ТРИ. Джордан для Лайры

Колледж Джордан был самым крупным и богатым из всех колледжей Оксфорда. А может быть, и самым большим, хотя этого никто не знал наверняка. Сгруппированные тремя неправильными четырехугольниками, здания начали строиться здесь еще со времен раннего средневековья вплоть до середины восемнадцатого столетия. Они не планировались строго, просто постепенно росли, повсеместно перемешивая прошлое с будущим, чтобы в итоге получить многоликое и обветшалое великолепие. Здесь что-нибудь всегда было на грани разрушения, и вот уже пять поколений одного и того же рода, Парслоу, были постоянными работниками колледжа по разряду строительных работ. В настоящее время еще один мистер Парслоу уже учил своему ремеслу сына; они вдвоем, да еще трое их рабочих, с упорством муравьев постоянно ползали по лесам, которые строили, например, на углу библиотеки, или по крыше часовни, затаскивая на нее новые каменные блоки, рулоны сверкающего металлического покрытия, или деревянные строительные балки.

Колледж владел фермами и земельными участками по всей Энглии. Шутили, что, не сходя с земель колледжа Джордан, можно дойти от Оксфорда до самого Бристоля в одном направлении, и до Лондона – в другом. Во всем Королевстве были кирпичные заводы и красильные мастерские, лесные угодья и атомные станции, владельцы которых платили колледжу налоги; каждый первый день квартала казначей и его клерки собирали его, представляли итоги Консилиуму и заказывали пару лебедей на званый ужин. Часть денег откладывалась для дальнейших инвестиций, – недавно Консилиум одобрил покупку административного здания в Манчестере – а остаток расходился на скромное жалование Мудрецам, зарплату слугам (и Парслоу, и еще дюжине таких же семей ремесленников и торговцев, которые служили в колледже), на то, чтобы содержать винный погреб щедро заполненным, покупать ямтарографы и книги для необъятной библиотеки, которая уже заняла одну сторону Четырехугольника Мэлроуз и все разрасталась, подобно кроличьей норе, на несколько этажей под землей, и, не в последнюю очередь, на покупку новейшего философского оборудования для оснащения часовни.

Очень важно было поддерживать часовню наравне с последними достижениями, потому что, как у центра экспериментальной теологии, у колледжа Джордан не было достойных конкурентов ни в Европе, ни в Новой Франции. По крайней мере, об этом Лайра знала хорошо. Она гордилась высоким положением колледжа и любила похвастаться им перед мальчишками и ребятней, с которыми играла у канала или на глинистых пустырях, а на посещающих колледж Мудрецов и уважаемых профессоров взирала с жалостливым пренебрежением, потому что они были не из Джордана и не знали, должно быть, даже таких элементарных вещей, которые в Джордане знает даже самый забитый помощник Мудреца.

Что же касается этой самой экспериментальной теологии, Лайра знала о ней не больше, чем ее мальчишки-друзья. У нее сложилось представление, что это занятие связано с магией, с движением звезд и планет, с мельчайшими частичками веществ, но, вообще-то, это были лишь догадки. Может быть, у звезд, как и у людей, есть демоны, а экспериментальная теология изучает общение с ними? Лайра представляла себе Капеллана, надменно разговаривающего со звездным демоном, или слушающего его замечания, рассудительно или разочарованно кивая головой. Но о чем они могли говорить, она не могла даже представить.

Однако она не особенно задавалась этим вопросом. Во многих отношениях Лайра была сущим варваром. Что она больше всего любила, так это забираться на колледжские крыши с закадычным другом, поваренком по имени Роджер, и плеваться сливовыми косточками на головы проходящих Мудрецов, или ухать как сова у окон, за которыми проходили занятия, или же носиться по узким улочкам, красть яблоки с рынка, или играть в войнушки. Точно так же, как она ничего не знала о внутренней политике и таинственных делах, происходящих в стенах колледжа, так и Мудрецы, в свою очередь, даже не подозревали о постоянно меняющихся военных союзах, враждующих с ними сторонах, их ссорах и перемириях, которые представляла собой жизнь детей в Оксфорде. Играющие вместе дети: ах, какое загляденье! Что может быть невинней и очаровательней?

Разумеется, на самом деле Лайра и ее товарищи был поглощены непримиримыми сражениями. Велись сразу несколько войн. Ребята из одного колледжа (юная прислуга, дети слуг и Лайра) шли войной на ребят из другого. Однажды дети из колледжа Гэйбрила захватили Лайру в плен, и Роджер с друзьями: Хью Ловатом и Саймоном Парслоу совершили налет, чтобы выручить ее, пробравшись по пути в сад Регента и насобирав по пригоршне твердых как камень слив, чтобы кидаться ими в похитителей. В Оксфорде было двадцать четыре колледжа, которые постоянно объединялись друг с другом, или друг друга предавали. Но вражда между колледжами была забыта, как только на колледжских ребят стали нападать городские: и тогда все дети из колледжей собрались в одну шайку и пошли на битву с городскими. История этой глубокой вражды, приносящей огромное удовлетворение, насчитывала сотни лет.

Но даже она была забыта, когда появилась новая угроза. Это был постоянный враг: дети рабочих с кирпичного завода, которые жили у глиняных пустырей и были презираемы как колледжскими, так и городскими. В прошлом году Лайра и несколько городских ребят объявили временное перемирие и совершили вылазку на глиняный пустырь, забросав детей каменщиков кусками сырой глины и разрушив мягкий замок, который те соорудили, а затем несколько раз вываляв их в вязкой массе, которая была источником их пропитания, пока обе стороны – и побежденные, и победители – не стали похожими на толпу дико визжащих големов.

Другие враги появлялись сезонно. Семьи бродяжников, жившие в баржах на канале, приезжали на время весенней и осенней ярмарок, и, как никто другой, подходили для войнушек. В частности, была семья из городка, называемого Джерико, которая постоянно возвращалась на швартовку в эту часть города, и с которой Лайра враждовала с тех пор, как смогла бросить свой первый камень. Когда в прошлый раз они были в Оксфорде, она с Роджером и несколькими ребятами из колледжей Джордан и Святого Михаила устроила им засаду и забрасывала грязью их маленькую лодку, пока вся семья не вышла их прогонять. И в этот момент на лодку нагрянула резервная бригада под предводительством Лайры и отвязала ее от берега, пустив плыть вниз по течению канала, натыкаясь на все остальные суда, пока группа захвата Лайры искала пробку. Лайра твердо верила, что эта пробка должна где-то быть. Если бы они ее нашли и вытащили, как убеждала всех Лайра, лодка бы сразу затонула; но пробка не нашлась, и когда бродяжники поймали кораблик, они вынуждены были покинуть захваченное судно и, шумно радуясь, ускользнуть узкими улочками Джерико.

Это был мир Лайры и ее развлечения. В большинстве случаев она оказывалась жадным маленьким дикарем. Но у нее всегда было смутное ощущение, что это не весь ее мир; и та ее часть, которая это чувствовала, жила в согласии с той атмосферой величия и соблюдения всех ритуалов, которая царила в колледже Джордан; и еще где-то в ее жизни была какая-то связь с политикой большого мира, которую олицетворял собой лорд Азраэль. И она использовала это знание по-своему, напуская на себя манерность и важничая перед остальными ребятами. С ней никогда не случалось странных вещей, которые заставили бы ее попытаться выяснить больше.

