Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Ленин трижды реабилитирует Малиновского 4 pageЭтот поворот произошел не сразу. В мае 1915 года, когда на фронте и в тылу усилились обвинения против евреев в шпионаже и измене, «Новое Время» придерживалось ярого юдофобства. С июня стали заметны колебания в антисемитском курсе газеты, а с августа (возможно, что к этому времени начало сказываться и влияние Рубинштейна в газете) «Новое Время» стало незаметно впадать в оппозиционный тон по всем вопросам, которые волновали общественное мнение. В 1916 году оппозиционность газеты потускнела, и на передний план стали выпячиваться реакционные тенденции газеты, опять с некоторым привкусом антисемитизма, — тем не менее и в эти месяцы трудно было бы определить направление «Нового Времени», как юдофобское. Возможно, что это объясняется огромным сдвигом, происшедшим в стране под впечатлением думских речей начала ноября 1916 г. и убийства Распутина в декабре. Не исключено также, что купленная правительством газета должна была, как об этом писал Барк царю, «сохранить видимую независимость». Может быть, «Новое Время» и «сохраняло независимость»! Чтобы не быть голословным в характеристике направления «Нового Времени», приведем некоторые иллюстрации. Ссылаясь на газеты «Русский Инвалид», «Армейский Вестник», «Наш Вестник», Меньшиков пишет: «Во всех этих газетах приводятся факты нескрываемой измены России со стороны некоторой части еврейского населения. Удостоверено множество случаев еврейского шпионажа... пришлось провести массовое выселение евреев (притом «энергическое»)... Курляндии... Потрясающее впечатление производит описание ужасающего случая в Кужи, где «евреи по выстрелу подожгли Кужи со всех сторон». Установлены «измена отечеству и предательские действия». Пусть «еврейская газета «Речь» хоть немного станет на русскую точку зрения... Благородно ли со стороны евреев изменять стране, где они находят худо ли, хорошо ли 500-летнее гостеприимство? Благородно ли клясться в своей верности и одновременно поджигать местечко, занятое утомленными русскими войсками... Никто не обвиняет всю еврейскую нацию. Но это не снимает ответственности евреев за весьма значительную часть племени»...24 В том же номере А. Ст-н пишет о том же: «Предательство евреев в Кужи» и т. д. «Новое Время» в редакционной статье пишет: «Не время теперь решать такие вопросы, как о равноправии евреев, чего добиваются «Речь», «День» и их еврейские и русские подголоски... Не время теперь переделывать законы о евреях»...25 Возвращаясь через два дня к этому вопросу, «Новое Время» иронизирует по адресу тех, кто кричит «о муках и оскорблениях несправедливо гонимого Израиля. Возможно ли для Бикерманов молчать о еврейском вопросе, когда вся жизнь для них и начинается, и кончается этим вопросом»? Разумеется, в «Новом Времени» не было ни слова об ужасах массовых выселений евреев, против которых протестовал даже Совет министров и о прекращении которых перед генералом Янушкевичем хлопотали даже многие «непримиримые антисемиты», отдавая себе отчет в том, что на фронте пытаются таким путем переложить ответственность за военные поражения и бездарность генералов на беззащитных евреев. Разумеется, когда выяснилась вся вздорность и лживость всей истории в Кужи, «Новое Время» об этом не проронило ни слова. Но в летние месяцы 1915 г. все же наблюдается некоторый поворот в общей политической линии газеты, и антисемитские уколы и выпады попадаются в ней реже. Уже в мае и июне цензура вымарывает целые полосы в «Новом Времени». А. Ст-н (Столыпин, «вдовствующий брат», как его называли в оппозиционной печати) жалуется, что цензура не пропускает его статей.27 И у Меньшикова попадаются белые полосы. «Новое Время» печатает статью в защиту созыва Государственной Думы, являющейся «естественным представителем общества и народа».28 В августе поворот газеты становится отчетливей. Без всяких комментариев сообщается, что в связи с ростом числа беженцев временно расширена черта оседлости, приводится заметка о еврейской программе прогрессивного блока, а хамелеон-Меньшиков пишет о евреях, как «первых носителях идеи вечного мира» и видит в