Глава 10. Закуски в «будку», которую занимали полицейские, принесла сама владелица заведения

Закуски в «будку», которую занимали полицейские, принесла сама владелица заведения. Раскладывая блюда по тарелкам, она рассказывала обо всех яствах, поступивших с ее кухни.

– Это, мой милый, лучшие вареные каракатицы, какие только можно достать в Новом Орлеане. Вот моллюски в масле и белом вине, а вот это – пирожки со сложной начинкой, – она указала на странного вида треугольнички, – в состав которой входят креветки, кусочки хвоста аллигатора, побеги молодого лука и орехи, сдобренные жгучим перцем. Как только вы все это отведаете, вам снова захочется пива.

– Хм… выглядит аппетитно, – заметил Шон, без особого, впрочем, энтузиазма.

– А где же ваши друзья, лейтенант?

– Вышли проветриться. Вы нашего «красавчика», часом, не видели? Я заприметил тут несколько таких – «ухоженных». Гладких, темноволосых…

Мамми сокрушенно покачала головой:

– Его здесь нет. И все же у меня такое чувство, что как только он здесь объявится, я не только сразу же замечу его, но нюхом его почую… Не волнуйтесь, лейтенант. Я сделаю все, чтобы вам помочь.

– Я и не волнуюсь. Спасибо вам, Мамми. И за рисунок, который сделали с ваших слов, в том числе. Надеюсь, этот портрет заставит женщин держаться настороже.

– Вы имеете в виду шлюх?

– Женщин. И мужчин, кстати, тоже. Не забывайте, что жертвой номер два был…

– Сутенер.

– Я хотел сказать «мужчина».

– Все равно он был сутенер.

Шон пожал плечами:

– Как угодно. Но все равно он был настоящим сукиным сыном и заслуживал смерти.

Мамми улыбнулась:

– Вы мне нравитесь, лейтенант.

– Спасибо на добром слове.

– На самом деле я волнуюсь за вас. Дело в том, что это Новый Орлеан.

Шон вспомнил разговор с Мамми об оккультизме, вспомнил Мэгги и улыбнулся. Неужели в этом городе все женщины верят в призраки и прочую чушь?

– Продолжайте, Мамми.

– Хотите вы этого или нет, лейтенант, но существует «хороший» воздух и «дурной, злой» воздух. Так вот, сейчас в этом городе плохо пахнет, очень плохо. Здесь сейчас тяжелый воздух, лейтенант, И мне за вас страшновато.

– Я коп, Мамми. И у меня есть пушка. Я уж сумею за себя постоять.

– Хотя вы коп, но не глупец. И даже человек с воображением. Я хочу, чтобы вы сходили к женщине по имени Мари Лескар и посоветовались с ней.

– Зачем? – удивился Шон.

– Она обладает способностью «видеть». Она жрица вуду и делает на своих гаданиях деньги. – Мамми присела рядом и печально покачала головой: – Мальчик, тебе нужна помощь, а я могу ее тебе оказать. И обязательно прихвати с собой свою подружку.

– Мэгги? – Шон нахмурился. – Вы намекаете на то, что Мэгги преступница?

– Нет, что вы! Она такая красивая и воспитанная. И говорит так гладко. Нет, о ней ничего дурного не подумаешь.

– Тогда в чем дело?

– Только не сходите с ума, ладно? Я не утверждаю, что ваша подружка дурная девочка. Наоборот, у нее такая хорошая, сильная аура… Но что‑то с ней не так – в этом я готова поклясться.

– К чему все эти туманные рассуждения, Мамми? Вы дали нам описание отнюдь не призрака, но портрет злодея из плоти и крови. Мы за ним охотимся – вот и все. По‑моему, поминать потусторонние силы просто нет смысла.

– И все равно вам надо сходить к Мари Лескар. – Мамми заторопилась, и Шон понял, что к столику возвращается Джек. – Вы найдете ее на Джексон‑сквер в сумерки. Она торгует там своими ароматическими маслами и гадальными орешками. У нее все по закону, лейтенант, – даже лицензия есть.

Как только подошел Джек, Мамми с улыбкой обратилась к нему:

– Сладкий мой, пора тебе отведать моей стряпни. Садись и ешь! Клянусь, моя еда того стоит. А я попрошу гарсона, чтобы он не забывал о вине и пиве.