Так она проводила свое детство – как полудикий котенок. Единственное разнообразие в ее жизнь вносили редкие визиты лорда Азраэля. Таким богатым и сильным дядей можно было похвастаться, но неизменной ценой этого хвастовства было то, что ее непременно излавливал самый поворотливый из Мудрецов и отправлял к Экономке, чтобы умыть и одеть в чистое платье, затем ее препровождали (с кучей угроз) в Главную Гостиную на чаепитие с лордом Азраэлем и несколькими старшими Мудрецами. В такие минуты она боялась попадаться на глаза Роджеру Как-то раз он увидел ее и начал дико хохотать над ее рюшечками и оборочками. Она ответила потоком пронзительной отборной ругани, шокировав несчастного Мудреца, которому выпало ее сопровождать, а в Главной Гостиной она демонстративно лежала в кресле, пока Мастер резким тоном не велел ей сесть, и тогда она сердито таращилась на них, пока Капеллан не рассмеялся.

Кроме этого нелепого случая, официальные визиты всегда были одинаковы. После чаепития Мастер и остальные приглашенные Мудрецы оставляли Лайру наедине с дядей, а он велел ей встать перед ним и рассказывать, что она успела выучить со времени его последнего визита. И она начинала мямлить, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из геометрии, арабского языка и истории ямтарологии, а он сидел, откинувшись в кресле, положив лодыжку одной ноги на колено другой, с непроницаемым взглядом, пока ее слова не затихали.

В прошлом году, перед своей экспедицией на Север, он удосужился спросить:

– А как же ты проводишь свое оставшееся после прилежной учебы время?

Она пробормотала:

– Я просто играю. Ну, в колледже. Просто… играю, правда.

А он ответил:

– Дай-ка мне взглянуть на твои руки, детка.

Она протянула руки на проверку, он взял их и перевернул, чтобы посмотреть на ногти. Рядом с ним на ковре неподвижно, как сфинкс, лежала его демон, изредка взмахивая хвостом и, не мигая, пристально смотрела на Лайру.

– Грязные, – сказал лорд Азраэль, отодвигая ее руки. – Разве тебя здесь не заставляют мыться?

– Заставляют, – ответила она. – Но ведь у Капеллана тоже грязные ногти! Даже грязней чем у меня.

– Он ученый. А у тебя какое оправдание?

– Я могла испачкать их уже после того, как вымыла.

– И где же ты играешь, что так их пачкаешь?

Она глянула на него с подозрением. Она знала, что лазить на крышу нельзя, хотя ей никто этого никогда и не говорил..

В одной из старых комнат, – наконец ответила она.

– А еще где?

– Иногда на глиняных пустырях.

– И…?

– В Джерико и в Порт Мидоу

– И больше нигде?

– Нигде.

– Лгунья! Я еще вчера видел тебя на крыше.

Она прикусила губу и замолчала. Он насмешливо за ней наблюдал.

– Значит, ты играешь на крыше, – продолжал лорд. – А в библиотеку ты когда-нибудь ходила?

– Нет. Зато на библиотечной крыше я нашла грача, – ответила она.

– Правда? И ты его поймала?

– У него была ранена лапка. Я собиралась убить его и зажарить, но Роджер сказал, что грачу нужна помощь. Мы дали ему крошек и немного вина, ему стало лучше, и он улетел.

– Кто такой Роджер?

– Мой друг. Поваренок.

– Ясно. И ты уже исходила всю крышу…

– Еще не всю. На здание Шелдона забраться нельзя, потому что, чтобы добраться туда, придется прыгать с Башни Пилигримов на большое расстояние. На этой крыше есть застекленный участок, который открывается наружу, но я недостаточно высокая, чтобы достать до него.

– Так ты была уже на всех крышах, кроме здания Шелдона. А что насчет подземелий?

– Подземелий?

– Под землей колледжа столько же, сколько и над землей. Странно, что ты до сих пор этого не обнаружила. Что ж, через минуту я ухожу. Ты выглядишь здоровой девочкой. Держи!

Он запустил руку в карман и вынул пригоршню монет, из которых дал ей пять золотых долларов.

– Тебя не научили говорить “спасибо”? – спросил он.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Ты слушаешься Мастера?

– О, да!

– А Мудрецов ты уважаешь?

– Да.

Демон лорда Азраэля мягко рассмеялась. Это был первый звук, который она издала, и Лайра покраснела.

– Ладно, иди, играй, – сказал лорд Азраэль.

Лайра развернулась и с облегчением устремилась к двери, запоздало оглянувшись и выпалив: “До свидания!”.

Такой была жизнь Лайры до того дня, когда она приняла решение спрятаться в Комнате Уединения и впервые услыхала про Пыль.

И, разумеется, Библиотекарь ошибался, говоря Мастеру, что ее это не заинтересует. Сейчас она с увлечением выслушала бы любого, кто бы мог рассказать ей что-нибудь об этой Пыли. В ближайшие месяцы ей предстояло узнать об этом гораздо больше, а, в конечном счете, о Пыли она узнает больше кого бы то ни было во всем мире; но в данный момент ее окружала насыщенная жизнь колледжа Джордан.

В любом случае, было еще кое-что, о чем стоило поразмыслить. В последние несколько недель по улицам поползли слухи – кто-то над ними посмеивался, кто-то умолкал, как некоторые люди боятся привидений, а другие – нет. По причинам, которые никто не мог объяснить, начали пропадать дети…

* * *

Происходит все примерно так.

Проследуем на восток вдоль широкой магистрали реки Изис, где толпятся неповоротливые груженые камнями баржи, везущие асфальт судна и танкеры с зерном, вниз по течению мимо Хенли и Мейденхеда в Теддингтона, чьих берегов достигают приливы Германского Океана, и даже еще дальше: к Мортлейку, мимо обиталища великого колдуна – доктора Ди; мимо Фалькесхолла, прекрасные сады которого днем сверкают фонтанами и вывесками, а ночью – фонарями и фейерверками; мимо Уайт Холла, где каждую неделю король собирает правительственные совещания; мимо Стрелковой Башни, непрестанно роняющей дробинки расплавленного свинца в чаны с темной водой; и еще дальше, туда, где река, становясь широкой и мутной, делает широкий поворот на юг.

А вот и Лаймхауз, и здесь живет малыш, которому суждено исчезнуть.

Его имя Тони Макария. Мать полагает, что ему девять, но память у нее скудна и затуманена выпивкой; и ему, может быть, лет восемь, или все десять. А фамилия у него – Грек, но, также как и в случае с его возрастом, это не более, чем предположение его матери, потому что он больше смахивает на китайца, а еще от матери он унаследовал кровь ирландцев, скраелингов и ласкаров. Парень он неброский, но в нем все же есть какая-то застенчивая нежность, иногда заставляющая его крепко и грубовато обнять маму и запечатлеть на ее щеке горячий поцелуй. Несчастная женщина обычно слишком пьяна, чтобы делать такое по собственной инициативе; но подчас она отвечает довольно тепло – когда в состоянии понять, что происходит.

В данный момент Тони ошивается на Пирожковой Улице. Он голоден. Сейчас ранний вечер, а дома его не накормят. У него в кармане лежит шиллинг, который дал один солдат за доставку письма любимой девушке, но Тони не собирается тратить его на еду, когда и без этого можно многое достать бесплатно.

Поэтому он шныряет по рынку между лавками старьевщиков, ларьками с лотерейными билетами, торговками фруктами и жареной рыбой со своим демоном на плече – воробьихой, озирающейся по сторонам; и когда хозяйка лавки и ее демон оба куда-то засматриваются, раздается отрывистое чириканье, рука Тони быстро вытягивается и возвращается в просторный рукав рубахи с яблоком, парой орехов, и, наконец, с горячим пирожком.