них прообраз будущего. С сочувствием цитируется в газете думская речь Милюкова, содержащая жалобы на цензуру: «В газетах зачеркивают заявления о неосновательности обвинений евреев в поголовном шпионаже, сообщение о знаменитом деле в Кужи» и т. д. В сентябре «Новое Время» печатает статьи за прогрессивный блок и общественное министерство, против роспуска Гос. Думы, а скоро мы можем процитировать такие оппозиционные слова против свирепствующей цензуры: «Лишать русское общество слышать свободное слово — значит дать лишь новое оружие в руки врагов России».29 В номерах газеты за 1916 г. встречаются все же антисемитские нотки. Например, очередной выпад против «Дня» звучит в таком виде: «Деревня мало интересует г.г. Кугелей, зато выступать на защиту своих «предприимчивых» городских соплеменников от «грубого» воздействия полиции приходится чуть ли не каждый день».30 Но и раньше, и позже «Новое Время», стараясь «сохранить видимость независимости», при- ветствует отставку Штюрмера и т. д. и гордо заявляет: «государственную политику может повести только власть, тесно связанная с парламентом»31 и так — уже до конца 1916 года. Эта, пусть показная, независимость фактически привела к ослаблению антисемитской линии «Нового Времени». 4. АВАНТЮРИСТЫ ТЫЛА Комиссия генерала Батюшина по расследованию злоупотреблений тыла была назначена по распоряжению начальника штаба Верховного Главнокомандующего, т. е. генерала М. В. Алексеева, в конце мая 1916 года. Функции этой комиссии были довольно неопределенные, но весьма обширные. П. Курлов в своей книге пишет, что генерал Батюшин, ближайший сотрудник генерала Бонч-Бруевича по контрразведке «включил в круг своих обязанностей борьбу со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже рабочим движением... Его деятельность являлась формой белого террора, — им подвергались аресту самые разнообразные личности... Контрразведывательные отделения не признавали никакого подчинения и игнорировали не только гражданскую администрацию, но и военных начальников».32 В этих условиях полного произвола довольно скоро стало ясно, что комиссия генерала Батюшина явилась новым способом для распутинского окружения «хорошо руки нагреть», как пишет Б. Алмазов. — «Созданная на трясине шантажа», комиссия Батюшина дала возможность «нагреть руки» прежде всего своим членам — самому ген. Батюшину, полковнику Резанову, подполковнику Орлову, прапорщику Логвинову и др. Тут как тут оказался и Манасевич-Мануйлов, которого Батюшин пригласил в качестве агента комиссии для того, чтобы лучше поставить дело. Есть основания считать, что назначенный тогда председателем совета министров Б. С. Штюрмер тоже был не прочь заработать на делах батюшинской комиссии.33 Вокруг арестов финансистов и промышленников, произведенных комиссией Батюшина, развязался подлинный ажиотаж. 10 июля 1916 года у Мити Рубинштейна был произведен обыск. Когда полковник Резанов показался в квартире Ру- бинштейна, последний его «встретил весьма иронически»: — «А я вас давно жду. Еще полтора месяца назад знал я о грядущей встрече — сказал ему Рубинштейн — и с тех пор слежу за вами. Удивительно не то, что я знаю о вашей слежке за мною, а то, что вы не знаете о моей слежке за вами»... Рубинштейн был, по-видимому, предупрежден о предстоящем обыске. Каким путем? Через Манасевича-Мануйлова? Нет. Как это видно из высокоофициального источника, не кто иной, как Б. С. Штюрмер представил письменный доклад царю 4 августа 1916 г., в котором сообщается, что Батюшинская комиссия в связи с арестом Рубинштейна привлекла к делу небезызвестного Гурлянда, тогда члена совета министерства внутренних дел, обвиняя его в том, что он, Гурлянд, сообщил о предстоящем обыске у Рубинштейна члену Государственного Совета Озерову и корреспонденту «Русского Слова» Руманову. Последний и предупредил Рубинштейна.34 Заслуживает также внимания, что при обыске у Рубинштейна присутствовал и Манасевич-Мануйлов не только в качестве агента Батюшинской комиссии, но, как впоследствии сообщил сам генерал Батюшин, по официальному поручению премьера Штюрмера. Вообще тень Штюрмера неизменно сопровождает ряд существенных этапов, связанных с арестом