Окипета 1 page

В том же преддверье толпой теснятся тени чудовищ:

Сциллы двувидные тут и кентавров стада обитают,

Тут Бриарей сторукий живёт, и дракон из Лернейской

Топи шипит, и Химера огнём врагов устрашает,

Гарпии стаей вокруг великанов трехтелых летают…

Вергилий, «Энеида»

Из рук старика, застывшего на пороге кабинета, чуть не выпала заварочная чашка, от которой по коридору стелился шлейф тонкого запаха цейлонского чая с бергамотом. В его курульском кресле, украшенном медузиными головками по подлокотникам, небрежно постукивая перламутровым ногтем по ореховой столешнице, затянутой зеленым сукном, сидел молодой человек в белой тоге, обнажавшей его красивые руки с широкими браслетами.

– Какую отличную мебель делали раньше, верно? – спросил он старика. – Если не ошибаюсь, стол немецкой работы, ореховый массив, а фурнитура – испанская бронза. Великолепно!

Незваный гость встал и прошелся по кабинету, долго рассматривая старинный дрессуар, с закрепленными в дверцах шкафчиков прямоугольными вставками расписного стекла, где тушью и золотом были нанесены античные мотивы.

– Самое начало ХIХ века, – обернулся он к продолжавшему стоять с чашкой в руках старику. – А я уже начал забывать, насколько это было прекрасно! У вас и столики‑треножники, ониксовые вазы, прорези в спинках дивана в виде лиры… чудесно!

– В‑вы… кто? – с усилием выдавил старик.

Молодой человек посмотрел на него с нескрываемым недоумением. Вся обстановка кабинета в строгом и изящном стиле античного модерна как нельзя лучше соответствовала его облику, в отличие от старика с чашкой он оживлял все эти старинные вещи, словно в этот создававшийся долгими годами интерьер вернулся настоящий хозяин. Старик же, напротив, смотрелся несколько странно на фоне мебели, явно знававшей другие времена и будто ждавшей их возвращения. Ели один беглый взгляд на собранные предметы оставлял глубокое эстетическое впечатление на всю жизнь, то сам хозяин производил странное впечатление. На его лицо можно было смотреть часами, пытаться запомнить каждую черточку, чтобы отвернувшись, тут же забыть навсегда. Казалось, стоило ему присесть на банкетку с золочеными ножками в виде лиры, то он немедленно сольется с ее шелковой обивкой.

– Ах, оставьте эти церемонии! Вы давно ждали меня! – с легким раздражением бросил хозяину молодой человек. – Проходите, угостите меня чаем. Ведь вы ждали моего прихода с тех самых пор, когда поняли, что за коллекцию собирает ваш отец.

Помните, как в детстве вам хотелось вместе с ним пойти на обыски и аресты, чтобы уж точно не пропустить ни одну эту чудесную вещицу? Молодость, романтика! Признайтесь, тогда бы вы встретили меня более гостеприимно?

– В молодости с легкостью веришь в несбыточное, так многого хочется, – тяжело вздыхая, сказал старик, устраиваясь на канапе у окна. – Потом понимаешь, какое опустошение могут приносить исполненные желания, а от каждой встречи ждешь очередного разочарования…

– Да, но от этих вещей вы не отказались, хотя лучше других знаете, что означают эти змейки, орлиные когти и медвежьи лапы, – рассмеялся гость. – Только вот передать это все будет некому. Опять разнесет эти вещи по разным рукам… пока кто‑то вновь не решит собрать их вместе.

– Мне это нужно для работы, чтобы постоянно ощущать некие флюиды, чтобы сразу погрузиться в атмосферу античности, – пояснил старик, глядя, как гость бесцеремонно взял со стола увеличенную фотографию ликийского барельефа. – А этот барельеф интересен тем, что гарпия изображается не с обычными орлиными лапами, а с медвежьими.

Гарпия с медвежьими лапами на фотографии сжимала тщедушное тело ребенка. Молодой человек перевел взгляд с фотографии на медвежьи лапы серванта с античной майоликой.

– Уверен, что мебельщик никогда не видел ликийских памятников Ксантоса и рельефных фризов мавзолея «Харпие», изображающих край мёртвых, а вот пропорции взят те же самые, – с недоумением сказал он. – Только древними ликийцами гарпии изображались не по преданиям, а именно такими, какими они их видели. Обычно гарпий видят лишь обреченные. Ксантос был единственным городом, где жители дважды за свою длинную историю совершали массовое самоубийство, чтобы избежать владычества гарпий.