Хозяйка лавки замечает это и начинает кричать, а ее кот совершает прыжок, но воробьиха Тони слишком высоко, а сам Тони уже успевает пробежать пол-улицы. Вслед ему еще некоторое время несется брань и оскорбления. Останавливается он у молельни Святой Катерины, где усаживается на ступени и вынимает свою горячую, помятую награду, оставляющую на рубашке жирные пятна.

За ним наблюдают. В дверях молельни, в полудюжине ступеней над ним, стоит дама в длинном желто-красном плаще, отделанном мехом лисицы – красивая молодая леди с ниспадающими темными волосами, нежно сияющими под отороченным мехом капюшоном. Должно быть, служба как раз заканчивается, потому что за спиной ее виден свет, и изнутри доносятся звуки орг а на, а дама держит украшенный камнями требник.

Тони ничего этого не замечает. Он сидит, сведя босые пятки и загнув пальцы ног, и увлечённо жуёт, а его демон в это время превращается в мышь и принимается охорашивать свои усы.

Из-под плаща юной дамы показывается демон. У него обличье обезьяны, но обезьяны необычной: его шерсть длинная, густая и шелковистая, и имеет глянцевито-золотистый цвет. Он осторожно спускается на крыльцо к мальчику и усаживается ступенькой выше него.

Что-то почувствовав, мышь снова превращается в воробьиху, вертя по сторонам головой, и прыгает через одну-две ступеньки.

Обезьяна внимательно смотрит на воробьиху; воробьиху – на обезьяну.

Демон-обезьяна медленно протягивает маленькую черную руку с безупречными коготками, его движения ласковые и манящие. И воробьишка не в силах сопротивляться. Она прыгает все ближе и ближе, и, наконец, вспархивает на руку обезьяны.

Обезьяна поднимает ее и пристально рассматривает, а затем и поворачивается к хозяйке и взбирается наверх, забирая воробьишку с собой. Дама склоняет свою благоухающую голову и что-то шепчет демону.

И тут Тони оборачивается. Ничего поделать он уже не может.

«Крысятина!» – встревожившись, восклицает он с полным ртом.

Воробей чирикает. Кажется, угрозы нет. Тони проглатывает еду и пялится на незнакомку.

– Здравствуй! – говорит красавица. – Как тебя зовут?

– Тони.

– А где ты живешь, Тони?

– На Аллее Клариссы.

– Что в твоем пироге?

– Жареная говядина.

– А хочешь шоколада?

– Хочу!

– Так получилось, что сейчас у меня больше шоколада, чем я могу выпить. Может быть, ты сходишь со мной, и мы выпьем его вместе?

Тони совсем растерян. Растерян с того самого момента, когда его тупоголовая демонша вспрыгнула на руку обезьяне. Он идет вслед за женщиной с обезьяной по Денмарк-стрит, затем вдоль Пристани Палача, и спускается по Лестнице Короля Георга к маленькой зеленой двери в стене какого-то высокого склада. Она стучится, дверь открывается, они входят, и дверь закрывается. И больше Тони уже не выйдет отсюда – по крайней мере, этим путем; а своей мамы он не увидит уже никогда. Несчастная пропойца подумает, что он от нее сбежал, и, вспоминая его, будет со слезами себя винить.

* * *

Маленький Тони Макария был не единственным ребенком, пойманным дамой с золотой обезьяной. В подвале склада он увидел еще дюжину детей, мальчиков и девочек не старше двенадцати; хотя, поскольку жизнь многих из них была такая же, как и у него, ни один не мог с уверенностью сказать о своем возрасте. О чем Тони, конечно же, не задумывался, так это о том, что объединяло всех собранных здесь детей. Ни один ребенок в этом теплом и душном подвале еще не достиг половой зрелости.

Добрая дама нашла его сидящим на скамье напротив стены и привела к нему молчаливую служанку с кружкой какао из кастрюли, стоящей на железной плите. Тони доел остаток пирога и выпил сладкий горячий напиток, не особо обращая внимание на окружающих, да и окружающие обращали мало внимания на него: он был слишком мал, чтобы представлять собой угрозу, и слишком невозмутим, чтобы стать предметом издевательств.

Неизбежный вопрос задал другой мальчик:

– Эй, дамочка! Для чего вы нас всех сюда привели?

С темным шоколадом на верхней губе и с демоном в облике костлявой черной крысы, он смотрелся, как закоренелый хулиган. Женщина стояла у двери, разговаривая с крепким мужчиной, похожим на морского капитана, и когда она обернулась, чтобы ответить, то выглядела так ангельски в свете шипящей нафтовой лампы, что все дети умолкли.

– Нам нужна ваша помощь, – сказала она. – Вы ведь не против помочь нам, правда?

Никто не вымолвил ни слова. Взгляды их вдруг стали робкими. Они еще никогда не видели такой леди; она была настолько великодушной, милой и доброй, что они почувствовали себя так, будто им улыбнулась незаслуженная удача, и с радостью сделали бы все, что бы она ни попросила, лишь бы она оставалась с ними подольше.

Она сказала им, что им предстоит путешествие. Их будут хорошо кормить и тепло одевать, а все желающие смогут послать письмо своим родным и дать знать, что они в безопасности. Капитан Магнуссон скоро отведет их на свой корабль, и с попутным течением они выйдут в море и возьмут курс на Север.

Затем все, кто хотел отправить весточку куда-нибудь домой, расселись вокруг красавицы, которая писала под их диктовку несколько строк, и, давая им нацарапать внизу листа кривой крестик, клала его в душистый конверт и надписывала адрес, который ей говорили. Тони был не против послать своей маме какую-нибудь весточку, но у него было трезвое представление о ее способности читать. Он подергал леди за рукав, бормоча, что хотел бы, чтобы она сходила к его маме и сказала ей, куда он отправляется и все такое; чтобы расслышать, она низко наклонила свою голову к его маленькому, неприятно пахнущему телу, и, потрепав его по голове, пообещала, что передаст послание.

Потом дети столпились вокруг нее, чтобы попрощаться. Золотая обезьяна помахала всем их демонам, а они все прикоснулись к лисьему меху – на счастье, или как будто хотели позаимствовать у леди немного силы, надежды или доброты, а она пожелала им счастливого пути и поручила заботам капитана на борту отправляющегося с пристани корабля. Небо уже было темным, на реке покачивалось множество огней. Леди стояла на пристани и махала им, пока могла разглядеть их лица.

Потом она вернулась в помещение, унося примостившуюся на груди обезьяну, и, перед тем как уйти тем же путем, которым пришла, бросила тонкую пачку писем в топку.

Заманить детей из трущоб было несложно, но, в конце концов, люди что-то заподозрили, и их протесты обеспокоили полицию. Некоторое время жертв не было. Но возникли слухи и стали, мало-помалу преображаясь, распространяться, и когда через некоторое время несколько детей пропали в Норидже, Шеффилде и Манчестере, жители этих мест, наслышанные о других историях исчезновения, добавляли к этим слухам свои рассказы, распространяя их еще больше.

Так появилась легенда о таинственном сообществе похищающих детей чародеев. Одни говорили, что их предводительницей была прекрасная дама, другие – что высокий мужчина с красными глазами, в то время как в третьей версии рассказывалось о смеющемся юноше, который завлекал своих жертв песнями, и они шли за ним, покорные, как овцы.