Рубинштейна. Есть основание считать, что самый арест финансового дельца возник в связи с отказом дирекции Русско-Французского банка учесть векселя сына премьера Штюрмера на колоссальную сумму. От имени заинтересованных лиц по этому делу заявился в банк Манасевич-Мануйлов, но ушел не солоно хлебавши. И он же, Манасевич-Мануйлов, присутствуя на обыске в квартире Мити Рубинштейна, «в течение всей ночи, пока шел обыск, неоднократно вызывал по телефону премьер-министра Б. С. Штюрмера», сообщает Б. Алмазов в цитированной книге.35 И в следующей стадии дела осуществилось самое тесное сотрудничество Манасевич-Мануйлова, полк. Резанова, ген. Батюшина и... Штюрмера, по-видимому, живо заинтересованных в этом общем деле. Манасевич-Мануйлов после ареста Рубинштейна свел свою роль к «совету» родственникам вносить деньги на освобождение, «указав адрес своей квартиры, куда надлежит внести указанные суммы». Так как никто из родственников на квартиру не явился, то была подвергнута аресту и... жена Рубинштейна. Имеется телеграмма полк. Резанова генералу Батюшину, в которой говорится, что «патриарх» (так в заговорщицкой переписке фигурирует Штюрмер) предупредил о возможности в скором времени ликвидации Батюшинской комиссии, в связи с чем «необходимо заставить ее продать акции» (т. е. заставить г-жу Рубинштейн продать акции Юнкер-банка), на какой предмет жена банкира была освобождена из Дома предварительного заключения, где она содержалась комиссией в течение нескольких недель.36 Одновременно с Митей Рубинштейном, арестованным 10 июля 1916 г., комиссией Батюшина, т. е. контрразведкой, был произведен арест целого ряда финансистов и промышленников, главным образом, сахарозаводчиков. Среди арестованных называли киевских сахарозаводчиков Бабушкина, Гепнера, Доброго, Животовского, прис. пов. Вольфсона (юрисконсульта Рубинштейна). Известного сахарозаводчика гр. А. А. Бобринского арестовать не решились, но был арестован его управляющий Цехановский. В чем их обвиняли? Запись современника (В. Каррика), сделанная по свежим следам ареста, отражает реакцию широких кругов в таком виде: «Арест «Митьки» Рубинштейна и Ко. возбуждает очень много разговоров. Все расследования... неизменно приводили к заключению, что организована огромная спекуляция, нити которой находятся в руках «Митьки», действовавшего посредством широких подкупов. От «Митьки» зависели многие высокие лица, которых он щедро ссужал деньгами».37 Но обвинение в спекуляции нисколько не исчерпывает мотивов арестов. Они были гораздо сложнее. «Дело это представляется неясным и загадочным до сих пор» — считают авторы книжки о Манасевиче-Мануйлове.38 Арестованных обвиняли в снабжении сахаром германской армии, в скупке банкирами акций бывших германских предприятий и отправке этих акций в Берлин, в сокрытии сахарных запасов и в фиктивных продажах иностранным подданным в целях избавления от реквизиции.39 Рубинштейну специально вменяли в вину спекулятивные операции с немецким капиталом, учет векселей Немецкого банка в Берлине и выплату через нейтральные банки денег кредиторам Русско-Французского банка, состоявшим в германском и австрийском подданстве, в спекуляции хлебом на Волге и в операциях, «способствовавших неприятелю». По не- которым делам было предъявлено обвинение и по 108 ст. уг. улож. (государственная измена).40 «Личный секретарь» Распутина, Симанович, сообщает, что непосредственным поводом к аресту Рубинштейна была продажа им акций страхового общества «Якорь» — страховому обществу в Швеции. Среди отправленных им в Швецию планов застрахованных предприятий были и планы украинских сахарных заводов. Рубинштейну грозила виселица... Любопытно в связи со слухами о прогерманском характере операций Рубинштейна отметить мнение цитированных выше К. Бецкого и П. Павлова, которые, считая дело Рубинштейна «неясным и загадочным», отмечают, что «орудовал Рубинштейн отнюдь не на германские, а на французские деньги» и что «его арест был скорее ударом по союзнической ориентации».41 В связи с арестом Рубинштейна естественно возникли и вскоре окрепли слухи о том, что он работал на Германию, что он попросту немецкий шпион или агент пронемецкой