Франция. Верхняя Гаронна.1929 -1931 г.г. 1 page

Летом 1929 года мой отец приехал один в департамент Верхняя Гаронна (область Франции с центром Тулуза). Сердце его билось от волнения – опять он в чужой стране, и неизвестно, какое будущее ждёт его семью? Может, здесь его ждёт безработица? Чувство тревоги и мысли о Родине ещё больше усилились. Он всё ещё мечтал увидеть родное небо. С работой ему повезло. Он устроился работать к одному итальянскому фермеру. Фермер с женой оказались очень хорошими людьми. Они гуманно относились ко всем работникам без исключения, были вежливыми, аккуратными, трудолюбивыми и хорошо платили. Среди работников были люди разных национальностей. Климат в тех местах был благоприятный, а земля плодородная, и щедро платила хорошим урожаем.
Через год к отцу приехала мать, и он ушёл от фермера, хотя потом жалел об этом, потому что фермер хорошо платил и по-человечески относился к работникам. В это время у матери произошли роды, в результате которых родился мёртвый мальчик.
Отцу приходилось часто менять работу, потому что она его не устраивала. Он стремился найти постоянную хорошую работу, чтобы обеспечить будущее своей семьи. А осуществить это было не просто, так как во Франции тридцатые годы прошлого века, годы массовой безработицы, отличались особым сплочением трудящихся масс за свои права.

Переезд в Буссэнс. 1931 – 1934 г.г.

Отцу предложили поступить на работу в Буссэнсе, маленьком городке химической промышленности. Я родился 3 июля 1931 года в Тулузе. Отец приехал за матерью и привёз её со мной на съёмную квартиру в Буссэнсе. Нашим соседом стал русский Александр Перевозчиков, с которым отец познакомился ещё во время переезда из Польши во Францию. Он же стал моим крёстным отцом. В церковной книге я записан с тремя именами: Станислав, Александр и Владислав. Родители договорились назвать меня Александром. Но моя мать плохо понимала по-французски, и когда её спросили, как назвали сына, то она ответила - «Станислав», так как подумала, что её спросили о том, как зовут мужа? Так, стал я Станиславом с отчеством - Станиславович.
На плечи отца легла большая ответственность: надо было обеспечивать свою семью. В городах Франции мало женщин работало: в основном они были домохозяйками и воспитывали детей. Все хорошие рабочие места были заняты, а выбор других профессий был ограничен, да и были они неинтересными, не творческими и вредными для здоровья. К тому же, отец считался иностранцем. Бесполезно было мечтать о хорошем заработке. Французы за ту же работу получали зарплату намного больше. Поэтому доставалась отцу низкооплачиваемая и вредная работа. Основной продукцией химического завода в Буссэнсе были азотная, серная и соляная кислоты, аммиак и каустическая сода. Наконец ему досталась довольно лёгкая
работа – дежурить и следить за приборами. Но от отвратительного запаха постоянно болела голова. Несмотря на это, отец очень ответственно относился к своей работе, поэтому руководители производства
его уважали. Наша семья жила довольно скромно: мы держали в сарае кроликов и в свободное время
занимались заготовкой кормов для них.
Мои первые воспоминания относятся примерно к 1935 году, когда я впервые понял, что живу на свете, и у
меня есть мама и папа. С этого момента я начну пересказывать всё не со слов отца, а делиться своими личными воспоминаниями. В то время не существовало никаких детских садов. Помню, отец много со мной занимался и часто брал с собой за город: сделав на велосипеде маленькое сиденье, катался вместе со мной. Но однажды велосипед наехал на какое-то препятствие, и мы оба упали в кювет и сильно ушиблись. Конечно, досталось больше отцу, потому что он, падая, постарался уберечь меня от ушибов. Ему это удалось, но я так сильно испугался, что долго не хотел садиться на велосипед.
Однажды мы поехали с ним на ярмарку. Во Франции ярмарки бывали в больших городах и в сельских
- 10 -
районах раз в неделю, обычно по средам. Значение их было очень велико, так как на них съезжалась масса народа, который заполнял густым потоком все улицы и площади. На каждой улице продавали определённый товар: на одной улице продавали овощи, на второй – фрукты, на третьей – одежду и обувь, на четвёртой – лошадей, кур и гусей, то есть весь город или село были торговым центром. На центральной площади проходили разного рода цирковые выступления и аттракционы. Таковы были масштабы ярмарки.
Мы шли с отцом по ярмарке. Мои глаза не успевали охватывать всё происходящее; я отставал, отец крепко держал меня за руку и тащил за собой. И вдруг я даже не заметил, как остался один. Я остолбенел и сильно заплакал, ища глазами отца среди толпы. Не найдя его, стал бегать взад - вперёд. Люди меня останавливали, успокаивали и старались помочь. Минут через двадцать, растерянный и взволнованный, отец меня нашёл.
