Житейские миниатюры

Всё утро шум стоял невдалеке –

Так грохотали, будто стройка века!

Я вышел посмотреть из любопытства:

Рубили дерево – мешало проводам.

Хоть этим улучшали жизнь мою,

За дерево – и больно, и обидно.

А что умолкли – даже не заметил:

Куда привычней жизнь и тишина!

В вагоне метро добродушный мужчина

Достал электронное пианино:

Качал голою и такт отбивал –

На станции музыку он оборвал,

Выскочил резко, очки роняя.

– Чокнутый?.. – место его охраняя,

Сказал вдогонку стоявший рядом

Мужчина без такта, с угрюмым взглядом.

Одно из грустных впечатлений детства,

Точнее – лет пятнадцати: тогда,

Когда я оставался жить один

На день, на два, на три и, редко, дольше

(Работал папа в городе другом,

А мама с ним уже была в разводе

И далеко от нас она жила…) –

Так вот, тот первый час, тот первый день

Разлуки с папой или встречи с домом.

Мой папа уезжал, наверно, в пять,

И если ночь не спал, то спал в дороге.

Сквозь сон я смутно слышал: дверь закрылась,

И смутно думал: я совсем один…

А в восемь я вставал – и шел на кухню,

И вот, тот самый пик смертельной грусти:

Всё вымыто, все вещи – на местах,

Всё чуть ли не стерильно, всё в порядке,

И хоть бы был на стол просыпан кофе

Иль в холодильник был не убран сыр!

Но – ни следа, ни крошки, ни соринки,

Меня смущала папина забота,

И тишь казалась в комнатах чистейшей,

Что я включал у папы телевизор,

Но всё равно тревожило, что в доме

Жизнь замерла, и с нею замер я –

Как мертвый плод во чреве материнском…

* * *

Памяти всех пропавших без вести в мирное время

Люди выходят из дома,

Чтоб всё же домой возвратиться:

Эта дорога – знакома.

И перелетная птица

Знает, куда возвращаться,

Ради чего возвращаться,

И снова с землею прощаться

Северной – в память о южной:

Так жизнь не покажется скучной!

Но те, кто уходит из дома, –

Беспамятней, глуше, печальней.

Местность едва им знакома,

Пустынно – в дороге дальней.

Идут они неутомимо,

Чужда им разумная речь,

Быстро проходят мимо –

Боятся случайных встреч.

Блуждая в лесных массивах,

На трассы легко выходя,

Идут, и в чертах некрасивых –

Следы человека дождя.

Своя ли есть логика в этом

Скитаньи? Господь, сохрани!

Не ради ли связи с тем светом

Связь с нашим теряют они?

Берет, подчиняет их нечто –

Внушение, зов, постулат…

И что им обычная речь-то,

Что им наш привычный уклад?

Без курток они на морозе.

Забыв, что их ищут и ждут,

В отсутствии, в трансе, в гипнозе

Спешат, покаянно бредут

В Перми, в Магадане, в Тамбове,

В мегаполисе или в селе –

Нуждающиеся в любови,

Не ужившиеся на земле…

* * *

Суходольское озеро, поле овса,

Знали финских крестьян имена вы.

Лишь далекая ругань охранного пса

Долетит до заросшей канавы.

Где-то дальше должны быть гудки поездов.

Там еще одну строят дорогу

Над Вуоксой. Хоть мало в пути городов,

Путь суровый ведет в Кондопогу…

Затонувшие танки в Вуоксе – глухи,

А над ними – гребцы-баламуты.

За чужие поступки, ошибки, грехи

Как ответишь: за что? почему ты?..

Кто теперь назовет, чтó здесь было «вчера»

И какой нам досталось ценою?

Смутно видно, как в землю ушли хутора,

Смутно слышно – за всей тишиною –

Многозвучие финских крестьянских ребят.

Финский ДОТ стал отхожею ямой.

До сих пор по земле своей финны скорбят –

Той, что мне дорогá панорамой.

Но насколько со сменой границ и имен

(Суходольское – Сувантоярви)

Оказался и берег, и лес зайклемен?

Ветер с севера кутает в шáрфе.

