Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава двадцать седьмая. Два с половиной года (тридцать месяцев. ) детская колония живет в условиях походного бытаПИСЬМА
Два с половиной года (тридцать месяцев!) детская колония живет в условиях походного быта. Легкие, сколоченные из досок домики на Урале, казармы Владивостока, Сан‑Франциско и Нью‑Йорка, глубокие, лишенные солнечного света пароходные трюмы… Спартанская жизнь нисколько не пугает ребят. Неудобства быта ничто по сравнению с муками голода. Но вдруг все изменилось. Комнаты на три‑четыре человека, вместо железных трапов мраморные лестницы, стены зала расписаны известными художниками, покрытые паркетом и линолеумом полы, привезенные из Италии печные изразцы… Царские хоромы! Но финны, которые пекут им хлеб, рассказывают о русском городе, где дети ложатся спать голодными. А ведь это их братья и сестры… Не потому ли колонистов стала раздражать роскошь, как и бюст Александра Третьего, стоящий в сквере на гранитном постаменте. И вот под покровом ночи мальчишки, окружив бюст самодержца, справили у его пьедестала малую нужду. Старик финн, смотревший за санаторием, пожаловался Барлу Бремхоллу. Бремхолл собрал мальчишек. – Поступок мерзкий, – сказал он морщась. – Здесь санаторий, где соблюдается особая гигиена. Рядом с вами четыреста женщин… Ваши сестры, подруги, воспитательницы. – Он остановился, раздумывая, как лучше выразить свою мысль. – Я понимаю, этот поступок выразил ваше отношение к русскому царю. Но почему это не сделать иначе? – А как иначе? – спросил Костя, младший брат Леонида Якобсона. – Если вам не угоден этот человек, вернее, его изображение, – пройдите мимо, не кладите цветы… У нас в Америке, да и в Европе, к монументам и скульптуре относятся бережно. Это память о прошлом, об истории страны, которая никогда не бывает простой. А если все рушить и поганить… Что ж это получается? Все памятники превратить в отхожее место! – Отца Александра Третьего убили революционеры, – сказал Павел Васильев, собрав на лбу сердитые складки. – И сделал это, между прочим, брат Ленина. И звали его тоже Александр. – Вот видите, к чему приводит нетерпимость. – Выходит, не надо убивать царя, даже если он узурпатор? – Откуда ты узнал это слово? – От учителя истории. – Это он вас учил мести? – Да. Все эксплуататоры заслуживают наказания. Разве не так, мистер Бремхолл? Вы такой большой и сильный. Если вас кто‑то обидит, неужели подставите другую щеку? – Наверно, дам сдачи. Но оружия не применю. Я верующий человек. Нет худшего греха, чем убийство. …Вечером Бремхолл рассказал Аллену о своем разговоре с колонистами. – Все правильно, – согласился Аллен. – Так и надо было им сказать. Но я бы вот еще что напомнил. Большевики убили и последнего царя Николая Второго, сына Александра Третьего. И царевича не пощадили, маленького мальчика, к тому же калеку. Мог ли думать в эту минуту Бремхолл, что и он, и жена его тоже погибнут от руки убийцы. Но случится это десятилетия спустя. …С готовностью отпустив Ханну Кемпбелл и даже настояв, чтобы она поторопилась с отъездом, иначе ей не поспеть к рождественским праздникам, Райли Аллен понял, кого лишилась колония. Сейчас, в отсутствие своей помощницы, он в полной мере оценил трудолюбие и талант этой женщины, умевшей войти во всякое дело и найти ключ к сердцу ребенка. Теперь на плечи Бремхолла легло куда больше забот. Хотя (эта мысль не раз приходила Райли в голову) двухметровый Барл способен вынести любую поклажу. Рейс «Йоми Мару» продлился ровно девяносто дней – пароход покинул Владивосток 13 июля, а в Койвисто пришел 13 октября. А как долго пробудет колония в Финляндии, этого никто не знает. Поэтому решено: в санатории будет