А уж о том, куда девали исчезнувших детей, не было и двух похожих историй. Одни говорили – в пекло, под землю, в какую-то волшебную страну. Другие утверждали – что на какую-нибудь ферму, где детей откармливали, чтобы потом съесть. Еще кто-то утверждал, что их держали и продавали в рабство богатым татарам… И так далее.

Но единственной вещью, с которой соглашались все, было имя неизвестных похитителей. У них либо должно было появиться имя, либо о них вообще не стоило упоминать, а разговаривать о них – особенно, если вы были в уютной безопасности дома, или в колледже Джордан – было занятием приятным. Никто не знал, почему к ним прижилось имя Глакожеры.

– Не задерживайся допоздна на улице, иначе тебя схватят Глакожеры!

– Моя кузина живет в Нортгемптоне, она знает женщину, у которой Глакожеры украли сына!

– Глакожеры появились в Стратфорде. Говорят, они движутся на юг!

И, разумеется:

– Давай играть в детей и Глакожеров!

Это сказала Лайра Роджеру в один дождливый день, когда они вдвоем сидели на пыльном чердаке. Сейчас он был ее преданным слугой и пошел бы за ней на край Земли.

– И как мы будем в них играть?

– Ты спрячешься, а я тебя найду и расчленю, как делают Глакожеры.

– Ты не знаешь, что они делают. Может быть, они делают совсем не так.

– Ты их боишься, – сказала она. – Я знаю.

– А вот и нет. Я в них все равно не верю.

– А я верю, – решительно возразила она. – Но все равно не боюсь. Я сделаю с ними так, как мой дядя, когда в последний раз был в Джордане. Я его видела. Это было в Комнате Уединения, и там был один невежливый гость, и мой дядя просто так ужасно на него посмотрел, что этот человек свалился замертво с пузырями пены у рта.

– Да он не мог, – с сомнением сказал Роджер. – В кухне об этом ничего не говорили. И вообще, тебя же не пускают в Комнату Уединения.

– Конечно же, нет! О таких вещах слугам не рассказывают. И я была в Комнате Уединения. И потом, мой дядя всегда так делает. Однажды он сделал такое с татарами, когда они его поймали. Они его связали и хотели выпустить кишки, но когда к нему подошел первый человек с ножом, дядя просто посмотрел на него, и тот упал и умер, тогда подошел другой, но дядя сделал то же и с ним, и, в конце концов, остался только один. Дядя сказал, что оставит его в живых, если тот его развяжет, и он развязал, но мой дядя все равно его убил, чтобы знал.

Роджер верил в это еще меньше, чем в Глакожеров, но история была слишком хороша, чтобы ее отбросить, и тогда они принялись играть в лорда Азраэля и умирающих татар, используя вместо пены содовый порошок.

Но это была мимолетная игра; Лайра все еще горела идеей играть в Глакожеров, и поэтому потащила Роджера в винные погреба, куда они попали с помощью набора запасных ключей, принадлежащего Камердинеру. Они вместе пробрались через просторные подвалы, где веками обрастали паутиной бутылки токайского, канарского, бургундского и брентвейна. Над ними возвышались древние арки на опорах толщиной не меньше, чем в десять деревьев; пол под их ногами был выложен плитами неправильной формы, и со всех сторон, ряд за рядом, полка за полкой были выстроены всевозможные бутыли и бочонки. Зрелище было завораживающим. Опять забыв о Глакожерах, двое детей крались из конца в конец, держа в подрагивающих пальцах свечу и всматриваясь в любой темный уголок, и с каждым моментом голову Лайры все больше занимал вопрос: какой у вина вкус?

Способ получить ответ был довольно прост. Лайра – не взирая на горячие протесты Роджера – взяла самую старую, замысловатую и зеленую бутылку, какую только могла найти, и, не имея ничего под рукой чтобы открыть пробку, просто отбила ей горлышко. Забравшись в самый отдаленный угол, они прихлебывали крепкий кроваво-красный напиток, интересуясь, когда же, наконец, захмелеют, и как они смогут сказать, что уже захмелели. Вкус Лайре понравился не очень, но она должна была признать, что он приятен и сложен. Смешнее всего было наблюдать за двумя их демонами, поведение которых становилось все более и более беспорядочным: они спотыкались, бессмысленно смеялись и принимали форму горгулий, соревнуясь в безобразности.

И наконец, почти одновременно, дети поняли, что значит – напиться.

– И кому-то нравится это делать? – выдавил Роджер после обильной рвоты.

– Да, – ответила Лайра в том же состоянии. И упрямо добавила. – И мне тоже.

Из этого случая Лайра не извлекла никакого урока, кроме того, что игры в Глакожеров могут привести в интересные места. Она вспомнила недавний разговор с дядей и принялась изучать подвалы, узнав, что надземная часть – всего лишь маленький фрагмент целого. Подобно некоему гигантскому грибу, чья корневая система распространяется на целые акры, Джордан (борясь за подземное пространство с колледжем св. Михаила с одной стороны, колледжем Гэйбрила с другой, и еще с Библиотекой позади) начал расти под поверхностью еще в Средние Века. Туннели, шахты, погреба, подвалы, лестницы так глубоко уходили в землю под Джорданом и на несколько сотен ярдов вокруг него, что под землей колледжа было примерно столько же пространства, сколько и над ней; Колледж Джордан стоял как бы на пористом камне.

И теперь, ощутив вкус к его исследованию, Лайра забросила обычные места, в которых бывала, забросила неровные колледжские крыши, и погрузилась с Роджером в этот подземный мир. Вместо того чтобы изображать Глакожеров, они играли в охоты на них: что может быть более подходящим местом для укрытия от людских глаз, чем подземелья?

И вот однажды они с Роджером отправились в склеп под молельней. Именно здесь были похоронены поколения Мастеров, лежащие в своих обитых свинцовыми полосами дубовых гробах, в каменных нишах вдоль стен. Под каждой нишей были таблицы, указывающие их имена:

САЙМОН ЛЕ КЛЕРК, МАСТЕР 1765-1789 КЕРЕБАТОН

REQUIESCANT IN PACE

– Что это означает? – спросил Роджер.

– Первая часть – это его имя, а последний кусочек написан на латинском. А посередине даты, когда он был Мастером. А второе имя, должно быть, принадлежало его демону.

Они двинулись вдоль тихого подвала, пробегая глазами буквы на других надписях:

ФРАНЦИСК ЛАЙОЛЛ, МАСТЕР 1748-1765 ЗАХАРИЭЛЬ

REQUIESCANT IN PACE

ИГНАТИУС КОУЛ, МАСТЕР 1745-1748 МУСКА

REQUIESCANT IN PACE

Лайра с интересом заметила, что в каждый гроб вставлена медная пластина с изображением какого-нибудь зверя: где василиска, где змеи, где обезьяны. Она сообразила, что это были обличья демонов умерших людей. Когда люди взрослели, их демоны теряли способность изменять формы и принимали какую-то одну, которая была постоянной.

– В этих гробах – скелеты! – прошептал Роджер.

– Гниющая плоть, – зашептала Лайра. – И черви вперемежку с личинками в глазницах…

– И здесь, наверное, есть привидения, – сказал, весело поеживаясь, Роджер.

За первым склепом они обнаружили коридор, покрытый каменными полками. Каждая была разделена на квадратные отделения, в которых покоились черепа.

Демон Роджера, трепеща, поджала хвост и издала короткий тихий вой.

– Тихо! – шикнул он.

Лайра не могла видеть Пантелеймона, но она знала, что сейчас он сидит у нее на плече в форме мотылька и, наверное, тоже дрожит.

