайно коснулась зубами его губ. Она тут же распахнула глаза. Готовая убить Малфоя за приглушенный, хриплый смешок, Нарцисса первая потянулась к нему за следующим поцелуем и как можно нежнее и медленнее провела языком по пострадавшей нижней губе. Ее попытка исцелить уязвленную гордость и сгладить собственное унижение превратилась в самую смелую и неожиданную ласку, потому что… Малфой замер, и его пальцы покинули волосы Нарциссы…
Сильные, будто железные ладони схватили ее талию и приподняли все тело, продвигая Нарциссу ближе к подлокотнику дивана. То, что Люциус делал с ее губами своим языком и теперь уже зубами, заставило ее вцепиться в его плечо. Было больно; Нарцисса чувствовала хранимый губами Малфоя вкус ее собственной крови. Сил на то, чтобы думать, чтобы сомневаться в происходящем или не верить в него, не осталось после того, как он начал посасывать нижнюю губу, как бы залечивая нанесенную им самим ранку.

Движения его языка, остановившегося у разлета ключиц, ужасно неприличны и невероятно возбуждающи, а руки в это время пытаются стянуть с нее мантию. У него получается не сразу. Губы спускаются по ее телу, язык скользит, оставляя влажный след, и тело покрывается мурашками, когда этих следов касается горячее дыхание. Ему мешает какая-то рубашка, блузка или кофта – н е в а ж н о, – и он вроде бы расстегивает ее, но проклятая тряпка какая-то… неправильная, ее невозможно снять достаточно быстро для Люциуса, его руки то ли раздирают ее, то ли просто дергают, отрывая пуговицы, и рука Нарциссы вновь сжимает его плечо. И прикосновения губ к особенно чувствительной здесь коже заставляют Нарциссу протестовать, отталкивать его, пытаться отодвинуться. Но Люциус ничего не понимает, он не может ощущать что-либо еще, кроме пьянящей кожи груди, которая часто и ритмично поднимается прямо к его губам, и ноющего, терзающего, невозможного желания и возбуждения.

Нарцисса панически сопротивляется, но Люциус этого не замечает. Она, тяжело дыша, подается вперед – лишь для того, чтобы прекратить эту пытку и выскользнуть из-под него, но вместо этого ее движение заставляет Малфоя спуститься губами чуть пониже – и чашечка лифчика уже не скрывает сосок, и Нарцисса цепляется за мантию юноши и тянет ее на себя. Ее страх можно сравнить только с сумасшествием, потому что Нарцисса до безумия боится этого наслаждения, этого запретного удовольствия, переворачивающего весь ее маленький мирок. Ничто так не страшит, как пальцы, снова притягивающие ее голову для поцелуев, как твердый язык, всегда берущий свое и всегда дарящий то, что не должно ей принадлежать.

Чувствуя, что его губам не терпится снова спуститься к ее телу и что он все равно не в состоянии прервать поцелуй, Нарцисса делает хоть что-нибудь, чтобы отвлечь его, чтобы он снова не вернулся туда… Ведь она еще не привыкла даже к поцелуям, думает она, не осознавая, что никогда эти губы не будут для нее привычным и приевшимися.

И вот она тянет его мантию, все еще зажатую ее рукой, и тонкие пальчики скользят по его шее и опускаются чуть ниже. Его губы целуют резче, грубее, их властное давление предупреждает ее не делать ничего неправильного, но что из того, что они делают, может быть для Нарциссы правильным? Она тянет эту мантию упрямо, с поразительной настойчивостью, которой ей всегда во всем не хватало; его пальцы останавливают ее, и губы с недовольным полустоном отрываются от нее, а пальцы еще сильнее сдавливают ее руки. Нарцисса уже не может пойти на попятную, мантии на нем теперь нет, и она принимается за рубашку.

– Нет!.. нет… – он придавливает ее к дивану, но пальчики все равно скользят под рубашку – и, Мерлин, Малфой стонет ей в шею, – я сказал… нет… убери…

Да, он больше не целует ее грудь, но Нарцисса все равно захлебывается от удовольствия, когда нащупывает его соски и тут же возвращает пальцы к основанию шеи. Он дышит ей в шею, он не может даже поцеловать предназначенную для его прикосновений кожу – Нарцисса не понимает, не понимает, не понимает, как ему…

– Сей… час… же… прекр… нет… нет, – Люциус не имеет ни малейшего представления об ударах тока, он вообще не знает, что такое ток, поэтому сравнивает одновременное прикосновение подушечек несмелых пальцев к его соскам с заклинанием. Особым заклинанием, превращающим существо, бывшее когда-то человеком, в дикого зверя.

