Форма бэ‑аш четыре

Над лесами и полями висела ранняя осень. Небо выдалось сероватым, набухшим предстоящим дождем. Дохлый автобус, размалеванный рекламным воплем, со скрежетом подкатил к конечной.

Гера вышел из салона, наполненного телами и духотой, под купол своей любимой погоды. С наслаждением вдохнул влажность. Было не холодно. И было не жарко. Было свежо, прозрачно и энергично – было то, что надо.

На востоке желтел лес и какая‑то баба пасла корову. С трех сторон его ждало Пыльнево: дома подмигивали косыми оконцами, собаки тявкали, на заборе сушился рваный халат.

К остановке подбегал мужик в черных тапочках, от души помахивая внушительным топором. «Аты‑баты, шли солдаты, – резво напевал он. – Аты‑баты, на базар. Аты‑баты, что купили? – мужик снес стоящую на пути скамейку. – Аты‑баты, самовар!»

Начинается, подумал студент.

– Не бойся, – сказала сошедшая из автобуса бабушка, – это наш Матвей. У него в среду сын родился, вот он и радуется.

– А зачем ему топор? – спросил Гера.

– Это для куражу, – пояснила старушка. – Но ты не бойся, он сейчас добрый. Вот летом зверь был – родную мать на олифу выменял. Но это летом. А сейчас не лето уже. Сейчас он добрый, как мой пушистик.

Матвей встал напротив кучки людей, вышедших из автобуса. Все, кроме двух, были явно местного вида.

Кроме Геры – мужчина лет сорока, в очках‑хамелеонах и плаще, чернеющем почти до земли. Матвей смотрел: то на Геру, то на плащу, то снова на Геру… Наконец подошел к плащу.

– Че, сволота, думаешь, твое время скоро начнется? – ухмыльнулся Матвей. – Как начнется, ты мне скажи. Я тебе быстро народный импичмент дам.

– Кого дашь? – тихо спросил мужчина.

– Кишки на уши намотаю, – пояснил Матвей. – У нас с этим быстро. Народ – это тебе не электорат. Не херня. Народ – сила. Знаешь, сволота, за что отцы кровь пролили?

Мужчина отошел на два шага.

– Хорошо, – сказал он, – как только мое время начнется, я тебя обязательно отыщу. Устроишь мне свой импичмент. Народные традиции – это святое. Только скажи пожалуйста, как тебя отыскать. Я ведь не знаю твоего адреса. Я даже не знаю твоего телефона. Я не знаю твоего сайта, твоего факса, наконец, я понятия не имею, какой у тебя мейл. И я вряд ли догадаюсь. Скажи мне все это, а заодно скажи свое имя, и я обязательно найду тебя, когда, как ты сказал, придет мое время. Тебе не придется долго ждать – оно уже наступает. Ну? Протяни мне свою визитку…

Пока мужчина говорил, Матвей звучно глотал слюну.

– Эх, сердечные, быть беде, – прошептала бабушка. – Обидел черт пушистика почем зря.

Люди вокруг замерли. Люди молчали и смотрели, хотя их не просили молчать и смотреть. Люди стояли как вкопанные – с ними случается.

– Ты мне душу‑то не трави, – наконец сказал Матвей. – Был тут один такой, тоже как ты – то, сё, пятое, хреноватое… Так мы с мужиками на него Пиндара натравили. Понял?

– И что?

– Сожрал его Пиндар к хуям собачьим, – сказал Матвей. – Вместе с мейлом гребаным.

– В рот имел я твоего Пиндара, – спокойно сказал мужчина. – И мужиков твоих. Да и тебя, признаюсь я, тоже.

Матвей впился пальцами в топорище, но и только. Прошло секунд пять: топор дрогнул, поднимаясь в его руке.

Мужчина отскочил назад, и рука метнулась вперед из кармана плаща. И вот рука вытянута и уже кончается револьвером. И грохнул выстрел. Матвей упал, воя и держась за колено… Мужчина белозубо и приветливо улыбался.

– Тебе, – сказал он, – наверное, сейчас больно. Но от этого, – добавил, – не умирают. Умирают обычно от другого. Кстати, ты обещал просветить меня на предмет истории. Так за что наши отцы проливали кровь?

– Отцов не трогай, – недобро сказал Матвей. – Им и без тебя несладко жилось.

