Франция. Верхняя Гаронна.1929 -1931 г.г. 3 page

- 28 -

Работа на хозяев.

А сейчас хочется рассказать о том, как я работал у чужих людей. Моя трудовая деятельность началась рано, с девятилетнего возраста. Фактически, мои первые шаги в работе начались в семье Пюжоль. Поэтому в округе пошли слухи, что я смышленый и старательный мальчишка. В деревнях и сёлах не хватало рабочих рук, особенно в военные годы, когда большинство мужчин ушли служить в армию или скрывались в партизанских отрядах. Многие крестьяне приходили к отцу и просили его, чтобы он отпустил меня работать пастухом или для выполнения мелких сельскохозяйственных работ. Отец не особо решался на такой шаг, так как сам испытал на себе, что такое детский труд. В учебные месяцы он наотрез отказывался меня отпускать, потому что это могло отразиться на моей успеваемости в школе, а отпускал только на летние месяцы.
На окраине Лортета вблизи села Эш жили отец и сын - Рок и Гастон Молеплаты. По рассказам односельчан я слышал, что Рок Молеплат был несчастлив в жизни. Он женился на девушке, которая родила
ему много детей, но они в раннем младенчестве умирали от какой-то неизвестной болезни. Из них в живых остался только один Гастон. Рок так больше и не женился, а остался жить вдвоём с сыном. И вот, в июне 1941 года я пришёл работать к Гастону Молеплату. Отец с сыном жили дружно. Гастону было тогда около тридцати лет. Он был выше среднего роста, физически развитый, спокойный и жизнерадостный. Вскоре Гастон нашёл себе невесту и женился на этой девушке. Казалось, они с женой могли бы жить счастливо, но у них так же один за другим умирали дети. По этой причине в семье тоже не было большого счастья.
Вероятно, в поколении семьи Молеплат передавалась по наследству какая-то неизлечимая болезнь. Гастон с женой смирились с этим несчастьем и жили без ссор и неприятностей. Правда, в 1943-44 годах
работал у них в семье один испанец. Работал хорошо, но настойчиво стал ухаживать за женой Гастона. В результате, этого работника Гастону пришлось уволить. Но это не отразилось на крепости семейных отношений.
Дом семьи Молеплат находился примерно с километр от нашего дома. Я ходил к ним на работу к семи часам утра. В мои обязанности входило: пасти коров и ухаживать за ними - поить водой, чистить их шкуру щётками, менять соломенную подстилку; нарубать веток, колоть дрова и приносить их на кухню, ходить за водой, полоть грядки, ворошить сено наравне с взрослыми, убирать на поле хлеб и выполнять всякие другие мелочи по хозяйству. Работы было много, но я работал по силе своих возможностей. Никто меня не ругал и не подгонял. Со мной здесь почти не разговаривали. Поэтому мне было скучно. Вся моя радость заключалась в общении с животными – коровами, телятами и сторожевой собакой. Уже тогда я научился любить животных. Самым любимым моим занятием было пасти коров. Гастон провожал меня до пастбища и уходил, а я оставался один за хозяина. Бегать мне не приходилось. Если какая-то корова отходила далеко, то я давал знак собаке, и она быстро и без шума пригоняла корову на место. Когда я пас коров, то мог задуматься или отвлечься. Собака, мой верный и надёжный четвероногий друг, и без моих приказаний всегда хорошо выполняла свою работу. А я часто залезал на дерево и с высоты любовался красотой долины и Пиренейских гор, из молодых побегов ясеня любил делать свисточки, пел песни или читал книги из библиотеки Дюкэна. Когда коровы были накормлены, я вёл их домой, а собака зорко следила за ними сзади, и коровы её слушались. Кормили меня хозяева всегда сытно и вкусно. Домой я возвращался в 9-10 часов вечера. Так что свободного времени у меня было очень мало. Во время моей работы в семье Молеплат я познакомился с жителями села Эш, потому что их земли граничили с полями и лугами моих хозяев. Таким образом, круг моих знакомств расширился.
Мне было десять лет, когда написали в газетах и объявили по радио о вероломном нападении фашисткой Германии на Советский Союз. Было очень больно и страшно слышать, как гитлеровские орды напали на чужую страну с целью порабощения и ограбления её природных ресурсов. Я тщательно следил за событиями на русском фронте. С тех пор приучил себя интересоваться всеми политическими новостями, и сам этот факт помог мне понимать ход исторических событий во всём мире и хорошо разбираться на уроках географии. География была самым любимым моим предметом, по которому я всегда получал только хорошие и отличные отметки. Тогда не было контурных карт, и приходилось чертить их самому. В этом мне помогали большие атласы из библиотеки Дюкэна. Радиоприёмники имелись почти в каждом доме, и я
- 29 -
вместе с взрослыми с жадностью слушал последние военные сводки с русского фронта.
Весной 1942 года, когда заканчивался очередной учебный год, мне стали предлагать работу на летнее время разные хозяева. В нашей семье было решено, что я пойду работать к одной вдове - имя её не помню, которая жила в селе Прат, находившемся примерно в десяти километрах к западу от Лортета. Рельеф данной местности был холмистым, с большими оврагами, и именно здесь заканчивались Пиренейские горы, и начиналась Ланнемезанская равнина. Хозяйка, к которой я поступил работать, была вдовой солдата, по какой-то причине погибшего во время службы в армии. С ней жил её сын Рожэ, а в другом доме - отец, мать и сестра хозяйки с мужем и детьми. В мои обязанности входило пасти коров обеих семей. В пятом часу утра, когда я спал мертвецким сном, меня будила хозяйка. Я второпях одевался и выводил за ворота её трёх коров, а хозяйка провожала меня до дома своих родителей, которые выпускали своих пять-шесть коров. Затем я направлял своё стадо в сторону Ланнемезанской равнины примерно в трёх-четырёх километрах от Прата. Равнина была большой и гладкой, где повсюду росла низкорослая трава и какое-то невысокое колючее растение. До самого горизонта не было видно ни одного деревца или куста, ни дорог, ни домов, ни строений. Для коров здесь был большой простор – они могли двигаться куда хотели. Здесь я был не
единственным пастухом со своим стадом. Мы, то есть все пастухи, старались держаться вместе. К десяти часам утра наши коровы уже были сыты, а значит, пора было, не задерживаясь, вести их к дому. В это время становилось жарко и коров нещадно жалили слепни. Если какую-нибудь корову одолевали слепни, то она могла побежать без оглядки и увлечь за собой всё стадо. Тогда не миновать беды: стадо коров могло повредить кукурузные или пшеничные поля. Несколько раз со мной происходили такие случаи, за что мне
крепко попадало, но потом я набрался опыта. И таких случаев больше не повторялось. Чтобы работать пастухом, нужно иметь прилежание, опыт и любовь к животным. У каждой коровы есть свой нрав, и к ней
нужен особый подход. Если её бить и обижать, то трудно будет добиться от неё повиновения. Эти выводы я сделал для себя ещё в детстве. Хотя хозяйка и обещала отцу не обременять меня лишней работой, она, всё-таки, не оставляла меня в покое. Мне было обидно смотреть, как её сын Рожэ, мой ровесник, почти ничего не делал: спал, сколько хотел, гулял, играл, читал, озоровал, а на меня смотрел свысока. Я думал так: «Почему бы не сделать какую-нибудь работу вдвоём и вместе испытать от этого труда радость и вдохновение?» Я мысленно ругался, бранился, но стеснялся высказать свои мысли вслух. Иногда сердился на своего отца за то, что он отправил меня жить к чужим людям. Мне было всего одиннадцать лет. Не с кем было поговорить и поделиться своими мыслями, и морально было очень тяжело. Но я никогда не плакал, хотя иногда впадал в отчаяние. Жить и работать у чужих людей вдалеке от дома – это было для меня настоящим испытанием. Однажды хозяйка поручила мне вычистить туалет. На шест была привязана кастрюля, которой я черпал отвратительную смесь и по полведра таскал в огород. Для меня это была тяжёлая работа, но я с ней справился. Хозяйка похвалила меня и велела снять одежду, чтобы её выстирать. Я уже готов был пожаловаться отцу за непосильный труд, но после похвалы хозяйки передумал. Вот она - детская наивность!
