Н. Г. Чернышевский

Напомню некоторые факты биографии Николая Гавриловича Чернышевского (1828 – 1889). Закончил духовную семинарию, затем успешно занимался филологией в Петербургском университете, одновременно интересуясь историей и даже физикой. Он работал, например, над созданием вечного двигателя, свято веря в его возможность. Точно так же он верил, что революция принесёт людям счастье, безусловно верил, без всяких сомнений. В дневнике 1850 г. Чернышевский пишет: «Вот мой образ мыслей о России: неодолимое ожидание революции, мирное и тихое развитие невозможно». Он один из тех людей, которые своей верой и энергией повернули ход истории.

Радикализм Чернышевского резко усилился после провала земельной реформы. В период её подготовки он всё же не был чужд «мирных» идей. В крестьянском вопросе он стоял за сохранение общины, видя в ней элемент социализма. Кроме того, он доказывал, что государству выгоднее будет, освобождая крестьян с землёй, взять на себя выкупные платежи и освободить земледельцев от этого непосильного для них бремени. Интересно, что Чернышевский создал экономическую программу, которая в наше время получила название народного капитализма (Святослав Фёдоров): все участвуют в дележе общего дохода в соответствии с вложенным трудом. Чернышевский говорил, что нужно соединить собственника и работника в одном лице. В этом гвоздь его экономической программы. Но как достичь этого? Мирными путями, полагал Чернышевский, сделать это всё более и более невозможно. Экономика находится в руках тех, кто никогда этого не допустит, поэтому надо сломать и построить заново. Чернышевский идеологически этому очень способствовал, хотя ни одного свидетельства, ни одного серьёзного доказательства его практического участия в подпольных организациях найдено не было, и правительство было вынуждено воспользоваться услугами провокатора. В результате Чернышевского осудили на четырнадцать лет каторги. Правда, Александр II проявил милосердие и скостил до семи.

Критическая деятельность Чернышевского развернулась в 1850-е годы. В 1854 он пришёл в журнал Н. А. Некрасова «Современник». Период с конца сороковых до середины пятидесятых назвали эпохой безвременья. Критический отдел «Современника» в эти годы вёл А. В. Дружинин. Это умный, хороший критик, но его «Письма иногороднего подписчика» – это вода, которой заполнялись резервуары критического отдела, потому что их надо было чем-то заполнять, чтобы сохранить журнал. Поворот к критике иного типа Чернышевский заявляет в первом программном своём выступлении со страниц «Современника» – в статье «Об искренности в критике» (1854). Бессилие современной критики, утверждает он, предопределено её пороками: уступчивостью, уклончивостью, мягкосердечием. Только прямота и ясность высказываемых суждений позволит критике осуществить своё предназначение – «служить выражением мнения лучшей части публики» (читай: передовой, общественно прогрессивной, что означало для Чернышевского – радикальной). Критик как будто предчувствовал назревающие перемены. В 1855 г. умирает Николай I и начинается необыкновенное оживление в русском обществе, прежде всего в литературе и журналистике. За последующие пять лет появилось 150 новых газет и журналов. Отмечу только два события, ключевые для истории русской литературной критики. В 1855 г. выходит анненковское издание Пушкина, послужившее толчком к бурному обсуждению пушкинского вопроса в русской критике. В том же 1855 г. Чернышевский защищает магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности». Она станет эстетическим фундаментом всего направления реальной критики.

Основное положение диссертации «прекрасное есть жизнь» отзывалось на уже знакомые нам идеи Надеждина («где жизнь, там и поэзия»), Белинского («поэзия действительности»). Эстетическая концепция Чернышевского была направлена против гегелевской эстетики, в которой прекрасное трактовалось как духовная потусторонняя сущность. Напомню формулу Гегеля: «прекрасное есть абсолютное». А у Чернышевского – «прекрасное есть жизнь». Правда, он добавлял: «Прекрасным кажется человеку то существо, в котором он видит жизнь, как он ее понимает». С этим последним не вполне стыкуется фундаментальное утверждение, что прекрасное не создано человеком, оно – объективное явление самой действительности.

