Дело об ошибке в выборе омнибуса

(№ I/5-9 [39])

Некто сел в карету, полагая, что она следует на вокзал Южной железной дороги; в действительности оказалось, что она едет на вокзал дороги Западной. Ситуация вызывает мно­жество юридических вопросов — начиная с чисто практиче­ских, и кончая чисто умозрительными. Несколько абстрагиро­вавшись от единичных случаев, мы укрупнили вопросы, сведя их к трем нижеследующим.

1. Первым, и самым принципиальным, от решения которо­го зависит все последующее, является вопрос о действитель­ности заключенной сделки.

Несомненно, таковая заключена под влиянием заблуж­дения, имеющего существенный характер (заблуждение касается предмета договора об оказании услуг), а значит, пассажир вправе требовать её уничтожения (признания недействительной). Последствия недействительности этой сделки будут различаться, в зависимости от того, впал ли он в заблуждение сам, по причинам, не зависящим от дру­гой стороны (перевозчика), или же созданию и укреплению заблуждения перевозчик вольно, либо невольно поспособ­ствовал. В первом случае пассажир обязан возместить пере­возчику реальный ущерб, причиненный признанием сделки недействительной, во втором — напротив, к такому возме­щению обязан перевозчик.

2. Конечно, практически наиболее актуальным[40] является вопрос об обязанности пассажира оплатить проезд.

Здесь можно различить несколько ситуаций: ошибка об­наружена немедленно после начала движения транспортно­го средства, где-то на протяжении маршрута и уже в са­мом конце пути, по прибытии на вокзал (конечный пункт маршрута). Очевидно, что во всех случаях нужно исходить не столько из соображения о том, оказана ли услуга, или нет (обогатился ли пассажир, или нет, и если обогатился — то насколько — на всю ли плату за проезд, или лишь на её часть, меньшую или большую), ибо здесь нормы о реститу­ции приоритетны перед нормами о кондикциях, сколько из причины заблуждения. Пассажир, впавший в заблуждение по причинам, не зависящим от перевозчика, обязан опла­тить фактический проезд любого расстояния по себестоимо­сти, дабы возместить реальный ущерб, причиненный другой стороне сделки, совершенной им под влиянием собственного существенного заблуждения. В ином же случае пассажир не обязан оплачивать ничего, хотя бы и всю перевозку от начала и до конца маршрута, а сумму, уже уплаченную за перевозку, он, несомненно, может потребовать с содержате­ля омнибусов посредством иска о применении последствий недействительности сделки.

Родственна рассмотренной и ситуация противополож­ной направленности: когда заблуждается не пассажир, а перевозчик (извозчик, кэбмен, таксист, «бомбила» и т. п.). Во многих городах, особенно больших, существуют улицы и переулки со схожими наименованиями, находящиеся, одна­ко, в различных районах города. Как быть, если перевозчик, условливаясь с пассажиром об услугах и их цене, неправиль­но понял пассажира и повез его в другое место? Может ли перевозчик потребовать увеличения платы на том основа­нии, что он, соглашаясь везти пассажира за согласованную цену, полагал, что речь идет о более близком пункте назна­чения, чем оказалось в последующем? А на том основании, что для исправления ошибки ему потребовалось вернуть­ся обратно, в пункт посадки? Ответы на все эти вопросы даются исходя из причин, по которым перевозчик впал в заблуждение: зависели ли они от пассажира, или нет. Ко­нечно, если речь идет о перевозчике профессиональном (из­возчике, кэбмеие, таксисте), последнему будет очень слож­но сослаться на такие причины — на то он и профессионал, чтобы без особенных объяснений правильно понимать, ку­да именно хочет ехать пассажир, и избирать оптимальный, для данных конкретных условий, маршрут движения. Пас­сажирам же, садящимся в машины «частников», или, как их теперь называют, «бомбил», следует быть внимательными и точными при формулировании своих заказов.

3. Реальный ущерб пассажира, по ошибке уехавшего не на ту станцию, может слагаться из различных сумм. Так, напри­мер, обнаруживший ошибку пассажир полагает, что он ещё может успеть на поезд, если наймет извозчика, а тот поедет максимально быстро. «За скорость» извозчик требует допла­ту против обычной таксы[41]. Или, скажем, опоздание на поезд потребовало от пассажира обменять железнодорожные биле­ты на другой аналогичный поезд, следующий сутки спустя и на соответственное время задержаться в городе, нанимая для этого гостиницу. Может ли пассажир переложить все пере­численные суммы — плату извозчику, гостинице, суммы, по­терянные на обмене билетов, — на содержателя омнибусов?

Ясно, что вопрос этот актуален лишь в случае, когда заблуждение возникло по вине перевозчика (содержателя омнибусов); ясно также, что ответ на него зависит от того, идет ли речь об убытках прямых (предвидимых при обыч­ном ходе дел) или косвенных (случайных, и обыкновенно в подобных ситуациях не возникающих). Двойная плата из­возчику — убыток косвенный, потеря на обмене билетов и проживание в гостинице на сутки больше планируемого — прямые[42].

Таким образом, резюмируя вышеизложенное, современ­ным пассажирам (в особенности — такси и маршрутных так­си) следует запомнить следующее: (1) договор перевозки, за­ключенный пассажиром под влиянием заблуждения относи­тельно маршрута следования и (или) пункта назначения, яв­ляется в любом случае недействительным, однако, его по­следствия различны, в зависимости от того, по чьей вине воз­никло заблуждение; (2) пассажир, впавший в заблуждение по причинам, не зависящим от перевозчика, обязан компен­сировать ему реальный ущерб — уплатить себестоимость его фактического проезда (провоза); (3) пассажир, впавший в за­блуждение по причинам, зависящим от перевозчика, вправе требовать с него возмещения реального ущерба в размере пря­мых убытков.