– Ладно, пока, – мужчина махнул рукой. – Но все‑таки: кто такой этот Пиндар?

Матвей ничего не ответил. Да и не мог ответить – Матвей, как это подчас бывает, потерял свое собственное сознание. Боль. Шок. Страшная боль – когда вдрызг разбивается твое тело. Так что временное расставание Матвея с его сознанием вполне объяснимо…

– Пиндар – это поросенок такой, – объяснила рыжая девушка, всю дорогу сидевшая перед Герой. – Только он не совсем обычный.

– Волшебный, что ли? – улыбнулся мужчина.

– Да нет. Пиндар у нас дрессированный. Его Петр Иванович с на охоту берет заместо собаки. А чего не брать – он ничего не боится, того же лешего… Недаром Пиндара поили божьей росой. Вот и вырос зверь. Не поросенок прямо, а фашист.

Гера глянул: вроде ничего, и даже сносно разговаривает по‑русски, что редко случается у простых людей.

– А что такое божья роса? – спросил он.

Рыжая смутилась.

– Кто же у девки о таком спрашивает?

– Я, – сказал Гера.

– Ну и нахал же ты.

Девушка повернулась и быстро потрусила прочь с остановки. Люди переглядывались, цокали языками, моргали глазами, и тоже расходились, один за другим.

Черный плащ подплыл к нему незаметно.

– Я думаю, молодой человек, нам нужно держаться вместе.

– Еще бы!

– Игорь, – мужчина протянул руку. – И давайте будем на ты. Если будем на вы, местные жители нас плохо поймут, и местные коровы нас забодают…

– Гера, – назвался Гера.

– Очень рад, – сказал Игорь, – видеть нормального человека.

– Можно спросить?

– Да Бога ради.

– Зачем вы здесь?

– Это, – сказал Игорь, – дело государственной сложности. Я тебе скажу, потому что мне уже надоело… Но если ты кому разболтаешь, то мы тебя, извини за нюанс, нейтрализуем по форме бэ‑аш четыре.

– Что значит: нейтрализуем по форме бэ‑аш четыре?

– Это значит, – улыбнулся мужчина, – вспороть горло, но перед этим отрезать яйца. Мы переняли форму бэ‑аш четыре у коллег из Чечни.

– А кто это вы?

– Мы – это кочаны, – с гордостью сказал Игорь.

– Не понял, – сказал Гера.

Игорь нырнул рукой куда‑то под плащ.

Корочки он, как водится, сунул Жоре под нос. Золотые буквы гласили на красном фоне: «Комитет по чрезвычайному надзору Российской Федерации».

– Читать умеешь? РУ КЧН РФ, – пояснил он. – Майор Бондарев. Ребята из ФСБ завидуют, и поэтому прозвали нас кочанами. У них даже поговорка есть, когда в стране что‑то странное происходит: а почему это? – да по кочану опять. Так и есть оно: если что‑то стоящее – на дело идут одни кочаны.

– А почему я про вас не слышал?

– Ну ты даешь, – сказал Игорь. – Если служба секретная, хрена ли ты о ней должен слышать? Когда‑то, очень давно, мы были самым прогрессивным управлением в КГБ. Но КГБ, как ты знаешь, сыграл в демократический ящик. Тогда Кондратий Иванович пришел на хату к самому главному…

– К кому? – не понял Гера.

– Не знаешь, кто в России главнее всех? А Кондратий Иванович – это наш лидер. Ну пришел он, значит, с бутылкой водки. Сели, разлили. Тут он рассказал, чем мы на самом деле‑то занимаемся. Главный, извиняюсь за выражение, помутнел. Ты, говорит ему Кондратий, нас не трогай… А то, говорит, как начнешь реформировать, нам полный абзац придет. И давай‑ка, продолжает, создадим независимую контору. Тот задумался. Тогда шеф, не будь дурак, вторую бутылочку достает… Короче, на третьей все подписали. Так и родились мы – на обломках.

– А чем все‑таки занимаетесь?

Игорь огляделся по сторонам.

– Нас, – сказал он, – больше всего волнует трансцендентная проблематика.

– Это что?

– Этого, – вздохнул Игорь, – тебе не понять. Я одной фразой скажу: мы поддерживаем порядок.

– Разве же это порядок? – Гера показал на окрестности.