С этими словами Мамми выскользнула из «будки». Джек сразу же сунул в рот пирожок с хвостом аллигатора, а потом, невесело глядя на Шона, сказал:

– Есть две новости – не знаю только, какая из них плохая, а какая хорошая.

– Выкладывай!

– Рутгера отпустили.

– Что?! – Шон приподнялся.

– Прикатил адвокат Рутгера, внес за него залог, сказал, что он будет вести себя хорошо, ну и все такое… Но ты не беспокойся – мы приставим к девице вооруженную охрану.

– А кто будет ее охранять, ты подумал? У нас все ребята при деле: ловят того ублюдка.

– Ну, – ухмыльнулся Джек, – всегда найдется пара‑тройка парней, которые сменились с дежурства и не спешат домой…

– Видно, мне самому придется засесть в кустах у дорожки, ведущей в госпиталь.

Джек кивнул:

– А что? Очень может быть.

– Ну так что? Ты же сказал, у тебя две новости.

– Да вот Мэгги…

– И что же Мэгги?

– По‑моему, она решила взять нашу миссию на себя. Ходит по ресторану, заглядывает всем в лица… Должно быть, того парня ищет.

– Что за ерунда! Она вышла в туалетную комнату!

– Точно. Двигалась Мэгги в том направлении. Я в это время находился в телефонной будке и видел ее, а она меня нет. И я, между прочим, заметил, что она прощупывала глазами посетителей – прямо как рентгеном. Тебе следовало внушить ей, что тот парень очень опасен.

Шон глотнул пива.

– Вот вернется, я сделаю ей внушение.

Мэгги вернулась, села рядом с Шоном и улыбнулась.

– Видела что‑нибудь? – спросил Шон.

– Что я должна была увидеть? Это ты к чему?

– А к тому, что уж слишком ты вертишь по сторонам головой.

– Естественно. Я высматриваю человека, которого нарисовал полицейский художник.

«Интересно, почему меня так волнует каждое ее движение, каждое ее слово? – подумал Шон. – Уж не наложила ли она в самом деле на меня заклятие?

А почему бы и нет? Говорила же Мамми, что у нее какая‑то там особенная аура.

И с каких это пор ты, Шон, стал думать о всяких вуду‑мумбо‑юмбо?

Заболел, что ли?

А все‑таки, как ни крути, капли крови тянулись к входной двери ее дома…»

– Мэгги, на обратном пути отсюда мы заедем в госпиталь – не возражаешь?

– Что‑то случилось с Келли?

– Нет. Просто Рутгера выпустили.

– Значит, он на свободе?

Джек накрыл своей сильной рукой ладошку Мэгги.

– Не волнуйтесь, за ней есть кому присмотреть. Ничего с Келли не случится.

– Меня приводит в ярость мысль… – Она покачала головой. – Я хотела сказать, что вы жизни кладете, чтобы… а они…

– А плохие парни разгуливают на свободе, – подытожил Шон. – Что ж, хорошего в этом мало. Но вот так иногда причудливо проявляется закон. А в закон я верю. – Осушив одним глотком пиво, он посмотрел на Мэгги: – А ты веришь в закон?

– Большей частью.

– А теперь давайте немного помолчим и воздадим должное вкуснейшим закускам Мамми.

– Вы ничего не имеете против хвоста аллигатора? – обратился к Мэгги Джек.

– Ничего. А вы? – Мэгги обмакнула треугольный пирожок в кетчуп.

Глядя, как они едят, Шон не мог отделаться от мысли, что все они, приправляя пищу соусом, макают ее в крохотные лужицы крови.

Рутгер Леон свернул за угол и привычно провел рукой по боковому карману брюк: нож был на месте.

Коп засадил его за решетку.

Но адвокат Рутгера вытащил его из тюряги. Старина Игги, или Эсквайр, как он себя называл, сделал это на его, Рутгера, денежки, полученные от продажи наркотиков и живого женского мяса.

Рутгеру до того понравилась эта мысль, что он расхохотался.

Ничего, что взяли – умнее стал. А до этой девицы он доберется. Как там ее звали‑то? Келли, кажется. Вот была классная телка в молодости! За дозу такое вытворяла – обхохочешься! Но хочешь не хочешь, а наказать ее придется. Зря он, что ли, в аквариуме у копов парился? Да и за Рэя отомстить надо. Ведь его из‑за этой падлы кончили. Конечно, Рэй и сам козел тот еще – на пушку полез, но все равно в этом была отчасти виновата проклятущая Келли.