3.2. Дело об остатках ресторанной трапезы (№ 11/34, XVI/12)

Вопрос столь же короток и незамысловат по части фор­мулировки, сколь заковырист по части юридической. Кому принадлежат остатки напитков и еды в кафе и ресторанах? Недопитые вино, квас, пепси-кола, чай, кофе, какао; недоеден­ные порционные блюда, салаты, закуски, хлеб; неиспользо­ванные разовые упаковки соусов, масла, сахара, соли; шоко­лад, конфеты, пирожные, иные десерты и т. п. — чье все это?

В различного рода кафе и закусочных, в частности — действу­ющих под маркой «McDonalds» — вокруг столиков регулярно шныряют «посетители», собирающие со столов остатки тра­пезы. Правомерно ли? Может ли хозяин заведения запретить такое присвоение? Вправе ли гость, уже покинувший заведе­ние, вернуться с тем, чтобы забрать что-то из недоеденного или недопитого с собой? если вправе — то сколько времени хозяин обязан ожидать такого возвращения?

В задаче о случайно разбитой бутылке шампанского мы констатировали, что право собственности на заказанные по­сетителями кафе и ресторанов различного рода напитки и ку­шанья приобретается заказавшими их посетителями, соглас­но общему правилу, содержащемуся практически во всяком гражданском законе, с момента передачи этих вещей, С того момента, как официант поставил заказ на стол, кафе (ресто­ран) перестает быть собственником заказанного предмета, а заказавший его посетитель, напротив, приобретает право собственности на него[43]. Теперь нужно установить, что проис­ходит после того, как посетитель покидает заведение[44], остав­ляя недоеденное и недопитое им без своего присмотра, т. е. с момента утраты посетителем фактического владения за­казанными им предметами.

Намеренное оставление этих вещей вне сферы своего фактического господства (владения) позволяет выдвинуть предположение о том, что посетители выражают тем самым намерение прекратить свое право собственности на них. Ведь возможность владения — это центр тяжести всякого вещного права, тем более — такого из них, как право соб­ственности: неслучайна законодательная привязка момента перехода права собственности на движимые вещи именно к моменту передачи вещи — перехода фактической возмож­ности ею владеть. Почему именно владение? Потому, что вещные права — права абсолютные, а значит их существо­вание должно быть явно видно и доступно восприятию вся­кого и каждого. Гласность же вещных прав (по крайней ме­ре — на движимость) не демонстрируется ничем иным, кро­ме фактического владения их объектами. Праву же остает­ся только юридически защитить такое владение, создать на основе фактической возможности ещё и возможность юри­дическую, превратить фактическое владение в правомочное владение.

Итак, посетитель намеренно отказывается от владения остатками приобретенных им напитков и кушаний; следова­тельно, вполне основательно предположение о том, что юри­дически защищенная возможность фактического владения ему более не нужна, что он, значит, таким образом, отказыва­ется от приобретенного им вещного права (права собствен­ности) на перечисленные предметы. Возможны два варианта квалификации таких действий — либо это дарение, т. е. до­говор, сопровождающийся перенесением права собственности на предмет дара с дарителя на одаряемого[45], либо это депро-приация — акт одностороннего безадресного отказа от права собственности, создающий бесхозяйные вещи.

Если это дарение, то тогда надо указать личность ода­ряемого, — субъекта, в пользу кого дарение совершается. Можно сказать, что это происходит е пользу хозяина со­ответствующего заведения — индивидуального предпри нимателя, либо юридического лица, которые оказывают в данном заведении услуги общественного питания. Но что го­ворит в пользу такого вывода? Разве посетитель перед ухо­дом непременно выражает свое намерение «облагодетель­ствовать» хозяина таким вот, несколько нестандартным об­разом — «подарить» ему пустые бутылки, банкир иные упа­ковки, куски, огрызки, объедки, вообще остатки пищи и пи­тья, использованные зубочистки и т. п.? А ведь дарение — акт ещё и двусторонний, т. е. требующий согласия одаряе­мого принять дар. Да ни один хозяин ресторана или ка­фе, спрашивайся посетители на то его согласия, никогда бы это в дар не принял! Можно, конечно, объяснить про­исходящее обстановкой, в которой совершается дарение: она, дескать, такова, что позволяет предположить, во-пер­вых, совершение дарения в пользу хозяина заведения, во-вторых — согласие последним на принятие такого «сюрпри­за». Но законодательства, как правило, не предусматрива­ют в качестве общего правила возможность придавать юри­дическое значение обстановке, в которой совершаются те или иные действия; едва ли не единственным исключением является правило о возможности выведения из обстанов­ки полномочий одного лица на совершение сделок от имени другого. Подобного правила в отношении дарения, увы, не существует, а это значит, что как обращение к одаряемому принять дар, так и его согласие осуществить такое при­нятие, должны быть все-таки положительно выражены. И если последнее (согласие принять дар) обыкновенно про­являет себя в действиях работников ресторана (кафе), уби­рающих посуду с остатками пищи, и, следовательно, может быть сочтено положительно выраженным при посредстве конклюдентных действий, то прямого обращения посети­теля (дарителя) к содержателю заведения (одаряемому) с выражением намерения одарить последнего все-таки не наблюдается. Затем, специфика предмета «дарения» дела­ет такое предположение противоестественным. И, нако­нец, если перед нами — только предположение, то оно, как и всякое иное, может быть опровергнуто: официанту до­статочно только сказать посетителю, что, дескать, тысяча извинений, многоуважаемый, но все, что Вы тут наели, Вам придется унести с собой — хозяин кафе не хочет принимать от Вас таких подарков! — и посетителю придется выполнить это требование. К счастью такого не происходит даже в са­мых низкопробных заведениях.

