ЗАПАХ?!!! 10 page

– Мария Ивановна Вязова – инструктор Райкома ВКП(б). сегодня у нас на повестке дня – два вопроса. Первый – это ночной взрыв и пожар. И второй – организация охраны начинающихся хлебозаготовок. По первому вопросу? Райком интересует вопрос – нет ли политической подоплеки в этом преступлении? Не появились ли у нас люди, которые решили взять на себя функции милиции и совершенно неприемлемыми методами начали бороться с преступностью? – она села. – У кого какие будут соображения по поводу первого вопроса, товарищи? – прозвучал вопрос в зал. У замполита, едва он услышал про политическую подоплеку, рожа сделалась будто он укусил незрелого лимона. Хотя и остальные недалеко от него ушли. Все четко понимали, что перевод этого дела в политическую плоскость грозит непредсказуемыми последствиями.

Подполковник Серов посмотрел в зал и кивнул Попову:

– Докладывайте ваши соображения по этому делу.

Ну тот и доложил! Да как ловко. Вот, что значит опыт – я прям позавидовал. «Согласно выводов экспертов...», «Трасологическая экспертиза...», «Проведенные следственные мероприятия...», «Расследование по горячим следам...». Зелинский сидел с такой непроницаемо–каменной мордой, что я понял, что он «категорицки – согласен!». Никитка сумел даже собаку сюда приплести! Мол, «Моментально проведенные розыскные мероприятия с помощью собак – результата не дали. Что безусловно свидетельствует об отсутствии посторонних на участке. А самоподрыв произошел при разборке гранаты технически неграмотными преступниками. Фамилии и имена которых, сейчас устанавливаются.

Инструкторша благосклонна внимала. Понятно, что наверху тоже не хотят поднимать волну.

– Рисунок на двери туалета, где обнаружено тело, нанесен на неё, не менее нескольких дней назад. Об этом свидетельствует стершийся правый край. Что позволяет нам точно установить, что к нашему делу он никакого отношения не имеет. Скорее всего, это баловались дети...

– Ну, раз это дело не политическое, по этому делу – райком вопросов не имеет!

– подвела итог дискуссии инструкторша. – Теперь о хлебозаготовках... После совещания я забрался к себе, и привычно начал знакомиться со свежей прессой.

– Аху...ть!!!

Это было единственным, что я мог выдать в эфир после прочтения. Несколько не поверив своим глазам, я перечитал еще раз.

Постановление Совета Министров СССР от 25 августа 1946 года...

...

4. Установить, что строящиеся во втором полугодии 1946 г. и в1947 г. 50650 индивидуальных жилых домов продаются в собственность по следующей цене: жилой дом двухкомнатный с кухней, деревянный рубленый – 8 тыс. руб. и каменный – 10 т. руб; жилой дом трехкомнатный с кухней, деревянный рубленый – 10 т. руб. и каменный – 12 т. руб.

5. Для предоставления возможности приобретения в собственность жилого дома обязать Центральный Коммунальный Банк выдавать ссуду в размере 8–10 т. руб. – покупающим двухкомнатный жилой дом со сроком погашения в 10 лет;

10–12 т. руб. – покупающим трехкомнатный жилой дом со сроком погашения в 12 лет; с взиманием за пользование ссудой 1% (одного процента) в год. Обязать Министерство финансов СССР ассигновать на выдачу кредита рабочим, инженерно–техническим работникам и служащим до 1 миллиарда рублей. Председатель Совета Министров Союза ССР И. СТАЛИН Управляющий Делами Совета Министров СССР Я. ЧАДАЕВ». В некотором обалдении я посидел... А потом сделал вывод. Ох, как много из собственной истории я не знаю...

ВОТ ОНА СПРАВЕДЛИВАЯ ИПОТЕКА! А я–то думал такой и вовсе не существует!

Информация неизвестная Николаю...

1. В Постановлении не сказано, что в условиях 1946г, когда из–за военной инфляции все вздорожало, эти дома стоили существенно дороже назначенной за них цены.

К примеру, себестоимость куба древесины в 1946г. была 35–00р., а отпускалась она на строительство по цене – 22–47р.. Цемент обходился в 110–00 р.за тонну, а отпускался по довоенной цене в 76–63р. Чугун стоил 197–00, а цена его была 145–00 за тонну, уголь для отопления обходился в 81–05р., а продавался по – 30–40 за тонну.