Теперь очередь отчаянного «нет… нет…» от Нарциссы, потому что лифчика на ней больше нет… «нет, нет… не надо»… и юбки тоже нет, и она чувствует его тяжесть, она чувствует его возбуждение, потому что Люциус не может терпеть. Грубо раздвигает ей ноги, поспешно срывает белье, и ничто – ни упирающая рука, ни умоляющие крики, ни слабое подобие борьбы – не может остановить его.

Нарцисса не может открыть глаза и увидеть, что происходит, а может только чувствовать, как член касается ее разгоряченной кожи и трясущиеся ноги пытаются пошевельнуться. Но уже поздно, Люциуса и самого трясет, и всё, что есть у Нарциссы, – это надежда…

«…не догадаешься хотя бы заорать, когда почувствуешь опасность?!.»

И она делает это. Орет. Все не должно было так случиться! Она – Нарцисса Блэк, он – Люциус Малфой, они холодны и безразличны ко всему, они – истинные слизеринцы, воспитанные в традициях чистокровных родов… следующие освященным веками законам морали и этикета… И они, Люциус Малфой и Нарцисса Блэк, сейчас пытаются сделать «это» вот так? Красные, вспотевшие, задыхающиеся; Нарцисса кричит, нет, орет, и Люциус свирепо сцепляет зубы и яростно втягивает воздух, пытаясь успокоиться.

И ей так жутко стыдно за то, что она кричала. Нет, ей не стыдно, что Малфой сейчас кончил и пара капель спермы даже попала ей на бедра. Конечно, и это тоже ужасно, но совершенно по-другому. Ее унижают отчетливые воспоминания о собственном крике, к которым присоединяется память о тихом, высоком стоне, полностью неуправляемых движениях рук и губ… и о собственной инициативе в поцелуе.

Сейчас Люциус ее ударит. Она зажмуривается – вместо того чтобы достойно ответить на ярость, вызовом ли или ледяным спокойствием. Но он дрожащими руками застегивает брюки, набрасывает рубашку и идет к выходу. Он собирается уйти не оглянувшись.

Нарцисса еще слишком плохо знает Люциуса.

Потому что вместо того чтобы благоразумно уйти и остыть, успокоиться вдали от нее, он орет не хуже Нарциссы. Выдержанный, спокойный, непоколебимый Малфой с непроницаемым лицом.

– Ты!.. Когда я говорю «нет» – это однозначное и… безапелляционное «нет»!!! Когда я говорю «нет», – перевернутый одним резким движением стол отлетел к камину, и Люциус странно пошатнулся, – ты беспрекословно слушаешься меня! Особенно когда дело касается этого!

– Чего «этого»? – он что, думает, он один тут стоит на краю? Нарцисса уже давно в мантии, но именно сейчас ей приходит в голову собрать свою одежду. То, что от нее осталось. – Так чего «этого»?

Нарцисса очень и очень плохо знает Люциуса.

Его нельзя загонять в тупик, особенно когда это касается отношений с Нарциссой – единственно важной в его жизни темы. Единственного смысла его существования.
– Снимай мантию.

– Что? – Нарцисса даже не обернулась, поднимая с пола оторванную пуговицу – исключительно чтобы сделать вид, что она чем-то занята.

– Быстро снимай мантию, я сказал.

Он даже не делает попытки приблизиться к ней. Он стоит там, в полуметре от нее, и тоном, не допускающим неповиновения, требует от нее снять мантию, под которой ничего нет.

Палочки нет. В нескольких метрах от нее комната, где хотя бы можно спрятаться, но для этого надо обогнуть диван и перевернутый стол. Малфой в полуметре от нее, и он снова повторяет свой приказ:

– Мантию сними.

– Я не буду.

– Хорошо, – легко соглашается он и указывает на одну из комнат. – Пошли.

– Хорошо.

Она тоже согласилась слишком легко. Поэтому Люциус все-таки преодолел расстояние между ними и, не прикасаясь к ней, потянул за мантию вслед за собой.

– Ты, наверное, кое-чего не понимаешь. Ты, наверное, думаешь, что… Тебе, наверное, нужно продемонстрировать… или, возможно, добровольно заставить…

– Заткнись, Малфой. Я не собираюсь выслушивать твои истерические проповеди.

– Не собираешься? – он больно толкнул, практически швырнул ее на кровать. – Ничего, сейчас соберешься.