Итак, оставление посетителями заведений общественного питания остатков трапезы на столах заведений не может быть дарением в пользу хозяина этих заведений. Методом исклю­чения получаем, что это — депропршция, т. е. односторонний безадресный отказ от права собственности, приводящий к воз­никновению одной из категорий бесхозяйных вещей — вещей, хотя и имеющих собственника (ст. 236 ГК), но такого, ко­торый от них отказался. Присвоить их могут, по правилам некоторых законодательств, все желающие — и здесь хозяе­ва заведений, желающие сохранить за собой остатки трапезы, должны заботиться о возможно скорейшем их обращении в свою собственность; по правилам же других законодательств хозяин заведения обладает преимущественной, или даже ис­ключительной перед всеми иными лицами, возможностью присвоения отходов пищи и питья [46], на том основании, что они оставлены посетителями именно в его заведении — в та­ких странах хозяевам достаточно поставить добросовестную охрану, которая сможет не впустить, либо удалить из заведе­ния личностей, промышляющих сбором объедков[47]. Понятно, что в большинстве случаев бремя собственности на остатки трапез «перевешивает» извлекаемые из этого права блага; в силу этого понятно также, что уборка со столов осуществляет­ся сотрудниками заведений общественного питания не столь­ко ради присвоения содержателем заведения этих предметов в собственность, сколько для того, чтобы соблюсти публичные (санитарно-гигиенические) требования и создать посетителям удобство в обслуживании. Обсужденный вопрос, однако, от этого не утрачивает ни своей практической актуальности, ни научного интереса.

3.3. Дело о потерянном ключе (№ 111/35, 36)

«Жилец потерял ключ от коридора; хозяин требует, чтобы на его счёт был куплен новый замок и все ключи к нему; жи­тель же соглашается только на покупку одного ключа взамен потерянного; кто из них прав? Имеет ли жилец право bona fide умолчать о потере им ключа, или без ведома хозяина за­казать новый?» — спрашивает Р. Иеринг.

С житейской точки зрения каждый участник конфликта по-своему прав. Жилец не испортил замка, он утратил толь­ко ключ — с какой же статьи за его счёт покупать (а тогда уж и менять) весь замок? Но можно понять и хозяина, который не может знать, у кого теперь находится потерянный (кстати, ещё вопрос — потерянный ли?) ключ и, следовательно, чье­го визита в квартиру ему теперь нужно опасаться. Чьим же интересам отдать предпочтение?

Конечно, весьма велик соблазн дать расширительное толкование норме о составе убытков и подвести под понятие реального ущерба стоимость не одной только утраченной ве­щи (ключа), а всего замка в целом. Но на каком основании можно было бы это сделать? Понятно, что утрата ключа от помещения существенно увеличивает риск несанкциониро­ванного в него проникновения; иными словами, с утратой ключа замок не выполняет более своих защитных функ­ций, во всяком случае — в первоначальном объеме. Можно ли на этом основании утверждать, что утрата ключа ис­портила замок, сделав его непригодным для дальнейшего использования? Ни в коем случае, и лучшим доказатель­ством этого является фактически сохраняющаяся работо­способность замка; любой судья, убедившись, что замок нормально запирается и отпирается, констатирует его ис­правность. Дело ведь в том, что замок предназначен для запирания дверей вообще, а не данной конкретной двери, закрывающей доступ в данное конкретное помещение. Ни­что не мешает хозяину перенести данный замок на другую дверь, или продать его; если какие-то расходы и будут хо­зяином при этом понесены, то они все равно будут мень­ше, чем стоимость нового замка. С тем же успехом другие жильцы могут потребовать от потерявшего ключ поменять замки и в дверях их комнат на том основании, что вор, кото­рый, возможно, уже проникал в общий коридор, мог успеть сделать слепки, достаточные для изготовления ключей к их замкам. Может быть. А может быть, ничего подобного и не случилось. Точно также и с хозяином: все может быть. Но не исключено, что ключ, и вправду потерянный, так никем и не будет использован для проникновения в дом — на каком же тогда, спрашивается, основании, жилец ставил хозяину новый замок?

Итак, максимум, чего можно потребовать с жильца, —так это оплаты расходов по установке нового замка [48], который должен приобретаться хозяином за свой счёт. Естественно, в распоряжении хозяина, подозревающего жильца в нечест­ности, имеются и другие средства обезопасить, жилище; так, ничто не мешает ему расторгнуть договор найма комнаты с таким жильцом, предупредив его об этом в установленном по­рядке и в установленный срок, а по прекращении договора — выселить его.

Но, может быть, жителю было действительно было бы разумнее умолчать о потере ключа и сделать новый поти­хоньку, без ведома об этом хозяина? Ни в коем случае; он ведь стремится не просто умолчать, а умолчать, сохранив при этом bona fide, т. е. добросовестность. Но о какой же добросовестности может идти в таком случае речь? Ведь жилец, утративший ключ, не может не понимать, что дан­ное событие существенно увеличивает риск проникновения в дом посторонних лиц, которые могут нанести убыток хо­зяину и другим жильцам; знать об этом, и не поставить в известность, по крайней мере, хозяина дома —где же здесь добросовестность? Если все-таки случится самое неприят­ное — потерянный ключ будет использован для проникно­вения в дом, сопровождающегося причинением убытка — жильцу, утратившему ключ, придется возмещать этот убы­ток.

3.4. Дело о припасах, купленных кухарками (№ IV/43-46)

Кому принадлежат припасы, купленные кухаркой для гос­под — ей ли самой, или её нанимателю? Обязательны ли дого­воры купли-продажи и вообще сделки, заключенные кухарка­ми с целью исполнения своих обязанностей, для их нанимате лей? Как квалифицировать продуктовый заём, заключенный одной кухаркой с другой (например, кухаркой служащей у соседей)? Какие последствия он имеет для нанимателей обо­их кухарок? Имеет ли юридическое значение (и какое) факт запрещения одним или обоими нанимателями кухарок таких сделок?

