Священная История и европейская историческая наука

Желая доказать превосходство европейского христианства над русским православием, западные теоретики и идеологи пытаются улучшить, «модернизировать» христианство с помощью науки. Речь идёт не о соединении науки и религии ради наиболее полного познания Божьего мира, а об изменении религии с целью приспособления её для практических нужд греховного человека. Европейские историки вообразили, что именно историческая безрелигиозная наука способна раскрыть все тайны Священного Писания, включая степень участия Иисуса Христа в историческом процессе. В своих исследованиях они опираются прежде всего на так называемые «исторические факты». Особенно преуспел в этом французский исследователь Эрнест Ренан в своей нашумевшей книге «Жизнь Иисуса».

Учёные – не Боги, а живые люди со своими слабостями и пристрастиями. Поэтому им свойственно группировать добываемые научные факты сообразно своему личному вкусу. Более того, учёный не может вырваться из замкнутого круга собственных предрассудков. Давно не секрет, что историческая наука чрезвычайно редко бывает объективной. Она вынуждена постоянно выполнять чей-либо заказ, даже если конкретный учёный этого не осознаёт: заказ той или иной научной школы, страны, нации, господствующего класса. Личные пристрастия учёного никого не интересуют, если они не соответствуют ожиданиям тех, от кого он зависит, чьего признания добивается. К сожалению, историки так же разделены на антагонистические группы, как и остальные члены общества, преследующие свои корыстные интересы. Не случайно история многократно «переписывается», согласно социальному заказу, хотя сами историки предпочитают этого не замечать. Учёному всегда приходится выбирать, исходя вовсе не из возвышенных побуждений. Ренан и выбирает, хотя ему трудно сознаться в этом даже перед самим собой, чтобы не тревожить свою больную совесть, потрясённую жизненными и духовными разочарованиями. Раздвоенность его души, смятение чувств отмечают многие исследователи творчества Ренана. Например: «В конце концов ему надо выбирать между наукой и верой, и он предпочёл выбрать науку. Он говорил: здесь, по крайней мере, истина. Кризис привёл его к решению отказаться от служения Церкви и заняться восточной филологией… Хаос, который царил в голове Ренана, позволял ему писать не то, что он думал, и думать не то, что он писал. Его мировоззрение стало как бы клубком противоречий. Он без конца говорит о Боге, очевидно, не понимая Его в том смысле, как понимают христиане. Он говорит о науке, но он большой скептик и не верит в её полную силу. Ренан говорит о великом будущем, когда Бог родится на земле (книга «Будущее науки»), но в то же время сомневается, есть ли у человечества будущее. Он верит только разуму, только рассудку! Он втискивает все явления в это прокрустово ложе, но в конце концов не верит и сам себе. Как писал о нём один философ, Ренан постоянно боялся быть обманутым и в конце концов перехитрил сам себя. И вот с таким мировоззрением он попытался увидеть Иисуса. И произошло чудо: он всё равно Его любил и видел, что он изобразил такого человека, который не мог бы создать и жалкой секты, не то что христианства. Это слабый, легко поддающийся влияниям персонаж, который даже отдалённо не напоминает евангельского Христа – того Христа, Который никогда ни с кем не советуется, никогда не колеблется, всегда действует совершенно чётко и определённо. А у Ренана всё построено на колебаниях. Он перенёс в Него свою колеблющуюся душу и психологию».207

Необходимость выбирать между наукой и религией – трагедия не только Ренана, но и всей европейской науки, в том числе и исторической. Ренану в равной степени дороги и наука, и христианство, но он не видит их совместимость, поскольку их совместимость не видит общество, в котором он живёт и частью которого является. Пытаясь преодолеть внутренний хаос, возникший в собственной душе, Ренан хочет соединить науку и религию, но ему приходится соединять то, что в его сознании несоединимо. Поэтому он и предпринимает попытку сделать религию частью науки, что в принципе невозможно, как невозможно бесконечное сделать частью конечного. Европейская математика научилась, правда, строить конечные модели бесконечного, но это – не более чем слабая имитация действительных взаимосвязей мира, имеющая для науки лишь прикладное значение и мало пригодное для познания самого мира.