– Относительный, – сказал Игорь. – А вот если бы мы не вышли на Высший разум, в мире бы настоящий бардак стоял.

– Как вышли?

– В тонком плане. Я же говорил, что тебе этого не понять.

Они постояли, помолчали, посмотрели – туда и сюда, и даже вверх, на сереющее над головами небо. Дождь так и не собрался с силой, чтобы навалиться на землю, на людей и дома. Гера, как ни странно, хотел дождя. Он с детства любил потеряться в плотной пелене по‑осеннему мелких капелек. Промокал, конечно, до нитки. Но это же мелочи…

Местные жители опасливо обходили их стороной.

Вдалеке пожилая женщина, печально матерясь, погнала корову домой.

– Что ты знаешь про Шамбалу? – неожиданно спросил Игорь.

– Только то, что она может существовать.

– То‑то и оно, – сказал Игорь. – Я же говорил.

– А что ты делаешь здесь?

– А, это… Работаю. Летом сюда приезжал Джон Мейнард, якобы репортер из Лос‑Анджелеса. На самом деле, конечно, был он полковником. Ну вот, приехал… А обратно не выехал. Нам это странно, и вот я здесь.

– А откуда ты знаешь, что это полковник?

– А кто ему разрешение на въезд давал? Я же и давал. Так и так, спрашиваю, с какими целями: да все с теми же, отвечает. Ну тогда ладно, говорю, проезжай. Спасибо, говорит, майор. Да чего там, полковник, еще сочтемся… Я бы не сказал, что Мейнард мой большой друг. Но все‑таки мой коллега и не дерьмо.

– А на кого работает?

– В ЦРУ есть отдел, на жаргоне его зовут «шиза‑18». Когда его основали, в нем сидело восемнадцать энтузиастов. Там и работает, если еще живой.

– И вы с ними боретесь?

– А зачем? – удивился Игорь.

– Я думал, что спецслужбы друг с другом борются. Так положено.

– Это смотря какие спецслужбы. Нам‑то чего делить? Не Россию же эту несчастную… У нас, Гера, есть общий враг. Я, что, Джона ловить приехал? Я его, Джонушку, спасти должен, чтоб моего шефа в Вашингтоне ценили. Цэрэушки‑то, храни их Господь, нам всегда помогали, по первой просьбе.

– А кто общий враг?

– Этого, Гер, я тебе не скажу… Поживешь с мое, сам увидишь, кто для всех людей общий враг.

…С неба наконец‑то брызнуло. Капли гладили лицо и катились за воротник.

– Пойдем, – предложил Игорь. – Тебе ведь где‑то жить надо. Гостиницы, сразу скажу, тут нет. До 1918 года была, а потом там клуб красного танца сделали. А потом и вовсе сожгли, чтоб враги народа не собирались. Ты учти: если к местным без меня постучишься, то пропадешь. На ночлег пустят, а вот дальше такое сделают… У нас явочная избушка есть. Там все наши останавливаются. Держит эту избушку бабка Настасья, а чтобы не дергалась, мы ее на крючок посадили.

– Какой крючок?

– Метод кнута и пряника, – объяснял Игорь, прыгая по ухабам. – Значит, пряник: мы ей каждый год бочку спирта ставим. Чтоб она с ним делает, нас не касается. А кнут простой – мы на нее компромат собрали.

– На бабку?

– А что такого? Бабка‑то еще та, я бы сказал. Мы ее в Красносибирск свозили, сняли ей какого‑то бомжа. Что они в номере делали, это ужас… Когда пленку прокрутили, наших ребят блевать потянуло. Но главное, есть чего прокрутить. Если на деревне показать, шоу будет похлеще Апокалипсиса. Так что Настасья – свой человек.

Они вышли на северный край деревни.

Избушка была мила, жаль только, без курьих ножек. Хотя расти им было совершенно неоткуда: избушка до самых окон уходила в землю.

– Жить будем здесь. У бабки мы в относительной безопасности.

Гера кивнул.

Дверь открылась. На крыльце показалась морщинистая хозяйка и что‑то просипела, едва открывая рот.

– Настасья, милочка, – сказал Игорь, – я тебе сигарет привез. Твоих любимых, Настенька, «честерфилд».

– Залетайте, голубки мои, – старая скривила лицо.

– Ты не бойся, это она улыбается, – шепнул Игорь. – Старается, как умеет.