Вопросы сложны лишь на первый взгляд. Все становится на свои места, если вспомнить, что кухарка покупает продук­ты от собственного имени и на собственные же деньги. Да, деньги эти выдаются ей нанимателем, но с момента их пере­даче кухарке они становятся собственностью последней. Да, кухарка, закупающая провизию, вполне может сообщить про­давцу, что делает она это не для себя, а для своих господ, — но что же из того? Комиссионер тоже совершает сделки не для себя, а для комитента, однако делает это от своего имени, что никак не исключает возможности поступления индиви­дуализированных вещей,,приобретенных комиссионером для комитента в собственность последнего. Именно так и долж­но быть квалифицировано юридическое положение кухарки, закупающей продукты: она — комиссионер, действующий в интересах и за счёт комитента, но от собственного име­ни; при этом приобретенные ею в таком порядке продукты становятся собственностью комитента (нанимателя).

Неправильно, однако, представлять себе дело так, что право собственности нанимателя на продукты является при­чиной того, что кухарка обязана приготовлять из них обе­ды. Да, кухарка их приготовляет, и делает это продуктов, приобретенных ею для своего нанимателя (комитента), но причиной тому вовсе не право собственности последнего на продукты, а исполнение кухаркой своих обязанностей по договору личного найма.

Сказанное предопределяет ответы на все прочие вопросы.

Договоры купли-продажи (и вообще сделки), заключен­ные кухарками с целью исполнения своих обязанностей, для их нанимателей не обязательны, поскольку заключаются кухарками от собственного имени (хотя бы и в чужом инте­ресе и на чужой счёт).

Продуктовый заём, заключенный одной кухаркой с дру­гой (соседской), в действительности означает предоставле­ние соседской кухаркой взаймы чужих вещей 'продуктов, принадлежащих её хозяевам; наша кухарка, занимающая продукты у соседской, не может, однако, знать, чьи продук­ты ей дают взаймы — хозяйские или собственные (ведь не исключено, что кухарка, в особенности — работающая с про­живанием у нанимателя, предоставляет и продукты, куп­ленные для себя и на свой счёт). Договор займа обязывает нашу кухарку возвратить соседской продукты того же чис­ла, рода и качества, что и занятые; соседской же кухарке важно дать хозяевам отчет в расходе средств выделенных ей на приобретение продуктов.

Наконец, факт запрещения одним или обоими нанимате­лями кухарок сделок продуктового займа никакого юриди­ческого значения не имеет. Запрет совершения сделок опре­делённого рода представляет собой ограничение граждан­ской правоспособности, основанием к которому может быть только указание закона, но не договор, и уж тем более — не одностороннее волеизъявление частного лица. Запрещение Же давать взаймы чужие вещи в особенном установлении не нуждается — оно вполне выводимо из норм о праве собствен­ности и причинении вреда. Наниматель, уличивший кухар­ку в растрате вверенных ей денег и (или) продуктов, вправе взыскать с нее причиненный ущерб, вне зависимости от того, каким именно образом были утрачены продукты — съела ли их кухарка сама, скормила ли их другим, дала ли взаймы, с убытком перепродала, потеряла и т. д.

3.5. Дело о неуплаченном гонораре (№ XI/11-14)

«Нет ли среди присутствующих врача?» — увы, жизнь по­ка ещё преподносит подобные ситуации. Медицинская помощь может потребоваться незамедлительно, в том числе и тогда, когда приезд или даже самый вызов «Скорой помощи» оказы­вается затрудненным. Допустим, среди присутствующих на­ходится врач, который оказывает неотложную медицинскую помощь раненому, утопавшему, сраженному внезапным при­ступом — с кого он вправе потребовать гонорара: с того ли, кто его позвал, или с того, кому он оказал помощь? Ведь пер­вый наверняка возразит, что, дескать, мне ты никаких услуг не оказывал, за что лее я буду тебе платить? Но, возмож­но, что возразит и второй: я не приглашал тебя, уважаемый доктор, ты сам, добровольно, взялся оказывать мне услуги, и никакой платы за них вносить я тебе не обязывался? А, может быть, и вправду, оказание неотложной медицинской помощи и вовсе должно производиться бесплатно, «из одного только человеколюбия»? Как быть, если медицинская помощь бы­ла оказана (успешно) не доктором, а ещё только студентом медицинского факультета, или человеком, вовсе не имеющим медицинского образования, но в силу определённых жизнен­ных обстоятельств, приобретшим солидный опыт в оказании определённых видов неотложной помощи (например, спасате­лем, полицейским, военным из элитного подразделения спец­наза, альпинистом, геологом, знахарем и т. п.)?

Прежде всего, следует отвергнуть предположение о суще­ствовании юридической обязанности всякого лица, имеющего диплом врача, по оказанию бесплатной медицинской помощи. Сколь бы похвальным, с точки зрения нравственной, ни был бы такой альтруизм, с точки зрения юридической его можно признать достойным только поощрения, но не возведения в ранг обязанности.

Выше мы уже указывали, что для признания существо­вания обязательства безвозмездного оказания услуг, необ­ходимы чрезвычайно веские основания. Вообще же нет ни­чего неестественного в том, что любые услуги, тем паче, медицинские, — оказываются за плату. Разумеется, приехав­ший на дом сотрудник «Скорой» не вправе брать деньги у больного, но лишь оттого, что он в данном случае выпол­няет обязанность, возложенную на него работодателем — го­сударственным, либо муниципальным учреждением здраво­охранения[49]. Случайно же оказавшийся рядом доктор хотя и обязан, в соответствии с данной им клятвой врача (ст. 60 Основ законодательства РФ об охране здоровья''граждан), оказать медицинскую помощь всякому, в ней нуждающе­муся, все же не обязан делать этого бесплатно. Тем более, нет и не может быть возложено такой обязанности на лиц, вовсе не имеющих квалификации врача (независимо от того, являются ли они медработниками — медицинскими сестра­ми, фельдшерами, фармацевтами и т. д. — или нет).