партии в России, стремившейся к сепаратному миру и группировавшейся вокруг Александры Федоровны. Интересно выяснить, что по этому вопросу рассказывают разнообразные мемуаристы. Симанович, например, утверждает, что во время войны Рубинштейн, по рекомендации Распутина, стал «банкиром царицы» — во всяком случае по поручению Александры Федоровны провел операцию по переводу денег ее бедным родственникам в Германии. Министр внутренних дел А. Н. Хвостоз идет дальше в своих подозрениях относительно роли Рубинштейна. В Чрезвычайной следственной комиссии Хвостов показывал: «Распутин ездил в Царское, и ему давал поручение Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет... Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес (в Минской губернии, как он говорил Распутину) или чтобы по радио-телефону сообщить в Берлин, чтобы потом могли послать 5-6 корпусов на Верденский фронт — это трудно установить».42 Существенно привести по этому поводу мнение британского посла Дж. Бьюкенена. В своих воспоминаниях дипломата Бьюкенен пишет: «Распутин не состоял в непосредственной связи с Германией и не получал денег непосредственно от немцев, но его широко финансировали некоторые еврейские банкиры, которые по всей видимости были немецкими агентами. Так как он имел привычку повторять перед этими еврейскими друзьями все то, что он слышал в Царском и так как государыня советовалась с ним по всем военным и политическим вопросам, многие полезные сведения доходили до немцев таким косвенным путем».43 Разумеется, вопрос о том, кто работал на немцев и работал ли вообще, — до сих пор твердо не установлен. Достаточно сослаться на сообщение, сделанное ген. А. Деникиным со слов ген. Алексеева о том, что существовала всего в двух экземплярах — у царя и начальника штаба — карта всего русского фронта с подробным обозначением расположенных на нем войск, — между тем эта карта оказалась в бумагах Александры Федоровны: «мало ли кто мог воспользоваться ею?» — пишет ген. Деникин.44 Когда Рубинштейн и вся группа сахарозаводчиков была арестована, Распутин и его теплая компания увидела в этом для себя новый источник наживы. «Распутин должен был получить за прекращение дела 100 тысяч рублей».45 Говорили и о «миллионных суммах», которые должны быть мобилизованы арестованными и предоставлены Распутину для воздействия на Царское Село.46 Распутин, действительно, поспешил к Александре Федоровне, и она вскоре начала бомбардировать царя письмами, стараясь добиться освобождения Рубинштейна. Симанович сообщает, что Распутин выезжал к царице в Царское вместе с женой Рубинштейна. Так ли это или нет, но имеется ряд писем царицы с просьбами о Рубинштейне. В письме к царю от 26 сентября Александра Федоровна просит, чтобы Рубинштейна «потихоньку услали в Сибирь и не оставляли бы здесь для раздражения евреев... Конечно, у него (т. е. Рубинштейна) были некрасивые денежные дела, но не только у него одного». В следующем письме Александра Федоровна просит царя переговорить с Протопоповым, тогда назначенным министром внутренних дел, а Распутин телеграфирует царю в Ставку об «узнике». 31 октября царица сообщает, что «Рубинштейн умирает» и просит царя «немедленно телеграфировать Рузскому, передать Рубинштейна... министру внутренних дел». 1 и 3 ноября Александра Федоровна в двух письмах опять напоминает царю о Рубинштейне. Решено убрать Рубинштейна из рук военных властей и он переводится в Псковскую тюрьму в распоряжение министерства юстиции. По словам Симановича, этого добилась царица в последний момент через ген. Гурко. Об этом же хлопотал ставленник Распутина, Протопопов, который после своего назначения министром устроил совещание банкиров и промышленников (Путилов, Каменка, Утин и др.). Как потом отметило «Былое» в очерке о Протопопове, «директора очень сдержанно, но и очень резонно потребовали амнистии Рубинштейну, Доброму, Гепнеру и др., засаженным за решетку. Протопопов распорядился — ничего не вышло. Они находились во власти ген. Батюшина... У Батюшина были свои соображения, и он был всесилен».48 Приблизился, однако, час освобождения Рубинштейна. Зависело это от министра юстиции. Но министром был Макаров, ухитрившийся