Подарга 6 page

– Но не я! – жестко отвила Эрато.

– Наверно, это слишком долго объяснять, да и наше время, как я чувствую, уже на исходе. Слышишь, часы начали тикать громче? – озабоченно заметила Сфейно. – Разве ты сама не понимаешь, что по твоему следу шли гарпии? У них, как и у тебя, сильно развито чувство реального. Сами они сюда не пойдут, понимая, что своим вторжением сразу же уничтожат зыбкую реальность, которая сейчас нас окружает… Думаю, они пошлют сюда наряд полиции… Хотя странно, соседи давно выехали, жаловаться некому. Ладно, переживем!

– Боже мой, – тут же начала терять самообладание Эрато. – Я всего лишь хотела… уйти от всего этого кошмара! А полиция… это еще зачем?

– Успокойся, часы предупредят! – остановила Сфейно Эрато, начавшую метаться по квартире. – Чего ты так перепугалась полиции, если этот гражданин из телевизора говорил правду? Неужели его обвинения относятся и к тебе? Ты же такая разумная! Сядь! Я хочу тебе сказать, что весь мир вокруг – это не твой мир, не мир Холодца или гарпий, это даже не мир человека, решившего повязать всех «духовными скрепами». Их мир – в седьмом круге, описанном в «Божественной комедии» Данте Алигьери. Там содержатся «насильники над собой», те, кто решил прожить чужую жизнь, прожить за других, не принимая и не довольствуясь собственной долей, но пытаясь отнять эту возможность и у других. А это… равносильно самоубийству. Поэтому они все среди самоубийц, живут растительным существованием, а гарпии будут вечно их терзать. Седьмой круг – для тех, кто не верил собственной душе, кто «сам себя казнил в своём жилище».

Там гнёзда гарпий, их поганый след,

Тех, что троян, закинутых кочевьем,

Прогнали со Строфад предвестьем бед.

С широкими крылами, с ликом девьим,

Когтистые, с пернатым животом,

Они тоскливо кличут по деревьям.

– Опять мифология! – с ненавистью пробурчала себе под нос уже полностью собравшаяся Эрато, присевшая на краешек венского стула.

– Да, конечно, это тоже – «мифология»! – зло передразнила ее Сфейно. – Но надо хотя бы отдавать себе отчет, кто творит миф, и какова твоя роль в этом мифе. И хотелось бы, чтобы ты не просто знала о существовании этой эпической поэмы, но и поняла, что все современники Данте, имя которого можно проявить на флаконе Каллиопы, если подышать огнем, – были, всего лишь, персонажами его мифа. Вон в том углу стоят часы его времени, они многое могут рассказать, какие морали читались Данте теми, кого он поместил на круги и пояса Ада. И время для них остановилось, как они и хотели! Целую вечность им сейчас придется желать, чтобы время повернулось назад, чтобы о них были написаны совсем другие строки.

И мне сказал мой мудрый проводник:

«Тебе любую ветвь сломать довольно,

Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг».

Тогда я руку протянул невольно

К терновнику и отломил сучок;

И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»

В надломе кровью потемнел росток

И снова крикнул: «Прекрати мученья!

Ужели дух твой до того жесток?

Мы были люди, а теперь растенья.

И к душам гадов было бы грешно

Выказывать так мало сожаленья».

И как с конца палимое бревно

От тока ветра и его накала

В другом конце трещит и слёз полно,

Так раненое древо источало

Слова и кровь; я в ужасе затих,

И наземь ветвь из рук моих упала.

– Эрато, чтобы ты не сделала, какие бы хитроумные планы не плела, пытаясь перещеголять Холодца, ты всего лишь колесико в часах, которые возникнут из иллюзии, когда никого из вас уже не будет. Кони Подарги унесут многих, в том числе и тех, кто будет вихрем врываться в чужую жизнь с лживыми песнями о «духовных скрепах». И я в этом времени… всего лишь персонаж ее эпоса! И, когда за каждым из вас закроются врата с надписью «Оставь надежду всяк сюда входящий»… каждый пожалеет лишь о том, что от него не осталось ни строчки у Каллиопы, которая могла осветить его путь в вечной тьме.

Когда душа, ожесточась, порвёт

Самоуправно оболочку тела,

Минос её в седьмую бездну шлёт.

Ей не даётся точного предела;

Упав в лесу, как малое зерно,

Она растёт, где ей судьба велела.

Зерно в побег и в ствол превращено;

И гарпии, кормясь его листами,

Боль создают и боли той окно.

[Данте, «Божественная комедия»,

Ад, песнь 13]

Вдруг во всех комнатах многочисленные часы Сфейно начали отбивать двенадцать, хотя часики Эрато показывали всего половину одиннадцатого.

– Ну, все, время вышло, они идут! Семь человек и две гарпии, – сказала Сфейно, прислушавшись к бою часов.

Сорвав вышитую салфетку со стола, она подошла к топазовым часам с девятью флаконами и быстро завернула их в салфетку. Кремлевские куранты под портретом Медузы начали считать ступеньки, по которым незваные гости поднимались к горгоне.

– Быстрее, к черному ходу! – тихо скомандовала Сфейно перепуганной Эрато. – Я тебя прикрою, а часы ты должна отсюда вынести. Боюсь, сама я их вынести не смогу. Я потом к тебе за ними приду! Давай, скорее, они уже рядом!

