Перекрывая пропасть

Недавно два экономиста по труду из Калифорнийского университета, Филипп Бэбкок и Минди Маркс, проанализировали опросы по поводу использования времени студентами колледжей с 1920‑х годов и до нынешнего времени.

Они выяснили, что в 1961 году средний студент дневного отделения колледжа проводил 24 часа в неделю, занимаясь вне лекционных помещений. К 1981 году это количество сократилось до 20 часов в неделю, а в 2003 году – до 14 часов в неделю, составив не больше половины времени, которое на это отводилось 40 лет назад.

Этот феномен не признавал никаких границ: «Время самостоятельных занятий сократилось для студентов из всех демографических подгрупп, – писали Бэбкок и Маркс, – для работающих студентов и неработающих, внутри каждой ведущей специальности, в четырехгодичных колледжах любого типа, любой структурной ступени и любого уровня селективности».

И на что же пошли все эти дополнительные часы? В основном – на общение и досуг. Отдельное исследование, в котором приняли участие 6300 будущих бакалавров Калифорнийского университета, продемонстрировало, что сегодня студенты тратят меньше 13 часов в неделю на занятия и при этом проводят по 12 часов, тусуясь с друзьями, 14 часов – поглощая различные развлечения и занимаясь своими хобби, 11 часов – используя компьютеры «для развлечения», и еще 6 часов тратят на физические упражнения.

Для многих наблюдателей эта статистика стала поводом для тревоги. Но Джефф Нельсон видит в этой ситуации возможности для своих студентов.

Он рассказал мне о своем первом курсе в Мичиганском университете, когда он занимался в основном тем же, чем занимаются в начале колледжа другие ребята из высшего слоя среднего класса: учился он не слишком усердно. Для некоторых студентов из богатых семей первый курс – это сплошные пьянки; для других – это год вступления в студенческое братство или попыток начать сотрудничать со студенческой газетой.

Безусловно, не все это время тратится впустую, но обычно его вклад в академические успехи студента невелик. И поэтому Нельсон рассматривает первый курс как «волшебную временную рамку» для учащихся OneGoal, «внутри которой они могут радикально перекрыть пропасть в достижениях».

Как Нельсон объяснял свою теорию в одном из наших первых разговоров, «первый курс – это такой уникальный момент времени. Ребята, которым не нужно было слишком сильно усердствовать, поступают в колледж и по большей части бездельничают. Или слишком активно бегают по вечеринкам. И в этот момент, если наши подопечные будут старательно трудиться и выстраивать отношения с преподавателями, заниматься и использовать все навыки, которым мы научили их, он смогут перекрыть эту пропасть. Мы наблюдали это не один раз: вдруг, ни с того ни с сего, парнишка, который мог на три или четыре уровня отставать в средней школе, практически нагонял своих сверстников к началу второго курса».

В свою первую осень в университете западного Иллинойса Кевона взяла вводные курсы – 100 часов английского, 100 часов математики, 100 часов социологии. Ни один из этих курсов не был для нее легким, но самым трудным оказался курс 170 часов биологии – введение в здравоохранение. Преподавал его популярный лектор, поэтому аудитория всегда была полна, и бóльшая часть студентов, посещавших этот курс, принадлежала к высшим классам общества.

В первый же день занятий Кевона сделала то, что рекомендовала ей Мишель Стефл: она вежливо представилась профессору перед занятиями, а потом села в первом ряду, который до этого момента был занят исключительно белыми девушками. Остальные афроамериканские студенты стремились сесть в задней части класса, что сильно разочаровало Кевону. («От нас ведь этого и ожидают, – сетовала она, когда мы той осенью разговаривали с ней по телефону. – Возвращаемся к движению за гражданские права; если тебе говорят, что ты должен сесть сзади, то надо помнить, что ты не обязан это делать».)

Преподаватель в своих лекциях использовал множество научных терминов, с которыми Кевона не была знакома. Поэтому она разработала такую стратегию: всякий раз как он использовал слово, которого она не понимала, она записывала его в блокнот и ставила рядом красную звездочку. В конце занятий она дожидалась, пока все остальные студенты, которые хотели поговорить с профессором, не выскажутся, а затем просила его объяснить ей каждое помеченное звездочкой слово, одно за другим.

На самом деле Кевона проводила очень много времени во взаимодействии со всеми своими преподавателями. Она регулярно ходила к ним в приемные часы, переписывалась с ними всякий раз, когда ей было не до конца ясно задание. Она также постаралась завести по паре знакомых студентов в каждом из учебных курсов – если ей понадобится помощь с домашней работой, а она не сможет связаться с преподавателем, ей будет кого спросить.

Благодаря программе поддержки первокурсников она нашла себе репетитора по письму – у нее всегда были «грамматические проблемы», как она выразилась, а также беда с правописанием и пунктуацией – и взяла привычку прорабатывать со своим репетитором каждую работу, которую писала, прежде чем сдать ее профессору.