сохранить независимость и игнорировавший Распутина. Решено было тогда в шайке сменить министра. При помощи Манасевича-Мануйлова был назначен министром юстиции Добровольский, человек сильно скомпрометированный на прежних административных должностях и ныне включившийся в распутинскую клику. За назначение Добровольского и свое освобождение Рубинштейн «обещал чуть ли не пол-миллиона».49 По словам Симановича, Добровольскому, обычно занимавшемуся спиритизмом с г-жей Рубинштейн, последняя внесла взятку в 100 тысяч рублей на предмет освобождения Рубинштейна. Впрочем, это, возможно, было после второго ареста Рубинштейна, уже после убийства Распутина... В «Новом Времени» мы могли прочитать по этому делу следующее сообщение: «По полученным нами сведениям, находящееся в производстве военных властей дело банкира Дмитрия Рубинштейна закончено и передается в ведение министерства юстиции. Лица, близкие к Рубинштейну, надеются, что скоро г. Рубинштейн будет освобожден из-под стражи и выпущен под залог или под поручительство».50 Это сообщение, вероятно, газета получила непосредственно из рук Манасевича-Мануйлова, человека, состоявшего, как мы знаем, на жалованьи и у Батюшина, и у Рубинштейна, арестованного Батюшиным и, действительно, находившегося в курсе дела: в день появления заметки в «Новом Времени», 6 декабря, Рубинштейн был освобожден. К характеристике материальных ресурсов автора этой за- метки в «Новом Времени» будет уместно привести следующую справку: «К сентябрю 1916 г. у Манасевича-Мануйлова имелось на текущем счету в Лионском кредите 200 тысяч рублей, в Русско-Азиатском Банке на онкольном счету 150 тысяч рублей при долге в 138 тысяч рублей и на дому 33 тысячи рублей наличными деньгами и на 25 тысяч рублей вексельных бланков за подписью Бориса Суворина».51 Правда, к этому времени сам Манасевич-Мануйлов стал жертвой больших передряг. За шантаж и за взяточничество он был арестован 20 августа. И хотя по требованию царицы он был вскоре освобожден,52 тем не менее Манасевич-Мануйлов был предан суду. Суд состоялся незадолго до революции, в феврале 1917 года. На суде допрашивался и ген. Батюшин (который, в свою очередь, попал под арест в связи с делом арестованных финансистов и сахарозаводчиков). Было уж это после убийства Распутина. Коротко говоря, Манасевич-Мануйлов был приговорен к 1½ годам арестантских отделений. Полноты ради биографии Манасевича-Мануйлова, нужно добавить, что февральская революция вновь его освободила из тюрьмы. Арестованный снова, он был освобожден окончательно после октябрьской революции 1917 г. Однако, вскоре при попытке на станции Белоостров нелегально перейти границу, Манасевич-Мануйлов был опознан и расстрелян.53 * * * Среди авантюристов первой мировой войны, — по-видимому, продавших свою шпагу немцам, нужно выделить двух персонажей: Колышко и Бебутова. В сборнике документов «Германия и революция в России 1915-1918», почерпнутых из архивов германского министерства иностранных дел и опубликованных в Лондоне в 1958 году, мы находим обширное примечание, связанное с именами Колышко и Бебутова. Вот его текст: «Согласно немецким источникам, Колышко был в течение 15 лет, т. н. частным секретарем барона Витте. В июне 1915 года он прибыл в Стокгольм вместе с американцем Пассвиллом, который представил его германскому послу. Колышко выразил готовность проводить в московском «Русском Слове» немецкую пропаганду в пользу мира. Ранцау из Копенгагена сове- товал быть сдержанным и осторожным в отношении Колышко и его планов. В июле 1916 года Колышко вновь появился в Стокгольме на этот раз в обществе князя Бебутова. Агент министерства иностранных дел Бокельман вел с ними переговоры. Выяснилось, что оба русских считают чрезвычайно желательной организацию издательства, которое должно стать центром пронемецкой пропаганды. В переговорах участвовали также агенты Стиннеса в Скандинавии, Тренк или Ферман. 