Кто должен оплатить фактически оказанную медицин­скую помощь — тот, кто позвал врача или тот, кому помощь была оказана?[50] Можно было бы обсудить и другой вопрос, непосредственно связанный с первым, и, видимо, подразуме­вавшийся Р. Иерингом: кто должен возместить расходы, по­несенные врачом при оказании помощи?[51] Чтобы получить на них правильные ответы рассмотрим ситуацию попроще — обыкновенный классический договор об оказании медицин ских услуг. Ясно, что на клиенте (заказчике) лежит обязан­ность уплатить исполнителю за оказание услуг обусловленное договором денежное вознаграждение, как правило, опреде­лённое с таким расчётом, чтобы оно включало в себя и оплату собственно услуг, и компенсацию расходов. Но почему на него ложится такая обязанность — потому ли, что заказчик — это лицо, заключившее договор, или потому, что заказчик — это лицо, фактическое воспользовавшееся заказанными услуга­ми? Поскольку всякий договор предполагается совершенным (1) в пользу своих участников, (2) от имени совершивших его участников, а также потому, что (3) ни одним договором не может быть возложена обязанность на не участвующее в нем лицо без его согласия, следует сделать вывод о том, что при­чиной возложения обязанности оплаты услуг на их заказчика является именно заключение им от собственного имени и, следовательно, на свой счёт, договора возмездного оказания услуг; воспользовался ли заказчик этими услугами сам, или это сделал кто-то другой, в пользу которого договор был за­ключен, — в вопросе о субъекте обязательства по оплате услуг значения не имеет.

Сказанное не может не возбудить следующего инстинктив­ного протеста: таким решением можно начисто убить вся­кую инициативу в помощи ближнему! Имея перед глазами такую юридическую позицию, никто из самой многочислен­ной толпы не решится позвать врача даже к умирающему, дабы позвавшему не пришлось расплачиваться с врачом из собственного кармана. А доктору, которого все-таки пригла­сили, нужно будет одной рукой оказывать помощь, а другой — удерживать пригласившего, чтобы тот не удрал. Вряд ли та­кое положение вещей можно признать соответствующим за­кону. Но и сделанный выше вывод тоже бесспорен: всякая до­говорная обязанность ложится, по общему правилу, на лицо, заключившее договор. Как же примирить его с действитель постью? Очень просто: нужно не только правильно опреде­лить, кто заключил договор с врачом, но и от чьего имени он это сделал.

Рассмотрим две схожие ситуации. Двум пассажирам по­езда стало плохо. Один из них потерял сознание, другой — нет; первый не может сказать ни слова, второй же из по­следних сил зовет на помощь. Для того, чтобы помощь бы­ла оказана и пассажиру, который не в состоянии попросить её самостоятельно, нужно, чтобы об этом попросил кто-то другой, — достаточно, чтобы это сделал любой из присут­ствующих при данном происшествии. Так вот, пассажиры, ставшие свидетелями происшествий, сообщают о них про­водникам вагонов, последние — бригадиру поезда, а тот по поездному радио просит присутствующих врачей пройти в такие-то вагоны; доктора являются. Попробуем понять, кто и от чьего имени заключил с ними договоры об оказании ме­дицинской помощи в обоих случаях. Бригадир поезда, пото­му что он непосредственно вызвал врачей? Проводники, до­ложившие ему о происшествиях? Совершенно неправдопо­добное предположение — ими выполнялись лишь чисто тех­нические функции. Пассажиры, поставившие в известность проводников? Но чем их действия отличаются от действий самих проводников? Их попросили (уполномочили) — они сделали[52].

«Попросили» — ключевое слово к разрешению данной ситуации. Докторов позвали (договоры заключили) не для себя, а для пострадавших, и, самое главное— по их просьбе, т. е. уполномочию, а значит — сделали это от их имени и, следовательно, на их счёт. Вся разница в том, каким об­разом в этих двух случаях были оформлены полномочия на заключение таких договоров: один из пассажиров прямо высказал соответствующую просьбу («Спасите! Умираю! Доктора!»), а другой, хотя и не сказал чего-либо подобного, но обстановка при этом была такова, что недвусмысленно свидетельствовала о его (желании позвать помощь: пасса­жир побледнел, схватился за сердце, пытался что-то сказать (наверняка позвать врача!), но не смог; его глаза закатились и он упал на пол без сознания.

Таким образом, все разрешается. Тот, кто позвал врача— действительно заключил с ним договор об оказании медицинских услуг. Но только сделал он это не от собственного имени, а от имени пострадавшего, которому требуется медицинская помощь, по прямо выраженному уполномочию последне го, или же полномочию, явно вытекающему из обстановки. Следовательно, такой договор нужно считать заключенным не только в чужом интересе, но также и от чужого имени и на чужой счёт. Медицинскую помощь, таким образом оплачивает лицо, в интересах, от имени, и на счёт которого данный договор был заключен; прав самого доктора это обстоятельство не нарушает, ибо он видел, на чей счёт совер шается вызов и, следовательно, должен был знать о том, что обязанности из вызова лягут именно на пострадавшего.

