Поросенок Борька

Поросенок Борька услышал, что к его дверце подошли, радостно хрюкнул и высунул свой пятачок в прорезь дверцы, но, поняв, что это не те, кто его кормит, имея в виду бабу или мою мать, он спрятался обратно. В мои планы такой оборот дела, конечно же, не входил, мне захотелось, чтоб Борька снова высунулся, это же так забавно, и я стала дразнить его прутом. Сначала он на мой прут не обращал внимания, но я так долго и настойчиво шуровала прутом, что поросенок не выдержал и стал хватать прут. Я так была увлечена этим занятием, что даже не слышала, как ко мне присоединился Серега, мой двоюродный брат, он был на полтора года младше меня.

— Том! Тома, я тоже хочу с Борькой поиграть, — заканючил он.

— Найди себе прут и играй, — авторитетно посоветовала я ему.

Серега нашел прут и присоединился ко мне, и мы до того раззадорили поросенка, что он как дрессированный вставал на задние ноги и доверчиво высовывал нам свой пятачок. Играл с нами. Так, по крайней мере, нам это казалось. Но, видимо, у поросенка тоже есть предел терпения и он, изловчившись, выхватил у Сереги прут и утащил его к себе. Серега обиженно засопел, и тогда я предложила:

— Сережка, давай накормим Борьку, вот баба похвалит нас.

— А чем мы его накормим? — уставился на меня Серега.

— Я сегодня видела, когда баба Борьке готовила пойло, она крошила туда зеленые капустные лисья, они еще остались и лежат в сенях.

Серега сбегал в сени и принес два огромных капустных листа, мы их спустили поросенку через прорезь в двери, стояли и слушали, как тот сладко чавкает за дверцей. А поросенок, сожрав листья, снова высунул свой пятачок в надежде еще получить лакомство, Серега еще принес два капустных листа, а потом еще и еще, и так, пока во двор не вышла баба. Мы даже не слышали, как она вышла и только когда она заплакала, мы оглянулись, не понимая, почему баба плачет.

— Ну что это за детки, это просто одно наказание, что же вы наделали, окаянные? Креста на вас, что ли, нет? — кричала баба.

— Ты чего, Клава? — спросил, выходя из сеней, дед.

— Да вот окаянные детки Борьку, наверно, убили, — голосила баба.

— Ты чего плетешь! Как убили? — не понял дед.

— Да они ему все листья от капусты скормили, что лежали в сенях.

Дед подошел, открыл дверцу. Борька лежал возле порога, дед тронул его носком ботинка, Борька лениво открыл глаза, вожделенно посмотрел на деда (может, тоже принесет капустных листьев?) и лениво хрюкнул.

— Да нет, ничего страшного, просто малость объелся, — сделал заключение дед и закрыл дверцу.

***

Баба не была скупой женщиной, просто поросенок в те годы был дороже золота для простых людей, которые бежали из разваливающихся пустеющих деревень вот на такие стройки века, каковых много было в Кузбассе, и где с радостью их брали как дешевую рабочую силу, особенно деревенскую молодежь. Молодежь создавала семьи, и застраивались избами окраины будущего индустриального города, вырастали целые улицы из таких деревенских изб как наша. Здесь, на полугородской-полудеревенской окраине, и познакомились и мои дед с бабой, и мои отец с матерью, родом происходившие из деревень Новосибирской области. В данную минуту почему-то вспоминаешь с горькой иронией писателей, которые в возвышенных тонах и взахлеб писали книги о таких стройках, но почему-то умалчивали о том, что женщин нагружали кирпичами, как выносливых верблюдиц, даже была придумана специальная удобная ноша: деревянная доска, которая одевалась на лямки как рюкзак, а на нее накладывали кирпичи от пояса до самого затылка, и это была норма, и женщина несла эту тяжесть до места назначения. Похоже на западных киношных эксплуататоров-злодеев с Мосфильма, только у нас это делалось еще изощреннее, причем преподносилось как геройство. И где же сейчас, эти писатели, разжиревшие на своих ныне полузабытых книгах, не грызет ли их совесть, ведь они не замечали у себя под ногами человеческих втаптываемых судеб.

***

Но вернемся к поросенку Борьке. Дед закрыл Борьку, положил на наши головы свои ладони и усмехнулся, на наших детских лицах была, наверное, недетская растерянность и озабоченность. Я никогда не видела, чтобы баба так плакала, мне захотелось подойти к ней и пожалеть ее, но я не успела этого сделать, подошел отец, молча вытащил меня из ходунков и посадил в коляску. На сегодня мои дневные приключения заканчивались, потом начнутся ночные, но я о них не думала пока, я сидела в коляске, разобиженная на всех, и перемалывала в головенке свои обиды.

— Ну вот почему, когда Серегу наказывают, то всегда «на маленько» (я имела в виду, что ненадолго), а если меня наказывают, то теперь до самой ночи, пока в кровать не положат? — возмущалась я, исподлобья поглядывая на спины отца и деда.