Она протянула руку и слегка приподняла один из черепов.

– Что ты делаешь? – воскликнул Роджер. – Ты не должна их трогать!

Но она продолжала вертеть череп, не обращая на него внимания. И вдруг из отверстия в основании черепа что-то вывалилось – проскользнуло сквозь ее пальцы и со звоном ударилось об пол, так что в панике она едва не уронила сам череп.

– Это монета! – сказал Роджер, нащупывая ее. – Наверное, здесь сокровище!

Он поднял вещицу к свету, и они оба уставились на нее широко распахнутыми глазами. Это была не монета, а маленький диск с грубо выгравированным изображением кота.

– Это как на тех дисках на гробах, – сказала Лайра. – Его демон. Наверное.

– Положи-ка это лучше на место, – с тревогой сказал Роджер, и Лайра перевернула череп и бросила диск в место его извечного упокоения прежде, чем положить череп обратно. Они обнаружили, что все остальные черепа тоже имеют свои монетки-демонов, символизирующие, что прижизненная связь продолжается и после смерти.

– Как ты думаешь, кем они все были, когда были живы? – сказала Лайра. – Я считаю, что, скорее всего, Мудрецами. Гробы есть только у Мастеров. Наверное, за века их было так много, что просто не было места хоронить их здесь полностью, поэтому отрезали и сохраняли только их головы. В любом случае, это их самая важная часть.

Глакожеров они не нашли, но катакомбы под молельней занимали Лайру и Роджера несколько дней. Однажды она попыталась подшутить над несколькими мертвыми Мудрецам, меняя местами монетки в их черепах, так что выходило, что у них другие демоны. Пантелеймон пришел в такое возбуждение, что превратился в летучую мышь и принялся туда-сюда летать, издавая пронзительные крики и хлопая крыльями, но Лайра не обратила на него внимания: шутка казалась ей слишком удачной. Однако позже она за нее расплатилась. Ночью, в своей кровати, в узкой комнатке наверху Двенадцатой Лестницы она увидела кошмар и с криком проснулась: рядом стояли три костлявые фигуры, одетые в мантии, и протягивали свои костлявые пальцы с намерением откинуть капюшоны и явить на свет кровавые культи вместо голов. И только после этого Пантелеймон превратился во льва и заревел на них, заставив пятиться, растворяясь в стене, пока не остались видны только их руки, потом – только загрубевшие желто-серые кисти, потом – шевелящиеся пальцы, и, в конце концов, все исчезло. Утром она первым делом спустилась вниз и положила монеты-демонов на их правильные места, шепча черепам: «Простите, пожалуйста! Простите!»

Катакомбы были гораздо просторнее винных погребов, но и они имели свои границы. Когда Лайра с Роджером обследовали в них каждый уголок и удостоверились, что Глакожеров им там не найти, они обратили свое внимание и на другие места – но не раньше, чем Заступник застукал их выходящими из склепа и позвал назад в часовню.

Заступник был пухлым престарелым мужчиной, которого все звали отец Хейст. Его работой было отправлять в колледже службы, проповедовать, молиться и слушать исповеди. Когда Лайра была помладше, он был заинтересован ее душевным благополучием, которому суждено было быть разрушенным ее скрытым безразличием и неискренними раскаяниями. В итоге он решил, что в духовном плане она не подает никаких надежд.

Услышав его оклик, Лайра и Роджер неохотно развернулись и, шаркая, прошествовали в пахнущую плесенью полутьму часовни. Тут и там перед ликами святых трепетали свечи; с хоров, где стоял орг а н и шел какой-то ремонт, доносился слабый отдаленный шум; слуга полировал медный аналой. Из ризницы их поманил отец Хейст.

– Где это вы были? – спросил он у них. – Я видел, как вы приходили сюда два или три раза. Что это вы задумали?

Его тон не был осуждающим. Он звучал искренне заинтересованным. Демон-ящерица с насеста на его плече показала им тонкий язык.

Лайра сказала:

– Мы хотели посмотреть на склеп.

– Зачем же?

– Ну… гробы. Мы хотели посмотреть на гробы, – сказала она.

– Для чего?

Она пожала плечами. Она всегда так отвечала, если на нее нажимали.

– А ты, – продолжил он, поворачиваясь к Роджеру. Демон Роджера примирительно завиляла хвостом. – Как тебя зовут?

– Роджер, отче.

– Если ты слуга, то где ты работаешь?

– На кухне, отче.

– Тебе сейчас нужно быть там?

– Да, отче.

– Тогда ступай отсюда.

Роджер развернулся и убежал. Лайра переминалась с ноги на ногу.

– Что до тебя, Лайра, – продолжил отец Хейст, – Я рад, что ты проявляешь интерес к содержимому часовни. Тебе повезло, вся история нашего Колледжа буквально окружает тебя.

– Гм… – ответила Лайра.

– Но меня удивляет твой выбор товарища. Тебе одиноко?

– Нет, – сказала она.

– Тебе… тебе не хватает общества других детей?

– Нет.

– Я не имею в виду поваренка Роджера. Я имею в виду таких детей, как ты. Благородных детей. Ты хотела бы иметь таких товарищей?

– Нет.

– Но, возможно, другие девочки…

– Нет.

– Видишь ли, никому из нас не хочется, чтобы ты тосковала по обычным детским радостям и развлечениям. Иногда, Лайра, я думаю, что тебе, должно быть, одиноко в обществе дряхлых Мудрецов. Ты чувствуешь это?

– Нет.

Он соединил больше пальцы поверх сплетенных ладоней, не в силах придумать, о чем бы еще спросить это упрямое дитя.

– Если что-то тебя беспокоит, – сказал он наконец, – ты знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне. Надеюсь, ты чувствуешь, что всегда можешь так делать?

– Да, – отвечала она.

– Ты молишься?

– Да.

– Молодец, девочка. А теперь – беги.

Она уходила с едва скрываемым облегчением. Потерпев неудачу в поисках Глакожеров под землей, она снова вернулась на улицу. Здесь она была как дома.

И вот, когда она почти утратила к ним интерес, Глакожеры появились в Оксфорде.

Впервые Лайра об этом услышала, когда в семье знакомых ей бродяжников пропал мальчик.

Приближалось время конной ярмарки, и весь канал заполонили лодки и лодочки с торговцами и путешественниками, и пристани вдоль побережья Джерико пестрели сияющей сбруей и привлекали громкими звуками цоканья копыт и торговой шумихи. Лайре всегда ужасно нравилась конная ярмарка; и, поскольку здесь всегда был шанс увести лошадь-за-которой-скверно-приглядывают, возникало бесконечное количество возможностей создать конфликт.

В этом году у нее появился грандиозный план. Вдохновившись прошлогодним похищением лодки, она собиралась на этот раз совершить настоящее путешествие, перед тем как вернуть ее назад. Если она со своими друзьями из кухни сможет добраться до самого Абингтона, то они смогут поиграть в разрушение плотины…

Но войнушки в этом году не произошло. Случилось кое-что другое. Под утренним солнышком Лайра медленно прогуливалась вдоль края лодочной мастерской в Порт Мидоу, в кои-то веки без Роджера (ему было велено вымыть полы в кладовой), зато с Хью Ловатом и Саймоном Парслоу, передающими друг другу ворованную сигарету и выпускающими показные клубы дыма, когда вдруг услышала, как знакомый голос прокричал:

– Ну, и что ты с ним сделал, идиот тупоголовый?