Самый лучший памятный день моего детства – это 1 октября 1936 года, когда я впервые пошёл в школу. Во дворе школы бегали и играли дети. Мы с отцом подошли к учительнице и представились. Учительница притянула меня к себе, погладила по голове и сказала какие-то добрые слова. Меня посадили за первую парту. Я всё глядел на учительницу и готов был заплакать. Меня пугала незнакомая обстановка и казалось, что я попал в совсем другой мир, в котором слишком много загадок. Смогу ли я справиться с учёбой? Первый учебный день прошёл быстро, и я не мог дождаться отца, который должен был заехать за мной.
Шли дни за днями, учиться мне нравилось. Отец самостоятельно изучал французский язык при помощи русско-французского и польско-французского словарей и делал в этом большие успехи. Соседи и их дети всегда помогали нам, когда мы обращались к ним за помощью. Дома отец говорил со мной на французском языке, а с матерью мы оба общались по-польски, потому что я неплохо знал польский язык. С самого раннего детства я понял, насколько существенна была разница между моим отцом и матерью. Мать была замкнутой, болезненной и набожной, и мне было её очень жаль. К тому же, она была неграмотной – с трудом могла расписаться. Хотя отец и был малограмотным, но старался больше читать и стремился к знаниям. Он был всегда жизнерадостным, трудолюбивым, честным и дисциплинированным. Между родителями часто возникали ссоры, которые не имели под собой почву. Мать всё время из-за пустяков обижалась на отца, хотя он никогда не навязывал ей свои мысли и не издевался над ней. Я никогда не видел отца пьяным, он был всегда отличным семьянином, заботясь о семье и её нуждах и не жалея на это ни времени, ни сил. А внутренний мир матери был очень узким. Она не старалась его обогатить, потому что не была любознательной. В то же время, была совершенно беспомощна и зависима от отца, так как в семье он работал один.
В Буссэнсе мы прожили около четырёх лет. Жить здесь мне нравилось. Через город протекала река Гаронна. Неподалёку от Гаронны стоял наш дом, и я в свободное от учёбы время ходил на левый берег реки, чтобы загорать и поиграть с речным песком. У нашей семьи было много друзей, с которыми мы часто собирались вместе по праздникам и в часы досуга. Позже, уехав из этих мест, мы неоднократно ездили навестить старых друзей.
Казалось бы, жизнь в Буссэнсе наладилась, и отец имел постоянную работу, но у него пошатнулось здоровье из-за вредных условий труда. Однажды на заводе произошла крупная трагедия. При спуске краном со второго на первый этаж громадного бака с горячей каустической содой бак зацепился за неровности стены и опрокинулся. Вся эта жижа опрокинулась прямо на несколько десятков рабочих, стоявших внизу. Это был просто ужас! Многие рабочие тут же погибли от сильнейших ожогов, другие от
страшных болей бросились в водоём, который был рядом, тем самым сделав своё положение
безнадёжным, так как от прикосновения воды с каустиком ускорились и приумножились страшные ожоги; затем последовала мгновенная смерть, а от людей остались одни кости. Многие дети в семьях остались без отцов. К отцу в карман залетел лишь небольшой кусочек каустика, от которого он получил острый ожог ноги. Ему дали больничный лист, чтобы залечить ногу, а на коже ноги так и осталась плешь. Этот случай побудил отца задуматься о смене работы. Тем более, в 1934 году родилась моя сестра Лена, и надо было что-то предпринимать.
Власти, во что бы то ни стало, пытались удержать утечку рабочей силы с химического завода в Буссэнсе. Они запросили от правительства издания соответствующего постановления, которое ограничивало бы выезд рабочих из Буссэнса. Чтобы уехать на другое место жительства, отцу нужно было получить соответствующее письменное разрешение, без которого его нигде бы не приняли на работу. У него был
- 11 -
друг, русский эмигрант Александр Карпов, живший в соседней области, с которым отец переписывался. В письме к Карпову он объяснил своё положение и попросил помочь ему устроиться на другую работу. Вскоре тот прислал ответ на письмо, в котором сообщал, что, благодаря его прочному положению на работе и авторитету, он рекомендовал отца директору завода по производству сельскохозяйственных удобрений как хорошего рабочего и попросил его трудоустроить на заводе. Директор обещал удовлетворить просьбу Карпова и взять отца на работу без всяких разрешающих документов. После такого письма отец смело подал заявление об уходе и уехал один устраиваться на новую работу. Директор завода выполнил своё обещание и взял его на завод в качестве разнорабочего по разгрузке вагонов с известковыми породами. Пока отец подыскивал новое жильё для нашей семьи, то временно жил у Карпова, а, вскоре, найдя квартиру в частном доме, приехал за нами.

