Н. А. Добролюбов

За четыре года деятельности в роли критика Николаю АлександровичуДобролюбову (1836 – 1861) удалось повторить то, что до него удавалось лишь Белинскому: журнал «Современник» начинали читать с раздела критики.

Если вы хотите сложить какое-либо представление о личности Добролюбова, нужно вспомнить роман И. С. Тургенева «Отцы и дети». Базаров передаёт многие качества и стороны характера Добролюбова. Вокруг этого в своё время было немало споров. Когда вышел роман Тургенева, современники увидели пасквиль на уже покойного тогда Добролюбова, и это стало одной из причин нападок на роман Тургенева. Самому Тургеневу пришлось оправдываться, написать статью «По поводу “Отцов и детей”», где он отвергал эти обвинения и говорил о том, что прототипом Базарова был некий уездный лекарь. Возможно, и был такой лекарь, но в пользу Добролюбова имеется одно доказательство документального характера. Сравнительно недавно были обнаружены авторские наброски к роману. Тургенев, прежде чем писать роман, очень тщательно всегда готовился и составлял предварительно биографии своих героев, их портреты, и только тогда приступал к написанию романа, когда мог сказать, что он о герое знает всё. Есть подготовительные материалы такого рода к «Отцам и детям», и в них названа фамилия молодого критика. Это естественно, поскольку Добролюбов сконцентрировал в себе самые значительные грани поколения «детей», и в своей личности и в своей идейной программе.

Дебют критика – рецензия на «Губернские очерки» Щедрина (1857). Добролюбов здесь выражает одну мысль, которая потом станет ведущей в его выступлениях. Он говорит, что у Щедрина, несмотря на общую и мрачную картину, есть надежда на «живую, свежую массу» народа, в глубинах которого таится светлое начало. Критик пишет ряд статей на эту тему, и первая из них – «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1858). Статья своим тоном, размашистостью и энергичностью напоминает первое выступление Белинского «Литературные мечтания», где он заявил, что у нас нет литературы. Нечто подобное заявляет и Добролюбов. Он говорит, что у нас нет партии народности в литературе, т.е. литература у нас есть, а народной литературы у нас нет. Что такое партия народа? Как это понимать? Вообще как понимать само слово «народность» в устах Добролюбова? Уже говорилось, что слово это появляется в русском языке в начале XIX века, его вводит князь Вяземский, образовав кальку с французского nationalite, оно означало национальное своеобразие.

О народности много спорят в эпоху романтизма. Вспомните споры вокруг баллад Жуковского и Катенина, о «Руслане и Людмиле», о «Евгении Онегине». Белинский подытоживает эти споры, заявляя: «народность – вот альфа и омега нашего времени». Добролюбов возрождает категорию «народность» как главный критерий литературной критики, но он переосмысливает само слово, вкладывает в него новое содержание. Под народом критик понимает не нацию в целом, но лишь её трудовую часть, тех, кто трудится. Он вводит социальный аспект в понятие «народность», и в этом ощущается уже разночинец. «Нет партии народности», – что это значило, когда о народе уже так много было написано? Достаточно назвать хотя бы «Записки охотника» Тургенева, романы Григоровича. Они не удовлетворяют Добролюбова, потому что всё это написано дворянами, как бы со стороны, свысока. (Позднее эту точку зрения до логического завершения доведёт Чернышевский в статье «Не начало ли перемены?» 1861 года).

В понятие «народность» Добролюбов вкладывает представление о здоровом начале нации (тот, кто трудится, тот здоров), а здоровое начало нации проявляется в критическом взгляде на жизнь. В этих начальных статьях появляется тот революционный заряд, который сделает его ведущим критиком радикально-демократического направления. Добролюбову возражали: как же это нет партии народности, а Пушкин? Добролюбов соглашается с этим лишь отчасти. Он пишет в 1858 году статью «Сочинения Пушкина». Это рецензия на седьмой дополнительный том сочинений Пушкина, изданных Анненковым. Добролюбов как бы продолжает те статьи Чернышевского, о которых уже шла речь, развивает высказанные там идеи. Чернышевский говорил, что у Пушкина есть форма, но нет содержания. Добролюбов уточняет это положение. Он говорит, что Пушкин овладел лишь формой народности, это поэтические формы, заимствованные из фольклора. Пушкин овладел только формой, но не содержанием народности, потому что у него нет отрицания, нет критического взгляда на жизнь. Пушкин слишком примирительно смотрит на жизнь, говорит Добролюбов, он примиряется с недостатками, вместо того, чтобы их отрицать. Вот поэтому у него только форма народности. Иногда Добролюбов словно предвещает Писарева, называя любовную лирику Пушкина «альбомными побрякушками».

В поисках подлинной народности Добролюбов обращается к рассказам из народного русского быта М. А. Маркович (подписанных псевдонимом Марко Вовчок). Это статья 1860 года «Черты для характеристики русского простонародья». Критик обнаруживает у героев русско-украинской писательницы ту наклонность к протесту, которую он тщетно искал в русской литературе. Добролюбов сознательно пренебрегает тем фактом, что эти рассказы далеко не совершенны художественно. Ему важна идея, а не форма, что, а не как. Пренебрежение критика к художественности было отмечено тогда же Ф. М. Достоевским в статье «Г-н -бов и вопрос об искусстве» (-бов – постоянный псевдоним Добролюбова). Основной пафос Добролюбова выражен вопросом: «Как живут эти 64600000, не читающие наших газет, наших журналов?» Критик уверен: литературе нет дела, как живут эти 64 млн. 600 тысяч, т.е. русские мужики. «Чтобы быть поэтом истинно народным, надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним». С этим трудно спорить, но когда критик не видит всего этого в Пушкине, обнаруживается ограниченность самого критика, путающего «народность» с «простонародностью». Получается, что если народ не читает Пушкина, то он ему и не нужен. Точно такого вывода Добролюбов ещё не сделал, за него потом договорили другие критики, помельче (Дудышкин, например). Достоевский очень точно их поправил: если народ не читает Пушкина, то не Пушкин в этом виноват, придёт время, и народ оценит своего поэта.

Добролюбов, идя вслед за Чернышевским, утвердил теоретические основания так называемой реальной критики. Сам этот термин он ввёл в статье о пьесах А. Н. Островского «Тёмное царство» (1859). «Мы применяем к произведениям Островского критику реальную, – заявляет Добролюбов, – состоящую в обозрении того, что нам дают его произведения». Он имеет здесь в виду, что есть известный зазор между тем, что хочет сказать художник, и что сказалось в его произведении. У автора, разумеется, есть определённые общественные воззрения, но в своих произведениях, как художник, он может оказаться выше этих воззрений. Сей феномен был подмечен в критике прежде Добролюбова. Ещё Белинский замечал, что художник В. Скотт выше Скотта-политика, тяготеющего к консервативным взглядам. В своих романах В. Скотт показывает политических противников достаточно объективно, не навязывая читателю своих предпочтений. Кроме того, у Белинского была замечательная фраза «ум ушёл в талант» – так он сказал о Гончарове, а о Герцене: «талант ушёл в ум». Один интересен как художник, который поднялся над собственными предубеждениями, а другой интересен как выразитель своих идей.

Добролюбов доводит мысль Белинского до логического завершения, формулируя основной теоретический постулат реальной критики. Он покоится на различении двух типов мышления: научного и художественного. Из этого различения исходят два направления русской критики, эстетическая и реальная, делая противоположные выводы. Добролюбов в «Тёмном царстве» утверждает: «Иногда художник может и вовсе не дойти до смысла того, что он сам же изображает; но критика и существует затем, чтобы разъяснить смысл, скрытый в созданиях художника», т.е. критик должен в научном, понятийном плане сформулировать за художника то, до чего тот может и не додуматься. Так, понятие «тёмного царства», которое предлагает здесь Добролюбов, не было сформулировано у Островского (Островский тем не менее сказал о статье: «Это будто я сам написал»). Это прежде всего «царство» купечества, хотя метафора Добролюбова стремится охватить всю Россию.

Итак, критик берётся разъяснить то, что художник показал. Понятно теперь, почему такая критика называет себя реальной: она имеет дело с тем, что реально сказалось в произведении. Это смелый, творческий подход, но и таящий в себе немалую опасность: критик ведь берёт на себя роль высшего судии над художником. Добролюбов, очевидно, осознавал эту опасность и в «Тёмном царстве» оговаривался, что реальная критика не навязывает автору чужих для него мыслей, она исходит из того, что есть в произведении, и относится к нему как к явлению жизни, пытаясь понять его смысл. Пьесы Островского, считает Добролюбов, дают богатый материал именно как «пьесы жизни». Драматург независимо от своих убеждений даёт объективное представление о русской действительности и тем самым богатую пищу для реальной критики.

Высшее достижение Добролюбова – статья «Что такое обломовщина?» (1859). Для сравнения вспомним, что эстетическая критика в лице Дружинина интересовалась тогда другим вопросом: «Что такое роман “Обломов”?» Добролюбову же интересна обломовщина как явление социальное. Слово «обломовщина» есть и в самом романе, но именно Добролюбов придал ему острое социальное звучание, после чего оно пошло гулять в русском языке.

Чернышевский признавался, что из четырёх частей «Обломова» прочёл только полторы. Дальше читать не смог, роман ему не понравился своей чрезмерной обстоятельностью, холодным бесстрастием. Но именно то, что не понравилось Чернышевскому – отсутствие приговора – вполне устраивает Добролюбова. Автор дал объективную картину (за что его ценил ещё Белинский), и теперь есть поле деятельности для критика, который должен всё разъяснить, т.е. пойти дальше художника (интересно, что Гончаров, как в своё время Островский, принял добролюбовскую трактовку). Трактуя обломовщину, Добролюбов впервые в русской критике выстраивает некую галерею характеров: Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин, Обломов; предлагается увидеть в них нечто общее, типовое. На этом типе, говорит Добролюбов, лежит печать бездельничанья, дармоедства и ненужности, таково реальное положение этого рода людей. Добролюбов подразумевает дворянское, помещичье сословие, предельно просто объясняя «обломовщину»: у Обломова есть триста Захаров, которые за него всё делают. Обломову ничего производить не надо, а если нет необходимости, значит – атрофируется и воля, и умственные силы. Перед нами социальная критика, видно, что статью пишет разночинец с яростным неприятием дворянского уклада жизни как паразитического. Разночинец собственным трудом добивается всего в жизни, у него нет Захаров, ему нельзя не быть деятельным, инициативным. Здесь есть зерно истины, хотя нужно видеть и ограниченность добролюбовского социального негативизма. Среди дворян были не только обломовцы. В пренебрежении ко всей дворянской культуре видны ростки нигилизма. Добролюбов выразил точку зрения молодого (базаровского) поколения. С ней не согласился Герцен, напечатавший в эмиграции статью «Лишние люди и желчевики». К «желчевикам» он относит прежде всего Добролюбова, говоря, что критика дворянского поколения, поколения «отцов» несправедлива, дворянами были и декабристы. Сам Герцен и Огарёв тоже вышли из этого сословия. Этот спор Герцена с Добролюбовым был спором «отцов» и «детей» в демократической русской критике.

Что касается прочтения самого романа, следует заметить, что социальная интерпретация, претендующая на универсальность, впадает в односторонность. Так, в Илье Ильиче Обломове критик не замечает или не хочет замечать тонкости души, художественной натуры. Да, есть «обломовщина», но есть и другое, что Гончаров тоже изобразил. У нас очень долгое время роман читался исключительно под знаком статьи Добролюбова. Несмотря на то, что сам Гончаров согласился с социальным прочтением, оно не охватывает роман в его полноте. Другой критик, Дружинин, заметил и поддержал авторскую симпатию к Обломову. Сегодня мы должны видеть и определённую правоту Добролюбова, и несомненную правоту Дружинина.