Аналогично тот вариант христианства, которого придерживается Ренан, является слабой и неадекватной моделью подлинного христианства, неудачной попыткой создать «материальную модель духовного мира». Впрочем, в этом нет никакого злого умысла, просто Ренан довольно точно и, главное, честно воспроизвёл ту извращённую, но реальную модель христианской религии, которую европейская цивилизация создала по своему образу и подобию. Не вина, а беда Ренана, что в «европейском христианстве» не нашлось места Богу, который был заменён «выдающейся личностью». Книга Ренана «Жизнь Иисуса» приобрела огромную популярность в Европе именно потому, что отражала общественные настроения и образ мышления европейского обывателя. Нельзя не отметить, что европейское христианство, в отличие от русского православия, не исповедует Христа, а бесконечно спорит с Ним. То же делает и Ренан, думая, что он спорит с религиозными пережитками, в которых упорствуют ортодоксы. «Таким образом, именно ортодокс принимает на веру положение, требующее доказательств, когда упрекает рационалиста в том, что последний искажает историю, если рассказывает её не слово в слово по документам, которые ортодокс считает священными. Но из того, что факт записан в книге, нельзя заключать, что он верен… В основе всякого спора о подобных предметах лежит вопрос о сверхъестественном. Если чудо и боговдохновение книг представляются верованиями без всякой реальной почвы под ними, то наш метод хорош. Вопрос же о сверхъестественном для нас разрешается вполне определённо, при помощи того единственного довода, что нет основания верить в такое явление, которое нигде в мире экспериментально не подтверждается. Мы не верим в чудеса совершенно так же, как не верим в приведения, в дьявола, в колдовство, в астрологию. Станем ли мы опровергать шаг за шагом длиннейшие рассуждения астролога, желая отвергнуть влияние созвездий на события человеческой жизни? Достаточно того вполне отрицательного опыта, столь же наглядного, как наилучшее прямое доказательство, что никогда подобное влияние не было констатировано».208 Здесь Ренан предлагает два безосновательных утверждения. Во-первых, он неправомерно ставит на одну доску христианство и астрологию. Во-вторых, из того факта, что наука и практика не доказали влияние созвездий на события человеческой жизни, вовсе не следует, что это не будет доказано в дальнейшем развитии науки и опыта.

Опыт – дело наживное. Например, гипотеза атомного строения вещества сложилась задолго до того, как она была подтверждена человеческим опытом. И, наоборот, опыт долгое время подтверждал астрономическую теорию Птолемея, которая, тем не менее, оказалась ошибочной, что выяснилось с приобретением уже нового опыта. Нельзя не отметить и то обстоятельство, что всякий опыт имеет не только объективную, но и субъективную сторону. Поэтому опыт юноши, зрелого мужа и старца не может быть равноценным. Различается также личный, классовый, национальный и религиозный опыт, опыт конкретной эпохи. Ренан считает, что историк является критиком, опирающимся на опытные данные. Но если это так, историк, считающий себя независимым исследователем, тем не менее становится заложником собственного опыта, по необходимости ограниченного. Материалисты, отрицая Бога и потусторонний мир, называют опыт критерием всех наших знаний. Однако этот критерий в любое время может подвести. Ренан фактически отрицает духовный опыт, поскольку этот опыт невозможно подтвердить экспериментально. Например, науке неизвестны эксперименты, подтверждающие бытие Бога. На этом основании делается вывод, что Бога нет, как нет и вечной жизни, поскольку эксперименты в этой области невозможны. Но это доказывает лишь ограниченность опытной науки с её экспериментами. Потому религия и оказывается неистребимой, несмотря на все старания атеистической науки. Никакая наука не способна отражать духовную сторону человека и человечества. Ренан исследует историю человеческого сообщества, пытаясь и Священную Историю включить в качестве фрагмента общей истории.