Рассчитавшись с доктором (немедленно ли, или спустя какое-то время после происшествия — это уже не важно), потерпевший, естественно, вправе переложить все расходы, понесенные в связи с исполнением заключенного в его ин­тересе договора, на лицо, заключившее таковой—для этого ему нужно будет доказать, что ситуация не требовала ме­дицинского вмешательства и значит заключать договор об этом он никого не уполномочивал (см. ст. 183 россий­ского ГК). Однако, вызвавший доктора может указать на то, что особого уполномочия здесь, строго говоря, и не тре­бовалось, поскольку действия, направленные на предотвра­щение опасности для жизни гражданина допускаются даже против воли этого последнего (п. 2 ст. 983 ГК), т. е. в том числе и при отсутствии как-либо выраженного полномочия на их совершение.

3.6. Дело о выкрашенном заборе (№ ХІ/30)

«Я выкрасил в своем доме ставни, двери, перила, забор и т. п., но не сделал ничего, чтобы, по местному обычаю, пре­дупредить проходящую публику быть осторожнее; буду ли я отвечать, если кто-либо из прохожих краскою выпачкает себе платье?».

Несомненно. Хотя дело тут, разумеется, не в местном обы­чае, — им может определяться разве только способ и форма предупреждения[53], — а в бремени собственности. Собствен­ник несет бремя содержания принадлежащего ему имущества, если иное не предусмотрено законом или договором. Неблаго­приятные последствия несоблюдения собственником данного законодательного требования, павшие на третьих лиц, могут быть переложены последними на собственника.

Гражданин-собственник собаки, должен осуществлять её содержание и надзирать за пей; если же вследствие ман­кирования собственником данной свою обязанностью его со­бака кого-нибудь искусает, ему придется возмещать причи­ненный вред. Пиротехник, выбросивший в помойку отходы толового сырья, будет отвечать за всякий вред, причинен­ный их взрывом, пока кто-либо не обратит эти отходы в свою собственность. Организация, не позаботившаяся под­нять с фарватера реки свое затонувшее судно, будет отве­чать за вред, который может быть причинен в результате столкновения с ним других судов. Почему же отношение к собственнику, выкрасившему свои недвижимые вещи, тем более — находящиеся в таком месте, которое открыто для доступа других лиц, — может быть иным?

3.7. Дело об угощении, поданном гостям (№ ХІП/6, 8)

Еда и питье подаются не только в столовых, кафе и peсторанах; обычаи всех без исключения народов предполагают также угощение гостей. Каков правовой режим таких угощений? Поступают ли поданные на стол кушанья и напитки вд собственность гостей? с какого момента? Как быть с кушаньями, поданными не в куверты, а на общий стол (спиртное, хлеб, сладкое и т. п.) — в чьей собственности находятся они? Вправе ли гости не употребить поданное им на месте, а забрать с собой? Скажем, имеет ли право мать оставленных дома малолетних детей взять для них из поставленной на стол вазочкш несколько конфет? А приглашенный в гости господин — имеет ли он право не только курить поставленные в общее употреби ление сигары, но и взять некоторый их запас с собой?

Ситуация осложнена присутствием в ней значительной доли бытового, житейского элемента. Если отношения посетителей с кафе и ресторанами носят чисто договорной (гражданско-правовой) характер, то в отношениях хозяина с гостями вряд ли кто-нибудь решиться искать какой бы то ни было юридический элемент. Не может, однако, подлежать сомнению, что такой элемент в них все-таки имеется; без его признания следует считать хозяина правомочным во всякое время (в пределах давности) вчинить своим гостям иски о возмещении убытков от выпитого и съеденного ими. Очевидно, что такие иски, кроме того, что безнравственны, ещё и неосновательны — иначе гость мало бы чем отличался от вора; отличие же это несомненно существует, а это значит, что какое-то основание для перехода права собственности на напитки, кушанья и иные потребляемые вещи, поданные гостям, к этим последним от принимающего их хозяина, все-таки имеется. Что же это за основание? Очевидно, что между гостями и хозяином заключается какой-то договор, во исполнение которого хозяин передает принадлежащие ему напитки и кушанья в собственность гостей (о его юридической природе мы поговорим несколько позже). Коль скоро законом не сделано исключение, момен­том перехода права собственности по договору должна быть волевая передача вещи в собственность приобретателя.

Здесь нужно различать два вида случаев.

1. Передача блюд и напитков конкретному гостю — долж­на считаться состоявшейся с момента поступления предме­та передачи в фактическое владение приобретателя. Так, порция жареного картофеля с бифштексом, принадлежит го­стю немедленно после того, как была поставлена перед ним, либо положена на тарелку, предоставленную данному гостю в пользование; морс в том или ином количестве — начиная с того момента, как он влит в стакан, используемый гостем. После этого вопрос о том, как поступить с поданным угоще­ньем — вовсе ли не притронуться к нему, съесть ли его цели­ком или в какой-то части, попросить ли у хозяина упаковку, дабы забрать кушанье домой — гость, будучи собственником поданного ему блюда, должен был бы иметь возможность решать самостоятельно, независимо от благорасположения хозяина. Однако, осуществлению правомочий собственника в данном случае ставятся не только традиционные законода­тельные пределы, но и границы, описанные в волеизъявлении хозяина, передавшего яства: «Угощайтесь, гости дорогие! Ку­шайте — не обляпайтесь!»(а вовсе не «Уносите, гости доро­гие! Забирайте — не извозитесь!»). Наконец, ещё одним фак­тором, удерживающим гостей от того, чтобы унести поданные им кушанья с собой, служат представления о манерах и при­личиях, которые надлежит соблюдать, будучи в гостях[54]. И если как правило, поданного угощенья никто с собой не уносит, разве что в каких-то исключительных случаях («Доктор ТОрОПИТСЯ, Заверните ему С Собой — ПерекуСИТ В ДОрОГе!») ТО дело здесь, в первую очередь, не в юридических препятстви­ях, а именно в тех бытовых особенностях, которые, конечно же, превалируют в данной ситуации.