– Так это в память об этом на западе города был выполнен мавзолей, на котором была изображена гарпия… Они действительно ее видели, когда она кружила над городом, – догадался старик. – Никто раньше не понимал смысл барельефа, считая, что гарпии похищают не только души взрослых, но и крадут детей. Ведь здесь гарпия в когтях она сжимает душу ребенка.

– Люди воспринимали это изображение слишком прямолинейно. Изображение, скорее, аллегорическое, ведь жители Ксантоса сами умертвили собственных детей, чтобы те не достались гарпиям. Человеческое восприятие в большинстве случаев не назовешь утонченным, – задумчиво произнес молодой человек. – Здесь довольно точно изображена реальная Окипета, наша «быстрая», и у нее действительно медвежьи лапы, от которых и пошло смешное выражение «медведь на ухо наступил», где подразумевается именно ее лапа и ничья больше. В ее задачу входит контроль над младшими музами, чтобы не дать им возможность раскрыться, чтобы их творчество было понятно немногим… вот как истинный смысл этого барельефа.

– Но сейчас этот барельеф находится в Британском музее, мало кто его не видел, – будто в оправдание сказал старик.

– Мало кто? Но тех, кто понимает, о чем речь, действительно мало! – воскликнул гость. – И знаете, почему? Потому что мне не нравится, когда таких становится слишком много! А еще мне не нравится, когда кто‑то делает вид, будто не понимает, о чем идет речь. У вас ведь имеется и камея – точная уменьшенное изображение этого барельефа.

Старик вздрогнул и опустил голову. Молодой человек широко улыбнулся, глядя на его посеревшее лицо.

– Как повторяется история! И вот уже жители другого осажденного города решают погибнуть, но не сдать свой город врагу. А ваш отец в этом холодном умиравшем городе искал эту камею, понимая, что она позволяет видеть… Вы не могли бы ее показать мне? Хотелось бы взглянуть на нее еще раз.

– Ее… у меня нет, – выдавил из себя хозяин.

– Жаль, – не стал настаивать гость. – Я хорошо помню эту сцену! Темная холодная каморка при кухне огромной вымершей коммунальной квартиры… Ваш милый папа подошел к умиравшей на топчане старушке, державшей камею в счет оплаты тому, кто найдет ее, а потом найдет в себе силы, чтобы отнести ее к общей яме. Больше у старухи ничего не было, камея была всем, что осталось от ее жизни. Ваш папа поступил благородно, он вынул камею из слабых старушечьих пальцев и вложил в нее пайку блокадного хлеба. Она ему была не нужна, он ужинал в Смольном.

– Не думаю, что вы правы, – осторожно возразил старик. – Отец сказал, что… нашел случайно. Там ведь были бомбежки, разрушения…

– Вы, смертные, так наивны, считая, будто за вами никто не наблюдает, когда вы не видите никого рядом, – оборвал его гость. – Вам дают в безраздельное владение самую непостижимую тайну, самую большую драгоценность, которую вы так и не научились ценить. И вы считаете, что никому вокруг неинтересно, как вы ею распорядитесь. А это… интересно многим!

– Вы имеете в виду… камею? – нерешительно поинтересовался старик.

– Не совсем. Хотя и ее тоже. Как вы считает, отдать за бесценную камею корку хлеба, зная, что старуха уже ничего не сможет никому рассказать – это погубить или спасти свою душу? Это лишить надежды умирающую или, напротив, ее дать? Как вы понимаете, все ответы будут неоднозначны. Впрочем, давайте к делу, вы же знаете, ради чего я вас потревожил.

В гостиной внезапно хлопнуло окно и ветер шевельнул гардины из тяжелого шелка. Старик с тревогой посмотрел на молодого человека, невозмутимо рассматривавшего старинные книги в шкафу с выдвижными ящичкам бюро для письма. В гостиной послышались тяжелые быстрые шаги, и старик со страхом посмотрел на входную дверь, где возникла странная фигура женщины‑полуптицы с мощными медвежьими лапами. Ее бледное лицо необычайной красоты, увенчанное царственным венцом, выражало крайнее презрение.

