Глава 19. Для Бьорна перелет на самолете всегда был нелегким делом

Для Бьорна перелет на самолете всегда был нелегким делом. За все годы работы он пользовался этим видом транспорта лишь несколько раз, по особо срочным делам. После возвращения на родину с женой он предпочитал поезда и пароходы – возможно, потому, что ему нравилось видеть, как меняются пейзажи вдоль железнодорожных путей или берегов. В последний раз, когда ему довелось совершить авиапутешествие, он сначала выпил двенадцать бутылок пива в аэропорту, а потом еще маленькую сувенирную бутылочку виски из тех, что бесплатно раздавали в самолете. После этого, с трудом поместившись в узкое кресло (и с двух сторон стиснутый соседями), он почувствовал себя так плохо, что перелет превратился в настоящий кошмар. Лихорадочная тревога полностью лишила его силы воли. Каждая воздушная яма была словно удар кулаком под дых. Туалет в самолете был слишком тесным для его габаритов, так что Бьорну пришлось, позабыв всякое самолюбие, закончить вояж, стоя на коленях над унитазом, причем задняя часть тела комиссара, выпиравшая наружу, заблокировала дверь кабины пилотов. Запах рвоты быстро преобразил сочувственные улыбки пассажиров в брезгливые гримасы, и Бьорн сошел с трапа, ощущая всеобщее презрение.

Несмотря на то что с тех пор миновало пятнадцать лет, решение лететь в Берген мгновенно вызвало у Бьорна давнишнее ощущение стыда – омерзительное, как привкус рвоты во рту. Он торопливо побросал вещи в сумку и приехал в аэропорт незадолго до вылета, чтобы не было искушения заглянуть в бар.

Слова Здоровяка не выходили у него из головы.

К счастью, небо было безоблачным, а самолет – наполовину пустым, так что можно было сесть куда угодно. Расположившись с комфортом, Бьорн почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы перенести полет. Стюардессы наперебой одаривали пассажиров улыбками, в иллюминаторы лился холодный лунный свет. Полет занял около часа и прошел совершенно спокойно. Бьорн выпил несколько чашек кофе, глядя в иллюминатор. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась заснеженная равнина, похожая на громадный круг белого ноздреватого домашнего сыра; кромка лесов походила на бороду, окаймляющую старое морщинистое лицо. Только посадка была не слишком мягкой – Бьорну показалось, что он сейчас вылетит из кресла, сорвав ремни, но все обошлось. На этот раз он сошел с трапа достойно, под аплодисменты членов экипажа. Сегодня же вечером он снова с ними увидится, когда полетит обратно.

В Бергене было намного холоднее, чем в Осло. Акватория порта, гораздо более внушительного, чем в столице, была полностью скована льдом. На оконечностях бухты ветром намело целые горы снега. Разноцветные фасады старинных домов, тянувшихся вдоль набережной, выделялись яркими пятнами даже на фоне темного неба. Повторяя про себя адрес колледжа, Бьорн следовал по маршруту, который мысленно начертил еще в самолете. Он без колебаний углубился в деревянный лабиринт улочек старого Бергена. Постепенно он поднимался вверх по склону, на вершине которого располагались наиболее престижные жилые кварталы. Наконец, выйдя на небольшую площадь, он увидел на противоположной ее стороне пансион Святой Марии.

Решетки на всех окнах, железные двери, осыпавшаяся штукатурка на фасаде с первого же взгляда говорили о суровости и дисциплине, царивших в этом учебном заведении, – что, впрочем, было составной частью его хорошей репутации. Лишь подойдя к решетчатой ограде, Бьорн вспомнил, что сейчас самый разгар рождественских каникул. Вряд ли здесь остался кто‑то из персонала, кто мог бы помочь ему в его изысканиях… Неужели все путешествие коту под хвост?..

Но все же комиссар толкнул витую чугунную калитку и осторожно вошел в заснеженный двор, вымощенный брусчаткой. В отличие от большинства строений, подобных тому, что занимал пансион, здесь не было крытых галерей, тянувшихся по периметру здания, – вместо них вдоль стен были расставлены лишь каменные скамейки без спинок, над которыми змеились какие‑то вьющиеся растения, в это время года лишенные листьев. Чувствуя себя так, словно попал в фильм ужасов, Бьорн нерешительно остановился в нескольких метрах от ступенек, ведущих к входной двери. Наконец он все же поднялся и постучал в окно первого этажа.