Постою, помашу на прощанье рукой

И когда-нибудь вспомню об этом:

Как тут в августе пахло травой и тоской,

И блаженным, и минувшим летом…

* * *

Просветленный очнулся сентябрь,

Память всех сентябрей вороша.

В электричках мошенничий табор

Разъезжает, на зло ворожа.

Пустоватую ауру рая

Иль грохочущий пиршеством ад

Понарошку, шутя выбирая,

Прячу я на себя компромат.

И как в юности – скуп или щедр,

Так и в старости, только острей,

Так и после – поднявшись из недр

В золотой ореол фонарей,

Разлетевшись на сны и цитаты…

Чем страдал – то и вынесет Суд.

Как, дорога, местами крута ты!

Ноги ватные сами несут.

Я настроен на лад и на ритм –

Слух и взгляд слишком часто предвзят.

Как ни грейся и как ни гори там –

Здесь дома и проспекты сквозят.

Мир бескрайним взошел урожаем.

Если первоисточник – один,

То, копируя, вновь искажаем

Суть его – до последних седин.

А среди назревающей смуты

Жизнь в избытке наивно любя,

В самом деле, доверишь кому ты

Не кого-то в себе, а себя?

Только есть ли без примесей, чистый

В человеке его человек? –

Как сентябрь, необычно лучистый,

Как октябрь, что помнит про снег…

* * *

Эх, отвык я ездить в одиночестве!

Вместе – вдвое едется быстрей.

Шлю тебе, как вел себя в отрочестве,

Поцелуй из-за семи морей.

Ты лицо мое заматеревшее

Сохрани – в альбоме, в кошельке.

Вспомнишь время, долго вечеревшее,

От меня невольно вдалеке.

Вспомнишь, как хромала с пяткой стертою,

Шла со мной за ручку босиком;

Как бывала твердою и гордою…

Вспомнишь – и покатится клубком.

Вспомнишь, как я закатил истерику,

Чтобы вышла ты со мной на связь;

Как я плыл, стесняясь выйти к берегу,

Детской красоте твоей дивясь;

Как однажды ты часы свидания

В дневнике назвала «серым днем»;

Как тянулись годы ожидания,

Прежде чем на свадьбе жгло огнем;

Как чужие люди неожиданно

Звали нас: «Не брат ли и сестра?»;

Как сто двадцать тыщ нам было выдано

Премии – за песню у костра…

Как в больнице с пропуском, с охранником

Разрешили не бросать тебя…

В городе соседнем чужестранником

Делаюсь, по прошлому скорбя.

Мы теперь друг другом меньше заняты,

Я в тебе уверен: не вини.

Телефон не оставляй в кармане ты –

И, как раньше, первой позвони!

* * *

Под фонарями – искры дождевые,

Огнями сумерки засорены…

Мне кажется: мы больше, чем живые,

Когда со всех сторон озарены!

Дождь кончился – и только отголоски,

И только праздничная мишура.

Как ящики огромные, киоски…

Дождь кончился – с ним спáла и жара.

Тебе отдам я куртку: «Не промокла?..»:

Великодушье может стать добром.

Машин запотевающие стекла

Шепнут о легкой смуте под ребром.

Шаг и дыханье делаются песней.

Вдруг «скорая» пронзительно промчит –

И воздух, что тумана легковесней,

Так терпко и неистово горчит.

На низкой ветке лист в лицо целует.

Ни зонтика не надо, ни плаща…

Мне кажется, что жизнь меня балует,

К тебе и ко Вселенной приобща.

* * *

День – ничего себе, неплох,

По меркам ноября:

Торжественный переполох,

Холодная заря.

На лестницах, меж этажей

(Чем дальше, тем верней),

(Чем выше, тем верней),

Мгновенно небеса рыжей,

Лиловей и черней…

Иду, немного оглушен, –

Пускаюсь в полутьму.

Своей серьезностью смешон

Себе же самому.

Припомню шутку – и смешок

Стесненно губы жмет.

Закинут за плечо мешок.

Закат – застывший мед.

Километровые мосты

Над Волховом литым.

Глубокомысленно-пусты

Шаги, а в небе – дым.

Подернулись тончайшим льдом

И лужи, и трава.

Но ждет меня мой теплый дом.

В тумане – голова.

Небесный ли вулкан изверг

Высокие клубы?