Мне приходилось собирать с листьев картофеля колорадских жуков, которых было на картофельной ботве бесчисленное множество. Сделав свою работу, я думал, что хозяйка, наконец, даст мне отдохнуть, но она не давала покоя. А так хотелось взять в руки книгу! Уставая после работы и мечтая об отдыхе, я чувствовал себя несчастным. Все местные жители села Прат казались мне вредными и отвратительными. Откуда мне было знать, что в любой среде живут плохие и хорошие люди. Но как их распознать?
У хозяйки был очень большой фруктовый сад, где росло много яблонь. Каждый день я должен был собирать упавшие яблоки и складывать их в определённом месте двора. А так как яблок в саду было много, в доме хозяйки из них готовили ситро, которое хранилось в бочках. Их стояло во дворе большое множество. Ситро могли пить все сколько хотели. Однажды я был послан в подвал, чтобы наполнить им кувшин. Я налил графин и забыл закрыть кран. Вечером хозяйка сама пошла в подвал с графином за ситро. Вдруг я услышал оттуда истошный крик. Хозяйка, поднявшись наверх, схватила меня за ухо и очень грубо сказала: «Погляди, что ты наделал! Живо бери ведро, банку и тряпку! Чтобы всё было убрано!» Я набрался мужества, чтобы не заплакать. Мне пришлось сначала черпать жидкость банкой, а потом собирать её тряпкой и выливать во двор. Ведь там было около двухсот литров ценного напитка. Я думал, хозяйка пожалуется о случившемся отцу, но она этого не сделала. Во-первых, потому что у неё этого ситро было и так много, во-вторых, я был исполнительным и старался изо всех сил, а найти такого работника было не так просто, тем
- 30 -
более в те трудные годы. Я и сам об этом отцу не рассказал, потому что боялся. Только после этого случая невзлюбил хозяйку за то, что она оберегала своего сына от труда, а меня не жалела, была грубой, чёрствой и любила только себя.
Больше всех мне нравился муж сестры хозяйки Фердинанд. Он относился ко мне дружелюбно и часто ругал хозяйку за то, что она перегружала меня работой. Фердинанд говорил ей про меня: «Он ведь ещё ребёнок». Но та не обращала внимания на его слова. Когда мне приходилось вместе с Фердинандом работать, то он жалел меня и оберегал, говорил как с взрослым и давал возможность чаще отдыхать. Как-то раз Фердинанд решил приучить молодую корову к упряжке со старой коровой. Он в это время боронил поле и держал в руках вожжи, а мне было поручено идти впереди с целью, чтобы не давать возможность молодой корове бежать в сторону, если у старой коровы не хватит сил выдержать пыл своей подруги по упряжке. Сначала я был начеку и крепко держал в руках палку, чтобы сдержать упрямство коровы. Прошло немного времени, как она немного успокоилась и смирилась со своим положением. В это время я ослабил свою бдительность и повернул в её сторону голову, чтобы проверить, как она себя ведёт. Но, видимо
корова решила наказать меня за то, что я не даю ей воли и, рванув вперёд, ударила меня в грудь. Я получил сильный удар и, к счастью, был отброшен в сторону. Если бы я попал под ноги коровы, то получил бы увечье. Фердинанд с большим трудом усмирил корову, а потом подошёл ко мне. Я лежал и корчился от боли. Хорошо, что отделался простым ушибом, и у меня не обнаружилось переломов. Корова оказалась злой и неуправляемой, и даже не давалась доить, поэтому вскоре её пришлось продать мяснику.
Наступила горячая пора – время уборки сена, а затем сбора урожая зерновых культур. Домой меня отпускали только в ненастную погоду, а в хорошую погоду о доме я мог только мечтать. Утром косили сено,
днём один раз ворошили, а вечером его сгребали и поднимали на верхний этаж коровника. Обычно, я находился наверху и принимал охапку душистого сена, стараясь его утоптать. После работы спускался вниз весь мокрый от пота и грязный от пыли.
Наконец наступала долгожданная суббота, и хозяйка отпускала меня домой. Я мигом переодевался и широкими шагами шёл домой. Несмотря на сильную усталость к концу дня, я торопился быстрее дойти до дома. Дороге не было видно конца. Но вот издали виднелись очертания родительского дома: сердце билось от волнения, а дорога казалась очень длинной и бесконечной. Навстречу попадались односельчане, спрашивали, как дела, но мне было не до разговоров - ноги сами ускоряли шаг, так сильно хотелось придти домой. Дойдя до двери, я не входил – влетал в дом, где родители с радостью встречали меня, и у нас завязывался простой разговор. Хотелось рассказать о многом, но я торопился, и от волнения рассказ получался обрывистым и нескладным. Дома ещё не ужинали – ждали моего прихода. Ложились спать поздно, а сон всё не шёл - не верилось, что я дома. Незаметно для себя я засыпал с мыслью, что завтра мне не надо рано вставать, а можно спать сколько захочется.
На следующий день я встречался друзьями, потом навещал семью Пюжолей, где меня не отпускали, и приходилось оставаться у них на обед. Дома меня немного ругали за то, что не сказал, куда уходил. Но я не обижался – я у себя дома! Наступал вечер. Ужин для меня проходил печально. Ведь настало время уходить, а завтра опять надо рано утром вставать и идти пасти коров. Прощаясь с родителями, я еле сдерживал слёзы. Они меня немного провожали, а после трогательного прощания я, с большой неохотой, возвращался к хозяевам и сразу же ложился спать. Здесь никто не интересовался моими переживаниями и мыслями.