В окне появилось лицо старой женщины. Бьорн отметил, что она очень маленького роста: ее подбородок едва возвышался над подоконником. Сначала он подумал, что это, наверно, древняя сгорбленная старушка, но потом изменил мнение, обратив внимание на пологий спуск, идущий параллельно ступенькам, с гладкими металлическими брусьями перил. Женщина слегка стукнула в пол тростью и вопросительно взглянула на Бьорна. Он показал ей полицейское удостоверение. Несколько секунд спустя щелкнула автоматическая задвижка, и дверь с шумом распахнулась.

Женщина показалась на пороге – в кресле на колесах, с абсолютно прямой спиной.

– Что они опять натворили? Кто именно? – вскричала она.

В ее голосе, резком и агрессивном, слышалась характерная хрипотца заядлой курильщицы.

– Никто ничего не сделал, – ответил Бьорн, стараясь говорить как можно более сердечно.

– Они всегда что‑то делают! Ужасные дети! Они постоянно устраивают какие‑то пакости у меня за спиной!

В конце каждой фразы она ударяла тростью в пол, словно отбивая такт.

– Я комиссар Бьорн, – выдохнул Бьорн, с некоторым трудом преодолев слишком высокие ступеньки.

– Вам не хватает сноровки, комиссар, – заметила женщина.

– Я прибыл из Осло, мадам…

– Мадемуазель, – поправила она. – Я директриса этого заведения. С тысяча девятьсот сорок восьмого года.

Бьорн восхищенно присвистнул и взглянул вверх. Стены выглядели такими же древними, как эта старая дева в инвалидном кресле.

– Вас здесь оставили совсем одну на время каникул?

– Я всегда живу одна, с ними или без них. Давайте ближе к делу – меня ждет работа. Один из этих монстров опять нарушил закон? Что он сделал? Кто это?

– Нет‑нет, я же сказал: никто ничего не сделал. Я приехал навести кое‑какие справки…

Она резко развернула свое кресло и, зацепившись рукоятью трости за металлическую перекладину – такие же перекладины тянулись по всей длине стен, – въехала внутрь.

– Можете не спешить, раз вы запыхались. Мой кабинет в конце коридора. Там я буду вас ждать.

И на удивление быстро покатилась в своем дребезжащем и поскрипывающем кресле по коридору. Каждый этап перемещения сопровождался звонким стуком трости о металл укрепленного вдоль стены поручня. Бьорн невольно подумал о том благородном учителе или директоре школы, который дал ей шанс получить образование наравне со всеми. Он двинулся следом за ней. Паркет под его тяжелыми шагами слегка поскрипывал. Изо рта Бьорна выходил пар – видимо, во время каникул школа не отапливалась. Внутри было почти так же холодно, как снаружи. Двери классов были распахнуты и подперты стульями, чтобы не закрывались. Чем дальше он продвигался, тем сильнее втягивал голову в плечи, невольно чувствуя себя одним из учеников, вызванных в кабинет директора для наказания.

Нижняя часть двери в этот кабинет была вся в следах от ударов колес инвалидного кресла.

– Входите!

Бьорн вошел, с твердым намерением не забывать, кто он на самом деле и зачем сюда явился. Но от ударившей ему в лицо волны жара у него невольно перехватило дыхание. Кабинет оказался просторным – вероятно, это было самое большое помещение во всем пансионе. Директриса восседала за огромным письменным столом, возвышавшимся над множеством столов меньшего размера, выстроенных в ряды, словно парты в классе. Вдоль стен тянулись стеллажи, доверху плотно заставленные книгами. Целая батарея обогревателей и застарелый запах табака делали воздух в комнате невероятно тяжелым. В довершение всего, несгибаемая старуха дымила очередной сигариллой – судя по всему, она прикуривала одну сигариллу от другой. Чувствуя подступающий приступ мигрени, Бьорн подумал, что в такой обстановке его способности ясно мыслить хватит ненадолго. Новое испытание после самолета, и все в один день – это уж слишком!

Не дожидаясь приглашения, он взял один из стульев и уселся напротив хозяйки кабинета.

– Я хотел бы посмотреть альбомы с фотографиями учеников за период… где‑то с пятьдесят второго по пятьдесят пятый год.

– Но я…

– В данный момент я не могу дать вам никаких объяснений. Покажите мне эти альбомы. Я занимаюсь довольно сложным расследованием, и вы можете мне помочь. Я надеюсь, вы вспомните нужные мне сведения.