Новое место жительства. Село Ла Барт. 1934-39 годы.

Мы переехали жить в большое село Ла Барт примерно в 35-40 километрах от французско-испанской границы. Если Буссэнс находился на низменности, то Ла Барт на выходе Доринской долины к этой низменности. Чтобы отцу доехать до работы, надо было подниматься по извилистой дороге по склонам горы более трёх километров. Природа тех мест была изумительно красива – всё утопало в зелени.
Отец всю жизнь с благодарностью вспоминал Александра Карпова за то, что тот оказал ему большую помощь в устройстве на работу. Спустя некоторое время после переезда, мы всей семьёй сделали визит вежливости семье Карповых. Мне понравились чистота и порядок в доме. Чувствовалось, что делами в семье правит настоящая хозяйка. Наконец я увидел в сборе эту дружную и сплочённую семью. Александр Карпов был выше среднего роста, худощавый, с умным лицом и оставшимися на нём следами перенесённой оспы. Сам он был родом из Тюменской области, отец его был священником. Жена его была маленького роста и не отличалась особой красотой, даже немного сутулая, с серебристыми волосами. Александр женился на этой женщине, у которой была дочь Мерви. В результате какого-то несчастного случая Мерви сломала ноги и перенесла несколько операций, после которых осталась инвалидом. Мерви хорошо училась и стала талантливой художницей - она писала пейзажи и портреты. Мать и отчим потратили немало средств на то, чтобы она окончила художественную школу и смогла переехать в Париж, где устроилась работать художницей. В 1953 году, когда я уже жил в Советском Союзе, Мерви мне об этом писала. Отец часто брал меня с собой, когда ходил к своему другу. Мне было интересно слушать их диалог, хотя огорчало, что они разговаривали между собой на родном русском языке, которого я не знал, - он был для меня непонятным и загадочным.
Заканчивалась весна 1939 года. Отец только что посадил овощи в огороде, который нам был отведён для хозяйства, как вдруг директор завода вызвал его к себе и сказал: «Господин Бубер, я хочу сообщить Вам, что у меня ожидается уменьшение выпуска продукции, и по этому поводу намечается сокращение штатов. Мне придётся Вас сократить, хотя этого не хочется делать. Я прекрасно понимаю, что Вам нелегко будет найти работу. Ведь после приезда из Буссэнса я Вас пожалел, хотя не имел права принимать сюда. Поймите меня, что при поступлении на завод Вы имели самый маленький стаж. По закону я не имею права уволить тех, чей стаж работы больше – сделать это мне не разрешат профсоюзы. То, что Вы русский, для меня не
имеет значения. Я знаю, что Вы честный и трудолюбивый труженик, и я очень не хочу расставаться с Вами.
Поймите меня и не обижайтесь. Прошу Вас извинить, что огорчил и разочаровал». Отец основательно расстроился и, получив расчёт, поехал домой с намерением начать поиски нового места работы на другой же день.
На следующее утро, позавтракав, он только собрался уходить, как во двор въехала легковая машина директора завода. Директор постучался, лёгкой походкой вошёл во двор, поздоровался и, обращаясь к отцу, сказал: «Господин Бубер, после вчерашнего разговора мне было очень тяжело. Я отдаю себе отчёт в том, что Вам нелегко будет устроиться на новую работу, и поэтому решил Вам помочь. Вчера по телефону я договорился с прорабом строительства нового алюминиевого завода, который временно возьмёт Вас на работу с условием: когда у меня появится работа, я возьму Вас к себе обратно. Я привык держать слово и никогда не откажусь от него. А теперь я хочу довезти Вас до места работы и познакомить с прорабом». Отец поверил в искренность слов директора и поехал с ним. При встрече с прорабом директор рекомендовал
- 12 -
отца как честного и трудолюбивого человека.
Прораб руководил строительной организацией, которая строила ряд цехов. Отец там работал в бригаде монтажником. Работа была на свежем воздухе, да и заработок был неплохой. Но прошло лето, и работа
закончилась. Отец опять оказался без работы. Шли за днями дни, а найти новую работу не удавалось. К директору завода идти было неудобно - он всё время был занят. И всё-таки отец решился. Подождав, когда все выйдут из кабинета, он зашёл туда к директору. Узнав, что отец остался без работы, тот рассердился на прораба за то, что он не предупредил его об окончании работ на строительстве. И опять директор нашёл временную работу для отца в другой строительной организации.