Когда каникулы закончились, и настала пора идти в школу, хозяйка уговорила отца, чтобы я ходил учиться в школу села Прат для того, чтобы мог пасти её коров. Госпожа Самбр уехала, а другие учителя в школе Лортета часто менялись, поэтому отец согласился с предложением хозяйки. Но в этой школе учиться мне не понравилось, и хозяйка всё - равно не выполняла своё обещание, данное отцу, то есть не загружать меня другой работой. Из-за этого мне некогда было учить уроки. Я самовольно ушёл от этой хозяйки домой и наотрез отказался у неё работать. Выслушав меня, отец согласился со мной, и мы поехали в Прат за вещами.
Учёба в Лортете шла с перебоями из-за частой смены учителей, а осенью 1942 года в деревню пришли немецкие оккупанты, так что учёбу мне пришлось прервать и зиму 1942-43 года отсиживаться дома. По улицам ходили немецкие патрули, и родители боялись отпускать своих детей в школу. Мои родители переживали, что я отстану в учёбе, но бессильны были что-либо предпринять. Ранней весной 1943 года к отцу опять стали приходить просители с просьбой отпустить меня в работники. Отец долго не решался на этот шаг. Наконец, после долгих переговоров я пошёл работать в это же село Прат к другому хозяину,
- 31 -
которого звали Жуль, где должен был работать пастухом. Хозяин жил со своей женой и дочерью. На новом месте я выполнял ту же работу, что у бывшей хозяйки. Разница была только лишь в том, что в этой семье ко мне относились лучше и чаще отпускали на отдых домой. Зато в стаде у этого хозяина было 12-15 коров.
Мне запомнился такой эпизод, который произошёл во время моей работы в Прате. Как-то раз, в конце сентября 1943 года, мы с хозяином и его соседом пошли помочь другому соседу делать ситро из яблок. Было интересно посмотреть, как происходит процедура выжимания яблочного сока из яблок. Работу мы закончили к одиннадцати часам вечера и направились к дому, до которого было примерно двадцать минут ходьбы. В это время наступила страшная тьма, и на нас обрушился сильный ливень. У некоторых попутчиков с собой оказались карманные фонарики, которые тут же погасли. Стало настолько темно, что мы, стоя рядом, не видели друг друга. Потом взялись за руки и бочком добрались до придорожной канавы, заполненной до краёв водой. Вдоль неё мы передвигались до дома около часа. Придя домой с хозяином, мы долго смеялись над чудесами природы, а на следующий день узнали от других сельчан, что они попали
в такую же ситуацию.
Зима 1943 – 44 года оказалась слишком холодной для этих мест - выпало много снега, и добираться до школы стало тяжело. В школе было холодно, и мы не столько учились, сколько грелись около круглой железной печки. Дома мы тоже мёрзли. На кухне кирпичная труба шириной с метр, а длиной – два метра, поднималась вверх через крышу, и по ней вместе с дымом уходило много тепла на улицу. Прямо у стены на
чугунной плите мы разжигали костёр и клали в огонь по целому бревну. Сидя у огня, мы согревались, а спина всё равно мёрзла. В спальной комнате был небольшой камин, от которого было мало тепла. Многие
французы поступали так: в специальную кастрюлю, насаженную на шест, накладывали горячие угли из костра и засовывали её под одеяло, чтобы нагреть постель перед сном. А ещё клали в постель бутылку с горячей водой или нагретый кирпич. Конечно, если сравнить зиму во Франции с настоящей русской зимой, то это не поддаётся никакому сравнению.
Ранней весной 1944 года я отказался идти к хозяевам в дальнее село, а согласился работать в доме семьи Бомзумэ - так звали хозяина, который жил в долине у плотины реки Несты рядом с мельницей. Бомзумэ жил вместе с отцом, матерью и двумя взрослыми детьми. Мать его работала учительницей в соседней маленькой деревне Базюс. Семья эта мне нравилась, потому что она была крепкой и дружной. Мои рабочие будни, проведённые у них, пролетели быстро и без происшествий. Коров я ходил пасти в горы, где для них было большое раздолье. И не было опасения, что коровы повредят поля кукурузы, пшеницы или картофеля. Если их мучили насекомые, то я загонял их в кусты. В горах у меня был прекрасный наблюдательный пункт. Перед моим взором возникало зрелище изумительной красоты: внизу как на ладони простиралась моя деревня Лортет, а дальше до самого горизонта продолжалась Доринская долина. Я часами мог наблюдать за движениями людей, собак и даже кошек. На горе были трава и кусты, местами – лиственный лес и крутые скалы с узкими проходами. Бывало, я слышал, как откуда-то сверху катятся камни и, повернув в сторону шума голову, видел, как отчаянно и смело прыгают по камням горные козлы. У нас с хозяином был договор: если мне пора возвращаться домой, на крыше хозяйского дома лежала белая тряпка. В это время мне было уже тринадцать лет, и я привык к сельскохозяйственным работам.
В то время я с большим вниманием продолжал следить за событиями, происходящими на русском фронте и продвижением второго фронта наших союзников. Мы с хозяином включали приёмник и вместе слушали сводки новостей, происходящих во всём мире. Однажды я услышал о восстании парижан против фашистов и освобождении Парижа. Сын хозяина Жан был призывного возраста и долго скрывался в лесах с партизанами, чтобы избежать отправки в армию. Он активно участвовал в партизанском движении. Его мать сильно переживала за сына. Да и как было не понять материнское волнение! К счастью, он вернулся живой и невредимый. И его встретили как героя.
Летом 1945 года я работал у госпожи Жанны Лебру, соседки Гастона Молеплата. Это было первое послевоенное лето, когда в деревнях оставались одни старики, а вся молодёжь подалась в город. Расскажу немного о семье Лебру. В доме хозяйки жил брат её мужа Жан Пьер Лебру, которому было более пятидесяти лет. Жанна Лебру рано овдовела. У неё было два сына, Жан и Огюст, и дочь Ева. Сын Жан, лет сорока, жил в областном центре Тарб в сорока километрах от Лортета и работал начальником отдела в областном управлении по снабжению автотранспорта бензином. Он часто приезжал на своей машине в Лортет со своей женой навестить свою мать. Его жена, педагог по образованию, не работала по причине
- 32 -
слабости здоровья. У них не было детей. Жан очень хорошо зарабатывал и уговаривал мать бросить свою работу и переехать жить к нему, но та упорно отказывалась. Позже Мерви Карпова писала мне, что Жан Лебру стал мэром Лортета, сменив на этом посту Камиля Пюжоля, и пользовался огромным авторитетом среди односельчан за свою деловитость. Младший сын хозяйки, Огюст, активно участвовал в партизанском движении и остался служить в армии в чине старшего лейтенанта. У Огюста, как и у Гастона Молеплата, не было детей, потому что все они умирали почти сразу после рождения. Дочь хозяйки, Ева, жила в Марселе, где её муж работал таможенником. Это был человек физически крепко сложенный. У них были сын и дочь.