2. В Постановлении вообще не говорится о стоимости земли под домами, а строили дома минимум на 4 сотках, причем, в них был водопровод и централизованное отопление от ТЭЦ.

Это было просто естественным для сталинского социализма.

Самым низким после 1921–1922 гг. уровень жизни в СССР был в 1946–1947 гг.

Глава 7.

Нет ничего отвратительнее большинства.

Иоганн Вольфганг Гёте.

Сидя в кабинете и тупо пялясь в газету я пытался начать думать. Но это как всегда не вышло. Вместо этого распахнулась дверь, и появился Генрих с Сеней. – Привет.

– Привет! – вошедший последним Генрих, закрыл дверь.

– Здорово. Ну...? Я вас внимательно слушаю.

– Пропали мы, как мышь на подтопе...

– Чего–о...?

Я удивленно посмотрел на Шаца. Тот толкнул плечом Семёна:

– Говори!

Тот исподлобья уставился на меня и пробасил:

– Возьмите меня к себе...

– Куда к себе? – я по–прежнему ничего не понимал.

– В банду...

– Куда???

– В «Белую кошку»...

Я посмотрел на Шаца.

– А шо я?! Он пришел ко мне с утра в кандейку и давай до меня домогаться, как тетя Фира до дяди Боруха: «Иде курочка, ирод?».

Я жестко посмотрел на Генриха:

– Прекрати паясничать. И доложи, как положено!

Генрих посерьезнел:

– Он вчера ночью был на Степной...

«Степная – это та, по которой мы уходили. Да ведь не было там никого. Неужели провокация? Хотят посмотреть, как мы реагируем...? Бред! Сёма и «игры» – это из области ненаучной фантастики. Да я скорее представлю его в роли хоббита, чем провокатора... Выходит был он там... И теперь надо решать». – А ты чего скажешь, Дерсу Узала? Тебя–то туда, за каким чертом занесло? – Чего...? Дежурил я у том районе. Та... я это... коло Красноармейской – стоял. С угла. Когда рвануло, я и пошел посмотреть. Потом смотрю, двое по улице спокойно идут – я и заховался. Стоял, смотрел...

– Ну?

– Я думал, хиба можэ хто побегёт... А потом смотрю вы прошли... А та вулиця – сосэдня. Вот я и подумал. Нечего вам там делать, как если б не вы рванули. А как узнал, что малину с бандой «Февраля» рванули... – так и сразу ясно стало. Я скептически искривил губы и посмотрел на Шаца.

– А шо я? Ты главный – тебе и решать...

– Да–а... бля–а... – «конспираторы...», – скептически констатировал я. – «Разведчики...», мать твою!

– Город... Ну кто мог знать, что мало того, что он там стоит и вдобавок он в темноте нас еще и узнать сможет?

– И чего с ним делать?

– Валить его надо... – во избежание.

– А может он пригодится?

– Думаешь...?

– Да нормальный он хлопец – я тебе говорю!

Мы вели обсуждение, как будто Сёмы тут и не было. Тот притихнув, стоял в углу и молчал. Понимал, что его судьба решается. И причем решается на полном серьезе. Несмотря на наш шутливый разговор.

– Сёма, – обратился я наконец к нему самому. – Ну а тебе–то это зачем? Не навоевался?

– Суки они! Все! Мы–то мечтали, как после войны заживем. А тут?! Бандиты кругом! И если укорот им не дать – сгинем все. Давить их надо – как клопов. Только одному не сподручно. Я ж понимаю. Гуртом и батьку бить легше! – Ладно... – я встал и вышел из–за стола. – Можешь считать себя членом нашего отряда по борьбе с преступностью, – пожал ему руку и тихо добавил: – С испытательным сроком.

Семён подтянулся и гаркнул:

– Я не подведу!

– Тише ты! Труба иерихонская.

Сёма понятливо закивал.

«Не, ну чисто дети! Хотя и Семену–то всего двадцать с гаком. Молодые... дурные...».

Но додумать мне не дали.

– Вот!

Шац достал из кармана кителя и положил мне на стол портсигар.

– Это что?

– Трофеи со вчера...

Я хмыкнул и взял портсигар в руки.

