Целую, ваш Тимур

У меня все хорошо, ни в чем не нуждаюсь, разве только в уме...

Здравствуй, дорогая мамусенька!

Прости меня, что так долго не писал. Но я исправлюсь, вот только летать научусь (это будет в середине мая), и буду регулярно писать. В Батайске мы жили весь март, экзамен по эксплуатации авиационной техники и зачет по аэродинамике сдал, как подобает бывшему нахимовцу (сыну учительницы). Ну это все шутки, закончили мы обучение в учебно-летном отделе, и нас перевели в учебные полки. Привезли в Зерноград и немного прижали. Времени маловато было. Пока никуда не выпускают. Живем в гостинице по 16 человек в кубрике (одно звено). Кормят нас, мамуся, исключительно — дают соки, молоко, шоколад и прочую «пакость»: Вообще мне здесь нравится. Разделили нас по экипажам: по 4 человека. Нам достался инструктор, который только что окончил училище. Сначала он нам не понравился, а оказалось, что он хороший, хотя и рыжий. Наш экипаж зовут «рыжим», а его «красным человеком». Он строгий, но справедливый. 10 апреля в первый раз поднялся в небо. Что я испытал, описать невозможно, мамуся, небо стоит больше, чем то, что я потерял, по вашему мнению с бабусей, уехав в Ейск.

Первый полет был ознакомительным. Сейчас начали из нас делать летчиков. Оказывается, это труднее, чем я предполагал. У меня получается не хуже, чем у других, но и отлично у меня ничего не получается. Голова у меня болит прилично, самое интересное то, что в полете я чувствую себя как рыба в воде, а на земле мне хуже. Летаем в зону, по кругу. На моем боевом счету 12 полетов. Сегодня нелетная погода, поэтому и времени немного появилось. В воздухе соображение немного притупляется. На земле кажется, все очень просто, а взлетишь и начинаешь, как ребенок, который первый раз встал на ноги.

Сам Зерноград мне тоже нравится, мелкий городок, но аккуратный. Сильно мне мешает застенчивость. Очень жаль, что я не стал нахалом, могу из-за этого крыльев лишиться. Наверное,

Мама Тимура, ее брат Николай. 1951		Дядя Коля. Ильенков Николай Маркович

плохим больше везет в жизни, У меня не хватает наглости вырвать ручку управления у инструктора, а это надо. Тут вежливость ни к чему. Командир говорит, что скромность нужна на земле, но не в воздухе. Если бы мне не мешали, наверное, быстрее бы научился, нежели постоянным одергиванием из задней кабины, только сбивает с толку.

Мамуся, кажется, в самолете я начну звереть, иначе воздушного бойца из меня не получится. В мае начнем самостоятельно летать, тогда будет ясно, буду я летать или нет. Пришлю телеграмму, а сейчас нас учат, учат... Мамуся, никому не давай моего адреса, очень тебя прошу, не хочу я, чтобы мне кто-нибудь писал. Тот, кто мне нужен сейчас, узнает адрес от меня, я ему пришлю. Через тебя чтобы никто не беспокоил.

На пользу мне идут письма от тебя, бабуси и цыпленка. Больше ни от кого не хочу получать. Если будут спрашивать, скажи, что я «запретил» (только не подумай, что сын указывает маме) тебе давать кому-либо свой адрес, в том смысле, что если я от {40} кого-нибудь получу письмо, то перестану писать и тебе. Скажи так, и никто беспокоить не станет, только обязательно выполни эту просьбу.

Получила ли ты деньги? Я посылал с обратным извещением, но оно до сих пор не пришло почему-то. Летаю как во сне. До сих пор не могу понять, наяву это или нет. С высоты все игрушечное, маленькое. Представляю, как прекрасно летать без инструктора одному.

Насчет головы у меня все будет в порядке до начала пилотажа (в середине июля), с насморком на пилотаж ходить невозможно, поэтому, мамуся, вышли мне порцию лекарства (как раньше). До июля как раз есть время. Мамуся, как ты там живешь одна? Скучно, наверное? Ты в театр ходи, не скучай. Как ты себя чувствуешь? Обо мне не беспокойся, все еще впереди. Одно лишь могу твердо сказать тебе, мамуся: не хочу жениться в ближайшие 5 лет. Раньше думал — через два года после училища, а сейчас совсем желание исчезло. Знаешь, мамуся, сначала не хотел умереть нецелованным мальчиком, потом боялся, что ничего после меня не останется в случае чего, поэтому хотел детей (без жены). А теперь появилась уверенность, что я буду и через 10 лет, и через 20 лет. Пишу тебе об этом с уверенностью, что ты меня поймешь правильно и что бабуся наша об этом никогда не узнает. Понимаю, что обычно в таких вопросах советуются с отцом, но такового у меня нет. У меня очень большие планы на жизнь (летную) и как никогда боюсь, что из-за своего здоровья это может никогда не осуществиться. Знаю, что, если оно меня не подведет, стану со временем сильным летчиком, сильным и человеком. Очень много вопросов как у военного летчика. Ответ на них можно найти лишь в полетах, в учебе. Кажется, что все узнаю слишком медленно, но иначе не получается. Хочется поскорее стать настоящим летчиком, бойцом. Стыдно осознавать, что я еще лишь воробей, неоперившийся, что летать могу пока лишь в мирном небе, да и то чтобы ни единого облачка на небе не было. Через 2 месяца выхожу на «большую дорогу». Ну, вот и все.