В то время, когда я работал у Жанны Лебру, к ней приехали все дети с семьями. И я за ними наблюдал и очень часто присутствовал при разговоре мужчин из этой семьи. Братья Жан и Огюст имели за плечами большой жизненный опыт, и мне нравились их разумные и реальные выводы. А Пьер, муж Евы, был слишком высокомерным и уверенным в своих ошибочных взглядах, за что я его недолюбливал. Иногда
Пьер говорил мне: «Ты с отцом собираешься ехать в СССР. Но ведь это страна произвола, где действуют палками». Я, конечно, не мог ему достойно ответить, зато братья Лебру ругали его и говорили: «Почему ты так самоуверенно рассуждаешь? Ведь ты не прав».
Жан Пьер Лебру был закоренелым холостяком. Он был очень трудолюбивым, добросовестным, аккуратным и педантичным: перед выполнением какой либо работы составлял себе план, рассчитанный до
мелочей, и не любил, когда ему мешали его осуществлять. По этой причине Жанна всегда спорила, ругаясь с братом.
Хозяйка почему-то меня очень полюбила и опекала как родного сына, так что, работая у неё, я чувствовал себя как дома. Она всегда хвалила меня перед своим сыном Жаном, а тот после каждой похвалы совал мне деньги сверх того, что было обещано. Именно здесь я окончательно привык к сельскохозяйственным работам и до тонкости познал быт крестьянской семьи и цену человеческих взаимоотношений. Скажем, в доме Лебру жили всего два человека. Объём работ в хозяйстве этой семьи был огромен, и выполнить его вдвоём было невозможно. Например, необходимо было посадить картофель на участке площадью в полгектара. Жан Пьер с помощью двух коров вспахивал этот участок. Потом он вечером обходил всех соседей и назначал сбор к шести часам утра у этого поля. К назначенному времени все приглашённые приходили и за определённое время засеивали весь участок картофелем. Такую крупную работу всегда выполняли все односельчане вместе - будь то сенокос или заготовка леса, уборка хлеба, кукурузы или картофеля. После очередной помощи друг другу следовало обильное угощение – обед или завтрак с десертным вином. Никто ни с кем не считался, и все были довольны.
Приведу другой пример. Молотьба зерновых – это очень трудоёмкая работа. Все крестьяне вместе очень быстро убирали с поля хлеб и складывали снопы в помещение. После уборки хлеба составлялся строгий график привоза молотилки с каждого двора по очереди. Таким образом, соседи друг другу поочерёдно помогали, и я ни разу не слышал споров или ругани по поводу того, кто больше сделал, а кто меньше. Рано утром косцы ходили косить траву, но не везде можно было косить косилками из-за неровности рельефа местности. И в этом случае выручала общая договорённость и взаимовыручка. В этом я чувствовал силу слаженного, организованного и дисциплинированного труда. И это мне очень нравилось. Бывали случаи, когда перед приближением грозы мы не успевали убрать сено. Видя это, Гастон Молеплат с женой и отцом не ждали приглашения, а сами прибегали, оказывая нам срочную помощь. И сено всегда было убрано вовремя. Когда царил высокий дух тесных дружеских взаимоотношений, от подобной взаимопомощи выигрывали все. Такие отношения между людьми оказали на меня сильное эмоциональное воздействие и помогли легче преодолеть сложности переходного возраста.
Приведу ещё примеры тесной связи и дружбы между соседями. Во второй половине ноября шла уборка кукурузы. Сборщик брал небольшую корзину, куда складывал плоды, осторожно снимая листья, чтобы не повредить кукурузный початок с зёрнами. Корзины разгружали в телегу и привозили собранные плоды домой, где сваливали их прямо на пол кухни. Часам к шести вечера на этой кухне собиралось много односельчан, чтобы сообща сдирать листья с кукурузных початков. Если початки были крупными, то на них оставляли несколько больших листьев, чтобы сплести их с множеством других початков. Эти плоды оставляли на семена или для помола отличной кукурузной муки. Сплетённые кукурузные початки вешались на чердаке, а оголённые сбрасывались прямо на пол. Во время очистки початков кукурузы, когда собирались все соседи, было очень весело. Пелись народные песни, рассказывались сказки, анекдоты,
- 33 -
велись оживлённые разговоры на разные темы. После окончания работы, когда уже было поздно, люди долго не расходились по домам и ели жареные каштаны с белым вином. Мне нравились эти вечера, потому что я ближе узнавал о быте здешних крестьян.
Рассказывали такой случай, будто бы у одного крестьянина по ночам кто-то ходил на чердаке. Хозяин, взяв фонарь и охотничье ружьё, решил тихо подняться на чердак, чтобы задержать нарушителя спокойствия. Стараясь перемещаться осторожно, чуть затаив дыхание, он так ничего там и не обнаружил. Внизу вся семья хозяина ждала, когда же будет разоблачён вор. Вдруг все услышали звук падающего тела и крики ужаса. Хозяйка зажгла свет, и вся семья устремилась наверх. Хозяин сидел с испуганным видом и не мог прийти в себя. Никакого постороннего человека на чердаке не оказалось. Причина была в том, что отдельные початки кукурузы были плохо сплетены между собой и постоянно падали на пол. Снизу этот звук
воспринимался как шаги вора или постороннего человека. Когда хозяин ходил по чердаку, то один из початков неожиданно упал ему прямо на голову. Испугавшись, тот подумал, что вор хочет с ним расправиться. От страха у него подкосились ноги, и он упал. Когда все члены семьи разобрались, что никакого вора нет, и не было, то хорошо над собой посмеялись. Об этом случае в Лортете всегда вспоминали, когда наступал повод для весёлых разговоров.
В памяти запечатлелись весенние дни, когда происходил убой откормленных за зиму свиней. Рано утром собиралось несколько соседей. Посреди двора ставилось большое корыто кверху дном. Выпускали жирную
свинью, которая уже с трудом передвигалась. Несколько мужчин с силой прижимали тело свиньи к дну корыта и длинным острым ножом достигали сердца животного. Свинья сильно вырывалась, отчаянно борясь за жизнь, но рывки постепенно становились всё слабее и слабее. И, наконец, наступала полная недвижимость. Крови набиралось почти полное ведро. Её размешивали, в результате чего тот состав крови, который свернулся, наматывали вокруг палки. Переворачивали корыто, клали туда длинные цепи, а на них – тушу свиньи, которую заливали горячим кипятком; затем очищали кожу, соскребая с ней шерсть. Потом вымытую тушу подвешивали за задние ноги в сарае и вскрывали, чтобы вытащить внутренности, которые не выбрасывали. Кишки сначала мыли в ручье оврага, а потом заполняли кровью и жиром и варили. После варки воду не выливали, а засыпали в неё кукурузную муку и готовили кашу, которую называли кровяной колбасой. По случаю этого события устраивалось большое застолье, где соседи угощались обильными закусками с хорошим виноградным вином. Никто никогда не напивался допьяна. На следующий день рано утром все собирались для того, чтобы разделать тушу на окорок, колбасу, паштет и шпик. Обработка туши продолжалась целый день при участии всех соседей. Колбасу, шпик и окорок клали в большой сундук, заполненный золой. После нескольких месяцев всё это вынимали из сундука и вешали на кухне к потолку. Ничего никогда не портилось и съедалось по мере надобности.
