Требование доступа

По всем этим причинам новый рабочий режим в свое время охватит все главные сектора экономики. А поскольку рабочей силе постоянно предоставляется все большая автономия, она будет тре­бовать все большего доступа к информации. В эру «фабричных труб» доводы за гуманное обращение с работниками разбивались о реалии жесткой технологии, которая давала прибыль, даже когда рабочие оставались невежественными (и безвластными).

Сегодня рабочие требуют все большего доступа к информа­ции, потому что без нее они не могут эффективно выполнять свои обязанности. Таким образом, мы видим перераспределение зна­ний (и власти), которое сделали необходимым сами новые рыноч­ные условия и новые технологии.

«Так как компьютерные программы имитируют навыки, кото­рые долгое время выделяли менеджеров, люди на рабочих местах низшего уровня могут выполнять задачи, когда-то приберегаемые для администраторов», — пишет «The New York Times». Газета ци­тирует слова Чарльза Эберла, бывшего вице-президента Procter & Gamble: «Внезапно информация оказалась в руках людей, которые управляют машинами; ее больше не приберегают для людей, сто­ящих в иерархии на две-три ступеньки выше.

Контролеры первого уровня не ценят силу этой информации, пока она не попадает в руки рабочих. Тогда их сопротивление ог­ромно».

Ясно, что не все рабочие хороши на местах, требующих ини­циативы, полного участия и разделения ответственности. Равно как и не все менеджеры могут справиться с работой в новом стиле. Но поскольку рабочих единиц становится меньше, а образователь­ный уровень выше, давление снизу увеличивается. Результатом является фундаментальный сдвиг во властных отношениях¹².

Не впервые с начала индустриальной эпохи менеджеры стал­киваются с меняющимися моделями человеческих отношений на рабочем месте. В течение многих лет старым представлениям сторонников Тэйлора, которые превращали рабочего в прида­ток машины, бросали вызов теоретики направления «хороших парней» (good-guy), которые настаивали на том, что более гу­манное обращение с работниками в конце концов окажется бо­лее эффективным.

Новый режим, все больше поддерживаемый самим менедж­ментом, однако, более радикален. Как говорит Теруйя Нагао, «эта идея идет намного дальше допущения модели человеческого отно­шения, где работникам давали почувствовать их значимость. Те­перь признается, что они действительно являются значимыми»¹³.

Правда, что власть, берущая верх — большая, чем власть какого бы то ни было индивидуума, — это власть рынка труда. Нехватка или избыток тех или иных умений определяет внеш­ние параметры новой автономии. Многие программисты или космические инженеры поняли, что их, совсем как операторов штамповочных прессов или рабочих на линиях сборки, могут без церемоний выкинуть, тогда как их боссы считают себя «зо­лотыми парашютами». Изгнанные с работы переживают опусто-

шительный упадок личной и коллективной власти, но это тема совсем другой книги.

Здесь, однако, уместно сказать о том, как все меняется для тех, кто внутри рабочей силы. А в пределах этой структуры проис­ходит перемена исторического масштаба.

В эру «фабричных труб» ни один отдельный работник не имел значительной власти ни в каком споре с фирмой. Только коллек­тив рабочих, сконцентрированный и грозящий отказать в своих мышцах, мог заставить непокорный менеджмент улучшить оплату или статус работника. Только групповая акция могла замедлить или остановить производство, ведь все индивидуумы были взаи­мозаменяемы, значит, любого можно было с легкостью заменить. Это была основа формирования профсоюзов.

Если профсоюзы с их традиционным акцентом на «солидар­ности» и «единстве» теряют членов и власть фактически во всех технологически передовых государствах, это происходит именно потому, что рабочие перестали быть взаимозаменяемыми, как ког­да-то.

В завтрашнем мире не массы рабочих заставят производство компании бездействовать или повредят ему иным способом. «Ком­пьютерный вирус», занесенный в программу, легкое искажение информации в базе данных, утечка информации к конкуренту — лишь самые очевидные из целого спектра новых методов сабота­жа, доступных разгневанному, безответственному или обиженно­му законом индивидууму. «Информационная забастовка» будуще­го может оказаться протестом одного человека. И никакие законы, умные программы и устройства безопасности не смогут полностью защитить от нее. Лучшей защитой, по-видимому, будет социаль­ное давление равных. Или простое чувство, что с человеком обра­щаются достойно и справедливо.

Но намного важнее смещение к не-взаимозаменяемости. По мере того как работа становится более дифференцированной, у индивидуума с умениями, имеющими решающее значение, воз­можность торговаться увеличивается. Давление могут оказывать индивидуумы, а не только организованные группы. Революционе­ры-марксисты доказывали, что власть перетекает к тем, кто владе­ет «средствами производства». Сравнивая фабричного рабочего с доиндустриальным ремесленником, владевшим собственными ин-

струментами, Маркс утверждал, что рабочие будут безвластными, пока не отберут «средства производства» у класса капиталистов, который ими владеет. Сегодня мы переживаем новый сдвиг власти на рабочем месте. Великая ирония истории в том, что появляется новый тип автономного работника, который в действительности не владеет средствами производства. Однако новые средства про­изводства не найдешь ни в ящике с инструментами ремесленника, ни среди массивных механизмов века «фабричных труб». Они хра­нятся в голове работника — и там общество найдет единственный важнейший источник будущего благополучия и власти.