Копы‑то, поди, считают, что эта дешевка в госпитале в безопасности, рассуждал Рутгер, но на всякую замочную скважину имеется ключик, а вместо прямых дорог – обходные пути.

Рутгер еще раз обошел здание и осмотрелся. Вокруг все было тихо. У него в кармане лежала бумажка с нацарапанными на ней номерами корпуса и отделения, где находилась Келли. На Рутгере же была такая же зеленая пижама, какую носили хирурги в операционной и хирургический персонал. «Копы еще только начнут почесывать себе брюхо, – подумал Рутгер, – а сучка Келли уже будет иметь у себя на заднице метку в виде двух слов: „шлюха“ и „потаскуха“. Их Рутгер собирался вырезать острием ножа у нее на ягодицах.

Может, оно и к лучшему, что Рэя грохнули? В таком случае Келли станет его безраздельной собственностью. Рутгер испытывал к Келли странное чувство – как к дрессированному зверьку, которого можно заставить сделать все, что тебе заблагорассудится. Теперь она и не сбежит никуда, и к другому не переметнется – куда уж тут бежать, когда у тебя вся задница расписана, верно?

Рутгер представил себе, какую плаксивую физиономию скорчит Келли, когда он объявит ей, что именно намеревается с ней сделать, и еще раз – от всей души – расхохотался.

Госпиталь, чем его ни мой и как ни скреби, всегда госпиталь. И запах в нем всегда особый – госпитальный. Мэгги не имела ничего против того, чтобы навестить больного, но в глубине души всегда стремилась побыстрее оттуда убраться.

Увидев их, Келли расплылась в счастливой улыбке:

– Вы и вправду пришли! Вот уж не ожидала.

– Слово полицейского – закон. – Шон присел в ногах ее кровати.

Келли застенчиво посмотрела на Мэгги:

– Вы даже не из полиции, а все равно пришли.

Мэгги улыбнулась:

– Это неофициальный визит. Мы просто решили узнать, как ты себя чувствуешь.

– Руку мне забинтовали. – Келли прикрыла глаза и застонала: – Ах, Господи, Господи, ничего‑то я не знаю, ничего не умею! Мне так тяжело…

Мэгги взяла девушку за руку:

– Борись с этим. Изо всех сил борись. Но я в тебя верю. Ты снова станешь чистой и начнешь жизнь сначала. Только вспомни о зубах Рутгера – и тебе до скончания дней не захочется бродить ночью по улицам.

У Келли была ломка, и она ужасно страдала. Это было видно по ее запавшим глазам и пепельного цвета лицу. Тем не менее на шутку она отреагировала и даже сделала слабую попытку улыбнуться.

– Точно, зубы у него как гнилые пеньки. Хорошо, что Рутгер в тюрьме. Вот было бы здорово, если бы кто‑нибудь потерял ключ от его камеры.

Шон посмотрел на Келли:

– Дело в том, что Рутгера выпустили.

– Господи! – воскликнула несчастная. – Считайте теперь, что у вас еще один труп!

– Ничего подобного, – твердо заявила Мэгги.

– В холле сидят двое вооруженных полицейских. Это хорошие ребята и мои друзья, – сообщил Шон. – Через некоторое время их сменит следующая пара. Так что Рутгер до тебя не доберется.

– Как бы мне хотелось вам верить, – чуть слышно отозвалась Келли.

– Поверишь, – сказал Шон. – Завтра снова увидишь нас. Часов в девять – десять утра мы снова придем тебя навестить. – Коснувшись ее щеки, он добавил: – А теперь попробуй уснуть. Отдых для тебя – первое дело.

Келли снова попыталась улыбнуться.

– Не бойся, – твердо проговорил Шон, – мы с тобой, и все будет хорошо.

Он и Мэгги поднялись и вышли из палаты. Шон с минуту постоял у двери, болтая с полицейскими. Мэгги особенно понравился один рослый шотландец по имени Ангус, которого его коллега, ухмыляясь, называл «нянькой» за сочувствие к больным.

Мэгги не удержалась и от полноты чувств поцеловала здоровяка шотландца в щеку.

– Смотри, Ангус, – усмехнулся Шон, – не вздумай увести у меня женщину.

Пожав друг другу руки, они расстались.