Лето 1945 года выдалось очень жарким. Начиная с полудня и до вечера, жизнь в деревне и на полях замирала. Все жители в это время прятались в тени. Не пели даже птицы. Я рискнул побывать на солнце без соломенной шляпы на голове, но вскоре пожалел об этом. Несколько дней у меня кружилась голова, обильно текла кровь из носа, полностью была потеряна работоспособность. Жара стояла просто невыносимая, и редко выпадали дожди.
Мне нравилось наблюдать за работой Жана Пьера Лебру, которая отличалась высоким качеством. У него я научился косить и пахать. Он был искусным столяром и в зимние дни изготавливал красивую и прочную мебель. В этой области я многому научился у него, особенно раскраивать материал и соединять части мебели. Фактически, для меня это были первые уроки начертательной геометрии и разметки, которые помогли мне в освоении моей будущей профессии разметчика.
Мои первые трудовые крестьянские годы были напряжёнными и насыщенными богатыми событиями, которые помогли формированию моего характера и лучше разобраться в жизни. Я убедился в том, какую роль может оказать на человека сила общественного мнения, что такое дисциплина, трудолюбие, честность, ответственность за порученное дело, высокое чувство дружбы и товарищества.

Немецкая оккупация Франции. Положение рабочих и крестьян в военные годы.
Когда я делал свои первые шаги в трудовой деятельности, шла Великая Отечественная война, которая принесла так много жертв, бед и несчастья многим народам Европы. За это время я успел вырасти от
- 34 -
детского возраста до юношества и ощутить влияние войны в своей собственной жизни. Если бы не война, то я бы смог спокойно продолжать учёбу и избежать работы на хозяев, которая иногда была для меня непосильной и тяжёлой. Но в таком положении я оказался не один. Конечно, было хорошо, что во время войны я был сыт и одет, провёл детство среди хороших, умных и опытных взрослых, оказавших своим примером столь громадное влияние на меня. Но я мало познал детских игр, слишком рано повзрослев. Все военные события широко обсуждались среди населения. Я наравне с взрослыми читал ежедневные газеты, слушал радио, жадно прислушиваясь к новостям и разного рода обсуждениям, то есть был в курсе всех событий, происходивших в мире. Капиталистическая идеология всеми правдами и неправдами старалась
себя обелить, внушая широким народным массам, что война такого масштаба идёт для того, чтобы избавиться от большевистской заразы, которая исходит от Советского Союза. Неоднократно я слышал о советской угрозе – на эту тему выпускалось много книг. Я сам читал книги, где описывались злодейства, чинимые ЧК и советскими властями. Откуда мне было разобраться в правдивости этих слухов? Я очень
хорошо помню, что в начале войны государственная информационная служба смело и нагло поддерживала фашизм и клеветала на советский строй, стараясь внушить широким массам народа враждебность к Советскому Союзу. И, надо прямо сказать, ей это удавалось, но ненадолго, ибо говорить это одно, а
доказать правдивость сказанной информации – это другое. Рано или поздно истинная правда пробивала свой путь, и народный люд уже к следующей фальши относился недоверчиво.
Глядя на отца, я чувствовал его озабоченность, тревогу за будущее и даже страдание из-за того, что в такие тяжёлые дни для его Родины он оказался на чужбине далеко от неё. Часами он до подробности рассказывал мне о русской истории: об Иване Грозном, о Петре первом и восстании декабристов. Его рассказы производили на меня глубокое впечатление. Как-то раз я нашёл в сундуке среди книг Дюкэна книгу о Петре первом, которую мы с отцом прочитали запоем. В ней до подробности была описана Полтавская битва, в которой король Швеции был разбит русскими войсками, а русские воины проявили чудеса доблести и героизма. В моей памяти сохранился содержательный рассказ отца о походе наполеоновской армии в Россию и позорном провале этой авантюры. «Если ты побываешь в моей родной деревне Корень в Белоруссии, то любой житель покажет тебе могилы наполеоновских солдат, - говорил отец. Я не политик и не государственный деятель, а всего лишь простой человек, - продолжал он. - Но я уверен, что поход Гитлера на СССР кончится провалом. Русский народ найдёт в себе мужество и обязательно победит». Отец увлечённо говорил об этом, не скрывая своего волнения. Иногда при нашем разговоре присутствовал Проспер Дюкэн. Он поддерживал отца и делал справедливые замечания. Дюкэн тоже не любил фашистов и рассказывал, что сама Франция не раз страдала от пруссаков. Однажды он дал мне почитать многотомные сочинения о Франко-Прусской войне 1870 года. Эти книги были с позолоченными торцами и красивыми иллюстрациями, в которых подробно было рассказано о ходе этой войны и о том, что Франция не была к ней подготовлена. Воспользовавшись этим, пруссаки поставили французский народ на колени. Многие факты были подкреплены картинками, которые доказывали зверства пруссаков не только над солдатами, но и над стариками и детьми. После знакомства с этими книгами я понял - Гитлер хочет доказать всему миру, что он сильнее Бисмарка. С большим увлечением я прочитал книги с красивыми иллюстрациями о ходе захватнических французских войн с колониальными войсками Мадагаскара, Алжира, Туниса и Марокко. Информация, которую я почерпнул из этих книг, помогла мне разобраться в причинах и последствиях этих войн. Было о чём размышлять. Дома у нас радиоприёмника не было, поэтому о последних новостях мы ходили узнавать к соседям. Никто из них не поддерживал фашизм, и можно было смело высказывать свои мысли вслух. Несмотря на то, что мнения у всех были разными, никто ни на кого и никогда не доносил немецким прислужникам. Местные власти заставляли жителей регистрировать свои радиоприёмники и сдавать их в жандармерию, но население, в основном, умалчивало о наличии приёмников и прятало их. Не было случая, чтобы жандармерия приходила в дома с проверкой и отбирала приёмники. Я думаю, что у жандармерии не было желания ссориться с населением.
Даладье, премьер министр того времени, продал Францию, и немцы заняли её северную половину без особых усилий. Вскоре по решению маршала Пэтена и нового премьер министра Лаваля, очередных предателей, весной 1942 года остальная часть Франции была отдана немцам, которые заняли эту территорию без всякого сопротивления.
Было 11 часов утра. Я находился на уроке в школе Лортета, когда все ученики услышали гул автомашин.