До свидания, моя мамусенька. Целую.

Твой Тимур. Адмирал»

(В Ейском училище у него было прозвище «Адмирал». — Авт.)

Мария Марковна. 1959 г.

Здравствуй, дорогая мамусенька!

Прости, что долго не писал, от тебя тоже давно не было весточки. Как ты живешь? Не замучили ли тебя твои балбесики — ученики? Пишет ли бабуся или Николай Маркович? У меня все нормально. Ничего не болит (даже непривычно как-то) уже с месяц (тьфу, тьфу), ни насморка, ничего. Авиация, честное слово, на пользу мне пошла. Только вот на душе плохо, невыносимо. Помнишь, дядя Гена говорил, что некоторые летчики заболевают летной болезнью и не могут не летать. 31 августа я закончил программу на самолете Л-29, сдал зачет по технике пилотирования и теперь изнываю уже 5 дней. Мысль о том, что больше в этом году не поднимусь в небо, приводит меня в уныние. Ты ведь знаешь, как я не люблю менять образ жизни, а тут еще отняли то, чем жил, дышал, Я ведь, мамуся, жил полетами, ждал их, а теперь, как все равно, отобрали что-то дорогое, без чего нельзя и жить. Я тебе расскажу все, когда приеду, как летал, как переживал. Вообще, прижился я к небу. Мне оно не простит ни одной ошибки. Авиация — она, как война, — ничего не прощает. Все время жил в каком-то подтянутом настроении, {42} все было подчинено полетам, и если я где-нибудь расслаблялся, мне самолет этого не прощал.

Я не имею права плохо летать, и настоящим летчиком я буду, здоровье, надеюсь, не подведет. А пока я могу сказать, я еще птенчик, как ты говоришь, но думаю, что ни один из моих товарищей не может сказать, что в воздушном бою он одержал победу надо мной. Наши летчики, с которыми летал, может быть, считают, что я плохо летаю, я их мнения не знаю, но, мамуся, в самостоятельном полете и в контрольном (с инструктором или с кем-нибудь другим) я совсем разный человек. И когда я в самолете один, я чувствую себя сильным, не дрогну ни перед чем. В зачетном полете я слетал не так, как летаю сам, и мне за прошлые заслуги поставили «5», понял меня командир эскадрильи. С горя пошел в город, в кино с товарищем и вместо кино познакомились с сестрами-близнецами. Они настолько похожи, что товарищ боится их перепутать. Не знаю, что у нас с ними будет, девчонки они очень хорошие (десятиклассницы).

Посылаю тебе свою физиономию (отвратительную). Хочу сделать большую фотокарточку, вроде портрета, — повесим на стенку, если вы с бабусей не против. Всю нашу семью: бабулю в центре (она глава семьи), тебя и меня. А, мамуся?

Скоро приеду в отпуск, пусть бабуся готовится к перелету в Ленинград. А потом третий курс, новый самолет — боевой, настоящий. Ну, вот и все.

До свидания, мамусеньки
Целую. Твой сын Тимур

Здравствуйте, дорогие мои мамусенька и бусляночка!

Что-то вы перестали меня баловать письмами. Я вам чаще пишу. Как вы живете? Что нового в Ленинграде? Как себя чувствуете? У меня все хорошо. На здоровье не жалуюсь. Получил от Сережки письмо из Владивостока. Ребята «нахимовцы» тоже пишут. Посылаю мою физиономию. Ребята откопали фотокарточки о нашей жизни в Кухаревке. как только напечатают, — вышлю. Сняли в последний день перед зачислением.

Учиться здесь не трудно, была бы лишь самоподготовка. В свободное время (а его не так уж и много) занимаюсь потихоньку английским, нравится мне язык. Передавайте привет от меня, если увидите, нашим ребятам, офицерам и тете Гале. Все ждут переделки училища в морское, живу надеждами, мечтами. Учиться мы будем год (курс теоретического обучения). За этот год из нас собираются сделать инженеров, остальные три года из нас {43} будут делать летчиков. Не жалею, что поступил в летное. Морским летчиком я все-таки буду, попаду на авианосец. Тяжело, конечно, было расставаться с Ленинградом, с Училищем Попова, а особенно (хоть и ненадолго) с кораблями, с флотом. Но зато здесь самолеты, а крылатый моряк все-таки лучше, чем простой (это бесспорно).

Привык к новой пище, к новому распорядку. Сначала не ел первое и второе, потом второе, а теперь все ем. Желудок работает хорошо. Зимой или в начале весны нас отпустят домой на 12 суток, вот и увидимся. Насчет денег не беспокойтесь, у нас здесь есть получка, которой «за глаза» мне хватает (и даже остается). Вообще, мы обеспечены, только тетрадей в городе нет вообще. Нам выдали, но мне немного не хватило. Нужно еще тетради 3—4. Приходит ли к нам «Морской сборник»? Если не приходит, то, мамуся, скажи бабусе, чтобы она не искала квитанцию, это не так уж важно, а то, я знаю, ищет ее, наверное. В субботу и воскресенье показывают кинофильмы. Ну, вот и все.