Войдя в апартаменты Шона, молодые люди обнялись. Мэгги показалась ему в этот вечер такой желанной, нежной и страстной, что он прошептал:

– И чем же я все это заслужил?

– Тем, что ты такой, какой есть. – Мэгги приникла к нему всем телом. – Ты такой… такой… – Не закончив фразу, она поцеловала его.

Шон ответил ей жарким и страстным поцелуем.

И минуты не прошло, как их одежда, скомканная, лежала на полу, а они, задыхаясь от желания, сжимали друг друга в объятиях. Потом они легли в его постель, и Мэгги, проведя рукой по волосам Шона, посмотрела на него своими золотистыми глазами.

– Шон… – прошептала она. – Мне кажется, я влюбилась в тебя.

Шон замер и напрягся, потом поднял на нее глаза и прошептал:

– Я влюбился в тебя в ту же минуту, когда впервые усидел.

Шон заключил ее в объятия и любил нежно и страстно.

Он был окружен темнотой.

Но в темноте этой были слышны какие‑то звуки. Ему казалось, будто он просыпается после долгого и очень глубокого сна.

Потом он вздрогнул. Было чертовски холодно.

Неудивительно. Он спал на чем‑то очень твердом и холодном. Потом он почувствовал под собой какой‑то странный скользкий предмет – стальной, что ли? Он с шумом втянул в себя воздух. Что‑то перекрывало ему дыхание. В ужасе он сунул пальцы в рот и достал оттуда… кусок простыни.

Со временем он начал воспринимать свет. Потоки яркого, пронизывающего света заливали место, где он находился, а тени жались по углам.

Потом он услышал, как капает вода.

Прежде всего было необходимо принять вертикальное положение, подняться. Это оказалось очень трудно, но, черт возьми, он был сильным человеком. Под его руками трещали человеческие черепа…

Он и на этот раз не сдался без боя. Он сражался. С копом. Этот ублюдок стрелял в него, вот в чем дело. Потому‑то он и оказался здесь – в госпитале.

Голод.

Он почувствовал ужасный голод. Такого он никогда не испытывал. И его потянуло к… мясу. К свежему, красному… мясу.

Да‑да, ему необходимо проглотить что‑нибудь свежее, красное. Что же это такое, спрашивается?

Наконец он сел.

Осмотрелся. Больничная палата.

Стерильные покрывала, стерильная мебель. В углу из крана капает вода. Кругом полумрак. Только над тем местом, где он лежал, – яркое световое пятно. Он покрутил головой. Что‑то в этой комнате находится еще – только вот что? Неужели микрофон?

И стол у кровати.

Он почесал грудь, а заодно посмотрел на свой живот и висевший тряпочкой пенис. Это что же такое? Он спал в больнице голый? Вот дьявольщина!

Он ухмыльнулся. Должно быть, он попал в католическую больницу.

Неожиданно он почувствовал себя очень хорошо. Просто великолепно! В него вливались силы. Он стал силен как бык. Но вот только голод…

Опять этот проклятый голод.

Отчаянное желание что‑то съесть.

Что‑нибудь красное.

Странно все это. Он посмотрел на столик рядом с его кроватью. Там лежали блестящие хирургические инструменты. Одна штука жутко напоминала пилу для перепиливания крупных костей. Какие‑то скальпели, зажимы…

Неожиданно открылась дверь и кто‑то вошел в зал. Это была женщина в халате лаборантки. Молодая и симпатичная. Он сосредоточил внимание на ее горле, где бился пульс. Казалось, даже отсюда он слышал его биение. Он увидел у нее на шее вену, и ему захотелось коснуться ее пальцем… а потом укусить.

Да, именно так!

Впиться зубами ей в шею и пить, пить, пить…

Он задумался, но потом уловил какое‑то движение, и тут ему показалось, что к нему приближается ангел.

Где он находится? В преисподней? Или в царствии Божи‑ем? Ему бил в глаза ослепительный свет, вокруг поднимались какие‑то испарения, а сам он был голым. Так где же он в самом деле находится?

В глазах ангела, однако, читалось недоброжелательство. Ангел явно не одобрял его. Но ему уже было все равно. За эти несколько минут – или часов? – он стал таким могучим, что готов был схватиться со всеми силами рая и ада.

– Ну‑ка, детка, иди сюда, – произнес он хриплым, странно незнакомым голосом. Увидев вблизи, какая у нее длинная, изящная белая шея, он взвыл от вожделения. – Мне, знаешь ли, давно пора закусить…

Ангел с красивым и сердитым лицом не сдавался – не торопился признавать его власть и силу.