Подходил к концу 1939 год, как однажды отцу сообщили, что директор завода хочет взять его на прежнее место работы. Отец уволился со стройки и пришёл в отдел кадров завода. Но там ему стали отказывать в приеме на работу, потому что у него не имелось разрешающего документа из Буссэнса. Отец возмутился, думая, что директор его обманул. Но когда директор узнал, что отца не оформляют на работу, то сильно рассердился и очень резко отругал начальника отдела кадров: «Кто здесь хозяин, вы или я? Сейчас же оформляйте, а то будете иметь дело со мной! Какое вам дело до того, что он русский! Он такой же человек, как и все». Этого директора на заводе все любили и уважали. Он был очень человечным, несмотря на то, что был богат и имел шикарный особняк недалеко от завода среди роскошной листвы деревьев окружающего леса.
Хочется закончить рассказ об этом человеке тем, как во время войны он потерял обе руки по своей неосторожности. Шла в разгаре местная партизанская война против фашистских оккупантов. Неподалёку от завода у ирригационного канала была мощная насосная станция, которая снабжала завод водой. Чтобы фашисты не смогли воспользоваться выпускаемой заводом продукцией (завод выпускал сельскохозяйственные удобрения и другую химическую продукцию), партизаны решили взорвать эту насосную станцию. В ту ночную смену дежурным был француз Жирон. Пришли партизаны и велели Жирону идти домой, так как собирались уже минировать станцию. Жирон попросил партизан связать его и сунуть в рот кляп, чтобы немцы не заподозрили его в организации взрыва. Партизаны заминировали станцию, поставили часовой механизм и ушли вглубь леса. Оставалось несколько минут до взрыва. Вдруг появилась легковая машина директора: видимо он задержался на работе и поздно возвращался домой. Фары машины освещали широкую полосу дороги, и у моста директор увидел лежачего и связанного человека. Он узнал в этом человеке своего монтёра и спросил – кто его связал? Жирон ответил, что партизаны, которые заминировали насосную станцию. Директор бросился к станции, чтобы предотвратить взрыв. Жирон кричал ему, что поздно это делать. Но директор уже был внутри станции. Раздался мощный взрыв. После взрыва Жирон извлёк директора из станции без обеих рук с тяжёлыми ранениями. Поправлялся тот долго и тяжело, а вместо рук у него были поставлены протезы.
В те годы шла война в Испании, где фашисты брали верх. В наши края хлынуло большое количество эмигрантов из Испании. Голодные, худые, плохо одетые, - на них печально было смотреть. Местные жители старались приютить беженцев. На фоне этих событий можно было понять, как тяжело было иностранцам
найти работу. В школе учителя призывали учеников принести для испанцев одежду и обувь, пусть даже старую и рваную, хлеба, картошки и других продуктов. С малых лет я собственными глазами увидел
последствия и ужасы войны, и в душе зародилось чувство ненависти к богачам, фашистам и всем тем, кто
устраивает войны ради собственного обогащения.
В часы досуга отец брал меня на длительные прогулки в лес, где мы собирали ягоды и грибы. Для меня эти часы были самыми радостными. Отец прививал у меня любовь к природе и животному миру. Среди села протекал ручей. От него были образованы маленькие омуты, в которых плавало множество мелких рыбёшек. Мне нравилось ловить этих рыбёшек. В то время у меня было много дружков – сверстников, с которыми мы ходили гулять по всему селу.
Кроме трудностей, связанных с трудоустройством отца, происходили неприятности и другого рода. В Ла Барте мы уже жили около четырёх лет. Хозяина дома взяли в армию, а его мать настолько расстроилась, что ходила всё время злая. С ней жила сноха с двумя внуками. Хозяйство было большое, и двум женщинам было нелегко с ним управляться. Почему-то она невзлюбила отца и громко бранилась, не стесняясь в выражениях: «Ах ты, русская сволочь, падаль, гнида! Взяли моего сына в армию, чтобы защищать тебя и твоих детей!» Брала палку и высоко замахивалась ею на отца и мать, не решаясь ударить. Моим родителям
- 13 -
было непросто выдерживать эти унизительные и оскорбительные слова. Нападки и оскорбления стали учащаться, потому что рядом жили такие же мерзкие люди, которые исподтишка толкали её на обострение отношений с нами. Дошло до того, что она нашла поддержку у местного нотариуса видимо таких же реакционных взглядов. Однажды он пришёл к отцу и стал ему угрожать, что возбудит против него жалобу за неуплату долгов за квартиру. Отец всегда платил за квартиру, но взамен не получал никаких расписок и квитанций. Дошло до того, что нам с сестрой невозможно стало выйти на улицу, так как хозяйка то и дело старалась нас ударить. Она беспрестанно преследовала нас и оскорбляла. Бывало, что соседи или проходящие мимо чужие люди стыдили её: «Как тебе не стыдно, бабушка, издеваться над детьми?» А она всё равно продолжала нести про нас всякую чушь. Вблизи от дома находилась авторемонтная мастерская, где я часто проводил время, наблюдая за ловкими руками ремонтников. Даже слесаря, которые меня полюбили и, видя, как старуха нас с сестрой преследует, стали над нею насмехаться, усиленно ругать её и защищать нас. Отец и так был расстроен из-за неурядиц с работой, а теперь нужно было думать ещё и о смене места жительства. Хотя я и был маленький, но понимал, что над нами издеваются, потому что мы русские, и поэтому спрашивал его: разве нельзя найти управу над теми, кто над нами издевается? Отец меня всегда успокаивал и говорил: «Подрастёшь и всё поймёшь сам». И тогда он уже впервые рассказал мне о своём трудном детстве. Когда, наконец, у отца с работой наладилось, он решил заняться поисками другого места жительства. Сначала пытался получить заводскую квартиру, но жилой фонд завода был скудный. В основном заводские дома были барачного типа. Такому жилью не обрадуешься. В Ла Барте подходящего жилья не нашлось. Пришлось искать его в соседней деревне. Наконец поиски увенчались успехом: отец нашёл половину дома в деревне Лортет в глубине Доринской долины.