– А, вот и она! – радостно распахнул ей руки навстречу мужчина. – Наша красавица Окипета, быстрая и беспощадная, лишающая каждую душу вредного и ненужного качества – сочувствия, сопереживания. Обычно люди не дают воли этому чувству, считая, что без него будут счастливее. А это чувство – единственное, что дает возможность понимать красоту мира и настоящее искусство. Без него и возникает та самая глухота ко всему прекрасному, которая называется «медведь на ухо наступил». Но полюбуйтесь той, кто заслуженно носит эти медвежьи лапы!

– Он меня видит? – спросила гарпия резким неприятной тембровой окраски голосом. – Ты с ним уже все решил? Камея у него?

– Нет, пока еще не решил, куда торопиться? Тебе все надо быстро, – остановил ее молодой человек. – Он говорит, будто камеи у него нет, но ведь ты сама чувствуешь, что она здесь, но хорошо укрыта от посторонних глаз. Надо решить не с ним, а с… Царицей. Может, лучше оставить его хранить камею, чтобы она не попала в чужие руки?

– Поступай, как знаешь! – по‑прежнему резко ответила Окипета. – Мне все равно! Но я должна иметь гарантии, что камея не попадет к младшим музам. У меня и так сейчас много проблем. На днях мне тот, кто нынче воплощает Мельпомену, предложил мне почитать репринтное издание преподобного Кобхема Бруера. Еще и зачитал при всех: «Он как гарпия, разумею под этим: тот, кто хочет поживиться на чужом; тот, кто без угрызений совести живет за чужой счет». И все вокруг притворно заахали: «Начало прошлого века, а будто из нашей жизни! Какой потрясающий реализм!» Но смысл этой сцены был бы понятен и младенцу, мне откровенно намекнули, что считают гарпией.

– Ну, они ведь не смогут доказать это в суде, – легкомысленно перебил ее молодой человек. – Однако, с какой стати начали издавать эти книги?

Он резко повернулся к старику и спросил: «У вас вижу книги Райса Берроуза Эдгара, Джона Гуиллима, Аптона, Альдрованди, Конрада Геснера, Генри Пичема… всех предыдущих владельцев камеи, все они писали о гарпиях. Но мало кто собирал библиотеку только о них, без единой вещицы, где бы содержалось вдохновение другого рода. Мне даже нет нужды заглядывать в ваш Оксфордский словарь, чтобы увидеть, где там торчит закладка. Тоже на гарпиях, верно?»

– «Гарпия – хищное жадное существо, нападающее на людей и грабящее их», – процитировала на память Окипета. – Откуда в последнее время появилось столько репринтных изданий именно из вашей уникальной библиотеки? Второго такого собрания, насколько мне известно, нет.

– Я здесь ни при чем! – вскинулся старик. – Меня тоже удивило недавно в букинистическом отделе, как юноша смотрел «Теогонию» древнегреческого поэта Гесиода, упоминавшую вас и вашу сестру – «белокурую» Аэлло. Его в Древнем Риме не все читали! Тираж пять тысяч экземпляров, почти как у порнографических журналов. Еще подумал, с какой стати их на Гесиода потянуло? А этот мальчик еще прочитал вслух своей подружке именно про вас – «Окипета дружит с ветрами и птицами, и ее быстрые крылья возносят ее высоко над землей». И все вокруг прислушались, а два покупателя молча взяли книгу античной поэзии и пошли покупать!

– Это она так на всех действует, – вскинулась женщина‑птица. – Только она может написать, как все вокруг взбесились и пошли читать «Теогонию» Гесиода, это в ее стиле. А сейчас она пишет и уже знает, что мы придем к нему! Я чувствую ее смешок! Ты должен был ей помешать!

– Я сделал все, что мог, – ответил гость, нахмурившись. – У нее, конечно, никогда не могло быть этой камеи, но она как‑то ведь поняла, кто перед ней, раскрыв Аэлло. Кстати, где сейчас Аэлло?

– Она с Аэллопой, – неохотно призналась Окипета. – Аэллопа еще не летает? – озабоченно спросил он.

– Нет, расплавились маховые перья, сложно восстанавливаются. Эта Сфейно обратилась в адское пламя…

– Проклятая старуха! – не на шутку разозлился молодой человек, и старик с удовлетворением почувствовал и нотку страха, который тут же отозвал в нем самом тоскливым тянущим чувством, потому что молодой человек повернулся к нему и зло произнес: «Поэтому нам надо поинтересоваться у этого смертного, как это они допустили такое?»