Возможно, конечно, и иное мнение, а именно — признаю­щее гостей собственниками не всех, а только употребленных ими кушаний. В нашем примере: поданный бифштекс стано­вится собственностью гостя лишь по мере его съедания (по кусочку), морс — по мере выпивания (по глотку). Но в таком случае за хозяином следовало бы признать право по свое­му произволению отбирать уже поданные кушанья, причем, даже тогда, когда они уже пребывают в измененном состо­янии (недоеденный бифштекс, недопитый морс). Это также мало соответствовало бы юриспруденции, как и нравствен­ности, ибо означало бы произвольное (не основанное ни на законе, ни на договоре) односторонне изменение правила о моменте перехода права собственности по договору.

2. Второй случай — подача предметов на стол для всеобщее го употребления (конфет, фруктов, сигар и т. п.). Поскольку конкретное лицо, получающее фактическое владение над конкретным единичным предметом (данной конфетой, данным яблоком, данной сигарой) этим ещё не определяется, говорить о переходе права собственности нельзя до тех пор, пока такой индивидуализации не произойдет. А наступит это условие нераньше, чем кто-то из гостей своим односторонним актом владения не обратит в свою собственность конкретную вещь.

Правильно ли отсюда заключить, что вещи, выставляе­мые в общее пользование гостей, становятся бесхозяйными, а актом завладения (оккупации) обращаются в собственность? Видимо, все-таки, нет, ибо иначе придется признать, что с момента их постановки на стол эти вещи вовсе не име­ют собственника, а также — то, что они могут быть оккупи­рованы всяким и каждым (а не только гостями). Ни то, ни другое, очевидно, не соответствовало бы ни ситуации, ни на­мерению хозяина. Скорее перед нами растянутый во време­ни акт передачи вещей, чем-то напоминающий публичную оферту. Хозяин делает всякому и каждому присутствующе­му предложение принять поставленные на общий стол яства и напитки в собственность; это предложение может быть на­звано публичным предложением вещей к передаче. Завла­дение же конкретными из этих вещей со стороны конкрет­ных лиц представляет собой акты, завершающие процесс передачи этих вещей (актами принятия) в фактическое владение и, следовательно, основанием к поступлению кон­кретных предметов в собственность лиц, завладевших ими.

Разумеется, нужно учитывать, что публичное предло­жение вещей к передаче делается и в данном случае с опре­делённой целью: хозяин рассчитывает на то, что поставлен­ное на стол будет употреблено гостями здесь же, немедлен­но. Это является той гранью, за которой заканчивается воз­можность завладения: завладеть конфетой для того, чтобы съесть её за столом вполне возможно, но для того, что­бы унести её домой — нужно спросить разрешение хозяина. Иначе придется допустить случаи застолья, длящиеся ров­но столько, сколько гостям требуется для того, чтобы раз­ложить расставленное на столе по пакетам и попрощаться с гостеприимным хозяином, хотя, вероятнее всего, и в этом случае достаточным препятствием послужат правила хоро­шего тона.

Итак, как то, что подано конкретному гостю, так и то, что поставлено на стол для всеобщего употребления, становится собственностью конкретных гостей с момента принятия ими поданного полностью, или в части некоторых предметов, в свое фактическое владение (завершения актов передачи ве­щей). Во исполнение какого договора совершаются (заключе­ние какого договора удостоверяют) эти акты? Больше всего похоже на дарение, но с определёнными ограничительными условиями, главное из которых — немедленное употребление дара, его уничтожение, причем, непременно, способом, соот ветствующим его целевому назначению [55] — съедением или выпивкой. Известно, что конструкция дарения, ограниченно­го условиями использования дара одаряемым, лежит в основе института пожертвования — не оно ли здесь имеет место?! Нет, это и не пожертвование, ибо в последнем случае средь ограничивающих его условий должно наличествовать и такое, которое предопределяет использование дара в общеполезнъ целях, — в нашем случае этого тоже не наблюдается.

Получается, что перед нами, скорее всего — договор особого рода, который можно было бы обозначить как договор условного дарения, или договор дарения с ограничением исполъзования дара одаряемым. Возможность его заключения следовало бы прямо предусмотреть в законодательстве, чтобы выговариваемые дарителем ограничения в использовании дара не рассматривались как условия об установлении встречног обязательства одаряемого (в соответствии с абз. 2 п. 1 ст. 572 ГК это обстоятельство вообще может вызвать сомнение в вильности квалификации такого договора как разновидности дарения).

3.8. Дело о перепутанных вещах (№ ХІІІ/25)

«Некто по ошибке взял чужую шляпу, и дорогой она пострадала; — отвечает ли он за это? Он продолжает носить её, потому что ему не удалось найти своей; не есть ли это furtumj usus[56]?».

Из разобранных выше дел — о разбитой бутылке и раз­давленной шляпе, а также о выборе омнибуса — мы уже ви­дели, что ошибка ошибке рознь. Ошибка — это следствие заблуждения, а таковое может быть извинительным (если является следствием действия другой стороны или непре­одолимой силы), и неизвинительным (во всех других слу­чаях). Познакомились мы и с влиянием заблуждения на действительность сделок; здесь же нас ожидает другой во­прос: освобождает ли извинительное заблуждение от обя­занности возврата неосновательно полученной во владение чужой вещи? Ни в коем случае, если только заблуждение не связано с вопросом о возможности приобретения спор­ной индивидуально-определённой вещи в собственность — в таком случае (хотя и не всегда) применяются нормы, уста­навливающие так называемые ограничения виндикации (в российском ГК —это ст. 302). Во всех же остальных случа­ях лицо, неосновательно получившее чужую вещь, обяза­но возвратить её, или уплатить её стоимость законному владельцу (см. ст. 1102, 1104 и 1105 ГК), невзирая на изви-нительность своего заблуждения.