Переезд в Лортет. Лето 1939 года.

Это был удивительный уголок природы – вокруг красивейшие Пиренейские горы, на вершинах которых сверкали вечные снега, а по их склонам зелёным ковром простирались густые смешанные леса. Доринская долина была протяжённостью около тридцати километров. Ширина долины в одних местах достигала от пятисот и более метров, а в других была настолько узкой, что люди прорубили проходы и тоннели для железной дороги. Получалось, что шоссейная дорога и бурная горная река Неста едва помещались в этом проходе и, казалось, мешали друг другу. Чем ближе мы подъезжали к испанской границе, тем выше и массивнее поднимались горы, тем величественней и красивей становился окружающий нас неповторимый и уникальный пейзаж. Рельеф местности, где мы жили, словами трудно описать. Если в Ла Барте долина заканчивалась, то в районном центре Ланнемезане она располагалась во всю ширину. А в Лортете начинался выход из долины. Сначала долина шла ровно, потом с одной стороны начинались маленькие крутые горы, а с другой – небольшой уклон с лесами и полями, затем продолжались узкое плоскогорье и
ещё уклон и, наконец, выше простиралась равнина. Начиная с деревни Ребук, пешеходная и железная дороги шли по узкому плоскогорью. Чем ближе к Ла Барту, тем плоскогорье становилось шире, а долина всё
дальше и дальше уходила на восток и заканчивалась где-то на севере, там, где река Неста соединяла свои
воды с водой Гаронны.
Именно в Лортете прошли самые дорогие и незабываемые годы моего детства, где я встретился с людьми, которые повлияли на формирование моего характера и духовного мира. Во время жизни в Лортете моя семья приобрела, наконец, покой, а это было очень важно, учитывая, в какие тяжёлые и напряжённые годы мы тогда жили. Здесь наша семья прожила семь лет.
Деревня Лортет находилась в самой долине шириной около пятисот метров, которая упиралась в небольшую плотную гору. Ближе к горе протекала бурная горная река Неста, местами образуя глубокие, но довольно узкие омуты. В северной части деревни была плотина, и русло реки как бы раздваивалось, образуя дополнительное русло канала, воды которого текли к мельнице и заставляли работать её жернова. Из-за плотины русло реки было шире метров на двести и полноводнее. Затем северные воды канала вновь смешивались с водами Несты. Недалеко от центральной площади деревни через Несту был перекинут мост; рядом находились постоялый двор, школа и церковь. Между школой и церковью стоял памятник жителям деревни, погибшим в первую мировую войну 1914 года. Более пятидесяти домов стояли на левом берегу
- 14 -
реки, а на правом - к горе примыкала единственная узкая улица, где дома стояли между дорогой и рекой. При подъёме на крутой склон горы открывался вид на деревню, а люди казались большими муравьями. От глаз ничего нельзя было скрыть: видны были и дворы, и кошки, и собаки, и всякая мелочь. Для детворы - хороший наблюдательный пункт. С плоскогорья спускалась узкая и извилистая асфальтированная дорога.
Все дома, без исключения (в основном одно и двухэтажные), были многовековыми, сделанными из камней, а крыши из черепицы или узких и тонких листов горной породы. Они были настолько крепко сложены, что в них могло прожить ещё не одно поколение. Вновь построенные дома казались хрупкими в сравнении со старыми зданиями. Все основные дороги в деревне были асфальтированы, а автомобильное движение – очень большое. В двух местах около дороги стояли два двухэтажных, но пустовавших богатых особняка, окружённых аллеями больших деревьев и кустов. Я всегда боялся этих домов, думая, что в них живут призраки и приведения, поэтому старался обходить их стороной. А если шёл мимо них поздно вечером, то ускорял шаг или бежал без оглядки домой. Наш дом стоял вплотную к шоссейной дороге, которая петляла, то опускаясь, то поднимаясь по крутым склонам. Рядом находилась железная дорога, которая у склонов гор проходила под тоннелем. Дом был двухэтажный, по форме напоминающий букву Г, а рядом, симметрично ему, стояла постройка такой же формы, где находились коровник и помещения для сена, соломы, сельскохозяйственного инвентаря и машин. Между домом и коровником был крытый проход и массивные деревянные ворота. Рядом с домом был большой двор.