поддерживаться прежний порядок – такой же строгий, как в море. Вовремя вставать и ложиться… У каждого свои обязанности. Венгры и австрийцы уже отпущены по домам. Их заменят старшие мальчики. Главная забота – заготовка дров. Средние мальчики будут топить печи. А девочки станут помогать на кухне и в столовой, купать малышей, мыть полы в длиннющих коридорах главного корпуса. Нельзя отставать и в учебе. В школах Петрограда уже начались занятия. И, конечно, досуг. В первые дни, когда было тепло, детей как магнитом тянуло к озеру. На береговом откосе стоял десяток лодок. Но только две или три из них были на плаву. Остальные рассохлись. Вот почему выстраивалась очередь желающих покататься. Чаще других в ней можно было видеть Юру Заводчикова и Олю Колосову. Они стояли взявшись за руки, не стесняясь своей близости. Им вспоминалось другое озеро, на Урале. Тогда, поздним вечером, Юра увел рыбацкую лодку. И они уплыли далеко, почти к противоположному берегу, подальше от товарищей, готовивших на костре ужин. И там, на воде, Оля услышала слова, которые очень трудно произнести, но так приятно услышать. Теперь об их любви знает вся колония. Заглядывая в то, как им теперь казалось, далекое прошлое, Юра и Оля ясно видели свое близкое будущее. Вернувшись домой, в Петроград, они первым делом попросят благословения у родителей. И уже никогда не расстанутся. …Наконец, дождавшись своей очереди, Юра оттолкнулся от берега. Сумрачное небо опустилось еще ниже. Ни одного светлого пятна. Сияли только глаза девушки. Оля подняла воротник и съежилась. Вдруг что‑то коснулось носа, будто его лизнули. Не прошло и пяти минут, как лодку заслонила от берега живая кисея. Никогда прежде не видела Оля таких крупных снежинок. Они тянулись друг к другу и кружились парами. Зазвучи вальс, она не удивилась бы. Но танец длился недолго. Снежинки слипались, тяжелели и падали в воду, сразу теряя цвет и форму. Озеро стало тусклым и неприветливым, а пространство сузилось до расстояния вытянутой руки. Белая карусель заставила детей покинуть берег озера. Поселок было не узнать. Сразу пахнуло зимой.
Вечером того же дня, когда дети заканчивали ужинать, в столовую вошли Боброва и Аллен. Серафима Викторовна попросила всех остаться на своих местах. – Когда уберут посуду, – сказала она, – вам раздадут конверты. И каждый напишет письмо домой. Но прежде послушайте мистера Аллена. – Я знаю, – сказал он, – вы часто подсчитываете расстояние, которое мы прошли. Сегодня я тоже решил заняться этим. Сначала считал в милях. А потом перевел мили на километры, которые вам привычнее. И вот она, моя бухгалтерия. От Петрограда до Владивостока колония проехала десять тысяч километров. От Владивостока до Койвисто – еще тридцать тысяч. Если сложить эти две цифры, то как раз получится длина экватора. Но кругосветное путешествие не закончилось. Остается преодолеть какую‑то малость, те тридцать километров, которые разделяют Финляндию и Петроград. Знаю, многие из вас готовы пройти это расстояние пешком, только бы скорее оказаться дома. Но есть формальности… И с этим я ничего не могу поделать. Нам нужно убедиться, что ваши родители находятся в Петрограде. Осенью восемнадцатого года Красный Крест взял над вами опеку. И дал обязательство передать в родительские руки. Но прошло уже больше двух лет. Многие семьи покинули Россию. Уже несколько мальчиков и девочек с нашей помощью нашли своих родителей во Франции, Англии и здесь, в Финляндии. Нашли своих родных и несколько ваших воспитателей. Вот почему мы решили: каждый из вас напишет письмо домой. Будем вместе ждать ответа. И собирать группы. Уверен, большинство из вас встретит Новый, тысяча девятьсот двадцать первый год в Петрограде.