– У меня по этому поводу совсем другое мнение, негодяй.

Он был мощен и силен, как буйвол, но она, на удивление, тоже оказалась очень сильной. А еще – ловкой, подвижной и быстрой.

Не успел он и пальцем пошевелить, как она схватила пилу для распиливания крупных костей.

Она действовала так быстро и умело, что он снова проваливаясь во тьму, так до конца и не осознал, что с ним произошло.

Рутгер не торопился.

В госпиталь он пробрался в полночь через родильное отделение.

Никто не обращал внимания на нервного мужчину в комнате ожидания. Он пил кофе и смотрел круглосуточные новости. Смотрел и обдумывал, как получше обтяпать дельце с Келли.

Перед самым рассветом Рутгер прошел в туалет и снял костюм, под которым находилась зеленая госпитальная одежда. Затем он надел белую шапочку и маску, скрывавшую нижнюю часть лица.

Рутгер с независимым видом прошел по нижнему коридору, приветственно салютуя рукой попадавшемуся ему навстречу медперсоналу. Рутгеру отвечали улыбками или приветственными жестами.

Забежав в процедурную, он взял лоток, на котором лежал приготовленный для укола шприц со снотворным для какой‑то старой грымзы, и уже с лотком двинулся дальше.

Как и думал Рутгер, в этот предрассветный час в коридоре сидел только один человек. Высокий темноволосый парень лет тридцати пяти. Голову он запрокинул, затылком упирался в стену – короче говоря, дремал.

Рутгер сразу же направился к нужной двери: узнать номер палаты Келли у дежурных медсестер ему не составило труда.

– Привет, доктор, – сказал коп, неожиданно проснувшись. При этом из уважения к врачу он поднялся.

«Удача‑то какая, – подумал Рутгер. – Теперь мне ничего не стоит ввести ему снотворное».

– Привет, привет, – доброжелательно сказал Рутгер, приближаясь к полицейскому. – Ну‑с, как там наша больная? – Взяв с лотка шприц, он направил иглу на дежурного офицера.

– По‑моему, ей лучше, доктор.

– Вот и славно. Хорошо, что вы присматриваете за ней.

Молниеносно, как кобра, Рутгер метнулся к офицеру и вонзил ему в руку шприц.

Бедняга коп!

Некоторое время он с недоумением смотрел на врача, потом отпрянул, ударился затылком о стену и рухнул к ногам Рутгера.

Рутгер спокойно переступил через него.

Все прошло удачно. Только тянуть не надо. Все следует делать быстро. Кто знает, когда к Келли заявится дежурная медсестра или еще кто‑нибудь из медперсонала?

Келли спала беспокойно – стонала, металась. Рутгер пластырем привязал ее запястья к спинке кровати. Девушка была так накачана транквилизаторами и снотворными, что ничего не почувствовала. Рутгер достал из кармана носок, запихал ей в рот и лишь после этого пару раз хлестнул по щекам, чтобы вывести Келли из состояния транса.

Она пришла в себя, и глаза ее расширились от ужаса. Кричать Келли не могла, поскольку Рутгер для верности заклеил ей пластырем рот. Вынув из кармана нож, Рутгер улыбнулся:

– А вот и я, киска. Не ожидала? Но ты не бойся, я не стану тебя убивать. Просто сделаю так, что мысль о смерти будет вечно преследовать тебя.

Келли закрыла глаза и сползла по подушкам вниз. К разочарованию Рутгера, она от невыразимого ужаса потеряла сознание.

Вдруг Рутгеру показалось, что, кроме них, в комнате есть кто‑то еще. От страха у него по спине ручейком потек холодный пот. Повернувшись, Рутгер увидел, что за спиной у него стоит коп.

«Не может быть! – подумал он. – Я же вырубил его!»

Коп стоял в комнате, приятно улыбаясь.

– Значит, доктор, теперь у нас так лечат людей? – спросил он.

– Уж лучше бы ты, парень, лежал в отключке, – Рутгер старался держаться уверенно, хотя похолодел от страха. – Сейчас я сделаю из тебя фарш для гамбургера.

Полицейский покачал головой:

– Фаршем, боюсь, станешь ты.

На плечи Рутгера легли невероятно сильные руки, после чего ноги мерзавца отделились от пола.