Голос был властным, он принадлежал женщине, но у женщины были луженые легкие. Лайра сразу огляделась в ее поисках, потому что это была Ма Коста, которая могла дважды наградить Лайру ошеломительными затрещинами, а на третий раз угостить горячим имбирным пряником, и чья семья постоянно заботилась о роскоши и богатстве своей лодки. Среди бродяжников они были принцами, Лайра всегда восхищалась Ма Костой, но иногда приходилось ее остерегаться, потому что именно ее лодку они когда-то угнали.

Услыхав перепалку, один из задиристых спутников Лайры машинально поднял камень, но Лайра сказала:

– Выбрось. Она сейчас не в духе. Сломает тебе хребет и не заметит.

На самом деле, Ма Коста была больше обеспокоена, чем разозлена. Мужчина, к которому она обращалась, торговец лошадьми, пожимал плечами и разводил руками.

– Ничего я не делал, – говорил он. – Он был рядом, и вдруг через минуту пропал. Я даже не заметил, куда он подевался.

– Он же помогал тебе! Он присматривал за твоими проклятыми лошадьми!

– В таком случае, он должен был остаться здесь, разве нет? Отлучки во время работы…

Торговец не закончил, потому что Ма Коста вдруг залепила ему увесистую оплеуху и обрушила на него такой град проклятий и упреков, что он вскрикнул и счел за благо убраться. Посмеивающиеся рядом другие торговцы сразу встревоженно замолчали.

– Что случилось? – спросила Лайра у бродяжного мальчишки, который с открытым ртом наблюдал за происходящим. – Что ее так разозлило?

– Да сын ее, – протянул ребенок. – Билли. Она наверно, думает, что его сцапали Глакожеры. А они и в самом деле могли. Я сам не видел его с тех пор как…

– Глакожеры?! Они что, уже в Оксфорде?!

Мальчишка бродяжников отвернулся и позвал приятелей, которые тоже во все глаза наблюдали за Ма Костой.

– Эй, она не знает, что происходит! Она не знает, что здесь Глакожеры!

В ее сторону обернулось с полдюжины хулиганов с выражением насмешки на лицах, и Лайра отбросила сигарету, понимая, что сейчас начнется потасовка. Все их демоны незамедлительно приняли воинственный вид: каждый из детей теперь стал снабжен клыками, когтями и шипастой шерстью, а Пантелеймон, с презрением лицезрея скудную фантазию бродяжьих демонов, превратился в дракона размером с шотландскую борзую.

Но не успели они начать свой бой, как вмешалась сама Ма Коста, отпихивая в сторону двух бродяжьих ребят и наступая на Лайру походкой боксера-профессионала.

– Ты его видела? – требовательно спросила она Лайру. – Ты видела Билли?

– Нет, – ответила Лайра. – Мы только что пришли. Я уже несколько месяцев не встречала Билли.

Демон Ма Косты в обличье орла описывал круги в безоблачном небе над ее головой, бросая по сторонам немигающие взгляды своих хищных желтых глаз. Лайра была напугана. Никто не тревожился, если ребенок пропадал на несколько часов, а уж тем более не бродяжники: в мире тесно сплоченных бродяжьих лодок, где детям радовались и непомерно их любили, всякая мать знала, что если чадо куда-то отлучилось, то с ним рядом будет кто-то дугой, кто безоговорочно встанет на его защиту.

И вдруг сама Ма Коста, королева бродяжников, обеспокоена пропажей ребенка. Что ж это такое происходит?

Ма Коста невидящим взглядом окинула группу детей и ринулась в толпу на пристани, зовя ребенка. Дети тут же повернулись друг к другу, горе матери охладило их вражду.

– Кто эти Глакожеры? – спросил Саймон, один из приятелей Лайры.

– Ну, знаете, они похищают детей по всей стране. Они пираты… – сказал один из бродяжников.

– Не пираты, – поправил второй. – А людоеды. Их поэтому и называют Глакожерами.

– Они что, едят детей? – спросил второй спутник Лайры, Хью, поваренок из колледжа Святого Михаила.

– Никто не знает, – сказал первый бродяжник. – Их просто похищают, и больше их никто не видит.

– Мы это всё знаем, – сказала Лайра. – Спорим, что мы начали играть в детей и Глакожеров на несколько месяцев раньше вас! Но я уверена, что Глакожеров никто не видел.

– Видел, – возразил один из мальчишек.

– Кто видел? – настаивала Лайра. – Ты, что ли? И откуда ты знаешь, что это не один человек?

– Чарли видал их в Бенбери, – ответила бродяжья девочка. – Они пришли и стали разговаривать с одной женщиной, пока еще один из них забирал из сада ее сына.

– Да, – пропищал Чарли. – Я видел, как они это делали!

– И как они выглядели? – спросила Лайра.

– Ну… я их плохо разглядел, – пробормотал Чарли и добавил. – Зато я видел их машину. Они приехали в белом грузовике, затащили туда мальчишку – и поминай как звали.

– Но почему их называют Глакожерами? – недоумевала Лайра.

– Потому что они поедают детей, – сказал первый бродяжий мальчик. – Кто-то из Нортгемптона нам рассказывал. Там они тоже побывали. Так вот, у этой девчонки из Нортгемптона утащили брата, и человек, который это сделал, сказал ей, что они собираются его съесть. Да это всем известно! Их просто пожирают.

Стоящая рядом бродяжья девчонка начала громко плакать.

– Билли ей двоюродный брат, – сказал Чарли.

Лайра спросила:

– Кто последним видел Билли?

– Я, – ответило сразу полдюжины голосов. – Я видел, он приглядывал за старой клячей Джонни Фьорелли … Я видел его у торговки леденцами… Я видел, как он катался на кране…

Выслушав все это, Лайра сделала вывод, что Билли в последний раз видели не меньше двух часов назад.

– Значит, – заключила она, – примерно в последние два часа здесь были Глакожеры.

Все сразу огляделись и поежились, несмотря на теплое солнце, толпу на пристани и привычные запахи смолы, лошадей и табака. Проблема была в том, что никто из них не знал, как эти самые Глакожеры выглядят, Глакожером мог оказаться любой, напомнила Лайра напуганной компании, которая уже поддалась ее влиянию – как ребята из колледжей, так и бродяжники.

– Они должны выглядеть как обычные люди, иначе их сразу раскроют, – объяснила она. – Если бы они нападали ночью, то могли бы выглядеть как угодно. Но раз уж они приходят и днем, они обязаны быть такими же, как все. И поэтому любой из этих людей может быть Глакожером…

– Эти – нет, – неуверенно сказал один из бродяжников. – Этих я всех знаю.

– Ну, не эти, так другие, – ответила Лайра. – Пойдемте их найдем! Вместе с их белым грузовиком!

И это повлекло за собой остальные их действия. К ним присоединялись и другие искатели, и вскоре не меньше тридцати бродяжьих ребят рыскали вдоль причалов, забегая в стойла, забираясь на подъемные краны и вышки в лодочных мастерских, перепрыгивая через изгороди на широкие луговины, раскачиваясь одновременно по пятнадцать человек на подвесном мосту над зеленой водой, и во весь дух носясь по узким улочкам Джерико, между маленькими кирпичными домами с крылечками, и забегая в просторную часовню святого Варнавы Химика с четырьмя башнями. Половина из них не знала, что они ищут на самом деле, и просто развлекалась, но те, кто был вместе с Лайрой, ощущали угнетающий страх всякий раз, когда видели одинокую фигуру в глубине аллеи или в полутьме часовни: может, это был Глакожер?