- 35 -
Это был необычный гул – столько машин в деревне никогда не проезжало. Наша учительница Роз - Мари Самбр побледнела и онемела. Глядя на неё, школьники замолкли, наблюдая за выражением её лица. Гул стал нарастать всё больше и больше, и под окнами школы проехало несколько грузовиков, на которых сидели немецкие солдаты, вооружённые до зубов. Учительница отошла к окну посмотреть, в какую сторону направится вереница машин. Немцы остановились возле самой школы прямо около постоялого двора и стали спрыгивать с грузовиков, громко смеясь и переговариваясь между собой. Часть из них вошли внутрь постоялого двора, чтобы выпить вина и пива. Учительница испугалась за нашу безопасность и тут же
разрешила нам разойтись по домам, но с условием - выходить на улицу через запасной ход с противоположной стороны дома огородами и дворами соседних домов. Мы сами испугались не меньше учительницы, поэтому не спеша и без паники стали расходиться по домам. По дороге домой я не встретил ни одного немца, но всё же пошёл домой с попутчиками по уклону оврага долины. Оказалось, что это был
всего лишь маленький немецкий отряд, который совершил ознакомительную поездку по долине. После короткого отдыха фашистские солдаты направились дальше - вглубь долины ближе к франко-испанской границе. Несколько дней было спокойно, а затем по большой дороге долины стали проезжать машины и
велосипеды с фашистами. Так началась немецкая оккупация Доринской долины. Жители встретили оккупантов хмуро, угрюмо и молчаливо, с болью в сердце и ненавистью в душе.
Родители опасались пускать детей в школу, из-за чего пропуски занятий участились. Прошло несколько дней, и я всё-таки решил пойти в школу, но более безопасным путём, то есть по уклону оврага долины, где путь лежал через густые рощи. Уроки проходили как обычно, но быстро и скучно. Школьники не озоровали как прежде, а притихли - чувствовалась в них какая-то робость. Учительницу и детей тяготило оккупационное положение страны после прихода новой власти. По улицам деревни ходили только по надобности, и то ускоренными шагами. Дети уже не бегали повсюду, а тихо играли в своих дворах. Все надеялись на какие-то перемены, и жизнь продолжалась как будто бы по-старому. Но это длилось недолго. Всё чаще немцы стали прогуливаться по улицам, словно что-то искали или прощупывали настроение жителей. Постепенно видя, что они ни над кем не издеваются и ведут себя мирно, жизнь в долине вновь ожила. На улицах стал появляться народ. Власти в деревнях, то есть мэры, остались прежние.
Лето 1942 года прошло как обычно, будто не было войны. Только ежедневное прослушивание радиоприёмников напоминало о том, что обстановка в Европе оставалась очень тяжёлой. Это вызывало среди жителей тревогу и напряжённость. С прилавков магазинов постепенно стали исчезать продукты питания и товары первой необходимости. Была введена карточная система. По карточкам выдавали хлеб, мясо, жиры и сахар. На чёрном рынке появилось много дельцов, которые могли продать любой продукт или товар по искусственно завышенным ценам, нагло наживаясь на этом. Юг Франции был всегда богат виноградниками, и виноградного вина всегда изготавливалось в изобилии. Но власти департамента пошли на поводу торговцев чёрного рынка и ввели на покупку виноградного вина карточки. Это привело ещё к большему обогащению этих торгашей. Не трудно догадаться, что официальные власти получали от этих людей крупные денежные суммы. Приведу такой пример. В среднем, на одного члена французской семьи приходилось примерно по одному литру виноградного вина в день. Цена одного литра вина на чёрном рынке намного превышала стоимость литра вина по карточке. Дельцы скупали вино у виноделов по низкой цене, а продавали по дорогой, наживаясь на этом. А крестьяне вынуждены были снизить производство и разорялись. Французы пьют лёгкое вино, в пределах 12-18-ти градусов. Когда местным жителям трудно было обойтись без вина, а купить его за повышенную цену не хватало денег, то в стакан с простой водой добавляли несколько капель уксуса, так как пить простую воду не привыкли. Хотя этот напиток был неприятен на вкус, всё-таки его пили.
Свободно продавались фальшивые продуктовые карточки. Центральные власти знали об этом и не предпринимали никаких мер. Невозможно было отличить фальшивые карточки от настоящих карточек. Не велось никакого контроля и учёта – наступил настоящий беспорядок. Отец, как и все, вынужден был покупать такие же фальшивые карточки и отовариваться ими в магазинах села Эш, где мы были закреплены. Их принимали без всяких ограничений и просили об этом помалкивать.
Как-то раз отец поехал на велосипеде выкупить по карточкам мясо. Мясник Барбазан, который во время войны стал миллионером, отвесил слишком большой кусок мяса, потому что не захотел его рубить и предложил отцу взять весь кусок, который по весу превышал килограмм, положенный по норме карточки.
- 36 -
Отец обрадовался и согласился, но у него не хватило денег доплатить за этот кусок. Мясник махнул рукой: «Потом оплатите». При следующем посещении этого мясного магазина отец хотел отдать долг, но мясник засмеялся и признался, что забыл о нём. Эти деньги, которые он не взял у отца, для него были мелочью и ничего не значили. А для нашей семьи это были большие деньги. Заработок моего отца был очень скудным, я бы даже сказал – мизерным. Этот пример показывает, как некоторые люди, пользуясь тяжёлой ситуацией в стране, обогащались и наживались за счёт простого трудового народа.
Хорошо, что наш хозяин брал за жильё довольно умеренную плату, а рядом с нами жили такие хорошие трудолюбивые люди, поэтому легче было переносить все тяготы жизни. Нам ещё повезло в том, что мы имели свой огород и держали кроликов и свиней, но для них нужно было заготавливать много корма. Поэтому чтобы помочь своей семье в эти трудные военные годы, я и моя мать вынуждены были идти
работать у хозяев, так как при таких условиях жизни одной зарплаты отца не хватало. Кроме того, надо было ещё обуваться и одеваться. Помню хорошо, как иногда я ходил с матерью на уже скошенные хлебные поля, где мы собирали большие букеты колосьев пшеницы. Работа была простая, но утомительная.
Из этих колосьев набиралось пуда два зерна - это было немало. Я тогда уже понял, во что обходится выращивание хлеба.
Купить можно было всё, что угодно, но по недоступной цене. Хорошо помню, что самой лучшей обувью летом были тапки из плотно плетёной верёвки, обшитые сверху простой тканью разного цвета. В них было легко ходить, но дельцам невыгодно было изготавливать и продавать столь дешёвый товар. И он почти исчез с прилавков магазинов. Кожаные сандалии и босоножки были не только дороже - они не годились для работы в поле. Как и многие жители деревни, я сам изготавливал себе босоножки из старых автомобильных покрышек. Конечно, обувь была грубой и не особо приглядной на вид, но служила долго и надёжно. Приходилось только иногда менять ремешки. В дождливые дни самой подходящей обувью были деревянные крестьянские башмаки сабо. Чтобы они быстро не снашивались, к их подошве крепились железные подковы, поэтому при ходьбе по асфальту звук железных подошв раздавался издалека.
