Глава двадцать третья. Серый день сменился еще более серыми сумерками

ХАЛИЛА

Серый день сменился еще более серыми сумерками. Начальник колонии и капитан Хопкинс обсуждают планы на завтрашний день.

– Не лучше ли отправиться в Халилу утром? – предлагает Хопкинс.

– Нет, будем действовать согласно плану, – отвечает Аллен. – Поедем ночным поездом.

– Вы и я?

– И миссис Кемпбелл тоже. Женский глаз заметит такое, на что мы не обратим внимания. И еще возьмем Ходека.

– А его зачем?

– Это пленный чех. Он знает финский. А в Выборге к нам присоединятся Район и Эверсол.

В Халиле их встретил профессор Эльмгран, выдающийся финский специалист по туберкулезу, и его помощница мисс Рёнткен. Оба держались приветливо и даже сердечно. Но было заметно, они встревожены предстоящим вторжением детской колонии в их мирный, устоявшийся быт.

Делегация Красного Креста осмотрела санаторий. Их поразила прекрасная архитектура, но еще больше – изысканный дизайн, картины известных художников, дорогая французская мебель.

Особое внимание Ханны Кемпбелл привлек главный корпус, окрашенный в кремовый цвет. Настоящий дворец!

– Здесь мы разместим девочек и женский персонал, – сказала она Аллену. – А в соседнем деревянном здании поселим мальчишек.

Заглянули они и в другие дома, где раньше жили петербургские богачи. Везде следы запустения, паутина. Когда‑то здесь звучали смех и музыка, светились окна и пылали камины, а к небу тянулся печной дым. Где сейчас эти люди? Наверное, их тоже носит по свету…

– Помните, Ханна, как мы с вами осматривали казармы на острове Русском?

– Здесь нет таких цветов.

– Зато чудное озеро.

– Я видела лодки. Они заброшены, как и эти дома.

– Им недолго осталось сохнуть. Скоро на берегу появятся наши мальчики.

– Райли, мне не терпится посмотреть кухню. Это для меня важнее всего.

– Мисс Рёнткен ждет вас. А я пойду, займусь другими делами.

…Кухня сияла белым кафелем и до блеска начищенными кастрюлями из красной меди. Все современно и удобно: плита и печь, сдвоенные раковины, разделочные столы… Запах еды давно выветрился, но кто‑то следит за порядком, продолжает наводить чистоту.

Особенно восхитила огромная столовая. По крайней мере, сорок футов в ширину и не менее ста в длину.

– Не пойму, как вы справитесь со всей этой работой? – спросила мисс Рёнткен.

– В этом у нас большой опыт, – ответила Ханна. – И все же без помощника не обойтись. Мне понадобится предприимчивый человек.

– Могу порекомендовать. Есть такой человек. Его зовут Блеки, и у него золотые руки. Есть, правда, недостаток…

– И какой же?

– Из него слова не вытянешь.

– Ему будет не до разговоров.

У мужчин другие проблемы. Профессор Эльмгран любезно пригласил их в свой кабинет.

Аллен рассказал о трудностях, с которыми столкнулся в Гельсингфорсе. Никто не встретил «Йоми Мару»… Не удалось связаться с нужными чиновниками… Слава Богу, капитан Хопкинс (он с благодарностью посмотрел на Хопкинса, сидевшего рядом) познакомил его с Йенсеном.

В словах Аллена полковник Район услышал упрек в свой адрес. И стал оправдываться. Финское правительство, напомнил он, противилось высадке детской колонии, опасаясь политических осложнений с Россией. Чиновники уклонялись от встреч. Не отвечали на письма и звонки. Он и доктор Эверсол выехали по срочному делу в Ригу. Но и оттуда поддерживали связь с Хопкинсом и Эллиотом, продолжали звонить министрам. Так что успех достигнут не одними стараниями Йенсена.

– Хорошо то, что хорошо кончается, – сказал Аллен. – Теперь поговорим о делах насущных.

Через несколько часов «Йоми Мару» покинет Гельсингфорс, а утром уже будет стоять на рейде Койвисто. Но дети не смогут покинуть пароход, по крайней мере, еще два‑три дня. Санаторий не готов к их приему. Миссис Кемпбелл занята кухней и распределением комнат. Это лишь часть работы. Надо заняться водоснабжением, освещением, отоплением… Понадобятся десятки рабочих.

– С чего начнем? – спросил Эверсол.

– Думаю, с подачи воды, – отозвался Хопкинс.

– Уголь и вода… – вздохнул Аллен. – В море это было одной из моих главных забот.

– Не волнуйтесь, Райли, – успокоил Эверсол. – В полумиле отсюда целое озеро ледниковой воды. До того вкусной, что ее впору разливать по бутылкам и продавать.

– Но мотор и насос слишком маломощны, чтобы наполнить водонапорную башню.

– Что же делать?

– Купим новый мотор.

– Что еще? – спросил Район.

– В главном здании прекрасные ванные. Но придется ограничиться душевыми, – ответил Аллен.

– Но почему?

– Имеется договоренность с финским правительством о возмещении убытков при любых поломках. Нам придется вывезти на склад и французскую мебель.

– Это не беда. Как‑нибудь переживем, – заметил Эверсол. – Надеюсь, колония не задержится слишком долго в Халиле.

– Русской стороне уже передали списки детей? – поинтересовался Аллен.

– Передали. Но потребуются уточнения. Кстати, помните двух подростков, которые остались в Нью‑Йорке. Так вот, они явились с повинной и теперь находятся в Лондоне.

Ханна Кемпбелл:

– «Йоми Мару» стоил Красному Кресту пять тысяч долларов в день. И мы прилагали большие усилия, чтобы ускорить дело, – Райли, Ходек и я. Подгоняли рабочих. Новый дом должен принять детей как можно скорее. И работали по восемнадцать часов в сутки.

Мой помощник Блеки оправдал свою рекомендацию деловитости. Единственной неприятностью было то, что я не могла разговаривать с ним без переводчика. Он не знал ни русского, ни английского, ни шведского… А я не понимала финский. Так что приходилось постоянно таскать с собой Ходека, хорошо владевшего финским. Но если чеха не было рядом, то я прибегала к жестам. Не только руками, но даже ногами. Но и это не всегда помогало. Сколько времени было потеряно!..

Хорошо помню этот последний день перед приездом детей в Халилу. У нас шел один из обычных трехсторонних разговоров – я, Блеки и Ходек. И вдруг, о чудо! До того спокойный Блеки разразился потоком брани на наилучшем русском языке. Я мобилизовала весь свой запас русских слов, чтобы сказать, что я о нем думаю. А Блеки вознес руки к небу, и слезы катились по его лицу.

– Господи, прости меня! Я клялся никогда не говорить на этом языке. И вот забыл клятву.

Я была сражена и даже чувствовала себя приниженной. Теперь я пользовалась русским языком, а Блеки мне просто отвечал кивком головы.

Позднее узнала, что его семья подверглась пыткам и расстреляна большевиками. С тех пор Блеки и поклялся не говорить по‑русски.