Но, разумеется, это были не Глакожеры. В конце концов, так ничего и не отыскав, и с нависшей над ними тенью настоящей пропажи Билли, они прекратили свои забавы. И когда в преддверии ужина Лайра и двое ребят из колледжей покидали Джерико, они увидели, что бродяжники собираются на причале, соседствующем с лодкой семейства Косты. Некоторые женщины в голос плакали, мужчины стояли грозными группами, их демоны нервно летали или сердито ворчали на любую тень.

– Я убедила их, что Глакожеры больше не осмелятся здесь появиться, – сказала Лайра Саймону Парслоу, когда они переступили порог просторного холла колледжа Джордан.

– Нет, – сказал он вдруг. – Но я знаю, что на рынке исчез еще одни ребенок.

– Кто? – спросила Лайра. Она знала почти всех детей с рынка, но этой новости еще не слыхала.

– Джесси Рейнольдс, дочка шорника. Когда вчера он закрывал лавку, ее еще не было, хотя она ушла всего лишь за рыбой для отца. Она так и не вернулась, и никто ее с тех пор не видел. Хотя искали по всему рынку, и не только.

– Почему я об этом до сих пор не знала?! – негодующе воскликнула Лайра. Она решила, что со стороны ее друзей просто непростительно не рассказывать ей всего сразу.

– Ну, это случилось только вчера. Возможно, сейчас она уже вернулась.

– Пойду спрошу, – сказала Лайра, поворачиваясь к выходу из холла.

Но не успела она выйти за ворота, как ее окликнул Носильщик.

– Эй, Лайра! Этим вечером тебе больше не следует уходить. Это приказ Мастера.

– Почему?

– Я же сказал, это приказ Мастера. Он велел, чтобы ты оставалась здесь, когда придешь.

– Тогда поймайте меня, – выпалила она и выскочила прежде, чем старик смог миновать дверной проем.

Она промчалась вдоль узкой улицы и по проходу, в котором стояли фургоны с неразгруженными товарами для крытого рынка. Настал час закрытия лавок, и оставалось всего несколько фургонов, но у главных ворот, напротив высокой каменной стены колледжа Святого Михаила стояла кучка курящих и болтающих молодых людей. Лайра знала одного из них, шестнадцатилетнего парня, который ей очень нравился, потому что мог плеваться дальше всех, кого она знала; она подошла и скромно подождала, пока он ее заметит.

– Ну? Чего тебе? – сказал он наконец.

– Это правда, что Джесси Рейнольдс исчезла?

– Да. А что?

– Потому что сегодня исчез ребенок бродяжников, и все такое.

– Эти бродяжники всегда исчезают. Они исчезают после каждой конной ярмарки.

– И лошади тоже, – добавил один из его друзей.

– Это совсем другое, – возразила Лайра. – Это же ребенок! Мы искали его весь день, а другие дети сказали, что его украли Глакожеры.

– Кто-кто украл?

– Глакожеры, – сказала она. – Вы что, не слышали о Глакожерах?

Для остальных ребят это тоже было новостью, и они заинтересованно выслушали все, что она сказала, за исключением некоторых глупых уточнений.

– Глакожеры, – сказал знакомый Лайры по имени Дик, – это полная чепуха. Бродяжники вечно разносят всякие глупые сплетни.

– Они сказали, что пару недель тому Глакожеры были в Бенбери, – настаивала Лайра, – и украли там пятерых детей. И теперь, наверное, добрались до Оксфорда, чтобы ловить детей среди нас. Это, должно быть, они поймали Джесси.

– Один ребенок потерялся по пути в Коули, – сказал один из парней. – Теперь я припоминаю. Моя тетушка была там вчера – она торгует рыбой и фруктами из фургона – она что-то слышала об этом… О каком-то маленьком мальчике, который… Хотя, про Глакожеров я ничего не знал. Они же ненастоящие! Это просто сказки.

– Нет, настоящие! – Сказала Лайра. – Бродяжники их видели. И они считают, что Глакожеры лопают детей, которых ловят, и…

Она остановилась на половине предложения: ей на ум внезапно кое-что пришло. В тот вечер, когда она пряталась в Комнате Уединения, лорд Азраэль показал слайд с мужчиной, у которого из руки исходили потоки света; а кроме него была еще одна маленькая фигура, вокруг которой было поменьше света; и он сказал, что это был ребенок; и кто-то еще спросил, был ли это особенный ребенок, но ее дядя сказал, что нет, и в этом все дело. Лайра вспомнила, что особенный означало “избранный”.

И вдруг у нее оборвалось сердце: где Роджер?

С утра она его не видела…

Она неожиданно почувствовала страх. Пантелеймон в форме миниатюрного льва прыгнул ей на руки и зарычал. Она попрощалась с парнями у ворот и поспешила назад на Тэл-стрит, а затем со всех ног помчалась в здание Джордана, влетев вовнутрь секундой раньше, чем ее демон в форме гепарда.

Носильщик был верен своему слову.

– Я позвонил Мастеру и все ему рассказал, – заявил он. – Ему это совсем не понравилось. Я не хотел бы оказаться на твоем месте ни за какие деньги.

– Где Роджер? – требовательно спросила она.

– Я его не видел. Но ему тоже достанется. Вот когда мистер Каусон его поймает…

Лайра помчалась на кухню и направилась в душную, лязгающую, исходящую паром шумиху.

– Где Роджер? – воскликнула она.

– Отстань, Лайра! Здесь все заняты!

– Но где он? Он уже вернулся или нет?

Казалось, никого это не волновало.

– Где же он? Вы должны были слышать! – Проорала Лайра шеф-повару, которая закрыла уши и отправила ее бушевать куда-нибудь в другое место.

Ее попытался успокоить кондитер Берни, но она не унималась.

– Они поймали его! Проклятые Глакожеры, они всех ловят и кровожадно убивают! Я их ненавижу! Вам наплевать на Роджера…

– Лайра, Роджер нам не безразличен…

– Нет, безразличен, иначе вы бы побросали свою работу и сейчас же отправились его искать! Ненавижу вас всех!

– Роджер мог до сих пор не вернуться по дюжине причин. Подумай сама. Меньше, чем через час мы должны приготовить ужин и накрыть на стол; Мастер принимает гостей в своих апартаментах, он будет ужинать прямо там, а это значит, что Шеф-повар должна позаботиться о том, чтобы блюда не остыли, пока их туда доставят; ведь что бы ни случилось, Лайра, мы должны выполнять свою работу. Я уверен, что Роджер вернется…

Лайра развернулась и вылетела из кухни, опрокинув стопку серебряных крышек и не обращая внимания на поднявшиеся гневные крики. Она скатилась по ступеням, пересекла четырехугольный двор между часовней и Башней Палмера и попала в Четырехугольник Йексли, где стояли самые старые здания колледжа.

Пантелеймон несся впереди нее, взлетая по ступеням на самый верх лестницы, где была ее комната. Лайра толчком открыла дверь, подтянула к окну свой расшатанный стул, широко распахнула оконные створки и вылезла наружу. Как раз под окном был покрытый металлом каменный выступ около фута шириной, и, встав на него, она вскарабкалась по ухабистой черепице на самый верх крыши. Тогда она открыла рот и пронзительно закричала. Пантелеймон, который на крыше всегда превращался в птицу, грачом летал вокруг нее и издавал такие же крики.

