Традиции в изображении города

Когда Блок вошел в литературу, у петербургской темы уже была своя длинная история, охватывающая различные аспекты, трактовки, традиции. «Действенный Петербург… Этими словами Александр Блок отчетливо выразил свое обостренное чувство великого Города, в котором природа, чахлая и убогая, но овеянная сумрачно-тревожным дыханием ненастья, и великолепное искусство, воплощенное в стройных и соразмерных ансамблях, объединились, чтобы создать единственный на всем свете ландшафт»[51].

За три века образ Петербурга претерпел в нашей литературе самые разительные метаморфозы. Для одних это был гордый град Петров, залог бессмертия Российской империи. Для других – проклятый город, случайно возникший над водной бездной, город, которому суждена бесславная гибель. Любовь и ненависть, восторженное славословие и ожесточенная хула, светлые надежды и мрачные пророчества – все вместила в себя петербургская тема.

Одним из родоначальников петербургской темы в русской литературе является А.С. Пушкин, представляя в своём творчестве город торжественный, величественный, парадный. Однако, начиная именно с Пушкина, образ Петербурга и стал также двоиться:

Город пышный, город бедный…[52]

Хладным, мертвящим «духом неволи» было овеяно общее восприятие тогдашнего Петербурга:

Свод небес зелёно-бледный

Скука, холод и гранит[53]

Но «другой» Петербург уже существовал в литературе и до Пушкина. «Гоголь положил прочное начало художественной истории Петербурга как города с «двойным бытием»[54]. С одной стороны, это скучное, пошло-прозаическое обиталище мелких чиновников, мастеровых, торговцев, с другой – самый фантастический из всех городов земного шара. В петербургских повестях Гоголя особенно наглядно раскрывается странный мир, в котором совмещены воедино реальность и фантастика, самое обыденное с самым необыкновенным. Там «все дышит обманом»[55], а «сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде»[56]. Весь блеск и грохот города, его суматоха – не более как мираж, обманчивый покров, наброшенный на действительность: «всё мечта, всё не то, чем кажется!»[57]. При всей этой немыслимой фантасмагоричности город предстает в реальной исторической действительности.

На образе блоковского Петербурга также сказалось влияние и Некрасова. Блок перекликается с Некрасовым в тех городских стихах, которые рисуют картины социального неравенства, контрасты столичного быта, в которых проходит целая галерея тружеников, униженных и оскорбленных в сверкающем и сытом мире парадной столицы («В кабаках, в переулках, в извивах», например, обнаруживается близкая аналогия с поэмой Некрасова «О погоде»). Строгий и стройный город был полон овеществленных напоминаний о том, что здесь рубили головы царевичам, забивали насмерть тысячи людей – от первых лиц государства до последнего простолюдина.

На восприятие Блоком Петербурга сильно влияла литературная традиция, в частности романы Достоевского, которые он прочел еще будучи в гимназии. Ф.М. Достоевский глубже всех проник в непостижимую силу воздействия города на его обитателей. В одном из своих романов он так и говорит, что Петербург непостижимым образом определяет самое существование и судьбу человека. Именно Достоевский внёс в чувство Петербурга так отчетливо зазвучавшую после него тему страха перед неразгаданными тайнами города. Уже в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» лирический герой говорит, что город «походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу»[58]. В «Двойнике», который снабжен подзаголовком «Петербургская поэма», Достоевский вовлекает своего безумного героя в круг многозначительных аллюзий и ассоциаций, и Голядкин уже «есть не что иное, как исчадие такого же горячечного, фантасмагорического, ненадежного и внушающего неописуемый страх Петербурга»[59]. В повести «Слабое сердце» снова выведен Петербург – злое и мстительное существо, источник человеческих бед, безжалостно разрушающий мечты людей.. Здесь возникает мотив призрачности города, который позже более отчетливо прозвучит в «Подростке». Даже в трогательном романе «Белые ночи» на первом плане – «все то же двойное бытие, нерасчленимая смесь грубо-обыденного с возвышенно-идеальным, столь влекущая и одновременно пугающая одержимых мечтателей с особенно чуткой и восприимчивой душою»[60]. Город Достоевского в устах Раскольникова назван миром угрюмым и загадочным, а в восприятии Свидригайлова просто обиталищем полусумасшедших.

С течением времени образ города все заметнее тускнел и выцветал из литературы. Писатели новой эпохи обращались к петербургской теме всё реже. Лишь в самом конце века, когда в России стала зарождаться «поэзия города», начинают всё чаще появляться зарисовки Петербурга. Но хотя и многие деятели искусства того времени начали признавать безусловную ценность Петербурга, всё это выглядело скорее как «ретроспективно-музейное», декоративное отношение к нему[61]. Такой стилизованный и обездушенный город вызывал у Александра блока чувство странного протеста. Участники символистского движения пытались вернуть тему в широкий историософский план, они стремились постичь душу города и предугадать его предназначение. «Природа философско-художественного мировоззрения символистов предопределила особое, по преимуществу демонологическое и «апокалипсическое» истолкование петербургской темы в их произведениях»[62]. Отталкиваясь от романтической фантастики петербургских сюжетов Гоголя и фантастического реализма видений Достоевского, писатели новой эпохи хотели видеть город непременно под покровом неразгаданной тайны, сгущая до крайности всё мистическое. «Вся петербургская обстановка – пейзаж, уклад жизни, исторические воспоминания – должна была питать то «чувство конца», которым жили все символисты»[63].

В романе Мережковского «Петр и Алексей» Петербург окутан дымкой народных преданий о злосчастной судьбе. Из этого романа мотив предопределенности трагической судьбы Петербурга перекочевал и в стихи З. Гиппиус:

Нет! Ты утонешь в тине черной,

Проклятый город, Божий враг[64]

Чувством неизъяснимого страха перед призрачным городом проникнуты петербургские стихи и Вячеслава Иванова, и Иннокентия Аннеского, и до сих пор малоизвестного поэта Ивана Коневского, для которого Петербург тоже место глухое, заклятое, обжитое по демонской воле Петра. «Молодой Блок проницательно заметил, что в творчестве Коневского новейшая русская поэзия стала переходить от «собственно декаденства» к символизму»[65]. Блок пишет, что у Коневского «упрямо двоящийся образ города на болоте был воспринят как единое; на два лика накинуто одно покрывало – покрывало животных глубин восприятия, пелена хаоса – магический покров»[66]. Как станет ясно позже, двойственность Петербурга составляет самую суть созданного им самим образа города.

Исследователь Мусатов в своей работе отмечает: «В лирике Брюсова Блок нашел возможность сопряжения повседневной городской жизни и мистики в рамках классического, «пушкинского» стиля. Иначе говоря, он был привлечен самою возможностью синтеза «соловьевского» содержания с «пушкинской» формой»[67].

Такова была, в общих чертах, сложившаяся в русской поэзии тема Петербурга, ко времени выступления Александра Блока. Ему предстояло в разработке её вернуться к истокам – к Пушкину, к Гоголю, особенно к Достоевскому.