Люциус скрылся в ванной, скрылся из комнаты, где их двое, от кровати, на которой полулежит Нарцисса, и от собственного умопомешательства.

Нарцисса, презрительно окинув комнату взглядом, еще плотнее запахнула на себе мантию.

Люциус вернулся в спальню и медленно прикрыл дверь в ванную. Уже с того места, где он остановился, было видно, что Нарцисса уже лежит на кровати, но спит ли она, притворяется, что спит, или покорно ожидает его?

Она не притворялась. Приоткрытый рот и округлившееся лицо свидетельствовали о том, что она действительно уже спала. Ее можно было разбудить – в конце концов, она наверняка заснула всего несколько минут тому назад. Люциус сел на кровать, всматриваясь в ее лицо, немного по-детски пухлое, такое спокойное и беззащитное во сне.

Если в волшебных сказках принц подолгу сидит и влюбленно смотрит на свою спящую принцессу, то в нашей сказке принц-жених Люциус Малфой не мог себе позволить такого поведения – романтического или… просто человеческого. Люциус осторожно разворачивает принцессу-невесту так, чтобы ее голова лежала на подушке, и распахивает мантию, под которой нет ничего, кроме обнаженного тела. Ему достаточно пройтись взглядом по красным отметинам на шее, на точеных плечах, на груди, г р у д и… удовлетворять самого себя не после «грязных, развратных игр» с Нарциссой никогда не было так просто и приятно.

Снять с нее мантию не выйдет, и он смело трансфигурирует прочную ткань во что-то более легкое. Запахивает на ней тонкий халат и уходит.

Вторая комната не подпускает его. Люциусу все равно, что Дамблдор решил поставить для него преграду в комнату Нарциссы. Ведь Нарцисса сейчас в его комнате, лежит в его кровати. Только вот ему будет тяжело там спать. Люциус устало вздыхает и возвращается к себе, к ней, к ним.

Ее губы все так же приоткрыты, а лицо еще более беззащитное и детское. Люциус прикрывает ее тонким одеялом и, раздевшись, ложится рядом с ней, но накрывшись уже другим одеялом.
Тихое, размеренное дыхание раздражает и завораживает одновременно. Раздражает, потому что из-за него Люциус не может заснуть и каждая минута превращается в еще большее искушение. А завораживает, потому что Люциус старается дышать беззвучно, лишь бы не пропустить ни одного ее вдоха, ни одного выдоха.

***

Четверг

«…мы – над бездною ступени…»

– Отвернись.

Люциус медленно отвернулся к окну, за которым уже светает, но солнце еще не показалось. Он готов поклясться, что сейчас она стоит уже без халата, б е з н и ч е г о, и держит мантию в руках, чтобы хоть как-то разгладить ее перед тем, как надеть. Он откашливается.

Дурак. Он резко оборачивается, после того как за четыре секунды в комнате не раздается ни звука. Идиот. Она, конечно же, уже в своей спальне, под защитой Дамблдоровых чар. Глупец.

Нет завтрака, потому что она на него не приходит. Нет обеда, потому что он сидит в их гостиной и ждет ее прихода.

– Спасибо, Хагрид. Кекроп – действительно особенная птица.

Портрет закрывается, и в комнате появляется Нарцисса. На ее лице едва заметный румянец, волосы чуть растрепаны от ветра. Люциус отлично понимает, почему она раскраснелась, понимает, что лесничий, который Мерлин знает почему решил проводить ее до комнаты, не имеет к этому никакого отношения, но все равно продолжает вести себя как дурак, глупец, идиот.

– Неужели побежала к лесничему за помощью? Все возишься со своими птичками?
– Если ты подразумеваешь под «помощью» избавление от тебя, то – нет, – немного сарказма из ее уст, и Люциус поднимается с кресла.

– Послушай, – ему тяжело говорить, – вчера… – ему тяжело смотреть на нее, – всё получилось не так… – ему тяжело стоять здесь, когда его место там, где он сможет дотянуться до ее губ, – я не хочу, чтобы ты обижалась.

Нарцисса понимает: она должна сказать, что не хочет его прикосновений, – но лгать, глядя в потемневшие глаза, очень сложно.

Люциусу же все равно, что она скажет. А б с о л ю т н о в с е р а в н о, потому что на ее лице уже нет привычной маски и он знает, что она лихорадочно пытается придумать, как избежать неизбежного.

Поздно. Души уже проданы, сердца обменяны, а губы и руки порабощены друг другом.