Извинительный (добросовестный) характер заблужде­ния освобождает неосновательно обогатившееся лицо от обязанности возмещения потерпевшему доходов, которые оно извлекло или должно было извлечь, пользуясь чужим имуществом. И наоборот: лицо, которое знало или должно было знать о неосновательном получении имущества, обя­зано такие доходы собственнику вещи возместить. Кро­ме того, если узнав о неосновательности своего обогащения, обогатившийся, тем не менее, продолжал вещь удерживать, он утрачивает встречное требование к потерпевшему о возмещении расходов, понесенных им на содержание вещи (см. п. 1 ст. 1107 и ст. 1108 ГК), а также — становится ответ­ственным за всякие, в том числе случайные убытки в вещи (п. 2 ст. 1104).

В нашем случае: фигурант, продолжавший носить заве­домо чужую шляпу только оттого, что он не нашёл своей, как раз подпадает под действие указанных норм: он обязан не только возвратить шляпу, но и заплатить за её прокат (за furtum usus), а также не имеет права переложить расходы, понесенные им на содержание шляпы (скажем, на её чист­ку) на потерпевшего. Что же касается ответственности за по вреждение шляпы, то она будет определяться по следующиь принципам: за убыток, возникший до того момента, как обога тившийся узнал или должен был узнать о неосновательности своего обогащения, последний отвечает только тогда, когда убыток возник вследствие его умысла или грубой неосторож ности; после же этого момента он отвечает за всякий, в том числе и случайный, убыток.

3.9. Дело о предметах общего пользования (№ XVI/6-9)

И снова возвращаемся в заведения общественного питания. На столы принято выставлять предметы, обычно требующиеся при большинстве трапез и не подверженные порче -соль и перец в баночках, масло, уксус и горчица во флаконах, зубочистки, салфетки; иногда —хлеб, сухарики, сигареты, спички, карточки с адресом и телефонами заведения и (или) его рекламные проспекты. Каков правовой режим этих предметов? Может ли посетитель присвоить себе, например, сразу все салфетки или спички? или использовать хотя и строго необходимое число предметов, но на цели, не связанные с трапезой (например, взять несколько салфеток, чтобы выте­реть ребенку нос, счистить грязь с лавочки на улице или про­мокнуть пятно на брюках)? Посетителям предлагают для использования также и непотребляемые вещи — тарелки, стака­ны, баночки, флакончики; в вазочках ставят на столы цветы, подле приборов кладут свежие газеты — можно ли присвоить также и их? Наконец, в большинстве современных заведений общественного питания имеются туалеты; спрашивается, мо­гут ли воспользоваться ими люди «с улицы», т. е. ничего не заказавшие, а зашедшие именно ради того, чтобы воспользо­ваться туалетом? Кстати, в общественных туалетах тоже име­ются предметы общего пользования — мыло, бумажные по­лотенца, туалетная бумага — на каком основании посетители могут их присваивать?

Аналогичный случай — с предметами, выставленными хо­зяином во всеобщее употребление гостей — мы уже разбира­ли; получили, помнится, договор sui generis — договор даре­ния, осложненный условиями использования дара. Здесь бу­дет иметь место схожая квалификация: договор купли-прода­жи, осложненный условием об определённом способе исполь­зования приобретенных предметов. Забрать с собой или даже использовать на месте все перечисленные предметы посети­тель общественного заведения никак не может, ибо он запла­тил только за те из них, которые безусловно необходимы ему, чтобы воспользоваться основным, проданным ему товаром, или оказанной услугой. Так, посетитель может взять ровно столько соли (перца, масла, горчицы, и т. п.), сколько ему необходимо для получения оптимальных для себя вкусовых ощущений — не более; салфеток, зубочисток, бумажных по­лотенец и т. п. — столько, сколько требуется для соблюдения правил личной гигиены; спичек — столько, сколько нужно для раскуривания сигары и т. д. Понятно, что в случае с каждым конкретным человеком «норма» всех перечисленных и иных подобных расходов будет сугубо индивидуальной, поэтому ло­гично было бы употребить здесь одну из юридических фор­мул, которые принято называть «каучуковыми» — о разумно необходимом количестве. Ясно, что в силу презумпции ра­зумности действий участников гражданского оборота следует доказывать именно неразумность; разумность же, напротив, должно предполагать. Частным случаем присвоения неразум­ного количества потребляемых вещей, выставленных для все­общего использования, является попытка посетителя унести их из соответствующего заведения с собой — это ярчайшим образом доказывает, что посетитель не собирался выполнять условия хозяина, продающего данные вещи, об определённом способе их употребления после присвоения, т. е. свидетель­ствует о незаконности самого акта присвоения.

Лица же, не заключившие основного договора — купли-продажи товара или услуги, реализация которых составля­ет основное содержание деятельности заведения — претендо­вать на присвоение стоимости сопутствующих им товаров или услуг и вовсе не могут. Поэтому действия, например, ад- 1 министрации кафе, которая препятствует прохожему с ули­цы бесплатно воспользоваться имеющимся в кафе туалетом, в общем-то являются правомерными; вопроса об их нравствен­ной стороне мы, как и во всех других случаях, не обсуждаем. Точно также нельзя ничего с юридической точки зрения воз­разить против запрещения администрации заведений выно­сить с собой за пределы заведения не только посуду, скатерти, стулья и т. п. предметы, но также и цветы из поставленной на стол вазочки, свежие газеты, положенные подле приборов и т. п. Хотя, с житейской точки зрения, работники админи­страции общественных заведений, строго придерживающиеся названных правил, наверное будут выглядеть скупердяями и крохоборами.

Автомобиль как объект права собственности гражданина [57]