«Серебро. Вензель. Грамм сто веса, как минимум». Открыл. «Внутри выгравирована надпись – «Надворному советнику Загорулько в день именин. От благодарных сослуживцев». 19.03.1897г. И пачка денег».

– Это что?

– Так трофеи. Сто шестьдесят рублей, что у мамы отобрали – я взял. А это осталось. Вчера было не до этого.

Я хмыкнул.

– Оставь у себя. Может и пригодится.

– Я минуту подумаю... Мне не мешать!

Я сел за стол и задумался.

«И вот что? Теперь трое... млять его – мстителей! Эти без руководства, такого тут нарулят – не расхлебаешь! Ладно! Итак, дано... задача. У меня есть минута, чтоб решить, что и как! Это условие через минуту ты должен дать ответ. Обычно на это тратят дни и недели... тут только минута. Тридцать сек – осталось. Ты... ТЫ – ДОЛЖЕН ДАТЬ ОТВЕТ. Иначе смерть. Ну, типа условия задачи – ответить сразу. ОТВЕЧАЙ! Что лично ты... лично тебе хочется? А?!!!» «Да задавитесь вы все! Я что опять кому–то что–то должен? Вот уж хрен! А поживу–ка я так, как считаю правильным! Сдохну – дак с музыкой!» «БУДЕМ ЖИ–И–ИТЬ!!!» – как там было в кино «В бой идут одни старики»? Поживу сколь придется. Рассчитаюсь – как обещал!», – во мне тут же поднялась тугая волна бешенства. «Рассчитаюсь!».

«А теперь пусть будет, так как они хотят! Будем считать, что пожил. Ибо не хрен!».

– Готовы?

Никто не понял что к чему, но все с готовностью кивнули.

– Значится так. У моей хозяйки, Амалии Карловны – украли карточки.

На меня смотрели во все глаза, несколько не понимая.

– Украли, а я обещал вернуть. Раз обещал – обязан сделать. Пошли, вернем!

– Ка–ак?

– Кто–то крадет... кто–то покупает... – начал объяснять я. – Диалектика! Раз кто–то крадет, ему нужно куда–то – это деть? Так? Так! Значит кто–то – это покупает. Вот мы пойдем и найдем этого покупателя. Восстановим справедливость в одном маленьком конкретном случае! И мне...! И нам... плевать, как эта справедливость выглядит. Она должна быть! И все...

Мы бодро, под моим предводительством двинулись на «барахолку». Официальным прикрытием была – «Проверка постов». Идти было минут двадцать. Предварительный план по–быстрому согласовали. Думаю, я не сильно ошибусь, если скажу, что некоторые вещи не меняются. И это, к примеру, базар. И порядки на нем. Ах, да – зря переживал по поводу гранат и грохота. С конца сорок третьего это была вполне себе нормальная ситуация и практика для городской милиции. «Логово бандитов...», «Сборища пособников наймитов капитала...» и пр. – в общем, малины и блатхаты запросто штурмовали с помощью гранат. И причем в черте города. Никто не хотел лишний раз рисковать. Правда случалось это очень и очень редко, в основном при войсковых операциях. Бывали и такие. А вот бандюки начали их при налетах применять. Так что ни чего странного, что они подорвались не было. Когда мы пришли к этому «пляжу», на который вечно бурлящее море людских пороков и страстей выбрасывало накипь чужих несчастий. Пришлось идти к «спасателю» в форме. Иваныч – в просторечии Николай Иванович, усатый старшина лет сорока из довоенных. «Матершинник и крамольник». Ха, шутка. Этот знал тут – всё и всех. Старался сдерживать или как там – поддерживать баланс интересов. В общем, не размахивал он шашкой и не бросался грудью на амбразуры. Он мне чем–то напоминал городовых. Эдаких степенных и усатых, как показывают в кино. Его дело был порядок. И в морду он при случае не стеснялся буяна приложить и просто мог поговорить... И еще он мзды не брал. Совсем. Может потому что верующий и из казаков – как–то глухо проговорился один человек, а я случайно услышал. А может ему как и Верещагину – «Было за державу – обидно», но был абсолютно, патологически честен. Может еще и поэтому его не коснулись разные «чистки».

