Сергей Савельев — профессор, доктор биологических наук. Я единственный ребенок в семье, родных братьев и сестѐр у меня нет

Я единственный ребенок в семье, родных братьев и сестѐр у меня нет. Но зато бабушка родила тринадцать детей, поэтому двоюродных и троюродных родственников целая тьма, не пересчитать, их так много, что я даже половины не знаю.

Мне повезло, что удавалось видеть и сравнивать изнутри менталитет родственников и русских друзей. Лет до двенадцати я варился в кругу двоюродных братьев, плюс в моѐм районе у меня были русские друзья. Не просто контраст менталитетов, а полное противоречие поведения и убеждений. Восточно-кавказские традиционные убеждения со всеми вытекающими, против европейско-русского современного общества. В отличии от других ребят, я не пытался прибиться к какой-то стае или группе, и делить всех на «своих» и «не своих». Меня всѐ интересовало, я с интересом наблюдал, но не растворялся ни в чѐм.

Общаясь с братьями, я понимал, что они не отягощены интеллектом, рассуждают на уровне «кто сильнее тот и прав». Мне это вообще не нравилось. Также все хулиганство, которым они промышляли. Я спрашивал, зачем это делать, на что мне отвечали шаблонами «ты не понимаешь, ещѐ маленький, без лоха жизнь плоха, зачем идти работать, если можно что-то у кого-то отжать».

***

Мне было лет тринадцать, это было середина 90-х годов. У меня был друг с Кавказа, мой сверстник. Мы с ним часто ходили в гости к его старшим братьям, снимавшим несколько комнат в коммунальной квартире в центре Москвы у дяди Васи. Дяде Васе было около пятидесяти лет, два высших образования, в своѐ время служил на подводной лодке, нереально интересный был дядька.

Но интересен как человек он был только мне. У братьев моего друга он вызывал сугубо коммерческий интерес. Точнее, его пятикомнат-ная квартира в центре Москвы, в которую они подселились. Сначала

они ему платили каждый месяц за аренду комнат. Потом поняли, что дядя Вася бесхребетный, родственников у него нет, на помощь ему никто не придет. Платить перестали, только кормили. В итоге дошло до того, что ему не платили, толком не кормили, но регулярно спаивали. Сам дядя Вася стал жить на птичьих правах в своей собственной квартире.

Если начинал качать права, то они его били по рѐбрам. Часто спаивали хохмы ради, поржать и поподкалывать. Он парадировал кавказский акцент, что вызывало дикий гогот у «квартиросъѐмщи-ков». Иногда по пьянке переставал контролировать свою речь, срывался, мог ляпнуть что-то грубое или сказать «да вы приехали сюда, а ещѐ права качаете, вы никто!». Тогда он снова получал по рѐбрам. На трезвую голову он ничего лишнего не говорил, а на пьяную его прорывало.

Часто я заходил в комнату к дяде Васе один. Мне нравилось к нему заходить и разговаривать о жизни. Он всегда с охотой отвечал мне на любые философские вопросы. А подоставать разными вопросами я очень любил, меня всегда всѐ интересовало.

Дядя Вася здорово разбирался в электронике, мог починить всѐ что угодно. Прекрасно знал историю России. На любой вопрос, который я ему задавал, он давал не просто какой-то однозначный ответ, а заходил издалека, откуда ноги растут, с чем это связано и почему исторически именно вот так сложилось и какие события этому предшествовали. Подходил к вопросу фундаментально.

Когда в очередной раз он напился и на моих глазах ему снова надавали по рѐбрам, меня пробило чувство несправедливости, и я хотел спросить, вообще какого хрена он это все допускает! На следующий день я пошѐл задать ему эти вопросы. Знал во сколько он просыпается, пришел, прежде чем он успеет опохмелиться. Постучал в дверь его комнаты, он любезно прокричал «заходи Амиранчик!», так как знал, что это я, потому что только я стучал к нему, прежде чем войти.