– Но…

– Пожалуйста.

Эта неожиданная любезность мгновенно заставила разгладиться суровое морщинистое лицо под слоем белой пудры. Кресло повернулось и покатилось вдоль стеллажей. По дороге старуха цеплялась тростью за металлические ножки столов, привинченные к полу.

Вблизи Бьорн имел возможность заметить, что отполированная рукоять трости сильно изогнута, как раз с таким расчетом, чтобы цепляться ею за поручни и выступающие предметы. К тому же она была широкой и мощной – такому орудию мог бы позавидовать капитан Крюк. Ею вполне можно было отбиться от одного или нескольких нападавших.

– Они, должно быть, высоко – в коробках под номерами шестнадцать и семнадцать, – с вызовом сказала директриса.

Бьорн придвинул к стеллажу стоявшую в кабинете стремянку и медленно вскарабкался по ней наверх. С трудом сохраняя равновесие на узенькой верхней платформе, он по очереди снял с полки указанные коробки и спустил их вниз, сопровождая свои перемещения обращенными к директрисе вежливыми улыбками. Затем он переместил коробки на ближайший стол и сам за ним расположился. Директриса подъехала к нему:

– Кого вы ищете?

– Погодите, я вам его покажу. Если мои сведения верны, он должен быть в одном из этих классов. Сколько всего у вас было учеников в тот период?

– С того периода почти ничего не изменилось. У нас всегда было примерно двести пятьдесят учеников, из них около сотни жили здесь постоянно. И сейчас то же самое. Хотя семей, которые ищут для своих детей школу с суровой дисциплиной, становится все больше. Мы вынуждены многим отказывать.

Перед глазами Бьорна мелькали фотографии учеников. В каждом классе попадался кто‑то более высокий и крепкий, чем все остальные.

– А вы сами преподавали?

Умение задавать нужные вопросы – великий дар. Чопорная старая дева немного расслабилась:

– Да, когда‑то… я вела младшие классы. Но они иногда еще хуже, чем старшие…

– Вот он!.. Простите, я вас перебил…

– Ничего страшного.

Широкое лицо Имира выделялось на фоне остальных. В те времена волосы у него были коротко подстрижены, но Бьорн сразу его узнал. Тем более что мощным телосложением он превосходил всех остальных.

– Значит, это малыш Имир? И что вас интересует?

– Вы его помните?

– Конечно. Я помню всех учеников. Вы думаете, комиссар, что мое кресло и моя трость делают из меня бессердечную мегеру? Тогда вы в плену иллюзий. Неужели я должна объяснять вам, как мало значат внешние признаки?

– А его брата вы помните?

– У него был брат? – удивилась директриса. – Его родители мне ничего не говорили на этот счет.

– Что вы можете сказать о его родителях?

– Не так уж много. Типичные буржуа. Довольно болтливые. В этом сын от них отличался. Его физическая сила давала ему врожденное преимущество. Здоровяк, как его называли, не бросал слов на ветер. Но если кому‑то нужна была его помощь, он всегда помогал. У него благородная натура.

– Он хорошо учился?

– Хотите увидеть его табели с оценками?

– Да, если можно.

– Тогда вам придется снова лезть наверх.

Вернувшись с очередной коробкой, Бьорн отыскал табель успеваемости Имира: хорошие оценки, примерное поведение. В характеристике встречались слова «прилежный», «спокойный» и «молчаливый». Нетрудно было догадаться, что после разлуки с братом он замкнулся в себе.

Перед тем как распрощаться, Бьорн, уже стоя на верхней ступеньке наружной лестницы, не сдержался и спросил, указывая на инвалидное кресло директрисы:

– Что с вами случилось?

– Разнимала маленьких монстров, – ответила старая женщина, – когда они затеяли потасовку, которая приняла скверный оборот…

Она зацепилась тростью за металлический поручень и развернула кресло.

– Что ж, прощайте, и удачи вам, комиссар.

Пилот завел моторы самолета. Оказавшись в тепле и комфорте, Бьорн попытался собраться с мыслями. Сидя у иллюминатора, расположенного как раз над огромными винтами, он чувствовал, как в нем нарастает непонятная тревога, с которой он тщетно пытался бороться. Он беспокойно задвигался в кресле, отчего затрясся весь ряд соседних кресел, – и сидевшие в них пассажиры взглянули на него с неудовольствием. Бьорн чувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот. Надо было отвлечься, подумать о чем‑нибудь другом, чтобы перенести полет более‑менее нормально. Тут он заметил пожилого человека, который, стоя в проходе, неуклюже пытался пристроить свою трость на багажную полку. Бьорн невольно сразу вспомнил трость старой директрисы. Он резко вскочил со своего места и, размахивая своим полицейским удостоверением, потребовал, чтобы для него открыли дверь.