– Да я‑то здесь при чем? – еще больше удивился старик. – Вы сами должны были хоть немного сдерживаться, не устраивать пиршество гарпий настолько открыто! Нельзя было разрушать все! Ведь даже наш отдел античности разогнали… А при нас такого не было.

– В театре уже собрались Полигимния, Мельпомена и Талия, – бесстрастно доложила Окипета. – Терпсихору удалось выжить несколько лет назад. Сирена Телксиепия сказала, что Эрато имеет в планах помочь младшим музам. Того и гляди, в театре соберется полный комплект.

– Эрато? – рассмеялся молодой человек. – Она уже сделала достаточно, чтобы о ней можно было забыть навсегда, поставив жирный крест на нашей хорошенькой музе любовной лирики. Да и Терпсихоре, чья трудовая книжка до сих пор лежит в театре, путь на его сцену закрыт окончательно. Думаю, ты как‑нибудь справишься с этими тремя?

– Я бы не стал рассуждать столь категорично, – тихо сказал старик, обратив внимание, что в глазах женщины‑птицы промелькнуло нечто вроде благодарности, – Возле Каллиопы появилась какая‑то женщина на Фейсбуке. Она посещает оперные форумы. Это легко отследить, – кто и где дает ссылки на «огуречный блог» Каллиопы. Она весьма последовательно привлекает Каллиопу к защите одного преподавателя центральной детской музыкальной школы, обвиненного в домогательствах к ученице.

– Но ведь ее блог никто не читает, – презрительно вставил гость.

– Какая разница? – продолжил старик. – Вы же сами знаете, что Каллиопе достаточно показать написанное хотя бы одной старшей музе, чтобы оно начало работать. А как я понял, она уже нашла Клио. Это очень опасно, у нас никогда не собирались вместе старшие сестры. Позапрошлым летом, после обрушения ее блога, она пригласила к себе всех, кто помогал восстанавливать ее новый блог. Там были наши люди, они подтвердили, что к ней приезжала женщина, очень подходившая в интересах и высказываниях на Клио. Они прямо вцепились друг в друга. И эта Клио постоянно вертелась возле нее, поддакивала, всему радовалась. Потом она неожиданно явилась на суд, где доказывала, что все слова, которые не кому‑то не понравились, писали в блоге Каллиопы представители спецслужб, имея доступ к панели администратора. Там все заседания, где она присутствовала, превращались в сплошную чертовщину. Вызванный прокурором эксперт, якобы проверявший компьютеры, изъятые у Каллиопы, при ней заявил, что в админскую панель может с легкостью войти «кто угодно». А перед этим он хвастал, как следил за всеми по IP‑адресу. Едва его удалось привести в чувство, но все доказательства потели так, что судью пришлось в бараний рог сворачивать. Нет, это определенно она! И нет разницы, чувствует Каллиопа свою магию или нет. Когда она вместе с Клио, та всегда из‑за ее спины устроит «урок истории», внушит ей уверенность. Она и блоге у нее постоянно давала какие‑то исторические ссылки. Они вместе жили, вместе ели, поэтому в полной инициации Клио сомневаться не приходится. И нынче вместо этих двух муз, которыми обычно выступали нелюдимые индивиды не от мира сего, – две хитрые ушлые бабы, на которых клейма негде ставить.

– Как это вообще могло произойти? Как? – с раздражением выдохнул гость, сжимая кулаки. – Почему я все узнаю последним?

– А ты хотел это знать? – вставила шпильку Окипета. – Ты был занят самим собой, считая, что тебе достаточно флиртовать с Эрато, заранее предвкушая, как разделаешься с ней, когда ее время выйдет. Ты считал, что достаточно выставить кого‑то вместо них, но ведь часики Сфейно запускаешь не ты! И что останется мне, когда она соберет всех старших муз и перешагнет через голову Эрато, как та всю жизнь блохой скакала по их головам?..

– Нет, это я вас всех должен спросить, почему она еще жива, если все так плохо? – заорал гость больше для себя, чем для присутствующих. У нее не было ни одного шанса! Я, лично я ей не оставил ни одного шанса! А вы должны были ее прикончить!