Когда я вошѐл, дядя Вася лежал и смотрел телевизор. У него был старый черно-белый телевизор с отверткой вместо ручки. Я сел за его рабочий стол, где всегда лежало много разной электротехники в полуразобранном состоянии, которую приносили ему почти все соседи и он им чинил за три копейки или пузырь водки.

Мы сидели болтали. Я хотел спросить прямо, но не мог, стеснялся поставить его в неловкое положение, поэтому заходил издалека:

- Дядь Вась, а вы помните, что было позавчера?

- Ну так, что-то помню. ― он пробормотал неохотно и не глядя мне в глаза.

- А вы уверены, что помните? Там был неприятный момент. И ещѐ следы остались на вас от всей этой ситуации. Вы не хотите что-то сделать по этому поводу?

На этот вопрос он не ответил. Закурил и открыл окно. Я ещѐ раз спросил. Потому что на меня чудовищно давила несправедливость ситуации. На что он мне сказал, что «не хочу, всѐ нормально, всякое бывает».

Меня поразило, что он тогда элементарно мог позвонить ментам, написать заяву, и всех бы выкинули к чертовой матери. И только потом я понял, почему он так не сделал. Он боялся и смотрел дальше. От ментов по тем временам откупились бы за копейки, быстро бы замяли вопрос. Времена были суровые, деньги были нужны во что бы то ни стало. И неизвестно, что бы с ним сделали потом. Дядя Вася это понимал и боялся за свою жизнь.

Через несколько лет они у него отжали квартиру, переписали на себя. Но сознательного плана не было, всѐ развивалось постепенно. Изначально просто хотели жить и тащились от того, что живут на халяву. Идея появилась постепенно. Как-то стояли на улице и один из друзей рассказал, что живѐт с бабушкой, кормит еѐ, и узнал, что через нотариуса можно переписать на себя квартиру. И другим тоже в голову пришла мысль, почему бы то же самое не сделать с дядей Васей. Они даже его поначалу начали выхаживать, уже не часто били, находили общий язык, ещѐ больше спаивали. Но он долго сопротивлялся, потому что понимал, что если квартира уйдѐт из его собственности, то его могут где-нибудь закопать. В итоге всѐ равно отжали и переписали. А дядя Вася спился и умер.

Вот такая «справедливость». Человек, который верил в систему, служил на подводной лодке при СССР, любил родину ― был ей предан. А потом даже ментам боялся позвонить, которые закрыли бы глаза на ситуацию за какие-то копеечные взятки.

В дополнение к этому, он и сам себя загонял в могилу. Я его спрашивал, почему он бухает. Он сказал, что уже не может найти себе место. Тогда он был полезен стране, а тут перестал быть нужным кому бы то ни было. Он потерял опору и смысл в жизни, начал квасить и бухать. В 90-е годы нужны были такие, как родственники моего друга. Выживали те, кто были сильнее по-животному. Таких как дяди Вася выдавливали.

***

В сознательном возрасте я перестал общаться со своими родственниками. Если среди близких знакомых у меня и есть лица

кавказской национальности, то это какие-нибудь полукровки, с детства выросли в Москве, мышление современное и европейское. Тем не менее даже у них ещѐ есть какие-то противоречия, которые им навязывает старшее поколение, к мнению которого они прислушиваются. Но они уже не живут по традициям, их мозг не промыт религией, но не принимать во внимание мнение старших тоже не могут, так как влияние родственников сказывается сильно. Не у всех есть возможность, как у меня, огородить себя от своих родственников, братьев, дядей, тетей.

А я огородился полностью, чтобы никакие внушения «бессознатель-но не срабатывали». Если я где-то с ними встречаюсь, то совер-шенно случайно в пробке или в магазине. Но сознательно встреч не ищу. Не хожу на дни рождения, ни на какие праздники.

Хотя у нас принято, если день рождения, то собирается человек триста. Есть эдакая сплочѐнность. Псевдосплочѐнность. Многие думают, что кавказцы очень сплочѐнные, но это миф, это не так. Внешне может и сплочѐнные, потому что это выгодно для выживания в Москве. А на самом деле лицемерия там тоже хватает, если что, то не погрешат ничем. Если есть чем поживиться, уронить ближнего, а желательно ещѐ и втоптать, то так и сделают с удовольствием.

С самого детства меня поражало поведение братьев. Оно бывало не просто глупым, а также неуместно жестоким. Не было ни малейшей попытки сделать что-то с умом, с головой. Подход был простой: кто слабый, того надо подавить и отобрать у него. У кого нет «крыши», то ему надо насильно навязать свою.

Вот такой хулиганский, бандитский подход. Я его не понимал. Поначалу задавал вопросы «зачем, ведь можно по-другому, есть ещѐ и другой мир». На меня смотрели как на глупого ребѐнка, дескать «подрастѐшь ― поймѐшь». Через некоторое время им надоело это слушать, потому что вопросов я задавал всѐ больше, и они станови-лись более подковырестыми, я «залезал им под вену». Они мне начали предъявлять претензии «может ты вообще не нашего рода, пальцем деланный, у тебя кровь нечистая?».

В их картине мира это не укладывалось. У меня и мама и папа восточные, помесей нет. Это сейчас моѐ поколение начинает смешиваться. А у меня вроде как «чистая» кровь. Такие рассужде-ния я воспринимаю как бред сумасшедшего, но для родственников это было важно. Их поражало, что как это так, «чистокровный наш курд-езид так рассуждает, больной чтоли!»

Я понял, что мои идеалистические юношеские рассуждения вообще не принимаются. Мои слова уходят в пустоту, понимания нет. В какой-то момент стало понятно, что так продолжаться не может,

ловить мне с ними нечего. Понимания нет, общих целей тоже. Бандитствовать и заниматься хулиганством я не хочу. Вступать в группировки тоже не собираюсь. И огородился полностью.

Поначалу были какие-то звонки с подколками: «Да что это происхо-дит, ты нас забыл, мы же все братья и родственники, кто тебе в трудную минуту поможет. Думаешь, тебе помогут твои русские друзья? Опять же на помощь придут родственники. Ты сам первый прибежишь к нам». На что я отвечал, что «даже если буду умирать с голоду, жрать ковролин, то никогда к вам за помощью не приду».

Но это я уже говорил в более сознательном возрасте, когда окончательно улетучились все рамки и страхи, что «это же старшие братья, нельзя с ними так разговаривать, родственники осудят!». Я уже не боялся, что мне наваляют за «грубость старшим». Поэтому когда стал постарше и независимый, то уже мог позволить себе говорить всѐ что думаю. Про царящее лицемерие, когда выгодно что-то получить взамен. Про эти «кровные родственные связи», которые выеденного яйца не стоят и цена им две копейки.

Это их окончательно отморозило. Когда вот такой диалог повторился несколько раз, мне приклеили ярлычок, что я «обрусевший преда-тель». Что меня уже можно не воспринимать как «составляющее семьи». Что уже потерянный для них. После этого от меня отвязались и перестали куда-то приглашать.

Единственный человек, с кем я общаюсь из родственников ― это мама. Я испытываю к ней уважение за то, что она меня вырастила, посветила мне свою жизнь, и одна воспитывала. И еѐ мнение на меня влияло еще какое-то время. Она меня иногда отправляла к родственникам, что «вот это близкие родственники, вы с ними вместе росли, сходи на свадьбу», или же «у них ребѐнок родился, ради меня сходи». Я приходил, и меня прямо выворачивало от этих наигранных ритуалов, демонстративного бравирования деньгами, когда разбрасывают пачки купюр. Это обезьянье поведение меня всегда бесило.

Всѐ популярнее становится негритянская музыка. Золотые цепи, дорогие машины. Это обращение к самым низменным формам человеческого поведения. Если это находит такую поддержку, то можете оценить масштабы бабуинизации. Доля не человеческого, а обезьяньего внутри самого цивилизованного человеческого сообщества. Получается так, что рассудочное поведение носит вынужденный характер.