Я немного отвлекусь, рассказав об общественной обстановке во Франции в годы полной немецкой оккупации и о жизни рабочих в военные годы, так как мой отец сам работал в это время на заводе в Ланнемезане и мне об этом рассказывал. В связи с ростом цен на товары первой необходимости, положение широких масс трудового народа резко ухудшилось. Постепенно назревало и возрастало недовольство людей, что способствовало возникновению широкомасштабных забастовок среди рабочих. Я сам оказался свидетелем тех событий. Меня поражало единство рабочих, боровшихся за свои права. Не было случая, чтобы кто-то из них остался безразличным к происходящим событиям. Иногда забастовка длилась день-два, а бывало, что и одну-две недели. И всегда забастовщики добивались успеха. Но успехи, в основном, бывали недолговременными. Например, рабочие добивались прибавки к заработной плате, но через какой-то короткий срок цены на товары поднимались вверх, а вслед за этим следовала очередная забастовка. Профсоюзы того времени играли огромную роль в руководстве рабочим движением. При возникновении конфликта между рабочими и хозяином профсоюзы смело вступали в спор. Если конфликт не устранялся по вине администрации, бастовал участок, если не помогало – весь цех, а затем завод или фабрика, но борьба велась упорно, вплоть до полного успеха. Я жил в среде рабочих и крестьян и не раз бывал невольным свидетелем разных рабочих споров. Отец всегда подробно рассказывал о ходе забастовок и о том, как рабочие одного коллектива в любых ситуациях были дружны между собой и выручали друг друга. Бывало, что во время забастовок полиция арестовывала часть рабочих, но вынуждена была выпустить их на свободу, так как играла роль общая солидарность рабочих, добивавшихся возвращения своих товарищей в рабочий строй. Я хорошо знал тех рабочих, которые работали с отцом в одной бригаде, потому что неоднократно приезжал в Ланнемезан встретить отца у проходной завода, чтобы сходить с ним помыться в душевые. Конечно, мне было не положено проходить на территорию завода, но вахтёры, нарушая общие правила, пропускали меня, так как хорошо знали отца. На территории завода всегда были наведены идеальная чистота и порядок. Я нередко наблюдал, как утром и вечером поток рабочих проходил через проходные завода. Мне понравился хорошо поставленный табельный учёт рабочих и служащих. В здании проходных завода было установлено несколько автоматов высотой с человеческий рост. На круглом циферблате автомата было несколько кругов с множеством отверстий. У каждого отверстия по кругу были написаны номера, соответствующие номеру табеля рабочих. В центре
- 37 -
каждого круга была установлена стрелка и подвижной штырь. Подходил рабочий к автомату, двигал стрелку к соответствующему номеру и нажимал на штырь. Раздавался щелчок – это значило, что автомат отмечал на карточке, находящейся внутри, дату и время начала работы. Эти автоматы работали очень чётко. Не было случая, чтобы допускались ошибки. На заводе работало всего два табельщика и несколько слесарей, которые следили за исправностью автоматов и четыре раза за смену меняли расположения упоров для
передвижения учётных карточек. Табельная система была очень чёткой и оправдывала надежду хозяев, которые не собирались платить лишние деньги. Существовали твёрдые правила для всех рабочих и служащих завода. Так, разрешалось утром и после обеда опоздать на работу на пять минут. Если человек опаздывал на шесть минут, то автомат не оплачивал ему стоимость целого часа работы. Можно было уйти
на обед или в конце смены домой на пять минут раньше, но ни на минуту позже. В противном случае два часа работы не будут оплачены. Если человек работал сверхурочно, то эти часы были занесены на карточку в автомате и оплачивались. Если человек не выходил на работу, то неотработанные часы не оплачивались
– арифметика очень простая. В конце каждого месяца рабочим выдавали расчётные листы в виде длинной ленты (расчёты велись с помощью счётных машин), где до подробности был описан весь заработок. Налоги были большими, они составляли примерно 20% от заработка, а величина профсоюзного членского взноса составляла 6% от общего месячного заработка. Профсоюзы охраняли права трудящихся. Но, на мой взгляд, их было не так уж много. Так, оплата больничного листа составляла примерно 60% от заработка, за оплату человеком врачебной консультации возмещалось не более 50% её стоимости. Профсоюзы не имели в своём распоряжении домов отдыха и санаториев, а детских оздоровительных здравниц было очень мало.
Набор рабочих вёлся везде одинаково. Человек приходил в отдел кадров по объявлению в газетах. Приглашали мастера, который нуждался в рабочем данной специальности, или рабочий получал пропуск к этому мастеру. Тот спрашивал у рабочего, какими знаниями и навыками он владеет, затем давал ему пробную работу и по оценке проделанной им работы решал – брать этого человека или нет? В подборе рабочих мастера были придирчивы, то есть давали выполнять очень сложные пробные задания. Если рабочий был принят, то мастер сразу же сообщал ему о размере его заработной платы. Мастер получал зарплату в 7-8 раз больше квалифицированного рабочего и был полновластным хозяином на своём участке: сам нанимал людей, снимал или присваивал разряд и устанавливал заработную плату. На эту должность выбирали особо талантливых людей, которые очень хорошо знали своё дело. Мастера были заинтересованы в хороших квалифицированных кадрах. Сам отец рассказывал мне, как мастера, видя, что он хорошо работает, подходили к нему и сообщали, что с такого-то числа ему будет такое – то повышение заработной платы. В работе мастер требовал хорошей дисциплины. Не вышел рабочий на работу – мастер сделает вид, что не заметил, а если прогулы были частыми, подходил к этому рабочему и говорил: «Ты больше не нужен. Иди получать расчёт». И этому рабочему никто не мог помочь, даже профсоюзы. А работу все боялись потерять. Несмотря на то, что во время войны безработица была небольшой, работу нелегко было найти. В Доринской долине большинству крестьянских семей недостаточно было прожить с доходов от своей земли, поэтому глава семьи или его сыновья работали на заводе в зимнее время, когда были свободны от сельскохозяйственных работ. В подобном случае они заключали с директором завода особый договор. Но дирекция завода не особо считалась с такой категорией рабочих. Очередные отпуска всегда предоставлялись всем только с мая по сентябрь, то есть в летнее время и без соблюдения какого-либо графика. Распределение рабочей силы было неравномерным. Иногда могло возникнуть неожиданное сокращение штата рабочих и служащих, что сказывалось на благосостоянии людей.
Бывало, я с отцом или всей семьёй приезжал в рабочий посёлок, куда нас приглашали друзья отца по работе. Увидев условия жизни рабочих в заводских домах в тесноте, где не было никаких удобств, и семья рабочего могла в любой момент оказаться на улице в случае его увольнения без всякой надежды на будущее, я подумал, что лучше жить в частном доме, как живёт наша семья в Лортете. Но какой ценой это доставалось отцу! Каждый день при любой погоде ему приходилось преодолевать путь около двадцати километров в оба конца на велосипеде! Но он никогда не показывал вида, что уставал – всегда был жизнерадостным, неугомонным, трудолюбивым, и никогда не унывал.