– Да она добивалась, чтобы ей объявили войну открыто! – заорала Окипета. – Я это потом только поняла, когда она Аэлло уничтожила, выставила ее на посмешище! Когда она выставила всех на посмешище, включая генерала, который лично приезжал за ее пригором на двадцать тысяч рублей! А ты в курсе, что этот судья вызывал ее после суда к себе и рыдал: «Вы поймите! Вы должны понять! Не все в наших силах!» А потом ей звонили из всех районных прокуратур и просили скинуть им на мейл ее приговор и обвинительное заключение. И ржали над нами! Ржали!

– И над ней тоже! – продолжал орать молодой человек, на бледных щеках которого от крика показался слабый отблеск румянца.

– Да кому она нужна? Она в этом раскладе вообще ничего не значила, это все понимали! – зло возразила Окипета. – Ее еще умоляли перестать под прослушку рассказывать истории про исполняющую обязанности прокурора района, которую выставила Аэлло ей вместо психиатра в психушке. – Ведь прослушкой занимаются молодые мальчики, они откровенно ржали над этими историями про пьянки прокуроров и фигурную… ерунду всякую, про «целлюлитные задницы некоторых полковников юстиции, которые они не стесняются демонстрировать молодым лейтенантам в состоянии сильного алкогольного опьянения»! Но главное, во всем Поволжье борьба с экстремизмом на ней и захлебнулась! Все под завязку наелись ее историями, которые она публиковала в Интернете!

– Должен заметить, что вы сделали только хуже, – вмешался старик. – Мы на долгие годы создали возле нее вакуум, делали вид, что она – никто и звать никак. Мы постоянно доказывали ей, что она ничего не значит, ее никто не читает. А во что превратилась эта ваша борьба с экстремизмом? Там же вышли на бюджетный «распил» доморощенные «эксперты», доказывавшие ей в суде, что каждое ее слово взрывается в чужих мозгах и заставляет полностью пересмотреть свою жизнь нежелательным образом. Как бы еще и псевдонаучную базу подводили под эти утверждения. Сами‑то они, конечно, утверждали, что на них «не подействовало», но само это дело давало понять, что Каллиопа необычайно важна всем! А этого делать было нельзя! Тем более, что с нее начали с первой перед масштабными общественными провокациями с демонстрациями и митингами. И какой вывод могла сделать Каллиопа, всегда выступавшая против общественных беспорядков?

– Да это он не понимает! – продолжала орать Окипета, хлопая крыльями и наступая на молодого человека, который будто стал ниже ростом. – Там три года планировалась кммпания по закручиванию гаек, а она все сорвала, все! Наездом на нее, открытым выступлением, они ей все карты в руки сдали, она каждого прокачала и все выложила в Интернете. Ведь сейчас ни одного провокационного движения не осталось! От всех «лидеров» тут же стали отшатываться, стоило им сказать что‑то против нее! А они долгие годы помогали ее сдерживать! И какие сейчас у нас «лидеры оппозиции»? Они поднимают ее темы бюджетного воровства и коррупции! Никто не может шевельнуться на политической сцене без обязательной критики в адрес «реформы ЖКХ»!

– А разумнее было выступить в старом апробированном русле «пролетарского интернационализма», – повысил голос старик. – А Каллиопа, выступавшая против преступлений на этнической почве, тут же заявила, что у нас – «многонациональная нация», выбивая почву из программной «защиты русского этноса» националистических движений. Уж как она может все смысла лишить, так никто, кроме нее, как говорится, не сделает.

– Интересно, а как раньше‑то их приканчивали? Мы что‑то новое изобрели? – рявкнул молодой человек.

– Я бы сделал все, чтобы она так и писала свои стайки, реагировала на текучку, но не дал бы ей продолжать писать! – почти заорал на него старик. – В советское время мы всегда могли выставить для общественного признания – достойную замену инициированным музам. Но одновременно могли завалить каждую музу социальным обеспечением так, чтобы разрушить связи со средой, внушить принципы если не партийного, то чистого искусства – «искусства для искусства!» Лева Осинский ведь не зря сразу премию «Апофеоз» организовал, он отлично улавливал тенденции.

– Она – непредсказуемая… нельзя было открыто давать ей понять собственное значение, – зло шипела Окипета. – А ведь это поняла не только она одна. Задача была в том, чтобы от нее отвернулись. А потом пришлось травить всех «оппозиционеров», чтобы привлечь к ним хоть какое‑то внимание! У всех пришлось устраивать обыски, на всех пришлось заводить уголовные дела, выгонять с работы, допрашивать в отделах по борьбе с экстремизмом. А она еще нагло интересовалась, почему всех этих уличных бузотеров еще не проверяют в психушке! В результате все, что происходило с ней, – превратилось в общепринятую практику, стало «обычным делом». А все, что раньше высказывала она одна, были вынуждены говорить все, но в более агрессивной и некоструктивной риторике. Ты этого хотел?