И день уснул, и день померк:

Сомкнулись две губы…

* * *

Жизнь начинается с распада,

С деленья клеток и частиц.

Душа Земли распасться рада

На голоса зверей и птиц.

А если есть единство где-то,

То, значит, до сих пор оно

Ничьим сознаньем не задето,

Непостижимо и темно.

Да видит Бог, еще в утробе,

Дабы исчислить весь наш род,

Возникли и часы, и дроби –

Так счет запущен в оборот.

И бесконечна фрагментарность,

Когда вдаешься в каждый жест.

И сочетается янтарность

С лиловостью предзимних мест.

Цвета и звуки различаю,

Дороги на шаги делю,

И все оттенки излучаю,

И все противоречья длю.

* * *

Я с чутким ветром чувствую озноб,

И не сказать, что осенью болею.

Вдохнуть мне вдохновенное вино б,

Иначе обомру и околею.

Что я без этой музыки вдали,

Без весточки? Из будущего слово

Потянет запах вековой земли –

И, кажется, не надо мне былого.

Оно уже застыло позади,

Оно уже до боли перерыто,

Его на цепь нейронов посади

Иль выкинь, как разбитое корыто.

На будущее стоит уповать,

И, хоть большие планы, как кометы,

А все-таки ищу, ложась в кровать,

Грядущего особые приметы.

Не то, чтобы повторы в полусне

Изъезженного за века пунктира,

Но вечное стремленье к новизне –

В преодоленьи языка и мира.

Быть может, лучше жить одним лишь днем,

Быть может, легче жить одним лишь мигом,

И бóльшего, чем есть, не видеть в нем,

Не доверяя ни творцам, ни книгам?

Отсеется, всплывет ли чепуха,

Пока и плоть, и кровь затвердевает,

Но так душа возвышенно тиха,

Как в августе над водами бывает.

* * *

Всё здесь по-прежнему,

Всё здесь по-здешнему:

Стоит ли строчки сплетать?

Держат ли тяготы?

Что же, бедняга, ты

Вновь разучился летать?

Было загадочно –

Стало упадочно

Чувство, что в клетке грудной.

Дух переменится,

Облаком вспенится –

Голос вернется родной.

Он возвращается:

Пульс учащается,

Давит не спад, но подъем.

Волнообразное,

Чуть несуразное,

Не обмануться б с чутьем!

* * *

Нынче разве что снег этой ночью не выпал!

Звезды выпали – небо украсить, как купол.

В одеяло я крошек, голодный, просыпал,

Взял котов, уложил, как дитя – своих кукол.

Но коты убежали на холод лиловый.

Снам, наверно, просторней в широкой постели.

А проснусь – неожиданно-пустоголовый –

В мир, где август еще, но уже – на пределе…

* * *

Мне верится, что смерть, скорей, ступень

На восхожденьи в ледяную гору,

А не трухлявый, не засохший пень,

Которому лишь пень соседний впору.

Я жив, но тем ли жив, что я умру?

Всё жду преображенья, а не праха.

Так, что ни день, сбывается к утру,

Пока меня земная будит птаха.

Быть может, осознание конца,

Что в языке рифмуется с началом,

Меня уносит в небо, как птенца,

И я парю над белым покрывалом.

В снах, что в мирах для встреч и для разлук,

Охваченный небесною саванной,

Стремлюсь и я на заповедный луг,

Стремлюсь и я к земле обетованной.

И поднимаюсь к облакам самим,

И мир в одно мгновение объемлю,

Но, силой притяжения томим,

Вновь возвращаюсь на родную землю.

Сон, как и смерть, – преодоленье всех

Известных нам физических законов.

А пробуждаешься – слова и смех

Доносятся до окон и балконов.

* * *

Что не вечно, то свежо,

Живо и подвижно.

В малых формах хорошо

Видно мне и слышно.

Держит ли к земле любовь,

Хоть порой и скучно?

А приподнятая бровь

Смотрит добродушно.

Умер тот, умрут и те,

И, пройдя над бездной,

В океанской темноте

Дрогнет луч небесный.

Где еще нас волшебство

Мира ожидает?

Сновидений вещество

В образах блуждает…

Погибает индивид

Ради жизни рода –

Так продлиться норовит

В письменах природа.