Всё исчезает; всё прежнее, нынешнее и будущее теряет смысл, и каждый раз мир для них – tabula rasa. Чистая доска, чистый белоснежный лист – более белый, чем их кожа, и более чистый, чем их души.

И нежность ради нее в животной грубости, и уважение к ней в нетерпеливых беспорядочных движениях, касаниях и покусываниях. И кротость для нее в жадных посасываниях, и отчаяние из-за нее в дразнящих выпадах языка, который не может терзать ее более секунды из-за неспособности Люциуса ждать.

Казалось, новизна поцелуев исчезла и вкус их уже знаком. Но пьянящая плоть, обычная человеческая плоть – прекрасная оболочка своенравной, упрямой и предназначенной только для него души Нарциссы – действует даже не как огневиски – как наркотик. И к ней не только привыкаешь, от нее не только зависишь – от нее получаешь удовольствие, меры которому не будет придумано никогда и никем.

– Хорошо, что ты закричала, – с невозмутимым лицом Люциус обводит пальцем красную отметину у выемки между ключицами, одного из самых его любимых мест. На самом деле любимых мест на теле Нарциссы не может для него существовать, потому что каждый кусочек ее кожи заставляет его отчаянно искать в себе остатки выдержки и самоконтроля.
– Хорошо, что ты остановился. Или нехорошо? – она смотрит на него, а он вновь возвращается к ее шее.

– Не знаю, – Люциус просто не может поверить, что это она прижимается сейчас к нему и пальцы ее ноги касаются его щиколотки. Хочется закрыть глаза и забыться в этом моменте – теплые пальчики то легонько нажимают подушечками на щиколотку, то просто поглаживают покрытую мурашками кожу. Но он кладет вторую ногу на ее пальцы, и поглаживания прекращаются. – Я поговорю со Слагхорном насчет твоего пропуска. Ты много уроков не сделала вчера?

– Нет, всего два эссе.

– На завтра много делать?

– А тебе?

Люциус резко развернул ее к себе, и вновь изголодавшиеся губы почти вдавливают ее в кровать. Нарцисса едва касается его груди рукой, как он останавливается.

– Я не… имела в виду… мы… не должны… останавл…

– Так много… уроков на завтра?

– Не знаю, – он готов поклясться, что она улыбается, но света в комнате нет, и он может разглядеть только ее глаза.

– Ты что, весь день провела у этого лесничего? Не была на уроках? Ты ходила к нему и утром?!

Она отодвигается, и Люциус видит, что на ее лице нет улыбки, губы поджаты, и она не смотрит на него.

– Нет. Я зашла в совятню после Трансфигурации проведать Кекропа.

– И что дальше? – он придвинулся, она не шевельнулась. Так почему же она не знает, какие на завтра уроки?

– Какая разница, Малфой? Продолжай делать то, что делал.

– Делать что делал? Значит, я – делаю, а ты терпишь?

Нарцисса даже не чувствовала боли, так сильно сжал он ее ноги, а затем и бедра.

– Нет, – она смотрела ему прямо в глаза, но он не ослабил хватки. Она не знала, отчего его лицо было так напряжено: из-за ее слов или из-за возбуждения, которое в этот раз не просто передалось ей от Люциуса, а возникло из-за самого Люциуса.

– Нет, – он, кивая, повторяет это слово и снова задирает юбку буквально за мгновение. – Сейчас проверим.

Его слова жестоки, его лицо жестоко, его прикосновения продиктованы его внутренней жестокостью.

Нарцисса не может удержаться от приглушенного стона, когда пальцы находят то, что искали. И она всхлипывает и дергается, когда прикосновения мгновенно исчезают.

– Влажная, – он опять сдержанно кивает, и его слова – как жестокий приговор. – Даже мокрая.

Ее первым порывом было дать ему пощечину – но потом Нарцисса вспоминает, что тоже может быть жестокой.

– У меня всегда так, – получается немного вспыльчиво для правды, и она поспешно добавляет еще одну чушь: – Так… у меня обычно бывает со всеми, то есть всегда…

Люциус не понимает, что это просто ответная жестокость. Слова «со всеми» отбирают у него всякую способность к пониманию.

Знает ведь, что он – первый. Знает, помнит, даже еще может почувствовать неуверенные, робкие прикосновения языка. Знает, что ее не касался никто, кроме него. Знает, знает, знает… однако лживые слова все равно жгут раскаленным железом.