– Надо было загрузить ее в университете, надо было позволить ей печататься, но в узком спектре, требовать научной работы, платить, наконец! – продолжал орать старик. – Она же привела свои «расчетки» на заработную плату. Она писало в правоохранительные органы, что ее в университете обворовывают, писала о взятках, помешала вывести огромные деньги с зарплаты преподавателей по мошеннической схеме с недвижимостью университета. При обыске у нее были обнаружены документы, доказывавшие все эти заявления. Но никакого прокурорского реагирования по ним, конечно, не было, зато ей сразу начали за работу платить в девять раз больше, чем она получала раньше! Так неужели она в этом случае не сообразит, что к чему? И на работе в период суда и следствия ее особо нельзя было травить, поскольку какой‑то идиот взял показания с ее декана, являвшегося главным свидетелем ее «идейного перерождения», что она постоянно обращалась в правоохранительные органы на его счет. И кто бы в советское время при всей фактуре выпустил этого гаврика на свободе гулять и бороться вместе с прокуратурой с «экстремизмом»? Так раньше мы и с музами не действовали с такой тупой откровенной прямолинейностью. Мы понимали, как бессмысленно ловить музу, в руках окажется только воздух.

– Перестаньте орать! – вдруг резко оборвал их молодой человек. – Вы слышите?

Умолкнувшие гарпия и хозяин квартиры услышали последние отзвуки высокого, почти девичьего смешка, тут же умолкнувшего, как только в кабинете стало тихо.

– Давайте, не будем поддаваться эмоция, иначе окажемся в ее власти, – сумрачно сказал он. – Но вы ведь выходили в ее блог, пытались с ней говорить! Он же не может отступать от основ эпического жанра, предусматривавшего полную искренность!

– Выходил, не отрицаю, – подтвердил старик. Давно имел там аккаунд, еще в старом блоге, который мы уничтожили. Но манипулировать ею невозможно, вы должны понять, что нынче вместо Каллиопы – хитрая изворотливая баба, которая может легко высмеять все, включая собственные благородные порывы. И что она делает с русским языком… это тоже за гранью моего понимания. Она так и пишет, что до нее русский язык умирал. И это соответствовало действительности! Он больше напоминал мертвый язык, зараженный небывалым количеством иностранных заимствований и «новояза».

– А зачем вы за ней следите, – насмешливо поинтересовалась Окипета. – По старой привычке?

– Я и живу по привычке, – проворчал хозяин. – А за ней я слежу, что вся моя предыдущая жизнь не утратила смысл. И мои усилия, наконец‑то, начинают ценить, как я вижу. Ждал вас раньше, не тогда, когда вам уж совсем обратиться не к кому.

– Вы мне всегда нравились, – примирительно ответил ему гость. – Раньше партийность в литературе позволяла уничтожить любого и без таких ночных визитов, без «борьбы с экстремизмом». Тихо и надежно. А сейчас сложнее. Надо доказать человеку лично, что все, что он себе насочинял – не имеет смысла.

– И как ты ей это теперь докажешь? – опять начала вскипать Окипета, обращаясь к молодому человеку. – Правильно про нее кто‑то на литературном форуме сказал, что она – переформатирует пространство!

– Так, давайте все же сместим акценты немного ближе к цели нашего визита, – остудил ее пыл молодой человек, усаживаясь в кресло хозяина, как на трон. – Изложите, пожалуйста основные идеи, которые она декларирует сейчас.

– Да там, собственно, одна идея – это борьба добра и зла, – пробурчал старик. – Она вообще всегда подчеркивает, что бывает много лишь идеологий, но в основе каждой лежит обоснование нелегитимного способа приобретения собственности, которая тебе принадлежать не может. Музы вдохновляют на творчество. Если есть пример, когда человек ничего не создает, не творит, а всего лишь становится частью «класса эффективных собственников», растлевая всех самой возможностью подобного приобретения, то жизнь всех утрачивает смысл, стремиться больше не к чему.