Вскоре после нашего приезда в доме поселилась испанская семья Санчес из пяти человек, которая заняла две комнаты на первом этаже – половину дома. Эта семья была из беженцев, которые бежали от фашистского насилия. Однажды их старшая дочь Регита пошла в горы со своим женихом, а в это время случился горный обвал, в результате которого оба погибли. Несмотря на поиски, тела их так и не были найдены. Сын Франсуа был старше меня года на два-три, но я с ним особо не дружил. Младшая дочь Анжела была старше меня на год. Мы дружили с ней, делая большие прогулки, и в школу тоже ходили всегда вместе. Она была очень красивая. Вообще, испанцы – это красивые и весёлые люди, но очень вспыльчивые и ревнивые. Так как в то время было много испанских беженцев, то повсюду была слышна то французская, то испанская речь. Я настолько привык к этому, что свободно понимал испанский язык. Среди коренного населения бытовал местный язык патуа, который я также хорошо понимал и разговаривал на нём с местными жителями.
Вторую половину дома занимали наши две большие комнаты. В них стояли три массивные старинные кровати, крепкие стулья и в каждой комнате по большому шкафу. Нам повезло в том, что в нашем расположении имелись ещё две нежилые комнаты с балконом, которые пригодились для хранения овощей и фруктов. Стены дома были толстыми. На первом этаже была кухня, где имелся большой камин, от которого шла кирпичная труба до самой крыши. В этой трубе могли уместиться сразу три человека. Прямо на полу лежал толстый чугунный лист, на котором горело шесть-семь поленьев сразу. На стене была
прикреплена двойная цепь для того, чтобы вешать на неё медные кастрюли, в которых варили обеды или пищу для скотины. В зимние вечера, когда в комнате было холодно, мы садились греться у очага. Иногда
были случаи, когда дети, играя снегом на улице, попадали снежками прямо на сковороду или в кастрюлю.
На втором этаже мы спали.
Зима в тех краях была лёгкая – морозы не превышали пяти градусов ниже нуля. Снег мог продержаться день-два, самое большее – неделю, и таял. Редко шёл дождь, просто было прохладно. И не всегда одевали пальто. В морозные дни под фуражку надевали шерстяной колпак с отверстиями для глаз и рта, а нижнюю часть колпака убирали под ворот пиджака. Часто в морозные дни лил дождь и тут же замерзал; из-за гололедицы на дорогах останавливалось движение, потому что это было опасно не только для машин, но и пешеходов. Бывало, на два - три дня активная жизнь вокруг как бы замирала. Зима в этих краях начиналась в конце ноября, а заканчивалась в середине февраля. В феврале дни становились всё теплее и теплее, и природа начинала оживать. В первую декаду марта сеяли яровые культуры и картофель, в начале апреля – кукурузу, а в середине апреля уже цвели все сады. 20-25 мая шёл сенокос, в начале июня собирали черешню, которой хватало почти на целый год. Крестьяне настаивали на ней спирт от десяти до двадцати литров, но никогда нигде не было видно пьяных, потому что французы пьют спирт обычно по 10-15 грамм, не более, чаще всего по утрам вместе с кофе перед работой или выходом в поле. В конце июня – начале июля собирали скороспелые яблоки и груши, в полном объёме шла уборка хлебов, а в начале сентября
- 15 -
второй раз заготавливалось сено. Кукурузу убирали в середине ноября. По этим примерам можно судить, что зима в этих краях была короткой, а лето длинным. Летом жара достигала тридцати пяти градусов. Повсюду росло много фруктовых деревьев у жилых домов и вдоль дороги, но рвать их можно было только с разрешения хозяев. Никто никогда в этом не отказывал – бери, сколько хочешь, но аккуратно, не ломай ветки и не топчи сильно траву. Местные жители презирали воров.