Развивая (и значительно упрощая) идею объективности красоты, Чернышевский пришёл к выводу о вторичности искусства: оно якобы лишь отражает красоту, пребывающую в действительности, не создает, не творит, а только отражает. Чернышевский даже применяет слово, несколько шокирующее, – «суррогат». «Красота в искусстве есть суррогат действительной красоты», – говорит он. Трудно спорить с тем, что действительность не исчерпывается искусством, с этим были согласны и противники Чернышевского (Достоевский, Фет), однако слово «суррогат» уводит нас в другую сторону: мол, искусство – это что-то не настоящее, вторичное. Приведу одно из рассуждений Чернышевского, которое справедливо подвергалось осмеянию в эстетической критике. Он спрашивал своего читателя: «Что вы предпочтёте: яблоко настоящее или яблоко нарисованное?» И поскольку предполагалось, несколько наивно, что все выберут яблоко настоящее, то отсюда вытекал естественный вывод, что нарисованное яблоко (т.е. искусство) менее значимо, чем настоящее (т.е. сама действительность).

Чернышевский в связи с этим выстраивает соответствующее представление о назначении искусства: оно существует не для того, чтобы копировать жизнь, оно должно объяснять жизнь (Чернышевский оставался просветителем, рационалистом и от искусства ожидал эффекта просветления умов) и, более того, выносить приговор существующей действительности. Вот что для критика оказалось в итоге решающим в подходе к литературе как учебнику жизни. Главное в произведении – это идея.

В кругу «Современника» было ходячее выражение: «дельное произведение». Когда-то ввели его в употребление декабристы, потом оно было популярно в кружке Белинского. Смысл его в том, что для литературы мало таланта, мало вкуса, нужна полезная мысль, нужно дело. В статье 1856 г. «Заметки о журналах» Чернышевский пишет: «Задача критики – отличить дело от безделия. Прежде всего, критик должен определить, верна ли идея, выраженная автором, соответствует ли она истине». Посмотрим, как реализует Чернышевский это правило в цикле «Сочинения А. С. Пушкина» (четыре статьи, название напоминает об известном цикле Белинского). Это 1855 год, тогда же, когда он защищает диссертацию.

О Пушкине Чернышевский сказал много высоких слов вслед за Белинским. Также вслед за Белинским он пытается объяснить, почему публика осталась холодна к позднему Пушкину. Чернышевский не согласен с мнением, что поэт был недооценён. Он был оценён так, как этого заслуживает. Почему публика была холодна к «Полтаве»? А потому, говорит критик, что публика жаждет живого направления, касающегося общественных интересов, а не шекспировского спокойствия, которое владычествует в «Полтаве». Публике нужны общественные идеи, а не шекспировский размах, Пушкин слишком спокоен, слишком объективен, он не выражает общественного мнения. Вот после таких пассажей закономерен итог, к которому пришел критик: Пушкин принадлежит прошедшей эпохе, Пушкин устарел, потому что у него нет определённого воззрения на мир, нет идеи. Это надо понимать с точки зрения Чернышевского: у Пушкина нет идеи, которую бы поддерживал Чернышевский. То есть нет отрицания существующего порядка вещей. Чернышевский считал, что дело Пушкина было ввести в русскую литературу поэзию как прекрасную форму – и всё. Пушкин создал прекрасную форму – стихи. Но только форму, а не содержание. В таком взгляде на Пушкина не хватает диалектики (что составляет сильную сторону гегелевской эстетики, отвергнутой Чернышевским). Что нужно сделать с Пушкиным, по Чернышевскому? Нужно взять хорошую форму и вложить туда нужное, хорошее, новое, т.е. «наше» содержание. Ни о какой диалектике формы и содержания здесь говорить не приходится.

Следует заметить, что Чернышевский здесь не был оригинален. К такой трактовке подводил ещё Белинский в пятой статье цикла «Сочинения Александра Пушкина»: «его <Пушкина> назначение было завоевать, усвоить навсегда русской земле поэзию как искусство, так, чтоб русская поэзия имела потом возможность быть выражением всякого направления, всякого созерцания, не боясь перестать быть поэзиею…» Как видим, уже Белинский в оценке поэзии Пушкина оторвал форму от содержания. Причина была та же, что впоследствии у Чернышевского: критика не устраивало «содержание» пушкинской поэзии («примиряющей» с жизнью) и ему показалось, что можно пушкинскую «прекрасную форму» использовать для другого, более «правильного» содержания. Закон о единстве формы и содержания тем самым упразднялся волею поучающего критика, как будто эстетические законы – как и законы природы – можно отменить.