Но Священная История – не фрагмент чего бы то ни было, а самостоятельная сущность, которую можно познавать только духовным видением, но не научными экспериментами. Ренан сознательно лишает себя этого видения, искусственно ограничивая свой кругозор узкими рамками обыденной жизни и рассматривая исторический процесс как бесконечную череду анекдотов (по его же выражению), которые он старательно собирает и лепит из этого материала «художественное полотно» исторического бытия. Не случайно он именно художественность называет одним из критериев истины. Это напоминает «эксперимент» русского писателя В. Вересаева, который, собрав многочисленные анекдоты о жизни Пушкина, вообразил, что исследует жизнь великого поэта. Однако образ Пушкина, созданный Вересаевым, являясь выдуманным героем полухудожественного произведения, очень далёк от реального Пушкина. Это же можно сказать и об образе Иисуса Христа, созданном воображением Ренана на основе анекдотов о Нём. Разумеется, анекдоты о Христе, сохранившиеся в Священном Писании и в народной памяти, имеют мало общего с анекдотами о Пушкине, поскольку проникнуты народной любовью. Любовью проникнуто и отношение Ренана к Иисусу, но не реальному, а вымышленному. Реального, подлинного Иисуса Христа в книге просто нет. Ренан утверждает, что и в реальной жизни Его не было, а был привлекательный молодой проповедник, создавший новую религию – христианство, давшее миру не только новую мораль, но и новое направление развития человечества. Нельзя не заметить, что подобная позиция является богоборческой. Впрочем, в реальной жизни европейской цивилизации Бога действительно нет, поскольку Он «изгнан» оттуда. Именно это обстоятельство явилось исходной предпосылкой исследований Ренана.

Ренан противопоставляет понятия Сын Человеческий и Сын Божий. Иисус для него – Сын Человеческий, которого люди наградили титулом «Сын Божий». Уже отсюда видно, что в понятие Сын Человеческий Ренан вкладывает новый смысл, совсем не тот, который дан в Священном Писании. Младенец Иисус был рождён земной женщиной, но вместе с тем Иисус Христос, основатель христианской религии, согласно убеждённости Ренана, был рождён человечеством. Ренан пишет: «Главным событием всемирной истории является тот переворот, при помощи которого благороднейшие расы человечества перешли от древних религий, известных под общим неопределённым названием языческих, к религии, основанной на идее единого божества, троичности, воплощения Сына Божия… Новая религия употребила только на свою организацию по меньшей мере триста лет. Но исходной точкой переворота, о котором идёт речь, послужило событие, имевшее место в царствование Августа и Тиверия. В эту эпоху жил великий человек, который своей смелой инициативой и той преданностью, какую он сумел внушить к себе, создал и самый объект, и исходную точку будущей веры человечества. С тех пор, как человек стал отличаться от животного, он сделался религиозным, то есть начал видеть в природе нечто сверх реальности и в самом себе нечто по ту сторону смерти. Это чувство в течение тысячелетий приводило к самым странным заблуждениям… Эта смутная смесь ясновидения и грёз, эта смена надежд и разочарований, эти стремления, постоянно подавляемые ненавистной действительностью, нашли себе наконец выразителя в несравненном человеке, которому всемирное сознание присвоило титул Сына Божия, и присвоило вполне справедливо, ибо он заставил религию сделать шаг, с которым ничто не может сравниться и подобного которому, вероятно, никогда не будет».209

Далее Ренан говорит, что Сын Человеческий Иисус Христос был рождён своей эпохой и впитал в себя её ожидания и чаяния, а отчасти и её, как выражается Ренан, «прекрасные заблуждения». «Трудно понять явления первобытного образования земного шара, так как огонь, в котором он пылал, уже погас и земля охладилась. Точно так же и всякие объяснения представляются неудовлетворительными, когда наши скромные аналитические приёмы приходится применять к переворотам созидательных эпох, решавших судьбы человечества. Иисус жил в один из таких моментов, когда все карты общественной жизни раскрываются и ставка человеческой деятельности увеличивается во сто крат. В такие времена каждый, взявший на себя великую роль, рискует жизнью, ибо подобные движения предполагают такую свободу действий, такое отсутствие всяких мер предосторожности, которое не может обойтись без страшной развязки… В героические эпохи человеческой деятельности человек рискует всем, но и выигрывает всё… Путь к апофеозу идёт через эшафот, характеры приобретают резко выраженные черты и запечатлеваются в памяти человечества в виде вечных типов».210 То, что с момента возникновения христианства начинается новая эра в истории человечества, доказывает, что Иисусу удалось оправдать ожидания не только одной конкретной эпохи и одного конкретного народа, но и ожидания всех времён и народов. Следовательно, духовно-нравственная революция, необходимость которой провозгласил Иисус Христос, не могла не произойти. Ренан сравнивает процесс возникновения христианства с образованием земного шара. Он придерживается эволюционной теории развития природы и общества, в которой нет места чуду и сверхъестественным явлениям. Эта «научная» точка зрения является материалистической и атеистической. С точки зрения современного естествознания, не Бог создал землю, а природа. Аналогично этому не Бог дал миру религию, а она возникла эволюционным путём.