А я? Во мне что–то сломалось после сегодня. Как–то по–другому я решил или получилось жить. Наплевал я местами на «законность и порядок». Иваны стоял на перекрестке возле пивной и о его спокойствие разбивались волны базарной суеты. Этакий памятник порядку и власти.

– Привет Иваныч!

– Здорово, командир.

– Слушай, а скажи–ка мне по секрету, кто тут промышляет карточками? Старшина посмотрел на меня своими карими чуть на выкате глазами, разгладил роскошные чуть с сединой усы и задал вопрос:

– Тебе зачем? Облаву что ль опера готовят?

– Не. Тут личное. Дюже поговорить с ним охота.

– Тебя что интересует?

– Да кто тут скупкой краденых карточек балуется. Личный интерес. Иваныч не смог бы прослужить столько времени в таком интересном месте, если бы был простым служакой. Он мзды не брал и от подарков отказывался. Он соблюдал законность – это была его работа. И на базаре умные люди, а именно хозяева точек и прочий средне уголовный элемент старались особо не наглеть. Все понимали, что у него работа и у них «работа». А потому и старались излишне не конфликтовать. И особо грамотным сами давали укорот, если это было возможно. И прецеденты бывали. Город, в котором каждый день происходило как минимум ограбление, бандитское нападение или еще какая гадость, связанная с насилием над личностью, был тот еще «парадиз». Но накликать полноценную войсковую операцию на свою голову никому не хотелось. А то, что солдатики из резервов – маршевого батальона (где большая часть фронтовики) или там батальона НКВД шутить любят, знали все. Никто не станет расследовать законность применения оружия в том или ином случае. Это на фиг никому не надо. «Бизнес есть бизнес» – тут это понимали все. И знакомое «зло» – гораздо лучше незнакомого.

В Чкаловскую область после амнистии подалось семь тысяч четыреста «амнистированных» – это данные из сводки. Вот такая вот картинка. И сколько из них решат жить честным трудом – задачка простая и насквозь понятная. Сейчас в городе на сто тыщ жителей – всего чуть больше ста двадцати милиционеров. И большей частью все кинуты на охрану «хлеба» и разборки с угоном скота. А хлеб это имеется в виду – точки с продовольствием. Пункты выдачи хлеба, Особторг, склады, коммерческие... и прочие хлебные места. Вот так вот. Особо никто не занимался расследованиями, если честно, пока не припекало. Просто некогда. – Личный говоришь?

– Угу.

– Тогда тебе нужен Вова–Паровоз.

– И где его можно найти?

– Проводить?

– Да не... Мы сами. Ты просто скажи, где он сидит.

– Да вон там – у второго прохода, – он показал пальцем. – Где столб. Махоркой торгует.

– И чем знаменит?

– Знаменит...?

– Вова помирает уж третий год от туберкулеза. Только вот никак не сдохнет. Справка у него. Все чин–чинарем. Проверяли. Хитрый он, сука. Все знают, но на горячем ни разу не прихватили.

– Спасибо Иваныч.

– Да не за что. А вам–то он, для какой надобности?

– Спросить надо кое–что...

Мы двинулись по рядам. Повсюду торговали всяким разным, ора не было, но торговый гул стоял. Народ изредка перекрикивался, шутил, торговался... Ну что я могу сказать. Вова Паровоз полностью оправдывал свою кликуху. В нем было полтора метра росту, был он румяным и широкоплечим и никак не походил на умирающего от туберкулеза. Пока мы неторопливо двигались по ряду – к нему подскочил какой–то шкет и они чем–то ловко обменялись. После моей команды, мы чуть разделились и двинулись к искомому субъекту уже с трех сторон. А вот то, что мозги у него присутствовали, я понял, когда он, заметив уже никак не скрываемый наш интерес к своей персоне, моментально сунув руку в карман, что–то ловко сбросил на землю.

Ну–у... родимец. Это я проходил еще в Белоруссии, когда приходилось торговать там на рынке. Рядышком помнится, стояли «валютчики» и хороший парень Олег негромко, но непрерывно предлагал: «Рубли...– Доллары...– Марочки...». И при облаве или рейде улики моментально сбрасывались на землю – такие потери были дешевле. Очень было похоже.

Мы остановились около него, и я, достав удостоверение, представился:

– Старший лейтенант Адамович.

– Вова, – пренебрежением глядя на меня, отозвался он. – Чо надо?