В следующее мгновение полицейский открыл рот и потянулся к шее Рутгера.

Тот издал вопль, но уже через секунду коп вонзил клыки ему в горло.

Потом Рутгер потерял сознание…

Келли постепенно приходила в себя, и ее охватила паника – она знала, что в комнате находится Рутгер, и опасалась самого худшего.

Однако первое, что увидела Келли, – это труп лежавшего на полу Рутгера. На стуле напротив ее кровати сидел полицейский.

Он рыгнул и приложил руку ко рту. На лице у него на мгновение проступило смущение.

– Извините, – сказал он.

Потом встал и легко, как пушинку, поднял Рутгера с пола. При этом руки и ноги у Рутгера болтались, как у тряпичной куклы.

Полицейский быстрым, почти неуловимым движением оторвал Рутгеру голову.

Увидев это, Келли снова лишилась чувств.

Полицейский сделал шаг к ней.

Он снова летел вперед на лошади, и копыта ее стучали в унисон с его сердцем.

Перед ним простиралось поле битвы.

Ударила пушка, потом послышался свист снаряда, грохнул разрыв, во все стороны полетели комья земли и песок, и ему на миг запорошило глаза. Протерев глаза, он втянул в себя пахнувший порохом и кровью воздух сражения. Неподалеку заржала чья‑то лошадь.

– Не гнать! – скомандовал он. – Держитесь ближе к деревьям.

Он оглянулся и увидел у себя за спиной людей в военной форме. Это были его люди, он знал их лица, но почему‑то не помнил имен. Но он точно знал, что все эти люди зависели от него и он отвечал за их жизни.

Уж скорее бы вечер… Тогда он увидит ее, а ради этого он готов был переплыть Миссисипи или даже штурмовать ад. Чтобы жить и сражаться, ему было необходимо знать, что она ждет его…

Снова раздался выстрел, грохнул разрыв, и в следующую минуту у него перед глазами все завертелось, и ему показалось, что небо обрушилось на землю…

Когда Шон пробудился, сон стал быстро блекнуть и выветриваться из памяти.

Сколько же он спал? И не кричал ли? Не разбудил ли он Мэгги? Шон потянулся к ней.

Мэгги рядом с ним не было.

Шон вскочил. Вот тебе и раз! Ушла! Но куда? Может, к себе в офис, чтобы переодеться и принять душ перед началом рабочего дня? Не дай Бог! Разве она не знает, что по Новому Орлеану бродит маньяк?

– Мэгги? – на всякий случай крикнул Шон хриплым от волнения голосом.

– Шон?

Он крутанулся на постели. Мэгги стояла в дверях ванной комнаты голая и мокрая, со стаканом воды в руках.

– О Господи, Мэгги! – воскликнул Шон, с облегчением переводя дух.

Мэгги грациозно подошла к кровати и поставила стакан на прикроватный столик.

– Шон, – нежно повторила она.

– Господи, Мэгги, как же ты напугала меня!

– Как видишь, я здесь, Шон.

Он притянул ее к себе и усадил на постель. Обняв Шона, она всмотрелась в его глаза.

– Знаешь… я тебе солгала, – тихо призналась она.

– И в чем же?

– Вчера вечером я сказала, что начинаю в тебя влюбляться.

– Так, значит, это неправда?

У него отчаянно заколотилось сердце.

– Я люблю тебя, Шон, – прошептала она.

Он улыбнулся и прижал ее к себе. Мэгги положила руку ему на грудь.

– Но я так боюсь, Шон, – добавила она едва слышно. – Я так напугана.

– Не бойся, Мэгги. Я с тобой, и я тебя люблю.

Прижавшись друг к другу, они молча сидели в зыбком царстве мрака и теней: до рассвета было еще далеко.

Шон догадывался, почему она боялась.

Он и сам чувствовал страх.

Боялся потерять ее.

Поскольку в такую минуту говорить не хотелось, Шон, сжимая Мэгги в объятиях, поклялся себе никуда ее не отпускать.

Лондон, сентябрь 1888 года

Бульварные газеты пестрели самыми невероятными заголовками. Обыватели, кроме того, черпали информацию и из других источников. Так, доктор Джон Бакстер Филипс, главный полицейский хирург, в серьезно обоснованной научной статье утверждал, что человек, зарезавший Энни Чепмен, имел квалификацию врача. К такому выводу он пришел, взглянув на разрезы на теле жертвы – они были сделаны рукой хирурга.

Газеты писали о существе, способном растворяться во мраке ночи. Многие считали убийцу мясником или хирургом. Кое‑кто полагал, будто этот человек убивал, желая получить человеческие органы для научных опытов, но большинство склонялось к мысли, что убийца – маньяк, сумасшедший.

У полиции находилось под подозрением несколько человек. Скотленд‑Ярд арестовал даже Кожаного Фартука – Георга Пицера, колбасника, эмигранта из Германии, но скоро выяснилось, что у него есть железное алиби на все случаи убийств, к его выпустили.

Нескольких других подозреваемых полиция едва спасла от разъяренной толпы, намеревавшейся линчевать их.

Хотя поначалу жители Ист‑Энда были объяты страхом, но со временем проститутки снова вышли на панель, чтобы зарабатывать на жизнь.

В Лондоне шла пьеса по повести Стивенсона «Доктор Джекилл и мистер Хайд». Питер пригласил Лору и Меган в театр на этот спектакль. Все были в восторге от прекрасной игры актеров, но после спектакля Питер впал в такую сильную меланхолию, что Меган испугалась за него. Лора, которой Питер ни словом не обмолвился о своих страхах, считала, что мрачность мужа связана с чрезмерным переутомлением, и предложила ему отдохнуть и посидеть дома. Питер последовал совету жены и неделю из дома не отлучался. Тем не менее по истечении недели он решил вернуться к работе.

Как обычно, Меган вызвалась сопровождать его.

По мере того как сентябрь близился к концу, она все больше успокаивалась. Многие считали, что убийца перебрался из Ист‑Энда в другое место города. Меган же, не сомневавшаяся в невиновности Питера, решила, что Аарон избрал себе другие угодья, богатые дичью, и оставил ее наконец в покое.

Но потом убийца нанес новый удар.

Вернее, два. Это произошло ранним утром 30 сентября, когда Питер отошел от Меган, чтобы поймать кеб.

Меган болтала с Энн Чарлтон, больного младенца которой они с Питером зашли проведать. Женщины и младенец находились в тесной комнатке на Провиденс‑стрит. Питер вышел и не вернулся. Меган встревожилась. Извинившись перед Энн Чарлтон, она отправилась на розыски Питера.

Стоял предрассветный сумрак, и по улице стлался густой туман. Пламя газовых фонарей, освещавшее улицы мрачным зеленоватым светом, придавало всему зловещий вид, но не могло рассеять темноту.

– Питер! – крикнула Меган во весь голос и помчалась по улице.

Все улицы в Ист‑Энде казались ей одинаковыми – грязными, узкими, захламленными ящиками и всякой дрянью. И в каждом темном углу ей чудилась чья‑то тень.

Выбежав на Бернер‑стрит, она услышала пронзительный вопль: «Человека убили!» Увидев начинавшую собираться толпу, Меган поплотнее запахнулась в плащ и, едва дыша, направилась к месту преступления. Там уже стоял констебль, охранявший тело.

– Еще одна! – хрипло крикнула какая‑то бродяжка.

– Опять женщину убили, – вторя ей, сказал мрачный кучер кеба.

– Не убили, а зарезали, – уточнила молодая женщина.

– Горло перерезали, – заметил какой‑то старикашка.

– Когда нашли, была еще теплая, бедняжка, – прошептала пожилая женщина, стоявшая рядом с Меган.

– Оборотень это был или монстр какой! За одну минуту с ней разделался. Здесь только что полицейский патруль проходил. Вот ребята из патруля мне и сказали, – сообщил кучер.

– По крайней мере ей, бедняжке, не распороли живот, – пробормотала пожилая женщина.

Кучер смерил ее угрюмым взглядом:

– Этому зверю просто времени не хватило. Похоже, его кто‑то спугнул – может, полицейские.

Меган, отвернувшись от тела женщины, побрела прочь, содрогаясь от ужаса. Пока шла, думала о Питере, и мысли у нее были невеселые. Неужели он прав? Неужели Питер, находясь в помутнении рассудка, и в самом деле совершил все эти ужасные убийства?

«Нет, – решительно сказала она себе. – Этого не может быть!»

Меган хорошо знала Питера и, кроме того, разбиралась в том, что такое добро и зло. Питер не был злодеем.

Но куда же он все‑таки подевался?