Социологизм Добролюбова имеет антропологический привкус. Он вместе с Чернышевским разделял просветительские взгляды, т.е. полагал, что человек по природе добр и всё зло исходит от неправильного общественного устройства. Вместе с тем Добролюбов совершенно не мог принять знаменитую фразу «среда заела». Как он пишет в статье «Благонамеренность и деятельность» (1860): «одного заела среда, другого среда, третьего среда, да ведь из этих – одного, другого, третьего – среда-то и состоит; кто же или что же сделало её такою заедающею?» Он вынужден прийти к выводу, что причина не в среде, а в человеке. Тут получается замкнутый круг: среда зависит от человека, человек - от среды. Из этого замкнутого круга Добролюбов выходит достаточно изящно. Он говорит, что не весь человек виноват, нет, только одно качество человека, его инициативность, способность к действию, поступку.

Есть два типа людей по Добролюбову: те, кто может противостоять среде, и те, кто среде противостоять не может. Мир зла, «тёмное царство» и держится на этом качестве человеческой натуры – неспособности противостоять. Почему купцы-«самодуры», которых изображает Островский, приобрели такую силу над людьми? Да потому, что «самодуры» не находят отпора и распоясываются ещё больше. «Тёмное царство» держится на отсутствии сопротивления. Эту дилемму человеческих типов в антропологии Добролюбова можно выразить современными понятиями: конформизм и нонконформизм. Есть конформисты – люди, которые примиряются с существующим порядком вещей и терпят. Вот на таких держится «тёмное царство». А есть люди, которые не желают терпеть, отстаивают право личности. В России, к сожалению, больше первых, говорит Добролюбов во многих статьях, особенно в статье «Забитые люди» (1861) о творчестве Ф. М. Достоевского. Добролюбов находит, что именно Достоевский выразил этот тип «забитого человека». «Забитого» – т.е. терпеливого, всё сносящего. Добролюбов писал о раннем Достоевском и его романе «Униженные и оскорблённые». Он ещё не знал позднего Достоевского, где развернётся совсем другой тип характера. Итак, забитые, безынициативные, рабские личности – это продукт общественного воспитания, говорит Добролюбов. «Нас с детства наши кровные родные старались приучить к мысли о нашем ничтожестве. Какой отец, отпуская детей своих в школу, учил их надеяться только на себя, на свои способности и труды?» Вот эта традиция формирует безынициативных людей, которые подчиняются старшим, подчиняются авторитету. Проблема воспитания для Добролюбова это ключ к возрождению России. Он пишет целый ряд статей и в том числе «О значении авторитета в воспитании» (1857). Говоря современным языком, Добролюбов выступил против авторитарной педагогики, выдвинув принцип: делай не то, что велено, а что требуют твои убеждения. Лишь на этом пути можно сформировать ответственную личность, которая способна мыслить и отстаивать свои убеждения. Фактор инициативной личности выдвигается в статье «Николай Владимирович Станкевич» (1858). Реальная историческая личность предложена здесь в качестве образца для нового поколения (Станкевич – руководитель кружка, из которого вышли Белинский, Бакунин, Катков и т.д., это один из умственных центров русской жизни 40-х годов). В своём герое Добролюбов больше всего ценит его естественность, он утверждает, что для Станкевича не существовало понятие долга как некоей жертвы, он очень естественно отдавал себя общественному служению, потому что это доставляло ему радость, удовольствие. Он понимал самоотверженность как удовлетворение потребности сердца. В своей антропологии Добролюбов выступает против всякого рода аскетизма и самоограничения. Несколько странно это выглядит, потому что сам Добролюбов вёл очень аскетичный образ жизни. Он отверг нравственные христианские заповеди, ограничивающие, по Добролюбову, человеческую волю, инициативу. В его выступлениях против понятий долга (долг как некоторое ограничение) тоже видится личность разночинца, выступающего против нравственного дворянского кодекса. Дворянский этап русской литературы действительно выдвинул на первое место понятие долга перед народом. Долга как самопожертвования, потому что дворянам, понятно, пришлось жертвовать своими личными, корыстными интересами, служа идее освобождения народа. Если говорить о разночинцах, то для них, как это понимает Добролюбов, идея долга перед народом просто не стояла, потому что они сами часть народа. Итак, Добролюбов выступает за некий естественный комплекс человеческой морали, против идеи самопожертвования, против идеи долга. Потом уже стала ходить поговорка «долг - сапоги всмятку». Вы чувствуете, что в этом есть много от Базарова.

