Фиктивные и подлинные я3ыки

Два основных дефекта языка – это или недостаток дисциплины или чрезмерная специализация. Наш разговорный язык располагает определенным богатством содержания благодаря оттенкам значений, которые каждое сказанное предложение обретает посредством речевой интонации, ритма и телесных жестов. Тем не менее, это язык, лишенный дисциплины, и поэтому он бесполезен для установления общего понимания более глубоких видов опыта, кроме тех редких случаев, когда значения могут быть верифицированы посредством явных определений. Наш обычный язык полон узнаваемых повторений и вследствие этого – значения, но он смутен и спутан. С другой стороны, специализированные языки, может быть и ограниченные строгой дисциплиной, почти всегда достигают точности ценой содержания, жертвуя таким образом тем самым значением, которое они стремятся передать. Фиктивные языки по большей части таковы, что в них лингвистические элементы используются без верификации в опыте. Отнесение не удается, и значения снова потеряны.

Проблема адекватной коммуникации стоит особенно остро, когда речь идет о соучастии в знании о нефункциональном опыте. То, что мы знаем, это функция, и нет внутренних препятствий для соучастия функциональным знанием. Это знание обретается путем наблюдения, и мы можем наблюдать себя способом, не отличающимся фундаментально от того, каким мы наблюдаем других – но это не дает нам возможности знать человеческое сознание, которое невозможно наблюдать ни в себе, ни в других. Язык никогда не может полностью ликвидировать разрыв между функцией и бытием, но коммуникация по поводу состояний сознания и актов воли тем не менее возможна.

Смутное осознание различных качеств языка порождало тенденцию считать язык мистическим. В действительности же, вне зависимости от различия своих источников, язык всегда зависит от отнесения. Мы можем говорить о бытии, но мы не можем коммуницировать бытие. Мы можем говорить об актах воли, но мы не можем коммуницировать саму волю. С другой стороны, в нашей речи мы можем как говорить о функции, так и коммуницировать функцию. Ибо речь есть поведение, и когда она употребляется для коммуникации, есть соответствие между паттерном поведения говорящего и слушающего. То же относится к пишущему и читающему написанное, и ко всем другим формам языка.

Всякая критика языка должна начинать с раскрытия неопределенности и неточности обычного словоупотребления. Это должна быть, однако, конструктивная критика, в смысле построения более полной формы коммуникации, приложимой ко всем формам и градациям значений. Целью должно быть создание подлинного языка, обладающего достаточным разнообразием форм для создания возможности коммуницировать все разнообразие значений.

Там, где есть эффективная коммуникация, есть подлинный язык. Подлинный язык не должен обязательно быть специализированным языком. Значительная часть языка обычных разговоров людей – подлинна, поскольку относится к материальным объектам и их функциям. Домашняя и экономическая жизнь протекает более или менее адекватно с помощью коммуникации, в которой нет необходимости в появлении какой-либо критики языка. Здесь адекватность достигается благодаря требованиям ситуации. Это приводит употребляемые слова в прямое отношение с повторяющимися элементами опыта, от которых они получают свое значение. Адекватная коммуникация достигается также в научных и технических дискуссиях и текстах. Здесь слова по большей части употребляются для обозначения паттерна функционального поведения. Значение в отношении к бытию сущностей, к которым они относятся, не ищется и не обретается. Например, мы употребляем слово "электричество", подразумевая "неизвестное нечто, участвующее в повторяющемся опыте электрических явлений". Знаки, употребляемые в таких языках, хотя и ограничены в своих значениях, но могут быть эффективными, поскольку опыт, к которому они относятся, действительно повторяется и в большей части может быть намеренно воспроизведен.

Обычный язык оказывается несостоятельным тогда когда мы оставляем практическую жизнь и начинаем обсуждать абстрактные или философские вопросы. Фикции, которые достаточно хорошо служили для коммуникации по поводу существования, становятся источниками обмана и самообмана, когда мы некритически приписываем их самому существованию. Мы обнаруживаем, однако, что при достаточном внимании, употребляя метод постепенного приближения, мы можем найти слова и предложения, посредством которых можно выразить и коммуницировать наше распознавание категорий опыта.

Воссоздание языка в области функции – сравнительно простое задание, которое может быть выполнено с помощью категорий и принципов опыта. Формирование языка, пригодного для коммуникации по поводу бытия и воли – задание другого порядка. Мы можем, поэтому, обсуждать проблему языка в пяти разделах, первый из которых состоит в рассмотрении дефектов всех неподлинных форм языка и различных неподлинных лингвистических конструкций, в которых нет эффективной коммуникации. Во втором нужно установить, почему обычный язык может иногда успешно употребляться. Следующие три состоят в изучении требований к подлинным языкам функции, бытия и воли.

Четыре формы подлинного языка могут быть в общих чертах описаны следующим образом:

(1) Смешанный язык: слова и предложения, употребляемые в обычном человеческом общении без различений значения, успешные только в постоянном контексте.

(2) Знаковый язык: язык философии, в котором наличествует эффективная коммуникация простых значений без оттенков бытийной значимости.

(3) Символический язык: теоретический язык, в котором символы употребляются с необходимым учетом относительности значений, давая возможность эффективной коммуникации относительно различений бытия.

(4) Язык жестов: практический язык, в котором эффективная коммуникация возможна во всех областях функции, бытия и воли, посредством сочетания трех типов лингвистических элементов.