Таинственное убийство. Ранние разочарования

Поскольку это рассказ о карьере хироманта, я не буду вдаваться в детали моей личной жизни в Лондоне. В данной книге вы найдете описание лишь тех событий, которые име­ли отношение к становлению моей профессиональной дея­тельности. Достаточно сказать, что через некоторое время у меня появилось желание побывать в дальних странах. Не долго думая о рисках и крайне незначительной наличности, я стал пассажиром торгового судна, плывущего в Индию, и после скучного плавания достиг легендарного Бомбея. Там мне удалось познакомиться с особой сектой брахманов, чьи предки за тысячи лет до христианской эры создали и разви­ли свод «самудрики» — науку толкования различных линий тела. Позже их труд сформировал ответвление «хастирики», или науки о толковании линий руки.

Пройдя специфическое обучение в стране, которая по­родила науку, столь сильно увлекшую меня, я вернулся в Лондон. Как оказалось, во время путешествий я унаследо­ван значительную сумму денег от моего скончавшегося род­ственника. Таким образом, я получил возможность свобод­но заниматься тем, что интересовало меня больше всего ос­тального. И (как человек с особым хобби, подобно тем, кто коллекционирует марки или старинные монеты) я навешал больницы и тюрьмы, собирая отпечатки ладоней всех типов и категорий человеческого общества.

Однако страсть к путешествиям по восточным странам и неприязнь к застойной западной цивилизации, приобре­тенная Мной в Индии, где я вел простой образ жизни, обра­тили мой взор к другой таинственной стране, а именно к Египту. Приплыв туда, я некоторое время осматривал разру­шенные храмы и могилы и посещал места, где создатели оккультизма строили стелы и гигантские пирамиды. При воз­вращении в Каир я получил известие, что доверенный чело­век, заботившийся о моих интересах в Лондоне, растратил все мое состояние и фактически оставил меня без пенни.

Мне впервые пришлось использовать хиромантию в меркантильных целях, и в салоне, устроенном в моей каир­ской гостинице, я заработал достаточно денег, чтобы вер­нуться в Лондон и позаботиться о своих финансовых делах. Впрочем, дел никаких и не было, так как все мое состояние оказалось растраченным, а человек, доведший меня до разо­рения, ушел из жизни через дверь самоубийства.

Осознав свое бедственное положение, я взглянул на свои возможности с новой точки зрения. Обладая врожден­ными литературными способностями, я решил использо­вать их как главный источник средств существования. Ка­кое-то время мой талант действительно помогал мне жить и даже радоваться простым и незатейливым удовольствиям.

Те, кто никогда не знал «простой жизни», вероятно, не поймут моего тихого счастья, которое я обрел в мансарде се­миэтажного дома с видом на дамбу. Но мне нравились при­глушенные звуки большого города, лежавшего у моих ног; мягкие стоны и вздохи Лондона, с отливами по вечерам и приливами с каждым наступающим днем. На расстоянии виднелась Темза, по которой скользили корабли и парохо­ды. Ее длинная полоска мерцала под июньским небом сине-серебристым цветом или закутывалась ноябрьскими вече­рами в серую и мрачную вуаль, или вообще скрывалась в за­весах тумана, такого же желтого, как мумии, хранившие в своем бессмертном сне великие тайны о прошлом Египта.

В мансарде семиэтажного дома меня никто не беспоко­ил. В ту пору я еще не обзавелся настоящими врагами, а вер­ных друзей, готовых подниматься по узкой лестнице к моей Двери, оказалось на удивление мало. Впрочем, подобный стиль жизни имел и преимущества. Я не видел ужасной сто­роны столицы: повседневную грубость улиц и голодные лица, мелькавшие в толпе, словно пузыри, плывущие в мут­ном потоке. При отсутствии всех этих язв существования жилье на седьмом этаже можно было считать замечатель­ным удобством.