– …то есть я всегда так… Ты просто многого не понимаешь, Люциус! Ты даже понятия не имеешь! – ее рука отталкивает его, и Нарцисса садится на кровати. – Твои игры так и останутся твоими играми. Я не буду игрушкой, понимаешь? Я не собираюсь опускаться до такой лжи, Малфой! Я не буду врать так жалко, как сейчас, лишь бы… Я не буду ложиться под тебя каждый раз, когда… Я не буду жить здесь, потому что тебе вдруг захотелось поиграть…

– А что, что ты будешь делать? Чего ты хочешь?

– Не этих грязных, развратных игр. Не этого…

– Это не игры, Нарцисса, – ее голова касается подушки, и Люциус нависает над ней всем телом. – Для тебя – грязно, развратно, но это не игры. Мы не играем.

Перстень на ее руке зажат между его пальцами. Он дергает – и кожу Нарциссы печет древняя, как мир, магия.

– Знаешь, что это означает?

– То, что он не снимается?

– Ты хочешь этого. Хочешь именно этот перстень на своем безымянном пальце.

– А почему он вдруг начал печь?

Его руки сжимают ее ладони, и их бледные пальцы переплетаются. Нарцисса чувствует, как знак возбуждения Люциуса касается ее ничем не прикрытой кожи.

– Тебе сейчас пекло?

– Да, только что.

Его волосы касаются ее лица. Ладони немеют в его руках.
Нарцисса чувствует возбуждение Малфоя, чувствует, как бьется его сердце. Ударов не слышно, но вибрация сердца передается ее застывшему телу.

– Сильно?

– Больно.

Сейчас Нарцисса не очень отчетливо помнит, с чего начался их разговор и о чем они сейчас беседуют. Он напряженно спрашивает: «Сильно?» – и ее тихое «больно» полностью соответствует истине. А если спросить Люциуса?

– Останься у меня. В моей комнате.

Согласия или отказа он уже не ждет. Он целует, и она не просто отвечает, нет, она тоже целует его.

*****
– Боль… больно? – не может уменьшить темп, не может, черт побери, остановиться, а что она отвечает, не слышно.

– Сильн…о больно?

– Нет, нет, д-да, нет… Пжлуста, медленнее…

– Не могу, – хрипло шепчет он, но не ускоряет движения пальцев, как этого ожидает Нарцисса, а быстро вынимает их.

Его лицо сведено судорогой, и ширинка почему-то не расстегивается, он рычит, случайно сбивает подсвечник с тумбочки, резко взмахивая рукой в поисках палочки, но трясущиеся пальцы не могут расстегнуть эту чертову змейку, она заела, а Люциус сейчас просто взорвется, если…

Потемневшие от укусов губы Нарциссы подрагивают, когда она протягивает ему палочку, но он отбрасывает деревяшку к подсвечнику, лежащему на полу. Металл царапает пальцы, кожу, ногти, ткань не рвется, и он рычит, просит, умоляет, приказывает, велит:

– Попробуй. Расстегни.

Ее трясет совсем не так, как его. Ее бьет мелкая дрожь, подрагивают даже кончики ее медовых волос. Она с первого раза расстегивает ширинку и, продолжая дрожать, отводит глаза.

– Ну же… – его рука уже обхватывает член, и обоюдная дрожь еще сильнее, еще мельче. – Мерлин, просто при… прико… прикоснись.

– Неее… так, – зубы стискиваются и на покрасневшей шее от напряжения вздуваются мускулы, когда она внезапно касается головки. – Черт, Нарцисса… отвернись.

Вместо этого послушная девочка обхватывает член и замирает. Он сам толкается ей в ладонь, и стоит ей лишь немного сдвинуть руку…

Люциус сделан из железа – как иначе объяснить то, что, когда он кончает, он умудряется схватить ее за плечи и притянуть к себе так, чтобы все, что сейчас произойдет, не коснулось и не испугало ее. Послушная девочка ничего не видит, но член отпустить не может.

Пронзительный, высокий крик принадлежит Нарциссе, потому что Люциус до боли сжимает ее плечо. Потом больно хватает ее за голову и прижимает к себе. И он не ц е л у е т ее, он ее почти разрывает, как разрывает их обоих этот день и эта ночь.

Они очень часто оказывались на краю. Нарцисса готова была позволить, а Люциус был готов сдаться и взять. Но желание не потерять всё это, отчаянная жажда насладиться этим и страх перед тем, что случится, если все пойдет не так…

Иногда собеседникам Люциуса казалось, что он не дышит. Это, конечно, было просто искусным притворством, вызванным вовсе не желанием впечатлить кого-то или испугать. Но он дышал тогда, просто делал вид, что не дышит, и люди покупались.