Вечернее небо было разукрашено абрикосовым, персиковым и кремовым цветами: в необъятном оранжевом небе висели похожие на мороженное маленькие нежные облачка. Среди них, но не выше, высились шпили и башни Оксфорда; с обеих сторон – на востоке и западе – зеленели леса Шато-Верта и Уайт Хэма. Где-то каркали грачи, звонили колокола, а доносящийся со стороны аэропричала равномерный звук газового двигателя знаменовал отправление в Лондон королевского почтового дирижабля. Лайра наблюдала, как он удаляется за шпиль церкви Святого Михаила, сначала величиной с кончик ее мизинца на вытянутой руке, а потом становящийся все меньше и меньше, пока не превратился в маленькую точку на перламутровом небе.

Она опустила голову и посмотрела на темнеющую внизу четырехугольную площадку, по которой по одному или по двое уже шли в направлении столовой одетые в черные мантии Мудрецы, а рядом важно шествовали, порхали, или спокойно восседали на их плечах демоны. В Зале зажигались огни; она наблюдала, как понемногу начинают сиять запятнанные чем-то окна – это слуги зажигали нафтовые лампы, передвигая столы. Зазвонил колокольчик Дворецкого, извещая, что до ужина осталось полчаса.

Это был ее мир. Она хотела, чтобы он всегда оставался таким, но все вокруг менялось – кто-то чужой начал похищать детей. Она села на край крыши, подперев руками подбородок.

– Мы сами спасем его, Пантелеймон, – сказала она. Его ответ донесся из дымохода.

– Это будет опасно, – сказал он своим грачиным голосом.

– Конечно! Я понимаю.

– Помнишь, что было сказано в КомнатеОтдыха?

– Что?

– Что-то о ребенке в Арктике. Ребенке, который не привлекал Пыль.

– Говорили, что это полноценный ребенок… что это означает?

– Возможно, они собираются сделать с Роджером, ребенком бродяжников и остальными именно это?

– Что – это?

– Ну, а что значит “полноценный”?

– Не знаю. Может быть, они разрежут их на кусочки? Я думаю, они собираются сделать из них рабов. Это принесет побольше толку. А может быть, там шахты. Урановые рудники. Да, думаю, так и есть. И если они пошлют на рудники взрослых, те погибнут, и поэтому они решили, что использовать вместо них детей будет дешевле. Вот что они с ним сделают.

– Думаю…

Но дальнейшие рассуждения Пантелеймона пришлось отложить, потому что снизу кто-то начал кричать.

– Лайра! Лайра! Немедленно возвращайся в комнату!

Донеслось хлопанье оконной рамы. Лайра знала этот нетерпеливый голос: он принадлежал миссис Лонсдейл, экономке. Спрятаться от нее было нереально.

Лайра с непроницаемым лицом соскользнула с крыши на уступ и снова пробралась внутрь через окно. Миссис Лонсдейл наливала воду в небольшой облупленный тазик под аккомпанемент треска и грохота, доносившегося из водопроводных труб.

– Сколько раз тебе говорилось об этих вылазках… Взгляни на себя! Только полюбуйся на свою юбку – она же вся выпачкана! Сейчас же сними все и вымойся, пока я подыщу что-нибудь пристойное и непорванное. И почему ты не можешь быть чистой и аккуратной…

Лайра была настолько угрюма, что даже не поинтересовалась, зачем ей потребовалось умывание и переодевание, в то время, как ни один из взрослых не давал ей повода для одобрения. Она через голову стянула платье, бросила его на узкую кровать и начала беспорядочно мыться, пока Пантелеймон, превратившись в канарейку, подскакивал все ближе и ближе к демону миссис Лонсдейл, невозмутимому ретриверу, безуспешно пытаясь его расшевелить.

– Посмотри, в каком состоянии твой шкаф! Ты неделями ничего не вешаешь на место! Посмотри, какие складки появились на этом…

Посмотри на то, посмотри на это… Не хотела Лайра смотреть. Она вообще закрыла глаза, вытирая лицо тонким полотенцем.

– Придется тебе одеть это как есть. Утюжить уже нет времени. Боже милостивый, твои коленки, дитя, посмотри, в каком они состоянии…

– Не хочу никуда смотреть, – пробормотала Лайра.

Миссис Лонсдейл шлепнула ее по ноге.

– Вымой, – безжалостно сказала она. – Ототри всю эту грязь.

– Зачем? – Наконец спросила Лайра. – Я обычно не мою колени. Никто не собирается на них смотреть. Зачем мне все это делать? Роджер заботит Вас не больше, чем Шеф-повариху. Только я одна… – она заработала еще один шлепок по другой ноге.

– Не городи чепухи! Моя фамилия Парслоу, как и у отца Роджера. Он мой троюродный брат. Думаю, ты этого не знала, потому что никогда не спрашивала, мисс Лайра. Думаю, это никогда не приходило тебе в голову. Не смей обвинять меня в том, что я не забочусь о мальчике. Видит Бог, я забочусь даже о тебе, и даже без всякой на то причины и не получая никакой благодарности.

Она схватила мочалку и стала тереть коленки Лайры до тех пор, пока кожа на них не стала ярко-розовой и воспаленной, но чистой.

– А все это делается потому, что сегодня ты ужинаешь с Мастером и его гостями. Я надеюсь, ты будешь пристойно себя вести. Говори только тогда, когда должна, веди себя тихо и вежливо, мило улыбайся и никогда не отвечай “не знаю”, если кто-нибудь задаст тебе вопрос.

Она натянула лучшее платье на тощее тело Лайры, поправила его, выудила из захламленного ящика стола обрезок красной ленты и принялась расчесывать ее волосы жестким гребнем.

– Если бы меня предупредили пораньше, я бы потщательнее вымыла твои волосы. М-да, это скверно. Если они не будут приглядываться… Вот так. Теперь постой ровно. Где твои лакированные туфли?

Пять минут спустя Лайра стучалась в двери жилища Мастера, мрачного величественного здания, обращенного фасадом на Четырехугольник Йексли, а задней стороной – в Библиотечный Сад. Пантелеймон, превратившись в горностая, тоже для вежливости постучался где-то на уровне ее ноги. Дверь открыл личный слуга Мастера Коузинс, давний враг Лайры; но сейчас оба понимали, что настало время перемирия.

– Миссис Лонсдейл сказала, что мне велено прийти, – проговорила Лайра.

– Да, – ответствовал Коузинс, делая шаг в сторону. – Мастер сейчас в гостиной.

Он провел ее в просторную комнату, из которой открывался вид на Библиотечный Сад. Последние лучи солнца проникали в комнату через просвет между Библиотекой и Башней Палмера и освещали мрачные картины и темное серебро, которое коллекционировал Мастер. Гости тоже были освещены, и Лайра поняла, почему они не отправились ужинать в Зал: трое из них были женщинами.

– А, Лайра, – молвил Мастер. – Я очень рад, что ты пришла. Коузинс, нельзя ли принести каких-нибудь некрепких напитков? Госпожа Ханна, думаю, вы с Лайрой незнакомы… Это кузина Лорда Азраэля.

Госпожа Ханна Рельф была главой женских колледжей, престарелой седовласой леди, чьим демоном была мартышка. Лайра как можно вежливее пожала ей руку, а затем была представлена другим гостям, которые, как и госпожа Ханна, были Мудрецами из других колледжей и не представляли особого интереса. Наконец, Мастер подошел к последнему гостю.

– Миссис Коултер, – сказал он, – это наша Лайра. Лайра, подойди и поздоровайся с госпожой Коултер.

– Здравствуй, Лайра, – произнесла миссис Коултер.

Она была молодой и красивой. Ее щеки обрамляли блестящие черные волосы, а демоном была золотистая обезьянка.