Борясь с ветром, он проклинал себя за то, что не сообразил этого раньше: старухина трость некогда была жезлом мажоретки!

По дороге из аэропорта таксист‑турок проклинал все, что видел за окном. Въехав в город, он принялся чертыхаться по поводу слишком крутых и заснеженных улиц, после чего устроил Бьорну настоящую обзорную экскурсию по Бергену: кажется, они объехали исторический центр полностью. Потерпев неудачу в штурме очередного склона, таксист уже собирался объехать его, чтобы повторить попытку с другой стороны.

– Подожди здесь, – остановил его Бьорн. – Я говорю, здесь подожди! Ты понимаешь, что тебе говорят? Ты ждать! Я возвращаться! Скоро!

Шофер, видимо вымотавшийся за день работы, взглянул на Бьорна запавшими глазами и автоматически повторил:

– Ждать! Ждать!

Хлопнула дверца. Выплюнув очередную порцию ругательств, турок нажал на газ: такси резко тронулось с места и скрылось из виду.

Бьори остался стоять посреди пустынной площади, оглядываясь по сторонам. Затем нагнул голову под порывами ледяного ветра и снова подошел к чугунной калитке пансиона для трудных учеников.

Казалось, директриса была рада его возвращению. Она то и дело одаривала его улыбкой, достала из ящика стола ароматный чай и поставила кипятить на плитке воду. Затем открыла небольшой шкафчик, где хранились сладкие деликатесы. Бьорн проглотил две коробки бисквитных медвежат с шоколадной начинкой, между тем как директриса рассказывала ему о своем славном прошлом мажоретки.

Комиссару понадобился час, чтобы вывести разговор из целого леса бесполезных сведений на нужную ему тропу. Он по крупице собирал всю интересующую его информацию. Старуха была не глупа – она не спешила выкладывать все сразу. Разговор продолжался до последней капли чая и последней крошки печенья.

Бьорн вежливо отклонил ее предложение вызвать для него такси. С помощью приятно пахнущей копирки она срисовала для него план с карты города.

Комиссар пешком направился через весь город. Здесь, в Бергене, солнце казалось более отдаленным и холодным, безжалостным. Людей на улицах почти не встречалось. Изредка заглядывая в план и одновременно заботясь о том, чтобы не поскользнуться на припорошенном снегом льду, Бьорн пытался вспомнить, когда в последний раз ходил пешком. Тщетно. Он дышал все тяжелее, но вместе с тем ему казалось, что он в хорошей форме. До Академии мажореток оставалось уже недалеко, когда очередной резкий порыв ветра вырвал план у него из рук. Бьорн даже не подумал его догонять. Он лишь проводил взглядом листок, взметнувшийся выше крыш.

Над входом в Академию мажореток, занимавшую часть здания старой гимназии, красовалась эмблема, выгравированная на позолоченной медной пластине: два скрещенных жезла и кивер с перьями.

Двери были закрыты, поблизости не наблюдалось ни одной живой души. Бьорн не колебался ни секунды. Как в старые времена, хороший булыжник решил дело. Замок подался, после того как Бьорн трижды ударил по нему, словно возвещая свой выход на сцену.

Он осторожно прикрыл за собой дверь. В конце коридора, изогнутого в форме буквы «S», оказались два маленьких кабинета, один напротив другого. Стены коридора были увешаны фотографиями мажореток. Бьорн не сразу обратил внимание, что под каждой групповой фотографией стояла дата – год выпуска очередного курса. Он достал карманный фонарик и слегка постучал им по бедру, когда тот замигал – видимо, отошел контакт.

В круглом пятне света возникали десятки улыбающихся лиц под высокими киверами. Бьорн медленно перемещался вдоль стены, разглядывая их: все они казались ему похожими. И наконец он нашел, что искал! Он буквально уткнулся носом в фотографию, чтобы убедиться, что не ошибается. Затем погасил фонарик – только не хватало здесь попасться! – и быстро обыскал кабинеты. Роясь в архивах медицинских свидетельств, он сделал еще одно открытие, даже более ошеломляющее, чем первое.