– Да ничего. Это что? – я указал пальцем, на пачку бумажек, лежащую на земле. – Ой! Валяется! Не знаю я, начальник! – он с вызовом посмотрел на меня. – Валяется чо–то.

– И ты естественно, к этому никакого отношения не имеешь?

– Конечно, не имею. У меня вот табачок. Не желаете прикупить?

Я перешагнул через его ящик, поднял бумаги и развернул:

– Ну надо же? Карточки.

– Ух ты, – тут же понтуясь, глумливо ответил Паровоз. – Кто–то наверное, потерял. Не мое это, начальник.

– Я вижу, что не твое... – я согнул бумаги и сунул пачку в нагрудный карман. – Пошли! – скомандовал я своим. – Оформим находку.

– Иди–иди, начальник. Ничего тебе тут не обломится. Нет у тебя ничего на меня... – явно играя на публику, продолжил Вова.

Люди рядом с интересом смотрели. Я с нехорошим интересом оглядел прислушивающихся и смотрящих соседей. Это – профессиональные торгаши. Мой набитый глаз не обманешь. Никакого сочувствия. Только плохо скрытое презрение. Да, это свой мир и чужакам тут делать нечего.

– Живи пока, шваль, – я развернулся.

Больше тут делать нечего. Не, можно дать ему в рожу или устроить склоку... – только смысл?

– Надеюсь еще увидимся, поц, – услышал я за свой спиной голос злой голос Генриха. – Недолго тебе жировать на народном горе.

– Иди–иди еврейчик. Понаеха...

Окончания фразы услышать не удалось. Раздался смачный звук плюхи. Я моментально обернулся. Сёма довольно скалился. Шац потирал кулак. Паровоз лежал. Бля, чистый нокаут. Я сделал шаг обратно и сверху вниз посмотрел на тело бессмысленно лупающее глазами.

– Надо же, как неаккуратно он поскользнулся? – насквозь фальшиво информировал я всех соседей. – Владимир, – громко и насквозь официальным тоном начал я оращаясь к лежащему туловищу, – Вам надо быть аккуратнее! Экий вы право неловкий, так недолго и покалечиться.

Сохраняя на лице участливое выражение, я наклонился через ящик и сквозь зубы шепотом добавил:

– Понял меня, с–сука?

Не знаю дошло до него или нет, но я разогнулся и обратился к своим:

– Идемте товарищи. Нам тут делать нечего.

Мы пошли на выход.

– Геня, – начал я, как только мы вышли на улицу и нас никто не мог услышать. – Я конечно понимаю вашу исконно еврейскую тоску по справедливости и про везде ущемляемые права народа «земли обетованной». Но зачем же при всех–то...? – Извини, старшой – не сдержался...

– Не, если обиделся – надо дать в морду. Я не против. Но не у всех же на виду?! А если эта паскуда придет жаловаться? Он же тоже... – я сплюнул, – «гражданин»... А ты?! Ты – представитель власти.

– Шо ж, смотреть на то, как тебя в лицо оскорбляют? – вмешался в разговор Семён. – У нас в стране все нации равны.

– Сёма! А подождать его, когда он с барахолки пойдет и объяснить ему всю пагубность его заблуждений – мозгов не хватает? В нашем деле главное – ТИШИНА! – последнее слово я прошипел. – Поняли недотыкомки? Эх, вы–ы... Робин Гуды – советского разлива...

Глава 8.

«Насилие не сводится лишь к физическим мучениям и уничтожению людей – еще страшнее то, что оно разрушает их внутреннюю цельность, вынуждает играть такие роли, в которых человек перестает узнавать сам себя, заставляет изменять не только своему долгу, но своей сущности».

Эммануэль Левинас. «Целостность и бесконечность».

Я забрал из карточек, только то, что украли у Амалии. Остальное мы сдали дежурному. Кому–то повезло. Если написали заявление – вернут. Меня не мучила совесть по поводу, что они чьи–то. Теперь они ничьи, а чужого нам не надо. В любом учреждении на стене у входа висит «Доска документации», к ней привыкаешь, её не замечаешь. Сегодня я уже прошёл мимо неё, но потом сработал рефлекс на изменение привычной обстановки: краем глаза я отметил некое не соответствие На доске висел тетрадочный лист с каллиграфически написанным: