Хочу черемухи!

Тамара Черемнова

Зовущие облака

(кусочки автобиографии)

Оглавление

Часть 1. Дома. 2

Хочу черемухи! 2

Поросенок Борька. 4

Доминошки. 6

Самостоятельная прогулка. 8

Дедушкины абрикосы.. 9

Стрекозы.. 10

Познание мира. 12

Хрен с медом.. 14

Панамка. 15

Мой папа Саня. 15

Последние домашние вечера. 16

Часть 2. В детдоме. 17

Куда меня привезли?! 17

Невкусный суп. 21

Соседки, воспитательницы, нянечки. 22

Раздача подарков и мамин визит. 24

Желаю умереть…... 26

Что случилось с моей семьей. 28

Детдомовское новогодие. 29

Я встретила весну и узнала слово «гроб». 30

Летом на крыльце. 30

Мои родные навещают меня. 31

Детдомовская школа. 33

Я научилась садиться. 34

Зависть к тополю и муравьям.. 36

Кому пожаловаться? Солнышку! 37

Материнское отвращение. 38

ВОПРОСЫ ПО ДЕТДОМУ (пос. Бочаты Беловского р-на Кемеровской обл.): 39

Если свет — это тьма, то что есть тьма?

До сих пор не знаю, что помогло мне выбраться из безнадежности. Вы сейчас скажете, что я сильный целеустремленный человек... Ошибетесь, одной целеустремленности мне бы не хватило, уверяю вас! Просто я родилась с ослиным упрямством. Да, я еще маленькой уже была упряма как осел, дома у меня были ходунки самодельные и порог высокий, да такой, что иногда здоровый ребенок спотыкался. Так вот я сама через этот порог лазила. Один раз так мордашкой об этот порог хлопнулась, что расшибла губы. И после этого все равно упорно лезла через порог. Родители сначала караулили меня, останавливали, предупреждали, а потом безнадежно махнули рукой.

Но не только упрямство мне помогло, я знала, что пришла в этот мир с определенной миссией, как бы это не показалось кому-то уж очень странным и высокопарным заявлением.

Часть 1. Дома

Хочу черемухи!

Вьется дорога между двумя рядами деревянных домиков на окраине Новокузнецка, и один из этих домов тот, в котором я и родилась. Что мне уготовила жизнь, я еще не знала, я просто была ребенком, как и все дети, исключение было только в том, что мир для меня был ограничен.

Что испытывает такой ребенок, находясь в тисках этой ограниченности, замечает ли он эти ограничения, удобно ли ему жить в этом мире и вообще, что же такое инвалид в нашем обществе, — никто еще не вникал в эти вопросы. Инвалидов в реальности продолжают не видеть ни общество, ни государство, хотя уже много об этом говорят и пишут. Пока что все выливается в рассуждения и мечтания...

Попробую восстановить сейчас в памяти некоторые подробности тех лет: наверно самых счастливых для меня, потому что потом вся моя жизнь превратится в военное побоище за место под солнцем, за право быть тоже ЧЕЛОВЕКОМ со всеми последствиями, вытекающими этого слова по замыслу и по определению Бога, но право, заниженное людским равнодушием.

***

Итак, вьется пыльная, не заасфальтированная дорога, вдоль которой выстроились деревянные домики, у некоторых из них еще не потемнели бревна, указывая на то, что их поставили здесь совсем недавно.

У одного из этих домов, через невысокий штакетник клонится на обочину дороги тронутая осенней позолотой зелень небольшого сада, по вечерам к калитке этого двора спешат кавалеры попросить у молодой хозяйки букетик махровых георгин для своих невест…

Я стояла и смотрела на сломанные мной цветы. И понимала, что меня сейчас снова отругают, если увидят, а меж тем мне хотелось наклониться и поднять сломанные георгины, но ходунки не позволяли мне этого сделать. Я посмотрела с ненавистью на узкую калитку сада, через которую я с такой победой влезла три минуты назад, раньше, когда калитка была шире, можно было незаметно выбраться и, хотя все домочадцы знали, что цветы ломаю только я, все же можно было как-то отвертеться, но сейчас…!

— Томка, кто помог тебе сюда забраться? — Ну вот, посмотри, ты опять сломала у матери несколько цветов, ну куда еще дальше лезешь.

— Ты же сам мне показал, как сюда забираться, — надувшись и готовая вот-вот расплакаться, ответила я отцу.

— Это когда, интересно знать, я тебе показывал, как сюда можно забраться? — Отец даже на минуту перестал сердиться — от удивления.

— Тогда, когда мамка клубнику-викторию пошла полоть, — отвечаю я, фыркая.

И это была истинная правда. В тот день отец проявлял фотографии, а я крутилась возле него и мешалась: то стол качну, то толкну его руку. Когда было смазано две или три фотографии по моей вине, у него лопнуло терпение, и он утащил меня к матери в сад, и я запомнила, как он втаскивал ходунки боком в узкую калитку. Именно это проделала и я сегодня: приподняв один бок ходунков, я постепенно втискивала их в ту злосчастную калитку, было мгновение, когда мне показалось, что я застряла, и мне хотелось заорать. Дело в том, что калитку в сад специально сделали узкой, чтоб я не смогла забраться в сад без посторонней помощи, чтоб хоть как-то защитить георгины от моего нашествия.