Ренан не верит в то, что Иисус родился от Духа Святого, поскольку это было бы чудом, а верить в чудеса Ренану запрещает безграничная вера в науку. С его точки зрения, Иисус родился в обычной семье плотника Иосифа. Известно, что Его называли сыном Марии, но это потому, что Иосиф рано умер, после чего Мария стала главой семьи. Родился Иисус в Галилее иудейской, которую евреи называли Галилеей языческой, поскольку её население было очень разнородным по национальному составу и, вероятно, по вероисповеданию. В целом галилеяне придерживались религии иудаизма, но при этом выражали надежды и чаяния не одного народа, а многих народов средиземноморского побережья, являющегося в то время естественным центром мира. Именно здесь, на севере израильского государства, и должна была возникнуть новая религия, вобравшая в себя общечеловеческие интересы и надежды. Это отмечает Ренан. «Север один создал христианство; наоборот, Иерусалим – истинная родина упорствующего иудаизма, созданного фарисеями, фиксированного Талмудом и дошедшего до нас, пережив Средние века… Галилея создала в народном воображении величайший из идеалов, ибо за этой идиллией чувствуется дыхание судьбы человечества, самая картина озаряется лучами солнца Царства Божия. В такой чарующей обстановке жил и вырастал Иисус».211 Чарующая природа Галилеи, по мнению Ренана, была Его единственной воспитательницей. Сколько-нибудь систематического образования Иисус не получил, что соответствовало местным традициям. «Однако сомнительно, чтобы он хорошо понимал еврейские книги на их оригинальном языке… Мало вероятно, чтобы Иисус знал греческий язык, который вообще был слабо распространён в Иудее вне правящих классов и вне городов, населённых язычниками, как Кесария. Родным языком Иисуса был сирийский, смешанный с еврейским, наречие, на котором говорила Палестина. Тем более нет оснований предполагать, чтобы он имел какое-нибудь понятие о греческой культуре… она не проникала в такие мелкие городки, как Назарет… Несомненно, что в Иерусалиме очень мало изучали греческий язык, что на греческие науки здесь смотрели как на нечто опасное и даже рабское, что их объявляли годными самое большее для женщин в качестве украшения… Итак, до Иисуса не дошёл ни прямо, ни косвенно ни один элемент эллинской науки. Он не знал ничего, кроме иудаизма; ум его сохранил ту свежую наивность, которую всегда ослабляет обширное и разнообразное образование. В недрах самого иудаизма он оставался чуждым многих течений, нередко параллельных ему… По счастию для него, он также не изучал ту удивительную схоластику, которая преподавалась в Иерусалиме и из которой в ближайшем будущем должен был произойти Талмуд… Чтение книг Ветхого Завета произвело на него сильное впечатление… Закон, представляющий собою не древние законы страны, но утопии… стал неистощимой темой для хитрых толкований… Но религиозная поэзия Псалмов находила чудные отзвуки в его лирической душе; эти священные гимны остались на всю жизнь его духовной пищей и поддержкой. Истинными его учителями сделались пророки, в особенности Исайя… Особенно его поразила книга Даниила… Её автор, истинный творец философии истории, первый осмелился объявить ход всемирной истории и следовавшие одна за другой империи не более как явлением, подчинённым судьбам иудейского народа. С самой юности своей Иисус был проникнут этими высокими упованиями… Он верил в дьявола, которого считал за духа зла, и, как и весь мир, воображал, что нервная болезнь происходит оттого, что больным овладевает демон, который его и волнует. Чудесное было для него не исключением, а нормальным явлением. Понятие о сверхъестественном со всеми его невозможностями создаётся лишь после того, как народилась экспериментальная наука о природе. Человек, не имеющий никакого представления о физике, который верит, что молитвой можно изменить ход облаков, болезнь и самую смерть, конечно, не увидит в чуде ничего особенного, так как весь ход вещей для него является результатом свободной воли Божества… У Иисуса эта вера связывалась с глубоким сознанием близких сношений между Богом и человеком и с преувеличенной верой в внутреннюю силу человека; эти прекрасные заблуждения составляли источник его собственной силы… У Иисуса не было ни догматов, ни систем; у него было твёрдое личное решение, которое, будучи интенсивнее всякой иной искусственно созданной воли, и доныне управляет судьбами человечества».212