В лесу было полно ягод – малины, черники, земляники и других лесных ягод, но никто их не собирал кроме птиц и зверей, потому что всем жителям хватало ягод в своих садах. Фруктовые деревья щедро плодоносили, и плоды некуда было девать. Поздние сорта яблок и груш собирали с особой тщательностью. Сборщик фруктов забирался на самую высокую стремянку и осторожно снимал каждый плод, оберегая его от сотрясений и ударов. А плоды, которые находились выше, снимал при помощи длинной палки со специальным приспособлением, которое помогало отрывать плод, предотвращая его падение. Яблоки и груши осторожно укладывали в корзины и уносили на чердак, где плоды могли долго храниться; там же хранили орехи и каштаны в колючей оболочке. Чтобы урожай не пропадал, на специальном станке фрукты мяли и клали эту смесь под пресс для получения фруктового сока. Этот сок бродил в течение месяца. В результате получался отличный напиток ситро, которого хватало на каждый день в течение всего года.
Нельзя не упомянуть о красоте каштановых рощ, которые росли на уклонах долины. Их очень оберегали и ценили, так как каштаны были в цене – они служили прекрасным кормом для свиней, а варёные или жареные каштаны считались деликатесом.
Хозяин выделил нам помещение для содержания свиней, кроликов, гусей и кур. Он брал с отца очень маленькую плату за жильё, потому что тот постоянно помогал ему по хозяйству, например, убирал сено и вязал снопы, собирал навоз в коровнике или колол дрова. За это хозяин разрешал брать сено для кроликов в любом количестве и выделял на своих полях отдельные картофельные и кукурузные полосы для кормления свиней. Этим самым услуги отца были щедро оплачены. Так что, отношения с хозяином у нас были хорошими, и он был доволен нами.
Хозяин предложил отцу обрабатывать огород, который был огорожен стеной метровой высоты. Стена была сделана капитально – из песка и цемента, хорошо оштукатурена, так что могла прослужить много лет. Посреди стены была сделана массивная дверь с четырьмя ступенями, по которым мы спускались в огород, находящийся ниже уровня дома метра на три. До нашего приезда дом, видимо, уже давно пустовал, потому что огород был сильно заброшен и засорён крапивой и зарослями ежевики. Ежевика – это длинное ползучее и колючее растение. Заросли ежевики были переплетены и достигали высоты с одноэтажный дом. Отцу пришлось немало поработать, чтобы привести огород в порядок. Он решил вырубить и раскорчевать все заросли ежевики. Я был поражён его титаническим трудом. Даже хозяин, наблюдая за работой отца, удивлялся его усердию и трудоспособности. В огороде оказалось одно дерево с грецкими орехами,
несколько сливовых деревьев разных сортов, лавровое дерево. У ежевики плоды были величиной с малину, чёрного цвета и очень вкусные – из них можно было приготовить хороший деликатес. До нашего
приезда плоды на деревьях так и пропадали, а количество их было внушительным. Этих плодов нам
хватало на целый год, а в свежем виде мы ели их вдоволь. В нашем огороде росли капуста белокочанная, брюссельская и брокколи, горох, бобы, фасоль, клубника, каштаны и многое другое. Чернозёмная почва, удобренная хорошим навозом, щедро одаривала нас свежими овощами. Мы солили огурцы и делали квашеную капусту. Кстати, французы не любят солёные овощи, а отдают предпочтение свежей капусте и огурцам. Их любимыми блюдами считаются свежий салат, тушёная фасоль со свининой, жареные баклажаны, а весной – салат из очень молодых одуванчиков, тушёные зелёные стручки фасоли и зелёного гороха. Молоко мы пили только свежее, а кислое спаивали свиньям. Творог не ели, но умели делать разные сыры. Фрукты мы ели круглый год. Редко было, чтобы у кого-то не было своего фруктового сада. Урожаи плодов были всегда обильные и разных сортов, ранних и зимних. У матери и отца было очень много работы в огороде и по уходу за скотиной. Зато всю войну мы не страдали от недостатка продуктов питания. У нас были яйца, окорок, шпик, мясо, овощи и варенье. Всё это доставалось ценой большого труда всей нашей семьи.
В то время накалялась международная обстановка – в Европе росло влияние фашизма. Мы получали письма из Польши, из которых узнали о болезни отца моей матери. У него признали плеврит после перенесённого воспаления лёгких. Через некоторое время мы получили известие, что мой дедушка умер.
- 16 -
Отец писал письма в Белоруссию, надеясь получить оттуда какую - либо весть, но ему никто не отвечал. Чувствовалось, что он тоскует по родине.
