Романтическая традиция в поэзии символистов: принцип двоемирия

Большинство литературоведов признают прямое и непосредственное воздействие романтизма на русский символизм, вплоть до полного влияния романтиков на символистское мировоззрение и поэтику. Такова же была и позиция самих символистов[16]. В частности, А. Белый в своем ретроспективном обзоре происхождения русского модернизма указывает, что ранний символизм комбинирует художественные средства немецкого романтизма с приемами вновь открытого восточного искусства и мотивами других культурных эпох, не создавая при этом собственных приемов и мотивов. Д. Мережковский пишет о влиянии на ранний русский символизм романтического пессимизма, склонности к рефлексии и тоски по смерти.

Исследователь В.В. Мусатов[17] в своей работе прямо говорит, что символизм развил и продолжил эстетический культ Пушкина. Они черпали в его творчестве образы, видели в нём тайну, которую до конца не могли разгадать. Для С. Венгерова, Н. Апостолова весь символистский модернизм абсолютно сводится к романтизму, представляя собой «вторую романтику».

Не менее категоричными представляются высказывания В. Жирмунского, полагающего, что весь символизм восходит к романтизму, то есть ориентируется на иенских романтиков, творчество Тютчева и Фета.

В. Брюсов в работе «Ф.И. Тютчев. Смысл его творчества» рассматривает центральные мотивы поэзии Тютчева в свете их воздействия на символистов и выявляет важнейшие точки их соприкосновения. А в своей статье «Поэзия Владимира Соловьева» продолжает мысль о лирике Тютчева, говоря, что эта поэзия «другого рода беспрестанно порывается от зримого и внешнего к сверхчувственному. Её влекут темные и загадочные глубины человеческого духа»[18]. «Тютчев сумел построить прочный мост к универсальному и объективному: он был первым русским символистом. После смерти Лермонтова Тютчев жил более четверти века, открывая в часы прозрений «мир таинственный духов». Его душа воистину — «элизиум теней... Теней безмолвных, светлых и прекрасных»... <...> Правда, в творчестве Тютчева раскрывается сокровенный мир не в его строе и ладе, а в его хаосе, но самый хаос поет и звучит как бы в предчувствии своего преображения. После Тютчева предстояла задача найти новую систему символов для построения моста чрез иную бездну»[19].

В работе Г. Чулкова «Мысли о символизме»[20] в качестве объединяющего романтическую и символистскую поэзию момента выступает неприятие земного мира, являющееся, как известно, одной из доминант мироощущения представителей обоих литературных течений. У символистов такой подход явно навеян идеями религиозно-мистического учения Владимира Соловьева, в котором было заложено идущее от древнегреческого Платона представление о существовании двух миров – здешнего, земного, и потустороннего, высшего, совершенного, вечного. Земная действительность – только отблеск, искаженное подобие верховного, запредельного мира, и человек – «связующее звено между божественным и природным миром». В стихах Вл. Соловьев звал вырваться из-под власти вещественного и временного бытия к потустороннему – вечному и прекрасному миру. Исходя из этого, можно рассматривать философию и поэзию Соловьева в качестве своеобразного связующего компонента в восприятии символистами всех элементов романтического мира.

Пропасть между мечтой и действительностью порождает романтическое двоемирие, слагающееся из мира идеальных представлений и мира низменной реальности. Двоемирие – это «сознание полярности идеала и действительности, ощущение разрыва, пропасти между ними, а с другой стороны, жажда их воссоединения»[21]. Эта идея о двух мирах была глубоко усвоена символистами. Среди поэтов утвердилось и представление о поэте как теурге, маге, тайновидце, которому дана способность приобщения к потустороннему, запредельному, сила прозреть его и выразить в своем искусстве.