Нарисованный Ренаном образ Иисуса ни в коей мере не является образом Иисуса Христа, Сына Божия. Это – образ молодого революционера, каких история знала немало. Своеобразие же этого неповторимого революционера заключается в том, что его сила – в слабости. Именно своей слабостью он обезоруживает идейных оппонентов. Он не сопротивляется внешним сокрушительным воздействиям, но, тем не менее, прочно стоит на ногах, и ураганные ветры и бури вынуждены покоряться ему. Впрочем – социальные ветры и бури, но ни в коем случае не природные. Покорение природных стихий, описанное в Евангелиях, Ренан считает аллегориями, иллюстрирующими социальную несокрушимость Иисуса.

Одним из «прекрасных заблуждений» эпохи Иисуса Ренан называет веру в чудо. По его мнению, никаких чудес Иисус не совершал, чудеса были приписаны ему его поклонниками. Те же конкретные случаи излечения больных, которые Ренан согласен считать достоверными, постоянно совершаются психотерапевтами, не обязательно дипломированными. Иисус вынужден был выдавать эти вполне естественные деяния за чудо, идя на уступки толпы, жаждущей чудес. Ренан считает, что предъявление чудес, хотя бы ложных, необходимо во всяком деле как реклама, без которой никакое новое социальное движение победить не может. Однако Иисус никого не обманывал, но и сам верил в свою способность совершать чудеса. Интересно сравнение Иисуса с Рафаэлем. «В области нравственности, как и в искусстве, то, что говорится, не имеет никакого значения; важно только то, что делается; в этом всё. Идея, скрытая в картинах Рафаэля, стоит не много, всё дело в самой картине. Так же и в морали, истина получает некоторую ценность только когда она выходит из области чувства, а всю свою цену она приобретает только когда осуществляется в мире как факт».213 Картины Рафаэля – подлинное чудо, поскольку в них даётся жизнь идее, которая сама по себе, без конкретного воплощения, мертва. В такое чудо Ренан верит. Однако он не учитывает то обстоятельство, что форма, созданная людьми, даже самыми гениальными, – преходяща, в то время как идея, данная Богом, – вечна. Форма обладает только земной бренной жизнью, а идея – потусторонней жизнью, которая непреходяща.

«По поводу милостыни, благочестия, добрых дел, кротости, миролюбия, полного сердечного бескорыстия ему почти нечего было прибавить к учению синагоги. Но он умел давать своей проповеди такой умилительный характер, что давно известные афоризмы казались чем-то новым. Мораль слагается не из принципов, более или менее удачно выраженных. Поэзия поучения, внушающая к нему любовь, имеет гораздо больше значения, чем самое поучение, взятое как отвлечённая истина. И нельзя отрицать, что эти принципы, заимствованные Иисусом у его предтечей, производят в Евангелии совсем другое впечатление, нежели в древнем Законе… Мир был завоёван и преобразован не древним Законом и не Талмудом. Евангельская мораль, как ни мало в ней оригинального, в том смысле, что её можно было бы всю целиком составить из более древних нравственных начал, тем не менее остаётся высшим продуктом творчества человеческого духа, лучшим из кодексов совершенной жизни, какие когда-либо были составлены моралистами».214 Во всех этих рассуждениях Ренана масса «научных заблуждений», которые европейцы считают научными достижениями. В основе этих заблуждений лежит эволюционная теория, согласно которой человек, который, «как известно», произошёл от обезьяны, эволюционировал от животного состояния к духовно-религиозному. На самом деле всё происходило с «точностью до наоборот». Человек, в отличие от животных, был создан Богом как существо духовное, а потому и религиозное, но грех поверг его в духовный упадок, который гордые европейцы приняли за эволюцию человека. Иисус Христос явился в мир не в результате этой мнимой эволюции, не в результате духовного созревания человека, якобы «доросшего до высокой степени религиозности», а как ответ Бога на реальную угрозу гибели развращённого грехом человечества. Человечество стоит на краю гибели, и единственное средство спасти его – смертию смерть попрать, что по силам только Богу, но не людям. Вот и послал Бог Сына Своего на крестную смерть ради спасения людей от смерти и от греха, который и явился причиной смерти. «Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши».215 Ренан утверждает, что мир был завоёван евангельской моралью как «высшим продуктом творчества человеческого духа». На самом деле мир всё ещё остаётся во власти сатаны. И так будет до тех пор, пока «христианский атеизм» Запада, диктующий миру условия существования и развития, будет иметь возможность навязывать свой взгляд на религию как на продукт человеческого духа. Ересь всего европейского христианства, а не только католичества, заключается в том, что они поклоняются не Богу, создавшему человека, а тому якобы Богу, которого создали сами в результате «религиозного прозрения», как затем «создали и Сына Божия», присвоив этот титул «лучшему из людей».

«Слабости», которые давали силу Иисусу и дают силу христианству, – прежде всего утопия и поэзия. Нравственный идеал христианства – утопичен, но наполнен возвышенной поэзией, которая стала движущей силой развития всего цивилизованного общества. Утопичной и абсолютно ненужной Ренан считает и идею спасения: спасать человечество нет необходимости, поскольку оно прочно держит под контролем направление собственного развития. В жертве Иисуса не было прямой необходимости; если она и была неизбежной, то лишь постольку, поскольку все великие реформаторы вынуждены «пройти через эшафот».

Европейцы, называющие себя христианами, сами признают, что их религия – утопия, «облагораживающая жизнь» и не имеющая иных целей. Фактически они «отлучили» от участия в жизни общества и Бога Сына, и Бога Отца, а потому и Святой Дух ушёл из их храмов. Об этом говорится в «Поэме о великом инквизиторе» Достоевского. Великий инквизитор, олицетворяющий католичество, является по необходимости не столько священнослужителем, сколько политиком, и понимает политику как «искусство компромисса». Поэтому он ставит перед Иисусом Христом вопрос о возможности или невозможности, допустимости или недопустимости компромисса с сатаной, не осознавая, что компромисс для сатаны – не взаимные уступки, а способ искушения. Нельзя одновременно служить Богу и сатане, всегда приходится делать выбор. Великий инквизитор свой выбор сделал и не раскаивается в нём. «И я ли скрою от тебя тайну нашу?.. слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним... мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили себя лишь царями земными».216 Великий инквизитор, по крайней мере, верит и в Сына Божия, и в сатану, но пытается построить еретическую религию служения людям через служение сатане. Уже поэтому в его концепции нет места Богу. Ренан не верит ни в Сына Божия, ни в сатану, однако его «научный атеизм» служит сатане, но не людям. Не понимая необходимости спасения гибнущего мира, Ренан способствует его гибели. Закономерно, что своё «прогрессивное мировоззрение» Ренан вынес из католицизма. «Воспитанник духовной семинарии, Ренан отказался по её окончании принять сан священника и отошёл от Церкви. Однако, перестав быть христианином, он сохранил интерес к религиозной тематике, которой и посвятил свой блестящий литературный талант. Религия осталась для Ренана своего рода поэтическим видением мира и почвой для нравственной эволюции. Однако он считал, что, когда речь идёт об истине, последнее слово должно оставаться только за наукой. По мнению писателя, то, что не поддаётся научному анализу, следует отмести как народную фантазию, а из оставшегося материала нужно воссоздать живой образ Иисуса как великой исторической личности».217 У Ренана на этот счёт довольно оригинальное мнение. Он считает, что для того, чтобы иметь возможность исследовать историю религии, нужно, с одной стороны, хорошо знать предмет исследования изнутри, с другой же стороны – отойти на некоторое расстояние от него, чтобы частности не заслоняли целое. «Для того, чтобы написать историю религии, необходимо, во-первых, исповедовать её в прошлом (без этого нельзя понять, чем она прельстила и удовлетворила человеческое сознание) и, во-вторых, потерять абсолютную веру в неё, ибо абсолютная вера не вяжется с правдивой историей. Но любовь возможна без веры. Для того чтобы не быть привязанным ни к одной из форм, вызывающих обожание людей, нет надобности отказываться от того, что в них есть доброго и прекрасного… Иисус не может принадлежать исключительно тем, кто называет себя его учениками. Он составляет гордость всякого, кто носит в своей груди сердце человеческое. Слава его заключается не в том, что он выходит за пределы всякой истории; истинное поклонение ему заключается в признании, что вся история без него непостижима».218 Ренан невольно искажает истину, ибо история непостижима именно без Сына Божия, а не просто без Иисуса как выдающейся исторической личности.

В то время как далеко не все историки считают, что Иисус Христос действительно когда-либо существовал, Ренан обнаруживает знание интимнейших подробностей его жизни, которые, казалось бы, никто знать не может. Например, он пишет: «Кроме того, замечательно, что его семья оказывала ему довольно сильное противодействие и решительно отказывалась верить в его божественную миссию. Был даже такой момент, когда его мать и брат утверждали, что он потерял рассудок, относились к нему как к экзальтированному мечтателю и намеривались удержать его силой».219 Вообще говоря, о семье Иисуса мало что известно, но Мать Иисуса – полная противоположность того бледного образа, который нарисован Ренаном. Ей было известно то, во что Ренан отказывается верить, ибо Она родила Сына Божия от Духа Святого. Она никак не могла утверждать, что Он потерял рассудок. Она не только любила Его материнской любовью, но и поклонялась Ему как Богу. В Канне, например, Она просила у Него о чуде превращения воды в вино, и Он для Неё это чудо совершил. Ренан отвергает подобные события только на том основании, что никаких чудес быть не может.

Ренан стремится показать «эволюцию мироощущения» молодого революционера Иисуса. «Но ход развития живых существ всюду один и тот же, и, без сомнения, рост столь сильной натуры, какой был Иисус, строго следовал канонам эволюции».220 И далее: «Легенда любит рассказывать, что он с детства восстал против родительской власти и, бросив избитые пути, следовал своему призванию. Несомненно по крайней мере, что он не придавал значения родственным связям. Его собственная семья, по-видимому, не любила его, и по временам он сам бывает жёстким по отношению к ней. Как все люди, занятые исключительно своей идеей, Иисус перестал считаться с кровными узами. Такие натуры признают единственной связью между людьми идею… Вскоре он должен был пойти ещё дальше в этом смелом отрицании природы, и мы увидим, что он отвергнул всё человеческое, кровь, любовь, родину и открыл свою душу и сердце исключительно идее, представляющейся ему в виде абсолютной правды».221 Кощунственной является сама попытка применить теорию эволюции к Сыну Божию. Отсюда и все нелепые утверждения Ренана об «эволюционном развитии мироощущения Иисуса».

Вполне очевидно, что Ренан не понимает ни Иисуса Христа, ни Его апостолов. Например, он пишет: «Иисус не только далеко не был создан своими учениками, но представляется неизмеримо выше их во всех отношениях. Они были, за исключением Св. Павла и, быть может, Св. Иоанна, людьми без инициативы и без идеальности. Сам Св. Павел не выдерживает никакого сравнения с Иисусом, что же касается Св. Иоанна, то в своём Апокалипсисе он только вдохновлялся поэзией Иисуса… Отсюда то ощущение тягостного падения, которое испытываешь, переходя от истории Иисуса к истории апостолов. Сами евангелисты, завещавшие нам образ Иисуса, настолько ниже того, о ком говорят, что беспрестанно искажают его, не будучи способны возвыситься до него. Их сочинения полны заблуждений и противоречий. В каждой строке проглядывает оригинал, обладающий божественной красотой, против которого грешат редакторы, не понимающие его и потому представляющие собственные мысли на место идей, лишь наполовину доступных их пониманию. В общем, характер Иисуса не только не приукрашен, а скорее умалён его биографами. Для того чтобы восстановить его соответственно действительности, критике приходится очистить его от целого ряда недоразумений, источником которых является посредственный ум его учеников».222 Изощрённый ум Ренана не может мириться с «посредственностью» окружения Иисуса. В этом проглядывает самонадеянность и чрезмерная гордыня европейской атеистической науки, рассуждающей о «божественной красоте», к которой Бог не имеет никакого отношения. Апостолы считают Иисуса Христом, Сыном Божиим. «Пришед же в страны Кесари Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Пётр отвечая сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живого. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах».223 Ренан считает такой ответ Петра, одобренный Иисусом, посредственностью и недоразумением и воображает, что, меря Сына Божия человеческими мерками, он поднимает Иисуса как создателя религии на недосягаемую нравственную высоту. «Ему принадлежит, конечно, основание истинной религии. После него остаётся лишь развивать её и заставлять её приносить свои плоды… Иисус создал в человечестве религию, как Сократ создал в нём философию, Аристотель – науку».224 Выводы Ренана как раз являются примером посредственности и недоразумения и демонстрируют ущербность европейской исторической науки.