Когда с этими критериями Добролюбов подходит к повести Тургенева «Накануне» в статье «Когда же придёт настоящий день?» (1860), он Инсарова трактует именно в этом ключе инициативного человека, который действует не по чувству долга, а по собственному влечению. Он потому и хлопочет о свободе своего народа, доказывает Добролюбов, что в ней видит спокойствие, счастье всей своей жизни. Он будет делать то, к чему влечёт его натура. Тип нового человека Добролюбов разглядел в Инсарове, о чём он заявлял ещё в статье «Литературные мелочи прошлого года» (1859), программируя будущего героя русской литературы, опережая писателей. По существу, в этой статье мы находим первые наброски образа Базарова, но сделанные… критиком.

Пропагандируемый тип героя, естественного и инициативного, Добролюбов находит в Катерине Островского. Это его знаменитая статья «Луч света в тёмном царстве» (1860) о драме Островского «Гроза». Обстоятельства «Тёмного царства» сгустились в этой пьесе до предела, как грозовые тучи, но вместе с тем, говорит критик, является что-то освежающее, свидетельствующее о близком конце самодурства. Такова, по Добролюбову, роль Катерины – от неё «веет на нас новою жизнью». Катерина – замужняя женщина, т.е. существо самое бесправное в «тёмном царстве» купеческого семейного быта. Но именно на последнем пороге, по Добролюбову, и должен произойти взрыв. Загнанная в угол, природа человека оказывает противодействие гнетущим её обстоятельствам (революционность Добролюбова имеет антропологическую генетику). Самоубийство героини Добролюбов трактует как сопротивление доведённой до отчаяния сильной натуры. Критик постоянно подчеркивает, органичность, естественность Катерины. Тем самым проводится мысль, что протест – в природе вещей, без него жизнь человека, жизнь общества остановится. Кроме того, Катерина для Добролюбова – и выражение скрытых потенций народной жизни. Слова героини «не удержат меня никакой силой. В окно брошусь, в Волгу кинусь» вызывают восклицание критика: «Вот истинная сила характера, на которую можно положиться. Вот высота, до которой доходит наша народная жизнь в своём развитии».

Добролюбов всегда горячо поддерживал пафос противления в русской литературе. В нём критик-публицист видел здоровое начало общественной жизни. В этом есть безусловная односторонность, но Добролюбов выразил – и это очень важно понять – ведущую тенденцию эпохи.

Прочтя статью о своём романе «Накануне» («Когда же придёт настоящий день?») и категорически не согласившись с прочтением критика, Тургенев поставил редактора «Современника» Некрасова перед выбором: или он, или Добролюбов. Прославленному художнику был тогда предпочтён молодой критик, и редакция раскололась. Выбор дорого стоил: журнал потерял именитого автора (а вместе с ним и близких ему сотрудников), а сам Некрасов – старого друга (он тяжело переживал этот разрыв), но редакторский расчёт был безукоризненно точен. На весах читательских предпочтений критик перевешивал художника, добролюбовское истолкование романа тогда казалось важнее, чем сам роман. Это была победа реальной критики, хотя, наверное, пиррова…