В тот период времени мне снова пришлось использо­вать свои познания в чтении рук. В Ист-Энде произошло таинственное убийство, и преступник оставил на двери ис­пачканный кровью отпечаток ладони. Я предложил свою помощь полиции, и изучение линий на кровавом отпечатке подсказало мне, что преступление совершил некий родст­венник жертвы. Мое мнение было учтено, и полиция вскоре арестовала племянника убитого, который косвенно подо­зревался в данном преступлении. Позже на допросе он при­знал свою вину.

Однако в ту пору мне нисколько не хотелось практико­вать хиромантию профессиональным образом. Скорее все­го, я просто не был готов к такой работе и занимался люби­мым занятием только в свободное время, все больше попол­няя коллекцию отпечатков, которую собирал почти с юно­шеских лет.

Очевидно, я боялся проповедовать истину, в которую верил (насколько просто различать шаги судьбы, когда гля­дишь назад из настоящего в прошлое). Мне не хватало уве­ренности в себе, натура моя была обостренно чувствитель­ной. Позже мой юношеский пыл угас и перетерся под жер­новами опыта, которые многих сминают до смерти, а других измельчают до полного соответствия желобкам в колесе фортуны, тем самым приводя их к успеху и процветанию.

Довольно скоро мой литературный дар поблек и изме­нился — точнее, временно погиб. Он сыграл свою роль и пе­ренес меня на следующую стадию. Я уже не мог писать сти­хи на продажу. Жизнь требовала от меня чего-то большего. Конечно, я тут не судья, но люди, платившие мне за работу, явно заметили спад моего потенциала. Они стали возвра­щать назад рукописи — поэмы и статьи, которые некоторые религиозные газеты охотно принимали прежде. В своих письмах редакторы выражали слова сожаления или просто писали: «Стиль изменился и уже не удовлетворяет нашим требованиям».

Однажды серым октябрьским утром я возвращался на флит-стрит в абсолютно мрачном настроении после собесе­дования с издателем солидной религиозной газеты. Этот че­ловек всегда проявлял заметный интерес к моему творчест­ву. Преподобный Д. был самым добрым издателем, которо­го я когда-либо встречал. К моему изумлению, он придви­нул свое кресло поближе ко мне и заговорил со мной, как отец с сыном. Он указал мне на новые веяния, появившиеся в моих стихах в течение последних месяцев. Вместо преж­него благочестивого тона, вполне подходившего для данной газеты, я начал выражать идеи, которые никак не вязались с образом, сложившимся у него о моей персоне.

Этот превосходный старик, так легко замечавший раз­витие рас и народов, не смог увидеть эволюции в моем со­знании. Для него я был юношей, выбравшем «правильный путь» — «широкую дорогу». И он считал своим долгом пре­дупредить меня о «перепутье», на котором, по его словам, я так некстати оказался. Он почти со слезами на глазах доба­вил, что я стою на узкой полосе, поросшей колючками. Сой­дя с «широкого пути», — который старик весьма красноре­чиво описал широким движением руки, — я якобы попал на «узкую дорожку», пригодную лишь для некоторых не впол­не адекватных людей.

Возвращаясь на Флит-стрит, я интерпретировал его сло­ва точнее: моя «узкая дорожка» была «канавой», попав в ко­торую человек уже не мог выбраться назад на проторенный чуть. Однако жизнь куда сложнее! Ее перемены курса часто кажутся нам неодолимыми препятствиями. Не прошло и не­скольких минут, как я решил перескочить через мою «кана­ву», и пусть читатель сам решает, на какой из сторон закон­чился этот прыжок. Я давно осознал, сколь различны мнения людей. Но подобно тому, как разнообразные аккорды созда­ют гармонию в музыке, так и мы наполняем мир созвучиями, занимая свои уникальные места на Арфе Творения. Когда че­ловек пытается согласовать свои поступки со взглядами дру­гих людей, он создает лишь диссонансы. Пусть лучше каж­дый звучит собственным аккордом, и пусть мелодию бытия придумывает великий Музыкант Вселенной.