Глава десятая. Убивается бедняга, и люди все на него смотрят, и - вижу, и им тягостно,

Убивается бедняга, и люди все на него смотрят, и - вижу, и им тягостно,

а мне ещё более всех тяжело. А меж тем как я немножко раздумался, сердце-то

у меня уж назад пошло: рассуждать опять начинаю: ударь он меня наедине, я и

минуты бы одной не колебался - сказал бы: "Иди с миром и вперёд так не

делай". Но ведь это всё произошло при подначальных людях, которым я должен

подавать первый пример...

И вдруг это слово опять меня спасительно уловляет... какой такой нам

подан первый пример? Я ведь не могу же это забыть... я ведь не могу же,

чтобы Иисуса вспоминать, а при том ему совсем напротив над людьми делать...

"Нет, - думаю, - этого нельзя: я спутался - лучше я отстраню от себя

это пока... хоть на время, а скажу только то, что надо по правилу..."

Взял в руки яйцо и хотел сказать: "Христос воскрес!"- но чувствую, что

вот ведь я уже и схитрил. Теперь я не его - я ему уж чужой стал... Я этого

не хочу... не желаю от него увольняться. А зачем же я делаю как те, кому с

ним тяжело было... который говорил: "Господи, выйди от меня: я человек

грешный!" Без него-то, конечно, полегче... Без него, пожалуй, со всеми

уживешься... ко всем подделаешься...

А я этого не хочу! Не хочу, чтобы мне легче было! Не хочу!

Я другое вспомнил... Я его не попрошу уйти, а ещё позову... Приди -

ближе! и зачитал: "Христе, свете истинный, просвещаяй и освещаяй всякого

человека, грядущего в мир..."

Между солдатами вдруг внимание... кто-то и повторил:

- "Всякого человека!"

- Да, - говорю, - "всякого человека, грядущего в мир", - и такой смысл

придаю, что он просвещает того, кто приходит от вражды к миру. И ещё сильнее

голосом воззвал: - "Да знаменуется на нас, грешных, свет твоего лица!"

- "Да знаменуется!.. да знаменуется!" - враз, одним дыханием продохнули

солдаты... Все содрогнулись... все всхлипывают... все неприступный свет

узрели и к нему сунулись...

- Братцы! - говорю, - будем молчать!

Враз все поняли.

- Язык пусть нам отсохнет, - отвечают, - ничего не скажем.

- Ну, - я говорю, - значит, Христос воскрес! - и поцеловал первого

побившего меня казака, а потом стал и с другими целоваться. "Христос

воскрес!" - "Воистину воскрес!"

И вправду обнимали мы друг друга радостно. А казак всё плакал и

говорил: "Я в Иерусалим пойду бога молить... священника упрошу, чтобы мне

питинью наложил".

- Бог с тобой, - говорю, - ещё лучше и в Иерусалим не ходи, а только

водки не пей.

- Нет, - плачет, - я, ваше благородие, и водки не буду пить и пойду к

батюшке...

- Ну, как знаешь.

Пришла смена, и мы возвратились, и я отрапортовал, что всё было

благополучно, и солдаты все молчали; но случилось так, однако, что секрет

наш вышел наружу.