Молодой папаша возмущенно хватает сзади ходунки и вытаскивает их вместе со мной, орущей на весь двор.

— Хочу черемухи!

— Я тебе ее сейчас сам нарву, только не ори, — тихо просит папаша, неловко чувствуя себя под любопытными взглядами прохожих.

— Я сама хочу ее нарвать, — дохожу я до поросячьего визга, но, чувствуя, что ходунки продолжают вместе со мной неумолимо плыть в отцовских руках к сеням дома, я сдаюсь и совершено спокойно прошу: — Пап, я больше не буду, отпусти. — После чего ходунки наконец-то ставят на землю.

— Том, скажи, зачем я, по-твоему, сделал калитку в сад узкой?

— Чтоб мы с Сергеем не лазили, — бодро отвечаю я.

— Ну, если Сережа один войдет в сад, он не сломает цветы, а вот ты своими ходунками можешь все цветы сломать, поняла? — спрашивает отец, и тут наступает какое-то неловкое молчание. Ну, в общем так: чтоб я тебя больше ни в саду, ни в огороде не видел, увижу, что ты опять куда-то залезла, посажу в ту коляску.

***

Все уже отлично знали, что в этом доме растет больной ребенок, только вот ко мне это определение «больной ребенок» ну никак не подходило, за исключением лишь того, что я была ограничена в самостоятельных движениях: не умела вставать и ходить, не могла сама садиться, и руки не полностью были мне подвластны. Однако благодаря ходункам, которыми я научилась управлять лучше, нежели своим телом, я легко осваивала пространство, не замечая таких, на посторонний взгляд, не очень-то удобных подпорок, ходунки я воспринимала как нечто неотделимое от меня.

Это сейчас уже, будучи в зрелом возрасте, я воспринимаю это все в иных красках, в других тональностях, и даже то, что ой как непросто было моим родителям иметь больного ребенка в то дикое по отношению к инвалидам время. Хотя и по сей день ребенок инвалид воспринимается обществом как какое-то неправильное существо, неправильное еще на уровне зачатия, а так ли это?

Человек еще не переиграл матушку-природу умом, как бы человеку не пришлось потом горько пожалеть о своем стремлении быть умнее природы. Ведь если рождается ребенок-инвалид, это означает, что природа хочет что-то подсказать человечеству. Надо только правильно ее, природу, понять. Ведь среди зверей инвалидов нет, и это не только потому, что они, беспомощные, не выжили бы среди здоровых зверей, которые их бы обязательно съели, звериная матка до последнего защищает свой выводок, она бы защитила и больного детеныша. Так и хочется крикнуть: человек, не будь так категоричен в своих выводах!

***

Но вернемся в то далекое время — вторую половину 1950х. Несмотря на медицинскую дикость и безразличие по отношению к инвалидам, это самый светлый отрезок в моей жизни, шесть счастливых лет, с моего рождения в декабре 1955 года и до отправки в специализированный детдом в октябре 1962-го с безысходным диагнозом «поражение ЦНС».

А дома было очень даже неплохое начало жизни маленького человечка, обреченного безжалостной жизнью на незаслуженные муки. Чем я их заслужила? За какую провинность мне был уготован этот крест? Только спустя пятьдесят лет я сама смогла ответить на этот непростой вопрос. Ничто не дается просто так: в каждом отдельном жизненном случае есть свое определение, свое предназначение и даже своя логика.

Итак, отец вернулся в дом, и я облегчено вздохнула: снова мне сошло с рук, и меня не отругали. Я развернула ходунки, еще не зная, что бы такое мне предпринять. Во дворе было пусто, только за воротами весело визжали девчонки: они играли на дороге, на обочине которой еще не высохли лужи после дождя. Я с завистью смотрела на них, и мне тоже хотелось вот так же как они замазать ноги грязью по самые коленки, или пробежаться по мокрой тропе, громко хлюпая подошвами сандалий. В такие минуты я ощущала какую-то пустоту внутри себя, это, наверное, мое подсознание первым давало мне знать, сколь сильно мое физическое ограничение, и что в такие игры мне никогда не сыграть. И то, что мне никогда не придется вот так же, как и они, весело пробежать ногами по тропе, до самой меня это еще не доходило, я даже не задавалась вопросом: почему это я без ходунков не могу ходить, как все? Как говорится, мысли в голове как тараканы — рано или поздно, но все равно заведутся. Но это все будет потом, а пока был этот двор, и я стою и выглядываю сквозь штакетник калитки. Позавидовав девчонкам, я развернула ходунки и поплелась к дверям дома, но возле лавочки остановилась, увидев лежащий на ней прут, потянулась за ним, и в это время у себя в закутке визгнул поросенок Борька. Я подождала, не выйдет ли бабушка на этот визг, и, взяв прут в зубы, направилась к Борьке, еще не придумав, что буду с ним делать.