12 августа 1916 года Стиннес согласился предоставить Бокельману заем в 2 миллиона рублей на предмет финансирования издательства в России. Спустя два дня статс-секретарь по иностранным делам Ягов и Стиннес подписали в Берлине соглашение, по которому министерство иностранных дел сохраняло за собой право контроля над делом, — в части, касающейся германо-русских отношений. Возможно, что часть сумм, предназначенных для воздействия на русскую печать в интересах Германии и мира, попала через Колышко в газету Максима Горького «Новая Жизнь». В одном из своих докладов Стиннесу Ферман сообщал: «Она («Новая Жизнь») стала выходить только сейчас (май 1917 г.), и предположение, что наш друг связан с нею, представляется обоснованным».54 О Бебутове, принимавшем вместе с Колышко участие в соглашении о постановке пронемецкой пропаганды во время войны, нам приходится говорить в другом месте. Бебутов был одним из деятелей русского масонства и в 1917 году разоблачен как сотрудник Департамента полиции, освещавший либеральные круги русского общества. Приведем здесь прежде всего биографическую справку о нем, составленную Чрезвычайной Следственной Комиссией Временного Правительства: «Бебутов, Давид Осипович (род. в 1859 г.), князь, ст. сов., стар. княж. грузинского (карталинского) рода. Николаевское кавалерийское училище и Пажеский корпус. В 1879 г. — прапорщик л.-гв. в Преображенском полку; в 1884 г. — причислен к департаменту уделов. Видный член к. д. партии; уполномоченный по делам графа А. А. Орлова-Давыдова (члена 4 Госуд. Думы от Калужской губ., прогрессиста). В 1917 году организовал на средства 0(рлова?) в Берлине комитет по оказанию помощи русским, находящимся там во время войны».55 К характеристике кн. Бебутова стоит привести показания Манасевича-Мануйлова, сотрудника «Нового Времени» и Департамента полиции, данные им в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. На вопрос: — чем занимался кн. Бебутов, которого он знал лет 20, — Манасевич-Мануйлов отвечает: — «Вот для меня всегда было тайной, чем занимался кн. Бебутов... Как то раз я вечером был позван к Плеве и случайно вдруг вижу Бебутова выходящим от Плеве. Я был очень удивлен потому, что Бебутов слыл за крайнего либерала... Грек Мицакис, агент Рачковского за границей, был тоже в сношениях с Бебутовым», — добавляет Мануйлов.56 О роли князя Бебутова в кадетской партии дает красочное представление А. Тыркова-Вильямс. Кн. Бебутов появился перед открытием первой Думы. «Не слишком молодой, но франтоватый, дамский поклонник, малообразованный..., он щеголял резкостью суждений, громко ораторствовал, требуя от партии самых решительных слов и действий».57 Одиннадцать лет до самой революции «провертелся» Бебутов меж кадет и масонов. А те и не подозревали, что он служит в Охранке, а затем — и немецкий агент. Между прочим, в отчетах Чрезвычайной Следственной Комиссии имеется упоминается, что Бебутов, будучи в Стокгольме, -встречался там и с Протопоповым.58 Несколько больше подробностей имеется о Колышко, другом авантюристе этой эпохи. Краткая биографическая справка о Колышко гласит: «Колышко, Иосиф-Адам-Ярослав Иосифович (род. 1862), действительный статский советник, чиновник особых поручений при министерстве финансов. Драматург, публицист. (Псевдонимы: Серенький, Баян), сотрудник «Гражданина», «Русского Слова» и других газет. При Временном Правительстве был заподозрен в нелегальных сношениях с Германией, арестован, но затем освобожден».59 В обществе о Колышко циркулировали пестрые слухи. Говорили, что он действительно в течение ряда лет состоял при Витте и в печати проводил активно защиту его финансовых реформ. Говорили также, что в революцию 1905 года Колышко участвовал в составлении Всеподданнейшего доклада Витте Николаю П и в выработке манифеста 17 октября. Витте в своих воспоминаниях не только об этом не упоминает, но несколько раз аттестует Колышко, кск чиновника с неопрятными повадками и хлестаковскими приемами.60 Под своим собственным именем Колышко ни в публицистике, ни на общественно-политической арене не подвизался. Только две-три пьесы, с которыми он выступал как драматург, шли от его имени. Но вся публицистика его развивалась исключительно под псевдонимами в изданиях противоположного направления. Так, Колышко подписывался «Серенький» в правом «Гражданине» князя Мещерского, «Баяном» он подписывался под статьями в либеральном московском «Русском Слове» Сытина, а