Письма ушли в Россию. Потекли томительные дни ожидания. Подули холодные ветры. За окнами металась вьюга. А ответов все не было. Почта шла в Халилу кружным путем: из Петрограда в Эстонию, оттуда – в Ригу, далее – в Выборг. Аллен ездил туда каждые два дня. Но всякий раз возвращался с пустыми руками. И только в начале ноября курьер доставил первый пакет. Аллен решил, что сначала письма прочтут воспитатели. Если известие будет печальным, нужно подготовить ребенка. К счастью, таких писем было немного. Родители просили вернуть детей. И как можно скорее. Раздавая письма, Райли испытывал огромную радость. Вдруг он увидел заплаканные глаза восьмилетней девочки. Аллен поднял ее на руки и поцеловал, чтобы утешить. И все же девочка разрыдалась. Стоило немалого труда ее успокоить. Наконец она сказала, что ее так мучило. – Я не помню, как выглядит моя мама… Как я ее узнаю? Райли взглянул Танечке, так звали эту девочку, в глаза и очень серьезно сказал: – Ты обязательно узнаешь свою маму, когда приедешь в Петроград. Потому что ни один человек на свете не похож на твою маму… Девочка вытерла слезы и улыбнулась. Она знала, мистер Аллен всегда говорит правду. …Перед отъездом первой партии детей был прощальный вечер. Колонисты приготовили своим американским опекунам подарки. Аллену подарили подушку с красивой вышивкой. А Бремхоллу халат, тоже с вышивкой. 10 ноября 1920 года семьдесят детей прибыло на финско‑русскую границу, которая в то время проходила по реке Сестре. Каждый ребенок нес мешок с провизией, на первое время. Первым из 780 детей перешел по мосткам на советскую сторону Петя Александров. Его фамилия стояла в списке первой, согласно алфавиту. Потом отправились в близкий, но и такой далекий путь вторая, третья, четвертая группы… Ряды колонистов редели. Для тех, кто еще не получил писем, ожидание становилось все тягостнее. Вот как написала об этом в своем дневнике одна девочка: «Господи, наши все уехали! Пустота какая‑то… Боишься даже говорить полным голосом. А то нарушишь эту тишину». Вечерами в большие незашторенные окна заглядывала холодная луна. В такие минуты детям было особенно одиноко и тревожно, и они собирались в полупустом зале, чтобы посмотреть (в который уже раз) фильм. Успокаивали и прогулки по лесу. Наступила настоящая зима, с крепкими морозами и без оттепелей. Зато прекратились ветры. Воздух был чист и ясен. Заснеженный и, как казалось, спящий лес вносил умиротворение. Тишину нарушал лишь скрип лыж и лай собаки. В лыжнике дети чаще всего узнавали финна, смотрителя санатория. Теперь работы ему поубавилось.