Эрато, прижав к груди хрустальные часы, побежала по коридору квартиры к кухне, где, как она помнила, находился черный ход. Когда она осторожно потянула дверь на себя, она услышала, как в парадную дверь начали молотить что есть силы.

В полупустом сооружении гулко раздавались голоса сверху. Эрато почти не слышала что‑то тихо отвечавшую Сфейно, но тех, кто к ней ворвался, она слышала хорошо. Похоже, что к горгоне пришли с обыском, якобы получив «донесение», будто она «содержит наркопритон». Саму Сфейно по‑прежнему не было слышно, но, осторожно спускаясь по темной лестнице черного хода, Эрато вздрагивала от дикого крика «представителя закона», доносившегося сверху: «Ты еще представителя закона оскорблять будешь! Мы сейчас акт составим, что ты при нас выражалась нецензурно!

Где наркотики прячешь, курва старая?..»

Она с горечью подумала, что, наверно, половину жителей этого прекрасного дома «расселили» именно таким образом. Она шла на звуки, доносившиеся снизу из цокольного этажа, но после крика полицейских звуки там быстро затихли, в доме повисла тишина. В окружавшей ее темноте стало так тихо, что стал слышен каждый шорох, поэтому она услышала и шелест огромных крыльев у подъезда черного входа.

От выхода ее отделяли два лестничных пролета, когда вверху кто‑то заорал: «Саныч, тут черный ход из кухни! Фонарик принеси, здесь темно!» Зажмурившись от страха, она продолжала спускаться, потому что слышала, как за ней начали спускаться, переговариваясь между собой, два полицейских.

С улицы в раскрытую настежь дверь черного входа, падал мутный свет от тусклого фонаря во внутреннем дворике. Осторожно выглянув с площадки полуэтажа, прямо в дверном проеме Эрато увидела нелепую, совершенно неуместную в окружавшей ее реальности, – птичью фигуру Аэлло. Она совершенно спокойно, будто само ее присутствие здесь было чем‑то обычным и рутинным, чистила мощные когти лап о деревянное обрамление дверного проема, оставляя рваные борозды на старой масляной краске. Вторая гарпия стояла за углом, где Эрато припарковала машину, и куда ей еще надо было добежать. Аэлло обернулась к сестре и тихо сказала: «Иди сюда!

Она сейчас выйдет! Там полицейские сверху спускаются!»

Эрато почувствовала себя загнанной в мышеловку, пытаясь собраться с мыслями. Вернее, ей приходилось отгонять навязчивую мысль, что все это происходит не с ней, не по правде, а ей надо лишь сделать над собой усилие и проснуться. Ничего рационального, кроме лихорадочной мысли «Проснуться! Немедленно проснуться!» – ей в голову не приходило. Оставалась лишь слабая надежда на Сфейно, потому что от спускавшихся сверху полицейских, как и от карауливших внизу гарпий, – ее отделял один лестничный марш.

Последующее она почти не помнила, потому что толком не поняла, что произошло. Наверху раздались крики «Горим! Горим! Ломай двери!» Сзади нее стало светло и раздался свист, будто кто‑то прямо в подъезде запустил петарду. А когда вдруг все закричали спускавшиеся к ней полицейские, в ушах зазвенел крик Сфейно: «Беги!»

Но самой Сфейно нигде не было, вместо нее от заоравших благим матом полицейских спустился столб нестерпимо яркого пламени. Обжав жаром прижавшуюся к стенке Эрато, это пламя всей силой обрушилось на застывшую в растерянности посреди дверного проема Аэллопу. На гарпии разом вспыхнули перья, а светящийся столб пламени, издалека напоминавший женскую фигурку, вырвался из подъезда.

В подъезде сразу стало светло и шумно, запахло гарью, веселым огнем затрещали деревянные перила, загорелась висевшая на одной петле входная дверь. Сквозь бой курантов многочисленных часов, гулким эхом раздававшихся по всему дому, что‑то кричали метавшиеся по горящей квартире полицейские. Было слышно, как перед ними с грохотом захлопывались двери. Прямо перед нею к выходу прорывались два отчаянно оравших, объятых пламенем мужчины, один из которых начал стрелять из травматического пистолета, не целясь, в дверной проем, попав в крыло Аэлло, пытавшейся крыльями забросать снегом метавшуюся по двору сестру. Возможно, полицейский хотел попасть в Сфейно, продолжавшую добивать возле мусорных баков истошно кудахтавшую Аэллопу. Вряд ли он мог видеть гарпий, выстрелив в Аэлло совершенно случайно. Оба полицейских выскочили из подъезда мимо Эрато, упав в свежий снег, пытаясь сбить пожиравшее их пламя.

Эрато, не медля, рванула мимо них по сугробам к своей машине, испытывая нечто вроде благодарности к полицейскому, открывшему беспорядочную стрельбу в подъезде. Она знала, что Аэлло ни за что не станет преследовать ее, пока не расправится с причинившими ей боль людьми. Но когда она снимала машину с сигнализации, то в ответ на веселый писк ее ласточки она услышала, как гарпии особым визгом призывают на помощь коней Подарги.