На первый взгляд казалось, что с приходом немцев в деревню жизнь шла по обычному руслу. Поначалу немцы никого не тревожили, но скоро стали требовать от местного муниципалитета продукты и деньги. Где это могли взять представители муниципалитета? Значит, надо было брать у населения. Начались аресты
- 38 -
людей, наиболее воинственно настроенных против чужеземного насилия. В школе Роз – Мари Самбр, скрепя сердце, мы этого не могли не заметить, внушала нам, что надо покориться судьбе. Как-то раз пришло указание предательского правительства из города Виши, главой которого являлся маршал Пэтен, об усилении идеологического воспитания молодёжи, начиная со школьного возраста. Видимо фашисты
намеревались навсегда обосноваться в этих местах. Помню, однажды учительница каждому из учеников дала особое обязательное задание – нарисовать с особой тщательностью по выбору и желанию любимый уголок родной природы, а в углу кроме своей фамилии написать, что этот подарок предназначается для дорогого и любимого маршала Пэтена. Пришлось подчиниться этому приказу, который, без сомнения, был
дан учительнице сверху. Надо прямо сказать, что школьники выполняли эту работу без особого рвения. Наши рисунки были высланы по почте в город Виши, откуда вскоре каждый из нас получил письменную благодарность за верность правительству. Однако среди школьников и их родителей эта благодарность
была воспринята довольно холодно. Сами немцы ощущали на себе ненавистные взгляды, раздражённость и злобу людей. Аресты среди жителей участились, что вызвало возмущение населения. Началась компания набора рабочей силы для отправки на работу в Германию. Молодёжь стала скрываться в горах, чтобы не попасть на вражескую территорию для создания военного оружия. В связи с этим, фашисты взбесились. В результате, аресты ещё больше участились, и начались издевательства и избиения. Бывало, разъярённые фашисты врывались в любой дом и начинали разгром и разбой, забирая всё, что им вздумается: продукты, скот, птицу. Они избивали людей, а тех, кто казался им наиболее подозрительным, отправляли в концлагеря. По мере ожесточения действий фашистов возрастал народный гнев – никто не хотел попадать под ненавистный хомут оккупантов. Я избегал встреч с фашистами, стараясь делать лишние маршруты, но иногда сталкивался с ними, стараясь как можно быстрее исчезнуть. Ходить по единственной шоссейной дороге стало небезопасно, так как по ней почти всегда шныряли гитлеровские вояки, вооружённые до зубов. А мы как раз жили возле этого самого шоссе, где не прекращалось автодвижение. Сон наш был очень тревожным, так как в любую минуту мы готовы были покинуть дом, чтобы спрятаться в густых рощах уклона долины.
Однажды осенью 1942 года мы как обычно ждали отца с работы, а он всё не приходил. Мы потеряли покой, особенно мать, которая сильно плакала и не знала, что предпринять. Я дошёл до соседнего села Изо и узнал, что на завод в рабочее время приезжали фашисты и, насильно забрав всех русских, увезли их в неизвестном направлении. Не помня себя, я пришёл домой, горько плача и приговаривая: «Бедный мой любимый папа! Неужели я тебя больше никогда не увижу?» Я не мог представить себе, что мы будет делать без отца, чей авторитет в нашей семье был столь значителен и огромен. «Нет, - думал я. – Не может быть, что я больше не увижу его. Я его найду! Обязательно найду! Эх, проклятые фашисты, зачем вы приехали и нарушили нашу мирную жизнь?» А как я мог его найти? Какой же я был наивный в те минуты отчаяния и беспомощности. Я лежал на кровати, уткнувшись в подушку, и не мог найти себе места. Мать, сама сильно расстроенная, старалась нас с сестрой утешить. Наконец мы решили сходить к Камилю Пюжолю, мэру Лортета, авторитет которого был непререкаем не только в деревне и районе, но и среди областных властей.
Камиль Пюжоль, выслушав мою взволнованную мать, глубоко задумался, потом сел на велосипед и поехал на завод, чтобы выяснить местонахождение отца. С большим нетерпением и болью в сердце мы ждали его возвращения. После его приезда мы узнали, что по всему департаменту был произведён массовый арест всех русских. Отца тоже арестовали и посадили в тюрьму областного центра Тарба, расположенного в сорока километрах от Лортета. Я думаю, что фашисты очень боялись влияния русских на мировоззрение местного населения. Мэр Лортета взял с собой немного денег и, не раздумывая, поездом отправился в Тарб. Мы с матерью и сестрой даже не пошли ночевать домой, а остались в доме семьи Пюжоль, с нетерпением ожидая его возвращения. Две чудесные и замечательные женщины, Мария Пюжоль и Целина Ками, делали всё для того, чтобы внушить нам благоприятный исход судьбы отца. На четвёртые или пятые сутки наш уважаемый мэр вернулся с отцом. Радости нашей не было предела. Она была общая для обеих семей. Отец был бледный, похудевший, усталый и небритый. Я повис на его шее и никуда не хотел отпускать. Весь день мы провели в доме семьи Пюжоль. В честь столь удачного исхода дела женщины приготовили хороший ужин. Весь вечер за бутылкой добротного вина шла непринуждённая беседа, из которой мы узнали, каким образом Камиль Пюжоль добился освобождения отца. Имея знакомство со многими влиятельными людьми в департаменте, он быстро узнал, где находится мой отец. Ему пришлось
- 39 -
пройти по разным инстанциям, чтобы добиться его освобождения. Это нелегко было сделать, так как Пюжолю везде ставили в упрёк связи с каким-то ненужным и паршивым русским. Долго он доказывал, что этот русский – хороший, заслуживающий уважения человек, и что он сам лично ручается своей честью за его
честность и добропорядочность. Ему пришлось изложить эти слова на бумаге и собственноручно заверить своей подписью. Таким образом, отец был освобождён и сумел избежать отправки в концлагерь или на работу в Германию. Не зря говорят, что дружба испытывается на прочность в трудностях и тяжёлых испытаниях, которые встречаются на жизненном пути. Отец предлагал Пюжолю деньги, хотя бы, чтобы
оправдать деньги за расходы, но мэр наотрез отказался и сказал: «Я выполнил свой гражданский долг, который обязан был выполнить в любое время, независимо от каких бы то ни было обстоятельств. Этот долг выполняется всегда бесплатно». По этому примеру можно судить - почему в деревне и округе уважали и
ценили добрую, честную и правдивую семью Пюжолей. После освобождения отца дружба наших семей ещё больше окрепла. Камиль Пюжоль был патриотом и гражданином с большой буквы, товарищем и другом для всех и каждого в отдельности. Поэтому люди его любили, уважали и всегда шли к нему за советом. Во время немецкой оккупации он немало способствовал сплочению местного населения, активно помогая партизанскому движению. Многие знали про это или догадывались, но молчали, чтобы отгородить его от всяких неприятностей.