На новом месте мы обосновались крепко и надёжно. Но отцу было довольно сложно добираться до места работы. Необходимо было каждый день ездить на велосипеде, преодолевая каждый день в ту и другую сторону примерно пятнадцать километров по извилистой горной дороге. Треть этого пути нужно было идти пешком. Подниматься в гору было тяжело, а катиться вниз на велосипеде опасно, потому что могли отказать тормоза, и можно было попасть в аварию, так как движение на дороге было очень большим. А работал отец по скользящему графику: и днём, и по вечерам, и ночью - в три смены. Таких рабочих как мой отец было много. Сосед - испанец с сыном тоже работали на том же заводе, только ездили туда каждый день поездом, так как оба работали в дневную смену, и график движения поездов их устраивал. В южных областях Франции на железных дорогах ездили одни электрички. Однажды (это было ранней весной 1946 года) случилась сильная гроза, когда молния попала на провода высоковольтной линии железной дороги, в результате чего была нарушена железнодорожная связь. Авария оказалась очень серьёзной, и для восстановления работы электричек в Доринскую долину был направлен паровоз. Когда я увидел этот паровоз, то мне показалось, что я попал в далёкое прошлое.
Александр Карпов тоже переехал со своей семьёй жить в соседнее село Изо по той же причине, что и наша семья: в Ла Барте их также оскорбляли, потому что они были русскими. Поэтому отец с Александром часто ездили на работу вместе на велосипедах, а дружба их всё больше укреплялась. Карпов мне нравился своей простотой. У него в гостях мы чувствовали себя как дома. Я часто присутствовал во время бесед отца с Карповым на русском языке. Александр, наблюдая за мною, не раз говорил: «Стасик, учись говорить по-русски. Может быть, ты когда-нибудь приедешь на родину предков. Что тогда будешь делать? Ведь твой отец не против того, чтобы заниматься с тобой русским языком. Вот, например, моя дочь Мерви свободно говорит со мною по-русски». Я как-то уклонялся от ответа, потому что не верил, что когда-нибудь попаду на родину отца. Когда я изучал географию в школе, нам говорили, что СССР – это громадная страна, а слышал я об этой стране больше плохого, чем хорошего. Эти слухи отражались на формировании моего мировоззрения. Я наблюдал за отцом и Карповым и ощущал разницу между ними и местным населением. Чувствовалось, что они были какими - то другими людьми и родились в другом месте, но в борьбе за своё существование закалились и встретились здесь – на чужбине.
В Лортете наша семья прожила уже несколько месяцев, и жизнь здесь нас устраивала, но поблизости не оказалось ни магазинов, ни аптеки, ни медицинского обслуживания. Отцу приходилось ездить за продуктами в соседнее село Эш. Туда регулярно приезжали в одни и те же часы автолавки с хлебом, мясом и промтоварами. Покупатель мог взять любой товар без денег и в любом количестве, а расплатиться за него
два раза в месяц после получения зарплаты. Хозяин лавки давал покупателю специальную книгу, в которую тот записывал вид товара и его стоимость и тут же у себя записывал то же самое. Таких книг было
несколько – от мясника, от булочника и так далее. В день получки отец определял сумму долга и ездил
расплачиваться. Если покупатель часто и много товара покупал в одном магазине, то получал премию в виде подарка: кастрюлю, утюг или что-то другое. Записи делали ручкой или простым карандашом. Я не помню, чтобы кто-то отказывался платить или подделывал записи. Все были довольны – и продавец, и покупатель, потому что всё строилось на полном доверии.
Примерно раз в неделю из районного центра приезжала специальная автолавка из швейного ателье. Представитель из ателье предлагал сшить пальто, брюки, костюм или платье и, при согласии, подавал заказчику специальные книги с изображениями модной одежды и образцы материалов. Строго оговаривался срок примерки и готовность заказа. Эти сроки обязательно выдерживались, чтобы не потерять престиж ателье. Оплата могла производиться по частям; и не было никаких квитанций и расписок. Ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь кого-то обманул.
С медицинской помощью было плохо - на всю долину имелось всего несколько врачей: в Ла Барте, Саранколене, Арро и где-то за долиной, километра за четыре. Помню, мы с сестрой заболели какой-то заразной болезнью. Отцу пришлось ехать к врачу за долину. Врач оказался далеко от дома – он пахал землю, и отец потратил немало времени, чтобы разыскать его. Кроме того - он заплатил врачу немалую сумму и потом ездил в Ла Барт за лекарством. Если отец заболевал, то ему платили 50% от зарплаты, независимо от стажа работы или занимаемой должности, а потом частично возмещали оплату за вызов
- 17 -
врача. К счастью, мы с сестрой мало болели, потому что здесь был тёплый климат и чистый горный воздух. Если заболевали зубы, то нужно было ехать в Ланнемезан, где были очереди, и лечение было платным. Помню, у меня назрел на глазу ячмень, и я решил идти к врачу. Тот раскалил на огне пруток железа и прижёг им веко с ячменём. К счастью, всё прошло благополучно. Вспоминая тот случай, мне становится страшно и жутко, и кажется, что это был не врач, а какой-то шарлатан. Ведь я мог лишиться глаза. Так что, если сравнивать в то время нашу русскую медицинскую помощь с зарубежной, то она не поддаётся никаким сравнениям и не выдерживает никакой критики.