…Февраль 1921 года. Халилу покидает последняя группа. В ней тридцать детей. В этом коротком списке стоит и имя Александры. Подруги, дождавшись ответных писем, уехали. Ей же некуда писать и неоткуда ждать ответа. Вот почему Александра держится Ирины Викторовны Чичиговой, своей воспитательницы. В последние дни девочка сдружилась с сестрами Познер, Таней и Женей. И еще больше сошлась с Ириной Венерт. У Тани и Жени все благополучно. Домашние живы и здоровы. И не задержись почта, они давно бы встретились с родителями. А Венерт получила очень плохое письмо. Скончалась мама. Отец решил, что уже нет в живых и старшей дочери Ирины. Ирина писала домой из Владивостока и Америки. Но письма не дошли, потому что папа изменил адрес. Вместе с младшей дочерью и новой женой он уехал из города на станцию Веймари, где выжить легче. Но три месяца назад умер и отец. А мачеха неожиданно лишилась слуха. Возможно, от недоедания и истощения. А написала обо всем этом младшая сестра. Вот такие дела. Новости из дому подкосили Ирину Венерт. Одну из самых талантливых девушек колонии, чьи стихи каждый переписывал в свой альбом, было не узнать. Беда сделала ее замкнутой и молчаливой. – Не убивайся, Ирина, – утешает подругу Александра. – Такова воля Божья. Ты осталась без родителей. Зато у тебя сестра. А я совсем одна. – Я знаю, – отвечает Ирина, – тебя хотела удочерить миссис Кемпбелл. Может, стоило уехать с ней? – Мне нравится Америка. Но я боялась, что умру от тоски. Нет, лучше со всеми. – Ты права. В Нью‑Йорке я узнала новое слово – ностальгия. Это то же самое, что тоска по родине. Ностальгией болеют эмигранты. – Помнишь, наши мальчики часто играли марш «Тоска по родине»? – спросила Александра. – Когда я слышала эту мелодию, у меня сжималось сердце. – Давай не будем терять друг друга из виду, когда вернемся в Петроград. – А когда мы уезжаем из Халилы? – Самое позднее, послезавтра.
Солнце садилось медленно. И все же задержалось на какое‑то время, чтобы позволить детям не спеша разложить свои вещи, а взрослым выполнить необходимые формальности. Дети решили отказаться от чемоданов и картонных коробок. Свои пожитки они зашили в одеяла или, что было совсем просто, закололи гигантскими американскими булавками, длиной в десять сантиметров. Отдельно под небольшой елкой Бремхолл поставил два ящика с бутербродами, чтобы дети могли подкрепиться в дороге. Финский офицер подал знак сигнальными флажками. С советской стороны появился человек в черной кожаной тужурке. Это был начальник пограничной охраны. По его приказу с русского берега тоже ответили флажками. Райли Аллен и Барл Бремхолл спустились к мосткам и дошли до середины речки. С противоположной стороны точно так же подошли представители Петроградского Совета. Райли Аллен передал списки детей. Советские чиновники вернулись на свои места. Изучение списков длилось недолго. – Все наши, – сказал один из мужчин. …Пришло время прощаться. Райли и Барл обняли и поцеловали каждого мальчика и девочку. Возле Александры Аллен задержался. На ней была вязаная шапочка. В глазах стояли слезы. Чтобы сдержать волнение, она теребила свою золотую косу. – Александра, ты знаешь, кем была для меня Мария. Мой долг позаботиться о тебе. Но ты сама сделала выбор. И я не вправе настаивать на другом. Возьми, – он протянул конверт. – Здесь мой адрес и телефон. И деньги на первое время. Я покидаю Красный Крест и возвращаюсь в свою газету на Гавайях. Дай немедленно знать, если понадобится моя помощь. Он поцеловал девочку еще раз и, наклонив голову, отошел в сторону. Колонисты старались продлить расставание. Но финские и русские пограничники показали на заходящее солнце – пора! В уже наступивших сумерках дети перенесли свои вещи по узким мосткам на противоположный берег и на небольшой платформе стали дожидаться поезда. Неожиданно к их воспитателю Петру Васильевичу Дежоржу подошел пограничник, тот самый – в кожаной тужурке, и сказал, смутившись: – Я вижу, ваши дети не едят бутербродов. Их у вас много. А мои люди проголодались. Может, позволите им взять по одному? Воспитатель не знал, что ответить. Неизвестно, как долго придется ждать поезда. Но стоявшая рядом Ирина Венерт и другие девочки, не дав Петру Васильевичу ответить, схватили один из ящиков и понесли красноармейцам. – Кушайте! Берите, сколько хотите. Ешьте, пожалуйста! Извините, что мы не догадались сами предложить. Они хотели хоть чем‑нибудь порадовать этих людей, самых первых, встреченных на родной земле.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ И…
|