День – то пестрый, то рябой,

Выбирайте сами…

И сидишь ты сам с собой

В сумерках часами.

С улицы проникнет свет.

В форточку влетая,

Бабочка – из детских лет –

Вспыхнет, золотая,

Встрепенется в волосах

И вспорхнет – Бог с нею!

Грустно ли на небесах?

На земле – грустнее…

* * *

Люблю переходное время,

Когда опадают часы,

Когда плодородное семя

Так хрупко под линзой росы,

Когда этих дней небывалых

Явление не доказать,

И Мир, что в зеркальных овалах,

Не в силах себя досказать.

Лишь чудом моторикой мелкой

Структуру предметов ловлю,

Лишь чудом слежу я за стрелкой

И мысли свои шевелю,

Лишь чудом Вселенную тронув

Нутром, я поверить готов

В усталость и скуку лимонов,

В терпение терпких грунтов,

В свою ненадежную нишу,

Хоть звездам – гореть и гореть…

И звездам не вечно гореть!

Всему, что я вижу и слышу, –

Во мне и со мной умереть.

Лишь чудом «валенье» и «сафор»,

Как в детстве, и в тучу закат

Меняю на влагу метафор,

На ток и томленье цикад…

Как в памяти феноменальной

Лишь чудом маршрут ни черти,

Удар ожидает финальный –

У свода миров взаперти.

Мой опыт подробный – на что мне,

Ведь вмиг улетучится он?

Но чудом внушение «помни»

Со всех долетает сторон,

Но чудом забит холодильник

И дело любимое есть,

И ставишь на восемь будильник,

А сам – просыпаешься в шесть.

* * *

Водителю снится дорога:

Грусть – сердцу, и радость – уму.

Он знает, скучая немного,

Как свет превращается в тьму.

И ангел-хранитель с порога

Вдогонку сигналит ему.

Водитель забывшийся – тише,

Чем вечером воздух сырой…

Механики, физики выше

Основ механических выше

Законов физических выше

Закон возникает порой.

Так, ангел дежурный, услыша

Своих, за своих же – горой.

Небесная трасса – другая,

Сам ангел берется за руль.

На участь иных посягая,

Молю этот тайный патруль:

«…И все-таки, изнемогая,

Ты каждого покарауль!»

* * *

О, август тревожный! –

Стихии, беды торжество ли,

Иль страх невозможный,

Иль сгусток божественной воли?..

В лесу закопают,

Лишь к воздуху выведут трубку…

Где все поступают,

Как все,

Есть ли место поступку?..

Услышишь свой век ты –

Под грузом земли он стихает.

Во власти ли секты,

Что опыт берет и стирает,

Поймешь, не моргая,

Но дернув губой по привычке,

Что жизнь – дорогая,

Где смерть с МРТ – в перекличке?..

Момент déjà vu ли?..

Декабрь с глубиною сиянья,

Как знать: доживу ли

До зимнего солнцестоянья?..

* * *

Боюсь смотреть стеклянными глазами,

И слышать мимо, и ходить без дела,

И в темноте зимой сидеть часами,

Теряя чувство разума и тела…

Бывало, раньше, будучи подростком,

На улицах я плакал в полный голос.

Теперь смягчился, редко – в ритме жестком,

Хоть и не всё во мне переборолось.

Когда бы мог я оставаться чутким,

От чуткости своей – не уставая!

Не обернется ль безразличьем жутким

И жизнь моя, и речь моя живая?

Не обернется ль чуткость чепухою,

Которую насобирал по нитке?

Пускай за мной, как за стеной глухою,

Мир тяжелеет в вековом избытке!

* * *

Песня грусти разлилась по свету.

До меня домчался этот зов.

Хаос вечный рвется из низов,

Разум тянет к хрупкому сюжету.

Волны крыш, и волны крыл – над ними.

В местности неясных перспектив,

Время в полувремя обратив,

Маюсь над виденьями своими,

Маюсь над телесностью своей…

И не в шутку нынче каламбурю.

Поднимает ледяную бурю

Вмиг пустынный ветер-суховей.

Бурям, как плотинам, – свой резон.

Улеглось бы – зажили бы ранки…

Всё живое требует огранки,

Пусть такой огранкой служит сон.