Чернышевский объяснял специфику русской литературы как литературы преимущественно идеологической. Исходя из этого, он и свою позицию как критика видел, прежде всего, как разработку, выявление кардинальных идей. И вот в связи с Пушкиным возникла ситуация, когда критик рассуждает о писателе, в котором он не находит подобающих идей. Тем не менее он о нём пишет, чтобы выразить свои идеи, свои взгляды. В четвёртой статье «Сочинений А. С. Пушкина» Чернышевский формулирует эту позицию, которую следует считать закладкой фундамента так называемой реальной критики. Вот что он говорит: «Для истинного критика рассматриваемое сочинение очень часто бывает только поводом к развитию собственного взгляда на предмет, которого оно касается вскользь или односторонне». Обратите внимание на эту очень важную установку критика. Для него литературное произведение служит только поводом к развитию собственного взгляда на предмет. То есть критику совсем не обязательно искать единомышленника в писателе. Чернышевский тем самым сказал «А», тем самым он заложил самую главную идею в фундамент реальной критики, которую потом разовьют Добролюбов, Писарев. Критик, полагает при этом Чернышевский, обращается не столько к писателю, сколько к читающей публике. Он большое значение придает публике, иначе говоря, общественному мнению. Критик формирует общественное мнение, воспитывает публику. Чернышевский заявляет: «От вас, читатель, зависит развитие русской литературы. Выразите непреклонную волю вашу, чтобы она развивалась. Публика должна осознать свои права на литературу, тогда литература неуклонно пойдёт вперед».

Приведённые выше слова мы находим в обширной работе Чернышевского – в цикле статьей «Очерки гоголевского периода русской литературы» (1855 – 1856).Это, по существу, первая история русской литературной критики, захватывающая период от романтизма до натуральной школы, от Полевого до Белинского. Она написана как история становления здравых идей, окончательно сформулированных великим Белинским. Всё, что было до него, лишь предыстория (более всех достаётся консервативному лагерю, пренебрежительно истолкованы славянофилы). Точно так же для Чернышевского вся русская литература до Гоголя – тоже лишь предыстория. Чернышевский безапелляционен: «гоголевское направление до сих пор остаётся в нашей литературе единственным сильным и плодотворным». Пушкин признаётся им главой русских поэтов, но самая-то поэзия с высоты общественных интересов видится Чернышевскому как дело второстепенное по сравнению с прозой. В этом проглядывает предубеждение, идущее от Белинского и уже не соответствовавшее литературным реалиям 50-х годов. Достаточно вспомнить, например, эффект, произведённый в 1856 г. книгой стихов Некрасова. Чересчур поспешно Чернышевский «похоронил» и Пушкина, «поклонение» которому казалось критику пустым обрядом. В Пушкине ему недоставало того, что давал Гоголь, – «критического взгляда на явления жизни». Можно заметить, что Чернышевский ставит знак равенства между тем, что он называет «содержанием» литературы, и её «критическим элементом». Нет «критического элемента», значит, нет мало-мальски достойного, общественно значимого содержания. Всё остальное – прикрываемый фразами о чистом искусстве «эпикуреизм», забава «празднолюбцев».

Пафос Чернышевского понятен и в общем своём выражении справедлив. Можно ли спорить с таким его тезисом: «литература по самой натуре не может не быть служительницею живых идей своего времени»? Прав он и когда относит к этим живым идеям «гуманность и заботу об улучшении человеческой жизни». Неправота начинается, когда критик ограничивает этими двумя заботами весь спектр интересов искусства. Здесь уже начало нормативности, переходящей в диктат и приносящей «чистого» художника Пушкина – в жертву «социальному» художнику Гоголю. В этом предпочтении одного другому Чернышевский был несправедлив и к тому, и к другому (на что указал его противник А. В. Дружинин – см. главу об эстетической критике). Впрочем, сама литература оказалась гораздо мудрее: ведущие писатели второй половины XIX века питались от обоих источников, и пушкинского, и гоголевского.

Чернышевский, реализуя принцип социально значимого искусства, создаёт основополагающую для реальной критики статью «Русский человек на rendez-vous» ( 1858). Тогда уже в «Современнике» работал Добролюбов. Можно предположить, что идея реальной критики формировалась как бы совместными усилиями Чернышевского и Добролюбова. В этой статье Чернышевский разбирает повесть Тургенева «Ася». Он не анализирует художественные особенности произведения, они его мало интересуют. Выявляется тип героя, и критика более всего интересует, как в тургеневском герое проявился национальный характер в его современном состоянии. Напомню коллизию повести. Её герой долгое время не может решиться сделать предложение, долго думает. Гамлетовский тип, по определению самого Тургенева. Когда он, наконец, решился, оказалось, что уже поздно. Он потерял любовь. Тургенев, когда писал это произведение, вкладывал в него общечеловеческий смысл (мы можем говорить об этом достаточно уверенно, потому что Тургенев с Чернышевским не согласился). Но Чернышевский видит иначе: смотрите, каков современный русский человек на рандеву (на любовном свидании). Человек един, говорит Чернышевский, характер, какой он есть, проявляется и на рандеву точно так же, как он проявляется в общественной ситуации. Как в любовной коллизии герой не может решиться, точно так же в общественной жизни, когда понадобится, он не сможет проявить волю, энергию. Они отсутствуют в его природе.