Но в минуты, когда он был с Нарциссой, время состояло из таких моментов, когда Люциус еще мог кое-как дышать, и таких, когда дыхание перехватывало настолько, что после он судорожно глотал воздух – жадно и ненасытно, но все же не так жадно, как когда он припадал к опухшим, потемневшим губам Нарциссы.

Двуспальная кровать одной из многочисленных хогвартских комнат стала для них оболочкой, подарившей жизнь и позволившей дышать по-настоящему. И неважно, что это называют грязными, развратными и даже извращенными играми, и неважно, что на этой кровати Люциус кончал в руку своей невесты, а Нарцисса стыдливо сдерживала стоны, когда пальцы ее жениха врывались в нее раз за разом. Кому-то слиянием двух душ, соединением двух сердец покажутся философские беседы, долгожданные признания и клятвы в верности, но на этой кровати… не было ничего такого, но между тем родилось всё.

Глаза, которых почти не разглядеть в темноте, губы, целующие всё тело без разбора, едва достигающий затуманенного сознания голос – стоны, редкий шепот, хрипы, – стали для кого-то целым миром. И мир – это не беседы, не признания и не клятвы в верности.

Только что сотворенный ими мир – это всё, что у них есть, всё, что у них когда-либо будет, и всё это – их баснословное богатство. Этот мир создан ими, и для них он уже нерушим.

***

Пятница

«…дети мрака, солнца ждем…»

Утро не должно быть таким обжигающе горяченным. Утро после такой ночи не должно начинаться с сильной руки, хватающей маленькую ладошку и прижимающей ее к возбужденному члену. Утро не должно стать продолжением тех безумств, которых полна была ночь.

Но оно стало.

– Люциус… нет… нет… который час?.. Люциус…
– К черту, – Нарцисса дает стянуть с себя простыню, и его слова «не пойдем» теряются в поцелуях, которыми он покрывает кожу под грудью.

Нарцисса чувствует, как зубы, так тянуще-приятно, покусывают ее шею, а настойчивые губы поднимаются к лицу и припадают ко рту. Контроль в который раз ускользает в ту же секунду, как губы касаются ее губ, и глубокий поцелуй затягивает, засасывает в воронку желания и доверия. Нарцисса подчиняется, она позволяет ему делать с ее губами, с ней самой всё, что ему захочется.

И она убирает руки с его лица, чтобы прикос… и чувствует, что опоры попросту нет и ее голова уже давно не находится на кровати, а верхняя часть спины нависает над полом. Одно резкое движение – и она упадет, а вслед за ней на нее рухнет и Люциус.

– Держу, – его рука в мгновение ока переместилась с ее волос на талию, и он внезапно, без предупреждения, потянул ее на себя, так что они оказались на другой стороне кровати.

– Спа… – но слова благодарности Люциусу не нужны, он недоволен собой, недоволен тем, что не предусмотрел и допустил подобное. Она крепко обхватывает его за шею, и похоже, что они снова слишком близко к краю кровати.

Они вообще очень близки к краю.

*****
– Почему мы не можем поесть в кровати?

– Люциус, когда ты в последний раз был в Большом Зале? Когда ты в последний раз был на занятиях?

– Какая разница? Мы можем поесть тут, в комнате.

– Мы можем просто прийти на десять минут в Зал и позавтракать, чтобы не вызвать подозрений.

– Подозрений? Все и так всё понимают.

– Хорошо. Я пойду готовиться к Чарам и Трансфигурации.
Люциус вопросительно приподнял бровь и усмехнулся:

– Да, пойдешь. Потом. Может быть. А сейчас мы заняты. Иди сюда.

– Что ты делаешь? – он поднял палочку, произнес заклинание, и Нарцисса почувствовала, как губы и кожа шеи перестали саднить. Она не могла не улыбнуться. Люциус все делает для своего удовольствия – вот и сейчас он хочет только, чтобы губы и шея, которые ему хочется целовать, снова были чисты и нетронуты.

Она еще не чувствует, что эту грань он давно уже перешагнул – ради нее. Она поймет это, лишь когда ее лицо настигнет удар и в нее полетит заклинание. Совсем скоро она узнает, на что эгоистичный Люциус способен ради нее, ради них.

А пока одного взгляда на ее улыбку Люциусу хватает, чтобы снова притянуть ее к себе и повалить на кровать. Снова утянуть Нарциссу в их нерушимый мир.

Пятница (вечер)