– Она самая опасная, пожалуй, из всех, – вставила словечко Окипета. – У нее странный талант для музы эпической поэзии, она может все превратить в фарс, легко создает образы, рождает какое‑то легкое отношение к жизни.

– В ее блоге я всегда выступал с коммунистических позиций, видя, насколько негативно ее окружение воспринимает происходящие «демократические преобразования», – пояснил старик. – И лучше бы не трогал это вовсе, она начала вводить всякие смешные словечки. Например, «марксизм‑ленинизм» назвала «карламунизмом», высмеяла и само учение, и его апологетов. У нее был пост «Немного о моем народе», где в нескольких строчках не оставляла камня на камне от вековой пропаганды. После этого поста рухнуло несколько марксистских форумов, а все вокруг «просто ржали», как мило отметила Окипета.

Старик подошел к столу, включил ноутбук и показал несколько закладок своему гостю.

С раннего детства Карлу Марксу очень нравилось глядеть на народ. Подперев щеку рукою, он любил подолгу смотреть, как народ славно работает в поте лица; но, зачастую, страдает народным страданием. И как‑то сама собою пришла ему мысль, что именно он не должен работать вообще, а страдать – тем более, чтобы придумать для любимого им народа выход из замкнутого круга: поработал, поел, посношался, подрался, поссорился с тещей, пострадал, а с утра опять на работу…

Отчего‑то народ в лице именно тех прослоек, которые имели наибольшее количество времени для свободных размышлений о счастье народном, не мог долго выносить присутствие любопытного Карла Маркса, интересующегося чужими капиталами и рисовавшим повсюду алхимические формулировки «деньги‑товар‑деньги».

Денег у Карла не было, а товар ему в долг никто не давал. Карл понимал, что народу придется очень плохо без него. Пропадет народ без Маркса, так и не поняв собственных исторических перспектив. Поразмыслив с философской широтой, он понял, что, пока молод, у него тоже есть товар, за который можно выручить неплохие деньги…

– И дальше в таком же русле она сносит все попытки «жить за народ», – пояснил он. – Я, конечно, попытался возражать. Тогда обратилась к римскому праву, доказав несостоятельность всех идеологических течений ХIХ и ХХ веков, объяснив, что еще в античности существовали все три вида собственности: частная, общественная и государственная. Я понял, что она запросто снесла всю идеологическую надстройку, создававшуюся годами не только трудом историков, философов, политологов и партийных инструкторов, но и многолетними репрессиями, незаметными обществу, нашими многолетними усилиями. Всех тогда очень поразило одно положение в римском праве, что путь приобретения собственности не может быть нелегитимным, то есть из соображений «классовой борьбы» или, как нынче, – путем вывода капиталов через оффшоры. Все вокруг начали на разные лады повторять, что собственность, приобретенная без согласия предыдущего владельца, не может признаваться законной ни одним обществом. Как начал работать ее блог, я уже не знал ни одного спокойного дня, все рушилось вокруг меня так, будто никогда не было непререкаемыми бастионами долгие годы, а являлось всего лишь карточным домиком.

– Блог имел хорошую посещаемость? – спросил гость.

– Еще бы! Показатели статистики мы срезали по аналитике поисковиков, но зрелище было настолько завораживающим, что там зависали все, включая клерков администрации президента. Попытались клонами хоть как‑то привести этот процесс уничтожения стереотипов, действительно мешавших людям жить своей жизнью. После ее издевки никто уже не мог пользоваться стереотипом о «необходимости» создания «класса эффективных собственников». Проснувшаяся Клио тут же рассказала об олигархических диктатурах Спарты… А почти все посетители ее блога были детьми и внуками тех, кто защищал достояние Родины в минувшую войну, они моментально откликались на ее доводы.

– Ты не забывай, что до того, как привилегированным классом у них были объявлены те, кто присвоил государственную собственность в особо крупных размерах, раньше у них «авангардом всего общества» был рабочий класс, – вклинилась в рассказ старика Окипета. – Писателем официально становились только те, кто прошел «школу жизни» в качестве рабочих. И очень не хотели обратно вставать в «авангард». А она ведь в советское время стала кандидатом технических наук, потом ей каждый год давали новые дисциплины, не позволяя защитить докторскую, не давая возможности реализоваться в профессии. А когда рухнул СССР, она освоила бухгалтерский учет, начала получать юридическое образование, некоторое время поработав в милиции… Короче, из нее будто нарочно делали Каллиопу!