псевдонимом «Рославлев» покрывался в «СПБ-Ведомостях» князя Ухтомского, — газете, жившей на казенные объявления. Вот эта особенность Колышко, о которой довольно широко было известно в полосу между двух революций, эта беспринципность, это двурушничество Колышко и было самой характерной чертой его публицистическго дарования. По-видимому, Колышко было все равно, где писать и о чем писать: лишь бы платили. Нет ничего удивительного в том, что при таком взгляде на вещи Колышко-Баян-Рославлев-Серенький дошел во время первой мировой войны до предложения своих услуг кайзеровской Германии. Тут дело было серьезное, и пахло миллионами! В мае 1917 года разразилась буря над головой Колышко. Арест его был произведен контрразведкой по поручению министра юстиции Временного Правительства, в ночь с 22 на 23 мая. «Имя К., его литературное дарование и острое перо были хорошо известны русскому обществу, — пишет начальник военной контрразведки Б. Никитин в своих воспоминаниях. — Поэтому легко себе представить сенсацию, вызванную его арестом».61 Никитин сообщает о ряде неудачных переговоров Колышко с «Русским Словом» в Москве и с другими газетами и подтверждает факт покупки у Нотовича газеты «Петроградский Курьер». Нотович на допросе этого не отрицал, сославшись на то, что денежные источники Колышко ему не были известны. При обыске у Колышко были обнаружены пронемецкие документы, в том числе проект договора Германии с Россией, который, между прочим, предусматривал требование самостоятельности Финляндии и Украины. Любопытно, что это же требование в ту пору выдвигалось и пропагандой большевиков. Вообще характерно, что некоторый параллелизм политических идей у Колышко с Лениным наблюдался... Б. Никитин приводит найденное у Колышко письмо, адресованное им в Стокгольм некоей Брейденбол, связанной с немцами, в котором Колышко писал: «Мы много работали, чтобы прогнать Милюкова и Гучкова» и одновременно хлопотал о скорейшей присылке миллиона рублей. Но контрразведка установила также какие-то прямые нити, ведшие от Колышко к большевикам в лице некоего Степина, частого посетителя дворца Кшесинской, — этого большевистского центра. Кроме того, один из названных в печати персонажей по июльскому выступлению большевиков, делец Шперберг был также связан с Колышко.62 Дело «публициста К.», однако, не получило развития. По-видимому, чрезвычайные события эпохи февральской революции сорвали обвинения по адресу Колышко, как оборвали и расследование после июльских дней обвинения Ленина и компании в получении немецких денег. После ареста Колышко был посажен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где провел несколько месяцев. В сентябре 1917 г., по-видимому, по болезни, но все же под залог в 30 тысяч рублей Колышко был освобожден при министре юстиции Малянтовиче. Сам Колышко, очутившись в эмиграции, отрицал в письме в «Последних Новостях», что он был освобожден под залог, видя в этом доказательство своей невиновности. Между прочим, в то время, как Колышко сидел в тюрьме, в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства (в заседании 14 июня) происходил допрос б. председателя совета министров при старом режиме Штюрмера. На допросе выяснилось, что Колышко перед отъездом в Швецию был у Штюрмера и беседовал с ним в течение нескольких часов, О чем? Штюрмер отрицал, что он говорил с ним о мире с Германией. При этом он утверждал, что он «так мало его знал». Штюрмер «познакомился с ним у князя Мещерского, и там Колышко давно не бывал».63 ПРИМЕЧАНИЯ 1. А. И. Деникин. «Очерки русской смуты», т. I, в. I, стр. 10. 2. «Голос Минувшего», 4-6 кн., 1918. 3. В. Семенников. «Политика Романовых накануне революции». М., 1926, стр. 117. 4. В. Семенников. «Политика Романовых накануне революции». М., 1926, стр. 177. 5. Переписка Романовых, т. II, стр. 332. 6. А. Симанович. «Распутин и евреи», Рига, 1927. 7. Б. Алмазов. «Распутин и Россия», Прага, 1922, стр. 60. 8. С. Белецкий. «Былое» № 22, 1923, стр. 255. 9. Б. Алмазов. «Распутин и Россия», стр. 74-75. 10. А. Симанович. стр. 90-91. 11. А. Симанович, стр. 56, 74-75. 12. Г. Б. Слиозберг. «Дела минувших дней», Париж, 1934, т. III, стр. 347-350.
|