В начале XX века критик Ю. Айхенвальд доказывал, что общественность, политика подавили у нас литературу. В качестве аргумента он привёл вот эту статью Чернышевского: по мнению нового критика, она была кощунством по отношению к тургеневской «Асе». Это, конечно, перебор, но Айхенвальда тоже можно понять: он имел дело уже с наследниками Чернышевского, ведшими Россию ускоренным маршем к революционной катастрофе.

Сама постановка проблемы у Чернышевского – какой герой нужен русскому обществу – примерно в это же время формируется и у Добролюбова. Оба они уверяют читателя, что в России востребован герой деятельный, энергичный, волевой, способный на поступок, а не на гамлетовские колебания, коих и без того много в русской литературе и в русской жизни. Нужен новый герой – герой-деятель. Чернышевский, таким образом, ставил проблему и перед русской литературой – как проблему отражения нового типа героя, но, конечно, для него важнее было поставить проблему перед русским обществом (о полемике вокруг статьи Чернышевского см. в главе «Эстетическая критика»).

В связи с этим у Чернышевского возникал вопрос, какими факторами определяется характер человека. В статье «Русский человек на rendez-vous»Чернышевский говорит, что жизнь приучила героя к безвольному существованию, обстоятельства сформировали его характер. Здесь и в целом ряде других статей критик подходит к проблеме соотношения героя и обстоятельств, героя и среды, как тогда любили говорить. Знаменитое выражение тех лет – «среда заела». В рецензии на «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина (это чуть раньше) Чернышевский разрешал эту проблему точно так же, как он её разрешает в романе «Что делать?»: самый закоснелый злодей – всё-таки человек, а с точки зрения Чернышевского, природа человека добра. То есть зло несёт не природа человеческая, зло несут общественные обстоятельства. Это уже знакомая нам постановка вопроса, что зло не в человеке, зло в обществе, а природа создаёт только добро. Это идёт от Руссо, от эпохи Просвещения. Чернышевский в этом смысле остаётся просветителем. Он полагает, что если изменить условия существования человека, то человек станет лучше. Отстраните пагубные обстоятельства, «и быстро просветлеет ум человека, и облагородится его характер. Человек нарушает законы добра и правды только по незнанию, заблуждению или под влиянием обстоятельств». Здесь в основании лежит очень упрощённое представление о природе добра и зла и о человеческой природе в частности. Эти взгляды Чернышевский излагал в основополагающей статье «Антропологический принцип в философии» (1860). Он толкует человеческую природу очень односторонне, и концы с концами не всегда сходятся. Скажем, критик обрушивается на тургеневского героя, издевается над ним, а за что его, бедного, винить, если его среда таким сделала? Мыслитель загоняет себя в замкнутый круг детерминизма, разомкнуть его попытается Добролюбов, развивая антропологический принцип Чернышевского.

Вершиной критики Чернышевского осталась статья «“Детство и Отрочество”, “Военные рассказы” графа Л. Н. Толстого» (1856), когда ещё не сформировались жёсткие каноны антропологизма и реальной критики. Статья отличается не совсем обычной для Чернышевского деликатностью и эстетической чуткостью. Ему удалось проникнуть в специфику таланта Толстого. Он формулирует в этой статье качества писателя, которые вполне разовьются в нем позднее. Это то, что критик называет диалектикой души: Толстой изображает человеческую психологию не в результатах, т.е. не в поступках, а в движении к ним, в развитии чувства, в его тончайших переливах и переходах. В этом специфика Толстого, ему важно показать, как чувство зарождается, развивается, к чему приходит. Кроме того, Чернышевский говорит и о таком качестве толстовской прозы, как чистота нравственного чувства. Иногда складывается впечатление, что как будто и не Чернышевский писал эту статью. Некоторые современные исследователи делают именно такой скоропалительный вывод, основываясь на том обстоятельстве, что статья была анонимно напечатана и нет твердых доказательств её авторства. Предполагают, что это мог быть Дружинин, что это больше похоже на эстетическую критику, чем на реальную. Я всё-таки думаю, что это Чернышевский. Это выступление говорит о его богатых внутренних возможностях, которые были не реализованы вполне, поскольку были подогнаны под идеологическую догму, казавшуюся непререкаемой истиной. Я бы даже сказал, что эта статья, выходя за рамки детерминистского антропологизма Чернышевского, расширяла диапазон реальной критики.