Наконец, в декабре она почувствовала, что достаточно усвоила правила о постановке кавычек, скобок и выделения зависимых предложений, и сдала преподавателю свой итоговый проект по английскому языку, не проработав его предварительно с репетитором. И получила «отлично».

И все же это был трудный семестр для Кевоны. Ей постоянно не хватало денег, приходилось экономить на всем, на чем только можно. В какой‑то момент у нее закончились деньги на обеденной карточке, и она просто ничего не ела в течение двух дней. У нее было такое ощущение, что она занимается постоянно, круглосуточно.

Каждая работа была для нее испытанием, и к концу семестра она почти не спала по ночам, бывало и по три ночи подряд, готовясь к финальным экзаменам. Но ее тяжкий труд отразился на итоговых оценках семестра: два «хорошо с плюсом», одно «отлично», а по биологии – «отлично с плюсом»!

Когда я разговаривал с ней за несколько дней до Рождества, голос ее звучал изнуренно, но при этом гордо.

– Как бы мне ни было трудно, как бы это меня ни изнуряло, я не собираюсь сдаваться, – заявила Кевона. – Я не из тех, кто сдается. Даже когда я в детстве играла в прятки, я не возвращалась домой до восьми вечера, если не отыскивала всех и каждого. Я не сдаюсь ни в чем, как бы мне ни было трудно.

Отметки Кевоны существенно улучшились за второй семестр, и к концу первого курса ее общий средний балл составил 3,8. Впереди было еще три года учебы – полно времени для того, чтобы все испортить, для всевозможных ошибок, кризисов и откатов. Но казалось, что Кевона настолько точно знает, куда она идет и зачем, что меня даже дрожь пробирала.

Для меня самой замечательной чертой Кевоны было то, что она сумела мобилизовать свои великолепные некогнитивные способности – называйте их выдержкой, добросовестностью, устойчивостью или способностью откладывать удовлетворение – и все это ради далекого приза, который для нее был весьма призрачным.

Она не знала лично ни одной бизнес‑леди с портфельчиком под мышкой, которая работала бы в деловом районе города; она не знала даже ни одного выпускника колледжа, если не считать ее учителей. Кевона как будто принимала участие в затянувшемся, с высокими ставками варианте эксперимента Уолтера Мишела, который он проводил с детишками и зефиром, вот только в данном случае вопрос стоял так: она может съесть один кусочек зефира сейчас – или будет тяжело и много работать в течение четырех лет, постоянно ужимаясь и экономя, борясь, принося жертвы, а потом получит даже не два кусочка зефира, а некое элегантное французское пирожное, о котором она лишь смутно что‑то слышала – вроде «наполеона».

И Кевона, как это ни удивительно, сделала выбор в пользу «наполеона», несмотря на то что никогда прежде ничего подобного не пробовала и не знала никого, кто бы такое пробовал. Она просто верила в то, что это будет очень вкусно.

Отнюдь не многие из одноклассников Кевоны по OneGoal возьмутся за дело с той же убежденностью. И только через пару лет будет окончательно ясно, достаточно ли сильны лидерские навыки, которым обучили Кевону и ее одноклассников, чтобы провести их через все четыре года колледжа. Но пока цифры, подтверждающие настойчивость выпускников OneGoal, достаточно хороши.

Из 129 учащихся, включая Кевону, которые начали программу OneGoal в десятом классе в десяти чикагских старших школах осенью 2009 года, 94 поступили на четырехлетнюю программу обучения в колледжи по данным на май 2012 года. Еще 14 человек поступили на двухлетнюю программу обучения, что в целом составило 84 процента выпускников. В результате остался только 21 учащийся, который свернул с дороги, ведущей к диплому колледжа: 12 из них ушли из программы OneGoal до окончания старшей школы, двое вступили в армию, еще двое окончили старшую школу, но не стали поступать в колледж, и пятеро поступили в колледж, но бросили учебу на первом курсе.

Менее «звездные», но все же впечатляющие результаты дал выпуск пилотной программы OneGoal – учащиеся, которые посещали внеурочные занятия раз в неделю. Три года спустя после окончания средней школы 66 процентов этих ребят, которые были заняты в программе, все еще учатся в колледже.

Эти цифры становятся еще более значимыми, если вспомнить, что учителя OneGoal нарочно выбирали себе неуспевающих учеников, для которых вероятность поступления в колледж была особенно невелика.

Джефф Нельсон был бы первым, кто готов признать, что его детище весьма далеко от идеального решения для широко распространенной проблемы человеческого капитала Соединенных Штатов. В идеале нам следовало бы иметь систему образования и социальной поддержки, которая выпускала бы в Саутсайде подростков, не отстающих на два, три или даже четыре года от среднестатистического уровня. Однако пока OneGoal и теории, которые лежат в основе этой системы, кажутся наиболее ценным видом вмешательства, программой, которая при расходах примерно в 1 400 долларов на ученика в год регулярно превращает неуспевающих, недомотивированных, неимущих подростков в успешных студентов колледжей.